Крамольные мысли. Верно ли поставлен "основной вопрос философии"?

В полемике существует такой прием - нужно исказить слова оппонента, а потом опровергать его заведомо искаженную позицию.  Вот и мне иногда кажется, что "основной вопрос философии" сформулирован материалистами, чтобы им было проще доказывать свою правоту с споре с идеалистами. Напомню, что его обычно формулируют так: "что первично материя или сознание"? 
Но разве скажем Платон писал о сознании в нашем понимании? Или о сознании писали богословы и отцы церкви? Нет - скорее они писали о "духе" и примате духовного начала над материальным (Бог есть дух). А что такое дух, в самом общем понимании? Это скорее всего та часть реальности, которая существует независимо от нашего сознания, но в отличие от материи не дана нам в ощущениях (как минимум у большинства людей), и скорее всего ее нельзя фиксировать физическим и приборами. Хотя последний вопрос (о возможности фиксации приборами) все же условен. Скажем в 18 веке радиацию нельзя было зафиксировать никак, а ее последствия (скажем лучевая болезнь) трактовались как проклятье, в которое естественно научные мужи не верили и считали мракобесием. А ведь все по определению Ленина - радиация нам в ощущениях не дана? Не дана. Значит - не материя. Раз не материя - значит ее не существует, а все остальное - досужие выдумки идеалистов и суеверных граждан.

Т.е. если формулировать "основной вопрос философии" таким образом, чтобы отделить рационалистов от иррационалистов (мистиков и верующих), то его стоило бы сформулировать несколько по другому. А именно: "может ли существовать объективно независящая от нас реальность, которую нельзя фиксировать ни чувствами ни приборами"? 
Если предположить, что таки да - то наш мир будет выглядеть несколько по другому. Скажем весь мир - это как море (океан), а доступная для познания часть - лишь поверхность этого моря. В принципе, о нечто подобном писал и Платон, в своем "мифе о пещере". 
И возможно, один из самых понятных примеров тут было бы допущение того, что в реале существует не только настоящее, но и будущее (причем возможно сразу в нескольких вариантах). Наш мир тогда, был бы подобен миру, описанному в небольшом фантастическом рассказе Герберт Уэллс. Страна Слепых. Приведу небольшие цитаты оттуда:

Чей-то старческий голос стал допрашивать его, и Нуньес попробовал рассказать о большом мире, откуда он упал к ним, о небе, о горах, о зрении и других подобных чудесах - рассказать о них этим старейшинам, сидевшим во мраке в Стране Слепых. Но что он им ни говорил, они ничему не верили и ничего не понимали. Этого он не ожидал. Они даже не понимали иных его слов. На веку четырнадцати поколений эти люди были слепы и отрезаны от зрячего мира. Все слова, относившиеся к зрению, стерлись для них или изменили смысл; стерлись предания о внешнем мире, превратившись в детскую сказку, и больше их не тревожило, что там делается, за скалистыми кручами, над их окружной стеной. Появлялись среди них слепые мудрецы, пересматривали обрывки верований и преданий, донесенных ими от зрячего прошлого, и признали это все праздными домыслами и заменили их новыми, более трезвыми толкованиями. Многое в их образных представлениях отмерло вместе с глазами, и они составили себе новые представления, подсказанные все истончавшимися слухом и осязанием. Нуньес постепенно это понял; ожидание, что слепцы в изумлении склонятся перед его происхождением и дарованиями, не оправдалось; и когда его жалкая попытка объяснить им, что такое зрение, была отвергнута, сочтена за бессвязный бред вновь сотворенного человека, старающегося описать свои неясные ощущения, он сдался и, подавленный, слушал их назидания. И вот старейший среди слепых стал раскрывать ему тайны жизни, философии и веры. Он говорил, что мир (то есть их долина) был сначала пустой ямой в скалах, а потом возникли сперва неодушевленные предметы, лишенные дара осязания, и ламы, и еще другие существа, у которых очень мало разума; затем появились люди и, наконец, ангелы, которых можно слышать, когда они поют и шелестят над головами, но которых коснуться нельзя. Последнее сильно озадачило Нуньеса, пока он не сообразил, что речь идет о птицах...

Он поднял мятеж только после бесплодных попыток действовать убеждением. Сперва он пробовал от случая к случаю заговаривать с ними о зрении. - Смотрите, люди, - говорил он. - Многое во мне вам непонятно. Случалось иногда, двое-трое из них слушали его: сидели с умным видом,наклонив голову и наставив ухо, а он всячески старался объяснить им, что значит "видеть". Среди слушавших его была девушка с менее красными и запавшими веками, чем у других. Так и чудилось, что у нее за веками прячутся глаза, и ее-то в особенности надеялся он убедить. Он говорил о радостях зрения, о том, как прекрасны, когда на них глядишь, горы и небо, и утренняя заря, а те слушали с недоверчивой усмешкой, переходившей тотчас же в осуждение. Ему отвечали, что нет никаких гор, а у конца скал, где ламы щиплют траву, лежит конец мира: туда упирается дырявая крыша мироздания, с которой падают роса и лавины. Когда же он упорно твердил, что у мира нет ни конца, ни крыши, что конец и крыша - лишь выдумка слепых, ему отвечали, что мысли его порочны. Насколько он умел описать им небо с облаками и звездами, оно представлялось им нелепой и страшной пустотой. Как могла она заменить ту гладкую крышу мироздания, о которой говорила их религия! Они свято верили, что эта дырявая крыша восхитительно гладка на ощупь. Он понял, что его объяснения оскорбляют их, и, отказавшись от такого подхода, попробовал показать им практическую ценность зрения. Как-то утром он увидел, что Педро по дороге, называвшейся Семнадцатой, направляется к центральным домам, увидел издалека, когда слепые еще не могли услышать или учуять идущего, и сказал им: "Скоро Педро будет здесь". Один старик возразил, что Педро нечего делать на Семнадцатой дороге, и тут, как бы в подтверждение его слов, Педро свернул на Десятую и торопливо зашагал обратно к окружной стене. А Нуньеса подняли на смех, когда Педро так и не пришел, и после, когда он, желая оправдаться, насел на Педро с расспросами, тот все отрицал, смеясь над ним в лицо, и с тех пор они стали врагами. Потом он уговорил их, чтобы ему позволили пройти лугами весь долгий путь по отлогому склону до самой стены и чтоб его сопровождал один из них,а он станет описывать ему все, что делается в деревне промеж домов. Он видел, как кое-кто входил и выходил, но то, что они полагали значительным,происходило внутри или позади безоконных домов деревни - все то, что они сами приметили для проверки, - а этого он как раз не видел и не смог описать им. И вот, когда он потерпел поражение, а те не удержались и высмеяли его, он и решил обратиться к силе. Ему пришло на ум схватить лопату, повалить двух-трех из них на землю и в честной борьбе доказать им превосходство зрячего. Следуя своему решению, он уже схватил лопату, и тут он узнал о себе нечто для него самого неожиданное: что он просто не может хладнокровно ударить слепого..