Товарищ Бланк

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

"Рабочий похоронный марш", А. Арсеньев. Фото - поддельное.

Детский сад для слабовидящих, куда меня отправили вовсе не по причине плохого зрения, а просто за компанию с близнецом, размещался внутри двора; рядом со входом в подворотню, у входа в хлебный магазин, стоял автомат с газированной водой - стакан за копейку, или же за три, если вода была с сиропом. В хлебном всегда были вкусные булочки, за те же три копейки, и совсем уж роскошные рогалики за шесть. Этих немудрящих радостей было довольно, чтобы оставить в памяти ощущение того небольшого, но каждодневного счастья.

Казалось бы, ну причём тут Ленин?

Ленин был решительно ни при чём. Он вечно жил в углу стенда наглядной агитации, располагавшемся в простенке между лишёнными дверей проёмами, за которыми были уборные. Проектировщики, ориентируясь на гендерное разделение, не подумали об эргономике: дети всегда ходили в ту из комнат, что оказывалась ближе. Взгляд нашего общего дедушки поднимался чуть выше горизонтали и шёл, по настильной траектории, сквозь белёную стену, выстроенные в каре "сталинские" дома и весь собранный в складки Город, к далёкому рубежу, за которым, тускло подсвечивая многострадальное небо, лежало светлое будущее человечества. Позолоченная бородка фараона, напротив, указывала куда-то вниз, в края совершенно непредставимого ужаса - если, конечно, считать расклеенные на стенде "весёлые картинки" чистилищем. Там, под сенью самого человечного человека, находились иные, очевидно менее человечные - они собирали документы, предметы гигиены и запас продуктов на три дня; они быстро, но не создавая паники, перемещались в направлении убежища, а придя туда, уютно располагались на двухэтажных нарах; они гасили очаги пожаров, разгребали завалы, и, одинаковые в своих балахонах и противогазах, словно цирковые униформисты, собирались со шлангами в руках вокруг междугороднего автобуса, чтобы выкупать этого красного коня.

 

 "Партии - фала"

 

Раз в году, ближе к осени, откуда-то из горних далей (то ли из минздрава, то ли из районо), нам присылали инструктора, измождённую молодую женщину в очках - близилась годовщина великого октября. Из воспитательской торжественно выдвигался старенький проигрыватель, игла опускалась на диск, царапая слух, и начиналась мистерия: орфический гимн убиенному, но воскресшему в нас богу, тёк липким басом из осипших колонок, и хор путти вторил ему: Партии - хвала! (Оттого ли, что слух мой ненастроен был еще, или из-за диффузии украинской фонетики, но слышал я - "фала", и думал, зная уже к тому времени, что кому-то может прийти или наступить "хана", что "фала" - это примерно то же самое, только наоборот). Взявшись за руки, лучшие друзья Ильича водили хоровод: зала, сдвинувшись вдруг по мановению руки инструктора, плыла то посолонь, то против; медленно кружились развешанные по стенам пейзажи и натюрморты; появлялись и снова пропадали окна, смазанные движением в одну световую дорожку, чередуясь с геркулесовыми столбами воспитательниц, стоявших в почётном карауле у дверей столовой. "Партии - фала!" - пели астигматики, превращенные в циклопов при помощи клочков ваты под одним из стёкол очков; "Партии - фала!" - вторили им близорукие, чьи огромные глаза плавали в аквариумах толстого стекла; наконец, фалу партии пели и несчастные, чьи диагнозы требовали совсем уж причудливой оптической машинерии - маленьких линз, укрепленных на проволоках под большими. Пел также и я, замаскированный оправой с простыми стёклами, чтобы не отрываться от коллектива.

 

 

Прошло несколько лет; костёр, которого дровами нам предписано было стать, так и не зажгли - случилось другое. Двадцать седьмого апреля на кухне нашей квартиры заверещал телефон. Звонили из института ядерной физики: на станции авария, это серьёзно. Уезжайте. Некоторые из нас верить предупреждению отказались: партия обманывать не станет, скоро Первомай. Всё будет хорошо. В день первомайской демонстрации в городе прошёл дождь, тёплый весенний дождь. Второго числа мая, наскоро собравшись, мы уехали в Москву. На вокзале царила тайная, тщательно контролируемая паника. К стоявшим у вагонов проводницам то и дело подходили люди, в основном - неплохо одетые люди, тихо справлялись о чём-то, шли дальше. Поезд шёл ночь, и всю эту ночь в коридоре вагона, в тамбурах, стояли люди - в основном, неплохо одетые. Рабочих среди них не было, не было ни крестьян, ни солдат - те были недалеко, в каких-то семидесяти километрах от вокзала, где истекала невидимой смертью гигантская печь, но мы об этом не знали. Они шли умирать, спасая своих, и Ленин тут был решительно ни при чём.

 

"мёртвые не скажут"

 

Как и у всех, в нашей семье были люди, пережившие Войну; были и не пережившие. Из четырёх ветвей рода осталась одна. Подвиг наших предков невозможно обесценить - те, кто пытается это сделать, лишь показывают свою звероподобность, это не люди. Этос воина одинаков во все времена и во всех уголках планеты; порождённая им этика требует уважать достойного противника и славную битву - причины и особенности самого конфликта здесь не важны, это проблема политиков. Значение имеет только разница между воином и убийцей-людоедом. Если некто был, обманом ли, принуждением ли, втянут в войну за интересы чужих, то факт этот не умаляет его воинскую доблесть ни на йоту.

За прошедший век русские (и связавшие с ними судьбу другие народы, тут я готов раскланяться перед каждым мелким национализмом в отдельности, но для чужих мы все - русские, уж простите), в борьбе за чужие интересы трижды теряли лучшую часть популяции. Всякий раз они теряли территории, шансы выжить, надежды на будущее. Никто из читающих этот текст не узнает в точности, ради чего это было, кто из наших был своим, а кто - слугой чужих господ, вольным или невольным. А мёртвые уже не расскажут.

 

"спустя много лет по окончании войны выжившие аскари почитают своего вождя"     

 

Но знать такое в точности надо не всегда. Когда речь идёт о том, чтобы разрушить всё до основанья, а затем. О том, что нужно вырезать часть своего народа, и тогда заживём. О том, что нужно отдать хлеб, землю, родные жизни каким-то чужим, в то время как у себя-то порядка нет - это говорит враг.

Когда банда людоедов и дегенератов, выпестованная за границей иностранными государствами, используя низкие, звериные (будем честны) инстинкты народа, разжигает смуту и братоубийство; когда эта банда сворачивает народу мозги бессмысленной, не проверенной на практике, квазинаучной "теорией всего"; когда она, банда, взращивает молодых, в головах которых сверхценные идеи отключают сопереживание, критическое мышление и осознанность действий - знай, камрад, тебя снова приглашают пройтись auf schmalem Negerpfad.* ("по тропам дикарей", строка из марша аскари Леттов-Форбека)

А причём здесь Ленин, пусть каждый решает сам.