Перерождение капитализма: чудовищный космос, угрожающий уничтожением мира

21 апреля 1864 года родился Макс Вебер – немецкий социолог, экономист и философ, изучавший зарождение капитализма и тенденции его изменения

Антонио Гизберт. Прибытие пуритан в Америку. 1883

 

В последнее время к традиционным причитаниям на тему «загнивания Запада» стали примешиваться новые обертоны, выражающие некую оторопь и удивление: капиталистические страны, всегда игравшие на поле «свободы», «прогресса», гуманистических ценностей и человеческих свобод, все больше и больше то ли куда-то «поворачивают», то ли заходят в своих действиях слишком далеко.

Нарушаются принципы, казалось бы, ключевые для западной цивилизации. Исчезает пиетет перед законом, как международным, так и внутренним (оказывается, что «коррупция» процветает не только в России), разрушаются традиционные основы западного общества, вроде семьи и полноценной частной собственности (люди живут в кредит, владельцы предприятий так запрятаны в хитросплетениях акций и долей, что их не отыскать). Интересы и границы национальных государств нарушаются по праву сильного, появляются транснациональные структуры, не связывающие себя проблемами каких-то конкретных народов, стран, культур, «Родин» и прочего.

Демократия сводится к власти даже не двух партий, а двух родов — и попытка разорвать «порочный круг» ограничивается остающейся у власти, вне зависимости от выборов, экономической, спецслужбистской и политической элитой. В принципе, даже массовые протесты не игнорируются только в случае, когда за ними стоят «элитарии» с могущественной машиной СМИ.

На повестке дня стоит мировая война, для которой политикам уже даже не нужна видимость объективных оснований, права меньшинств (и далеко не только ЛГБТ), поддержка Западом бандеровцев и террористов (с которыми, вроде как, нужно бороться), политическая травля в спорте и искусстве…



Хубертус ван Хове. Раздача милостыни в богадельне. XIX век
 

Однако даже если отвязать (следуя призыву некоторых либералов) капиталистическую систему от «политической конъюнктуры» и «вкусовщины» (все меняется, а новизна всегда воспринимается враждебно), мы столкнемся с еще более фундаментальными проблемами — связанными не с неким недавним «поворотом», а с логикой развития капитализма как такового. Вернее сказать: с проблематичностью наличия этого самого развития.

Если на рынке выживает не новаторский и сложнейший шедевр гения, а «конвейерный» продукт, копирующий предшественника и потакающий простым массовым вкусам. Если под разговоры о «правах человека» судьбу его определяет узкая когорта элит, создающая системы тотальной слежки, контроля, подавления. И это — наряду с все возрастающей ролью в формировании человека СМИ, контроль над которыми также сосредоточен в небольшом уже «пуле» международных концернов. Если реальное производство подчиняется виртуальным ценным бумагам, а они — силе авианосцев той или иной страны…

Мы не можем не задаться вопросом: если капитализм — как и всякий преходящий общественный уклад — это инструмент, то в чьих руках он находится? И каким целям служит? О чем думали люди прошедших столетий, когда поддерживали создание именно этой политической и экономической системы — и был ли вообще у них выбор?


 

Ульпиано Фернандес-Чека-и-Саис. Несчастная встреча. 1900е

Может ли так оказаться, что первое (и определяющее) «превращение» капитализм пережил уже давно, чуть ли не в начале своего существования — и все разнообразие проблем, встающих перед нами, являются на деле неизбежными этапами этого большого «нового» пути? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться даже не к именитым критикам капиталистической системы — а к ее родоначальникам, основным теоретикам, желавшим капитализму всяческих благ — и потому всматривающимся в тенденции его развития.

Одним из таких авторитетов является Макс Вебер — социолог, экономист и философ, воплотивший в себе все положительные черты сторонника капитализма: рационализм, научность, уважение к личности, внимание к регулированию рыночной системы за счет правильного выстраивания общественных и правовых институтов. Он особенно ценен тем, что стоял не у самых истоков — и мог на фактическом материале проследить, куда двигается капиталистическая система в реальности. Его описание реальных основ и «духа» капитализма — вот что особенно интересует нас сейчас.

Цели и задачи

Эрих Фромм, как и значительная часть западной интеллигенции ХХ века, удивлялся парадоксальности капитализма: будучи призванным разрушить порабощенность человека традиционным обществом, дать ему свободу выбора и предпринимательства, он, на деле, вызвал у него желание «бегства от свободы». Люди не стали хозяевами своих судеб, а попали в рабство к системе, к беспощадной рыночной Машине — обеспечивающей не общее благоденствие человечества, а собственный рост. В ответ, кто-то выбрал судьбу «конформиста» — человека, пытающегося приспособиться к мнению «большинства» и найти в нем относительную защиту, или видимость этой защиты. Кто-то — рванулся еще дальше назад, в новый традиционализм, под власть диктатора-царя и его фашистской партии в том или ином обличье, лишь бы не иметь дело с обезличенным рыночным Механизмом.

Вебер находит тот же парадокс в самом моменте зарождения капиталистической системы. Он пишет, что первоначальной целью капитализма было отнюдь не потребление и благоденствие. Напротив, эти ценности характерны, скорее, для традиционного общества: аристократы проиграли конкуренцию буржуазии, поскольку пускали деньги не «в рост», а на развлечения и повышение уровня жизни — еду, интерьер усадьбы, всяческую роскошь. Также и крестьянин работал не для того, чтобы больше заработать — а чтобы прокормить себя и семью. Когда пища оказывалась обеспечена — работа заканчивалась и начинался досуг.

Клара Петерс. Тщета. 1620

Капиталисты же были одержимы идеей накопления — бесконечного увеличения капитала как самоцели, не предполагающей никаких следующих за этим действий. Не было никакого предела, после которого можно было бы «расслабиться», — и использовать добытое богатство как инструмент для достижения истинной цели. Это было бы сумасшествием, или очень плохим расчетом, если бы не одно обстоятельство.

Вебер отмечает, что развитием капитализма в этом, характерном именно для Запада, смысле занимались вполне конкретные группы людей. В общем, их можно назвать «протестантами», но социолог уточняет: создателями капиталистической системы — и по «духу», и по факту, — были кальвинисты и близкие им протестантские секты. Сейчас модно говорить, что одной из капиталистических ценностей является «свобода» — личности, предпринимательства. Однако протестантизм как основа капитализма был связан с жестким религиозным регламентированием жизни, пришедшим на смену уже незримому, мало ощутимому, почти формальному господству католической церкви. То есть с сознательной несвободой. И в сектах, где эта преданность высшей цели была самой высокой и аскетичной — у квакеров или меннонитов — развитие капиталистического элемента шло особенно сильно.

Более того, зачастую оно входило в противоречие с самим «прогрессом» (еще одной «классической» ценностью западного общества): лютеранство, как и протестантские секты, были враждебны многим сторонам и достижениям современной им жизни. Однако именно они положили начало идее, что безграничное умножение капитала — и есть высшая ценность, если не самоцель.

Антон фон Вернер. Лютер в Вормсе. 1877

Идея Мартина Лютера была проста: наличная жизнь — хоть крестьянина, хоть ремесленника, хоть помещика — является таковой по воле Бога. Поэтому нужно не отказываться от нее, уходя в аскетизм — а максимально реализовывать свое «профессиональное призвание». Если башмачник будет делать башмаки, а танцор — танцевать, то это будет большим следованием провидению, чем если те же башмачник и танцор бросят данное им Творцом дело и уйдут в монастырь. С течением времени это отождествление принятия своего профессионального и социального положения с повиновением божественной воле у Лютера только росло. У протестантских мистиков — предтеч сект — оно соединялось с требованием соблюдения аскетизма без отказа от жизни «в миру».

Однако логическое завершение эта концепция получила у Жана Кальвина и в примыкающих к нему сектантских течениях — пиетизме, методизме, анабаптистском сектантстве. Общей для них была вера в то, что «грехопадение лишило человека способности направлять свою волю на какие-либо духовные блага или на что-либо, ведущее к блаженству», то есть, что человечество не способно сознательно стремиться к добру и улучшаться, «восходить». Только Бог, своим решением и усилием, может вывести человека из греха. «Для проявления своего величия», он изначально выбрал часть людей, которых предопределил к спасению, к вечной жизни в раю. Другим же Бог присудил вечную смерть, адские муки за их неискупленные грехи.

Помимо очевидной идеи «избранности», зависящей не от действий человека в этом мире, а решенной еще до его рождения, — в этой системе есть еще один важнейший момент:

«Не Бог существует для людей, а люди для Бога; все деяния человека (для Кальвина также является непреложной истиной, что для вечного блаженства предназначены лишь немногие) имеют смысл только как средство самоутверждения божественного величия. Прилагать масштабы земной «справедливости» к суверенным решениям Всевышнего бессмысленно, и к тому же оскорбляет Его величие. Ибо Он, и только Он один, свободен, то есть неподвластен закону, и решения Его лишь постольку могут быть поняты и даже просто известны нам, поскольку Он сочтет за благо сообщить их нам. Нам даны лишь эти фрагменты вечной истины, все остальное, и в частности смысл нашей индивидуальной судьбы, покрыто таинственным мраком, проникнуть в который нам не дозволено. Если бы отвергнутые Богом стали жаловаться на незаслуженную ими кару, они уподобились бы животным, недовольным тем, что они не родились людьми».


 

Ари Шеффер. Портрет Кальвина. 1858

Иначе говоря, расхожее обвинение капитализма в том, что в нем основной целью является не развитие человека, а беспредельный рост самой экономической системы — корнями уходит в это положение кальвинизма. Никто и не думает о свободе и благе людей: они являются лишь инструментом в руках прославления Бога. Ради своего развития, Система будет порабощать человека, ограничивать его, ставить в жесткие рамки, регламентировать — не потому, что это надо для развития личности или общества, а потому, что из человечества нужно выжать максимум усилий, предел эффективности, во благо Машины (или Бога).

Но почему же протестант, в условиях, когда его действия никак не влияют на решение Бога о спасении, будет вообще работать, следовать провидению — а не займется кутежом и попыткой сорвать больше радостей земной жизни? Дело в том, что ситуация, когда душу нельзя спасти с помощью церкви и таинств, да и вообще каких-либо действий — раскрывает между человечеством и Богом непреодолимую пропасть. Люди не могут «достучаться» до Творца, он их не слышит — и верующий индивид внутренне погружается в непереносимое одиночество. Оно лишь усиливается учением о принципиальной оторванности Бога от нашего мира (его абсолютной «трансцендентности») и ничтожности Творения. Низкая оценка реального мира обеспечивает презрение к нему (то есть аскетизм), невозможность соединиться с Творцом — пессимистичный индивидуализм и беззащитность перед смертью, свойственные западной культуре. Обычным для этого протестантизма является наставление не полагаться на помощь людей, дружбу — естественно, что и речи не могло быть о важной для остального христианства исповеди.

Всё это — индивидуализм, одиночество, страх смерти, презрение к реальному миру и его радостям, непредсказуемость спасения — создает в душе человека сильное напряжение. Единственным, что могло хоть как-то, хоть косвенно установить связь человека с Богом — это иступленное занятие предначертанной ему провидением деятельностью. Устойчивость веры, экономический и иной успех на профессиональном поприще — были признаками, по которым люди могли судить о своей «избранности» или, наоборот, обреченности на вечные муки.

Сальвадор Дали. Открытие Америки усилием сна Христофора Колумба. 1959

Порою протестантами прямо заявлялось: недостаточная уверенность в своем спасении — есть свидетельство неизбранности. Поэтому каждый должен жить так, будто он выбран Богом для искупления греха и благоденствия: исполняя его волю, славя его работой, видя в успешном ее продвижении знак, что все идет в правильном направлении. На труд «во славу Господа» протестанты возлагали и реализацию «любви к ближнему»: служить и помогать незначительной твари (конкретному человеку) — глупо. А вот прославление Творца непрерывной работой — лучшее, что может сделать верующий на благо всего рода человеческого.

Короче говоря, все это накопление, умножение капитала, развитие капиталистической системы — было для протестантов не самоцелью, а единственным инструментом служения Богу и налаживания некоего подобия контакта с ним, преодоления мучительного одиночества и неопределенности посмертной судьбы.

Превращение

Итак, мы видим, что Машина капитализма выстраивалась не для развития человека, а для максимально эффективного принесения его усилий и труда в жертву специфически понимаемому, оторванному от мира Богу. Отсюда — феномен «отчуждения», важный для Маркса и ХХ века: человек работает не на собственное благо, а на благо оторванной и даже противостоящей ему, «жиреющей» за его счет Системы.

Здесь же — и странный западный «рационализм», который постоянно подчеркивает Вебер. Капитализм связан с наукой, строгим расчетом, эффективностью — но не с точки зрения человека и его интересов, а с позиции того, как можно выжать из человека максимум результата. Это коммунисты говорят о «разумности» — им необходимо подчинить Систему потребностям развития человека, которые не сводятся к цифрам, а включают творчество, культуру, чувства. Протестанту же достаточно именно сухого, математического, «рационального» расчета роста капитала.

Помпео Массани. Пересчитывание денег. 1920

Рядом — характерный для Запада диктат закона, общественных институтов: как протестантизм склонен подчинять жизнь индивида формальным правилам, так это делает и право. Западное общество не рассчитывает на сознательность людей, их понимание «целесообразности» ‑ и предпочитает формализованные системы, с минимумом свободы для интерпретаций. Оно загоняет греховных, неспособных стремиться к добру людей в жесткие формы, не оставляющие им никакого выбора. Так котел создают не из расчета на «сознательность» и добрые намерения пара, а из необходимости использовать его неотменяемые (в случае человека — злые) свойства во благо.

В принципе, Вебер приходит к выводу, что протестантизмом была создана жуткая капиталистическая машина, которая просто по инерции перемалывает все новые и новые поколения людей (и здесь, как у Джека Лондона в «Железной пяте», нет различия между рабочими и капиталистами) — не важно, понимают ли они ее изначальное назначение, или нет:

«Еще менее мы склонны, конечно, утверждать, что субъективное усвоение этих этических положений отдельными носителями капиталистического хозяйства, будь то предприниматель или рабочий современного предприятия, является сегодня необходимым условием дальнейшего существования капитализма. Современный капиталистический хозяйственный строй — это чудовищный космос, в который каждый отдельный человек ввергнут с момента своего рождения и границы которого остаются, во всяком случае для него как отдельного индивида, раз навсегда данными и неизменными. Индивид в той мере, в какой он входит в сложное переплетение рыночных отношений, вынужден подчиняться нормам капиталистического хозяйственного поведения: фабрикант, в течение долгого времени нарушающий эти нормы, экономически устраняется столь же неизбежно, как и рабочий, которого просто выбрасывают на улицу, если он не сумел или не захотел приспособиться к ним».

Адольф Мензель. Станок для прокатки железа. 1875

Однако в том, понимает человек значение своей деятельности или нет, есть существенная разница. Протестантизм не только придавал накоплению капитала конкретный смысл, но и удерживал общество в этических рамках: трудиться надо было добросовестно, жить аскетично, производство — развивать, а прибегать к нечестным методам конкурентной борьбы, прямому вредительству — запрещалось. Это позволяло направлять бесчеловечную капиталистическую систему в сторону хоть какого-то общественного блага, реализовывать через нее пресловутую «любовь к ближнему». Так же и все нерелигиозные классики капитализма свои экономические теории дополняли этическим учением. Поэтому Адам Смит перед «исследованием о природе и причинах богатства народов» писал «теорию нравственных чувств». Он осознавал, что инструмент капитализма может быть повернут во зло, если у людей будут сняты все моральные ограничения.

Однако первоначальный религиозный запал естественным образом остывал и в западном обществе в целом, и в протестантских сектах. Вместе с ним, отпадала и высшая цель (Бог), и система этических ограничений. Человечество оставалось один на один с формой, лишенной содержания. Накопление богатств, служившее инструментом для связи с Господом, становилось самоцелью. В психологии это называется «сдвиг мотива на цель»: человек сначала пьет, чтобы свободнее общаться с друзьями, а затем пьет, чтобы пить — и становится алкоголиком. И алкоголизм убивает и друзей, и семью, и работу — в общем, ломает всю жизнь.

Вебер цитирует Бенджамина Франклина, сохраняющего какое-то представление о религиозных целях капитализма, но уже допускающего замену истинных добродетелей (честности, скромности, аскетизма) на их видимость, достигающую в обществе тех же целей. Пройдет время, и эти ограничения отбросят, как помеху на пути обогащения: окажется, что уничтожать конкурента — легче, чем развиваться самому; что воровать — эффективнее, чем производить. Что деньги лучше делать на войнах, чем на мире. Отсюда и берется известная формула английского публициста Томаса Даннинга, повторенная Марксом:

«Обеспечьте 10% [прибыли], и капитал согласен на всякое применение, при 20% он становится оживлённым, при 50% положительно готов сломать себе голову, при 100% он попирает все человеческие законы, при 300% нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому. Доказательство: контрабанда и торговля рабами».

Владимир Маковский. Освящение публичного дома. 1900

Стоит ли удивляться, что в современном мире экономические и властные интересы уже настолько оторваны от всяких норм, этики, гуманизма, целей развития человечества? Если, чтобы удержать власть (и прибыль), капиталисту нужно объявить войну прогрессу — то он создаст фашистскую партию и станет ратовать за «новое средневековье», разделение человечества и сокращение населения. Буквально это происходило с конца XIX века (то есть уже во время Вебера) и весь ХХ век, оно же продолжается и сейчас.

Вебер утверждает, что капиталистическая система с самого начала не была направлена на развитие человека, свободы, личности. Не предполагалось даже, что ее функционирование будет подконтрольно человечеству (как неподконтролен ему Бог). Вскоре в ней не осталось даже религиозного стержня — элемента, который и так не особенно соотносил ее с нуждами человека. Этике в ней теперь вообще не на что опираться — что мы и имеем счастье наблюдать.

Остается вопрос: что с этим делать? Понятно, что все увещевания и призывы к «патриотизму» и «человеколюбию» — не выдержат столкновения с требованиями реальных интересов капиталиста. Практика ХХ века показала, что Запад думал о «государстве благосостояния» только потому, что ему нужно было как-то считаться с существованием СССР — при всех своих объективных минусах и недостатках, системы, дававшей простому человеку гораздо больше, чем капитализм. В локальном масштабе та же история разыгрывалась со всеми социальными достижениями человечества: восьмичасовой рабочий день, вменяемый уровень зарплат, социальные блага — все это было добыто долгой борьбой пролетариата и вообще «низов» капиталистического общества, а не «эволюционным» (сейчас любят этот термин противопоставлять революции) развитием западной системы. И никто не может гарантировать, что капитализм не будет постепенно отвоевывать эти «блага» назад — по крайней мере, фашизм был явной попыткой сделать именно это.

Антонио Даттило-Руббо. В бедности с кем не поведёшься. 1905

Необходимо понять, что является целью экономической и политической системы — развитие человека или что-то другое? Ответив на этот вопрос, нужно установить, в чьих руках система должна находиться — всего народа или какой-то обособленной, элитарной группы, защищающей свои узкие интересы (есть же концепция развития не всех, а «избранных»)? Уже во времена Вебера многие философы и экономисты предупреждали, что капиталистическая система выйдет из-под контроля и будет становиться все более разрушительной. Похоже, мы являемся «счастливыми» свидетелями (и участниками) этого сбывающегося прогноза. Однако прогресс не стоит на месте — почему, с современными возможностями вычислительной техники, образования, производства, человечество не может взять отбившуюся от рук Систему под свой разумный контроль? Если сделать это возможно — то, значит, и нужно. Потому что перед лицом новых войн и попадающих в руки элиты технологий воздействия на общество это становится вопросом уже не просто передела власти и интересов бизнеса, а выживания самого человечества.

Дмитрий Буянов

Подробности: https://regnum.ru/news/polit/2266277.html Любое использование материалов допускается только при наличии гиперссылки на ИА REGNUM.