Диалектика Маркса или что на самом деле написано в «Капитале». Часть 1

"Капитал" Маркса знают все. А вот читали его единицы. Успешно "подкравшись" к Марксу в предыдущей статье (https://aftershock.news/?q=node/510708), сейчас мы возьмемся за него вполне серьезно. И выясним, чего же он такого понаписал в этом "Капитале", что баламутит людей по всему миру более ста лет... В том числе и на АШ.

Итак, прошлую (сигнальную) статью мы закончили вопросом: Зачем построил Маркс свою экономическую теорию, если для практического использования она не годится?

Ответ дает сам Маркс: «Die Philosophen haben die Welt nur verschieden interpretirt, es kommt darauf  an sie zu verandern». (Философы лишь по-разному интерпретировали мир, речь же идет о том, чтобы его изменить).

Так вот в чем дело! У Маркса и в мыслях не было хоть как-то помочь экономистам и управленцам. Совсем другие были у него цели, и  поэтому экономическая теория Маркса является экономической только по названию, по существу же это – теория сугубо политическая.

Маркс, кто ж ты, наконец?

Ответ за Маркса дает Гете:

Я отрицаю все – и в этом суть моя.

Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,

Годна вся эта дрянь, что на земле живет.

Не лучше ль было б им уж вовсе не родиться!

Короче, все, что злом ваш брат зовет, -

Стремленье разрушать, дела и мысли злые,

Вот это все – моя стихия.

 

Так и есть, точно: Весь мир насилья мы разрушим до основанья…

А строить будем потом. На конкретный вопрос – как же конкретно будем строить, конкретного ответа не дается. Думать будем тоже потом. Или, еще лучше – пусть другие думают. Наше дело – раз-ру-шать!

 

Начиная с этого места, приводится конспект работы Маркса «Капитал».

Принципы построения настоящего конспекта те же, что и у конспекта «Наука логики» Гегеля:

Тексты, набранные обычным шрифтом (Times New Roman), с указанием страницы, представляют собой не снабженные кавычками цитаты из «Капитала», соответственно из т.1, 1955г., т.2, 1950г. и т3,1954г. в переводе Степанова-Скворцова, государственное издательство политической литературы.

Текст, набранный курсивом и снабженный ссылкой на страницу, представляет собой изложение первоисточника автором: это делается нечасто и исключительно в целях сокращения объема текста.

Текст, набранный курсивом без ссылок – текст самого автора.

В настоящем конспекте опущены примеры, иллюстрации, исторические экскурсы, обширные обсуждения, по возможности критика и доказательства. Удержаны лишь утверждения и выводы первоисточника.

Конечно, конспект не может заменить первоисточник; вероятно, на отбор материала не могли не оказать влияния личные предпочтения автора.

Тем не менее, автор считает, что лучше, пусть и в сокращенном виде, послушать самого Маркса, чем пересказ его мыслей, как это сделал, например, К. Каутский в своей книге «Экономическое учение Маркса» (18).

 

2.1. Ремарка

 

Сделаем несколько предварительных замечаний.

Справедливо пишет В.И. Ленин: «Нельзя вполне понять «Капитал», особенно первую главу, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля».

Умалчивает, однако, В.И. Ленин: согласиться с логикой «Капитала» можно, лишь согласившись с Логикой Гегеля.

Свою мысль В.И. Ленин продолжает далее: «Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса и ½ века спустя».

Лукавит В.И. Ленин. Марксисты  хорошо поняли главное: главное – это власть, и в борьбе за власть все средства хороши. Подчеркиваю – абсолютно все – вплоть до самых грязных. Главное – победить любой ценой, а после dialektike, не особенно и напрягаясь, в белоснежные ризы благородства облачить все что можно и  что нельзя. Собственно, эта простая мысль и является центральной и определяющей во всех ленинских трудах – как в печатных, так и в реальных.

 

2.2. Том первый

Книга I: Процесс производства капитала.

Предисловие

«Капитал» Карла Маркса справедливо имеет и второе название – «Критика политической экономии». Общий объем этого труда составляет 2256 страниц печатного текста. Труд этот заявлен и позиционируется его автором как высоко научный. Но далеко не только науке посвящен этот труд. Если бы он был только научен, его объем был бы в разы меньше. Это еще многие страницы критики тех экономистов, с которыми Маркс был не согласен. Это и необозримое количество исторических справок и экскурсов. Это и много-много страниц про шерсть и хлопок, которые вполне можно было бы и не писать вовсе. Это и многие страницы пламенного памфлета-обличителя как отдельных буржуа, так и всего капитализма в целом.  Это и резкие, оскорбительные, полные высокомерного презрения реплики  оппонентам. В данном конспекте рассматривается исключительно научная – логическая - сторона дела.

Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего. (4)

Заявлено всеобъемлюще.

Однако следовало бы добавить, что верно это лишь при условии идентичности менталитета, традиционных конфессий, истории  и культуры народов этих стран.

Маркс, будучи сам продуктом западной цивилизации, и учение свое « примерял» прежде  всего и исключительно к западному миру, к тем народам, которые, по меткому выражению Льва Толстого, «занимают маленький северо-западный уголок большого материка» и почему-то считают себя цивилизацией.(19, 608).

…общество, даже если оно напало на след естественного закона своего развития,-…не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами. Но оно может сократить и смягчить муки родов. (7-8)

Казалось бы, в этих строчках нет никакого категорического императива.

Между тем, здесь Маркс утверждает как само собой разумеющееся:

1. Существует закон естественного развития общества.

2. Этот естественный закон человек может познать.

3. Закон этот незыблем.

4. Человек может изменить этот закон (сократить, смягчить).

И ни один из этих противоречащих один другому пунктов не обоснован.

Уже здесь, в Предисловии, в этих, на первый взгляд, невинных и безобидных трех строчках, и кроется истинная цель всего труда под названием «Капитал» - теоретическое оправдание насильственной смены власти – революции. Позже, в конце основного – первого тома -  Маркс  бросит совершенно открыто, фактически  благословит насилие: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция». (754)

Так-то вот.

Но - человек предполагает, а Бог располагает, и никто не может знать тропу своей жизни, в том числе и общество. Поэтому говорить о естественном законе развития общества ошибочно, нелепо, провокационно, да и просто опасно, поскольку это обосновывает правомерность вмешательства в общественные процессы, как водится, с благими намерениями  «сокращения и смягчения мук».  Однако, благими намерениями дорога в ад вымощена. Как революции «смягчают и сокращают», известно из истории. Маркс не мог не знать ужасов и последствий французской буржуазной революции, которая пролила реки крови и, в итоге и в том числе, привела к уменьшению и ухудшению антропологических характеристик французов, к вырождению. Тем не менее, уже на 7-8 страницах Предисловия мы имеем в полном объеме, явно выраженную апологетику революции.

Еще в 1845-ом году, будучи относительно молодым человеком -27 лет от роду -  Маркс сформулировал главное кредо всех своих будущих трудов:

«Die Philosophen haben die Welt nur verschieden interpretirt, es kommt darauf an sie zu  verandern». (Философы лишь по-разному интерпретировали мир, речь же идет о том, чтобы его изменить). И этому кредо Маркс следовал всю свою жизнь. Всю свою жизнь все хотел он изменить мир Божий.

«…а злобности в  ем – агромадный объем…».

Лев Толстой, этот титан, который был по интеллекту гораздо выше Маркса,  потратил много времени и сил, чтобы уяснить себе причины движения народов, и в итоге он отверг возможность установления какой-либо одной причины либо силы, определяющей это  движение. Из его исследований вытекает, что для этого должны совпасть бесчисленное множество причин, ни одна из которых не может быть признана определяющей. (19, 611-631)

Лев Толстой был честным человеком. Он  признал: все в руце Божией.

Мой диалектический метод не только в корне отличен от гегелевского, но представляет его прямую противоположность. Для Гегеля процесс мышления …есть демиург…действительного, которое представляет лишь его внешнее проявление. У меня же, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней. (19).

Не разъясняется, как это возможно материальное пересадить в человеческую голову, предварительно не изготовив с него, с материального, идеальный слепок.

То, что метод Маркса диалектический (dialektike, не logos), с этим надо согласиться. А вот что его dialektike  в корне отлична от гегелевской dialektike, с этим согласиться нельзя: обе dialektike совпадают с точностью до терминов; термины действительно разные, поскольку предмет исследования у Гегеля и Маркса разный.

Мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал исчерпывающую и сознательную картину ее общих форм движения. (19)

Исчерпывающая или не вполне, какая – мы уже знаем, тем не менее картина dialektike у Гегеля есть, но никакой мистификации у Гегеля нет. Местами есть у него неприкрытое «заплетание» мозгов, есть крайне высокий – иногда излишний – уровень абстракции; есть великое множество ни на чем не основанных и просто ложных заявлений.  А вот «мистификацию» Гегелю приписал Маркс. Видимо, показалось несолидным  Марксу прямо и честно заявить себя учеником и последователем Гегеля.

Однако и  совсем умолчать о Гегеле Маркс  все-таки не посмел: идентичность логики и сходство языка, в части построения фраз, слишком велики.

 

2.3. Отдел 1. Товар и деньги.

 

Приступая к анализу форм стоимости, как будто у стоимости могут быть разные формы, а не всего лишь разные носители, Маркс совершенно справедливо и, по-видимому, с большим  знанием дела, отмечает, что «Стоимость  [Wertgegenstandlichkeit]  товаров тем отличается от вдовицы Квикли, что неизвестно, с какой стороны за нее приняться» (54).

Задача эта – как приняться за стоимость, в отличие от задачи как приняться  за вдовицу Квикли -  объясняет нам Маркс - чрезвычайно, архисложна: «Нам предстоит здесь совершить то, чего буржуазная политическая экономия даже и не пыталась сделать, - именно показать происхождение этой денежной формы, т.е. проследить развитие выражения стоимости, заключающегося в стоимостном отношении товаров, от простейшего, едва заметного образа и вплоть до ослепительной денежной формы. Вместе с тем исчезнет и загадочность денег». (54)

Да, Маркс умер не от недостатка гордыни. С самых первых страниц он дает всем понять, что с ним шутки плохи: он, Маркс, несомненно,  хо-хо-хо, а все остальные – в лучшем случае хе-хе-хе, хотя он доподлинно знает, что на самом-то деле – всего лишь хи-хи-хи.

И ежели что не по его – всех на роги намотаю и по кочкам разнесу! Да, до кучи, и ославлю по всему по белу свету. Что, впрочем, Маркс и делает.

Целые поколения, сонмы экономистов – те, что были до Маркса – оказывается, даже и не помышляли хоть как-то прояснить этот совершенно неподъемный вопрос. Но вот, наконец,  пришел Маркс и с присущей ему энергией и хваткой сразу ухватил суть дела, что называется, взял быка за рога. Впрочем, удивляться тут особенно нечему: ведь один лишь Маркс не только вполне овладел гегелевским диалектическим методом, но и еще, как он сам сообщил нам в Предисловии, в корне переработал его, приспособив под свои нужды. Теперь, таким образом, полностью во всеоружии,  Маркс идет на рынок и начинает пристально рассматривать процесс обмена холста на сюртук. И рассматривает он этот процесс не просто так,  из любопытства, а чтобы за внешней, обманчивой видимостью наличного бытия холста и сюртука, а так же такого достаточно сложного явления, каким является их обмен; так вот, чтобы за внешней видимостью всего этого дела вскрыть их существенную, подлинную сущность, которая, наконец, смогла бы путем имманентного и присущего ей диалектического движения перевести сама себя в понятие стоимости. Людей, что толпами бегают по рынку, шумят, галдят, таскают туда-сюда эти самые товары, то бишь потребительные стоимости, Маркс даже и не замечает.

До зарезу нужна Марксу эта самая, построенная, как надо, стоимость!

И Маркс будет изготавливать ее во что бы то ни стало.

Сделаем небольшую вставку, чтобы напомнить:

Каждое слово является результатом более или менее глубокой абстракции.

Не являются исключением и слова (термины) любой науки.

Суть операции абстрагирования сводится к тому, чтобы отвлечься от тех свойств рассматриваемого предмета или предметов, которые нам в данном случае не желательны, и которые мы поэтому называем несущественными, и сохранить те свойства, которые нам интересны.

Ценность любой абстракции может быть оценена лишь опытом людей: бесполезные либо неадекватные абстракции отметаются, полезные – остаются в языке, бытовом или научном.

Когда речь идет об абстракциях в области естественных наук, споры идут и там, но обычно в итоге специалисты приходят к одному мнению, по крайней мере, в вопросах, не являющихся пограничными с философией. Консенсус достигается потому, что эти абстракции не задевают интересов больших групп людей.

Совсем иная картина наблюдается в области наук общественных. Здесь и исследователи, и не очень исследователи предлагают разные, зачастую противоположные, модели происходящих в обществе процессов. Под эти модели строятся и системы категорий (слов).

И именно по выбранным системам категорий проходит граница между различными моделями.

Еще Аристотель утверждал, что тот, кто в споре вынудил соперника пользоваться своими категориями, на 50 % спор уже выиграл.

Ныне это понимают все.

Поскольку процесс абстрагирования – процесс сугубо субъективный, соответственно и критика его – тоже субъективна. Абстрагироваться можно как угодно и от чего угодно (мои мысли – мои скакуны). Аналогично и с критикой. А поэтому, и только поэтому, лишь время, опыт людей может определить, какая абстракция имеет право на существование, а какая должна быть отброшена.

Можно сказать и так: какая группа людей одержит верх, та и навязывает свои категории (историю пишут победители).  И вопрос – что первично, категории или победы – это тот же вопрос, что первично – яйцо или курица: одно проистекает из другого.

И если в рассматриваемой модели, соответственно в системе категорий, на которых она базируется, вне зависимости от ее адекватности, нет откровенных логических промахов, то и критиковать ее на логическом поле затруднительно. Критика может заключаться, во-первых, в том, что указывается иная, не менее логичная, но более адекватная система, и, во-вторых, и это главный аргумент, в том, что рассматриваемая модель не может быть использована в практической деятельности людей. Если действительно не может, конечно.

Но в любом случае сам процесс построения рассматриваемых категорий, то есть процесс абстрагирования, должен быть изучен всесторонне и со всей возможной тщательностью, поскольку именно здесь проще всего заложить, и, как правило, закладывается фундамент всего последующего здания теории. Или того, что впоследствии почему-то называют теорией.

Подобно тому, как затруднительно было бы Гегелю без своего «бытие-ничто» соорудить свою «Науку логики», так затруднительно было бы и Марксу без своей стоимости соорудить свой «Капитал».

И Маркс уверенно идет в нужном направлении и находит нужную калитку.

Для начала он постулирует наличие у стоимости форм. Поскольку вопрос очень важен, скажем еще прямее: для начала Маркс взял и просто-напросто придумал, что у стоимости есть формы, и что этих форм ровно две. Далее прозорливо и совершенно справедливо замечает:

 

А. Простая,  отдельная или случайная форма стоимости.

 

« х  товара  А =  у  товара В,  или:  х  товара А стоит  у  товара В » (55).

Со всей присущей только немцам тщательностью всесторонне  рассмотрев этот обмен товара  А на товар В (холста на сюртук), Маркс докладывает  нам:

«Тайна всякой формы стоимости заключена в этой простой форме стоимости.

Это что же такое получается? Значит, если один чабан, прихватив для разговору бутылочку чачи, пошел к чабану-соседу и уговорил его отдать своего кобеля за пять баранов, то весь этот нехитрый процесс сокрыт под покровом таинственности? И один лишь Маркс, как он сам уверяет нас, способен этот покров таинственности сорвать? Впрочем, так или иначе, но определенно одно: Маркс начал с интриги – с тайны. Которой нет.

Ее анализ и представляет  поэтому главную трудность.

Да! Маркс совершенно прав, и трудность действительно велика: предстоит, не сходя с места, раздуть из мухи слона, чтоб можно было, наконец, организовать сбыт слоновой кости.

Два разнородных товара  А  и  В, в нашем случае холст и сюртук, играют здесь, очевидно, две различные роли. Холст выражает свою стоимость в сюртуке, сюртук служит материалом для этого выражения стоимости.

А  это-то откуда и с какого перепугу?

 Первый товар играет активную, второй пассивную роль.

Теперь Маркс  придумал про активность и пассивность. Ему это очевидно, а мы должны ему верить. Нет уж, нет уж.

Стоимость первого товара представлена как относительная стоимость, или он находится в относительной форме стоимости. Второй товар функционирует как эквивалент, или находится в эквивалентной форме» (55).

Здесь активность и пассивность плавно переходят в относительность и эквивалентность. Естественно, без какого-либо обоснования. Маркс, как и Гегель, не очень-то любит обосновывать. Главное – прокукарекать, а там хоть не рассветай.

(Узнаешь ли ты, читатель, Гегеля? – Суждение имеет форму «субъект есть предикат». Субъект есть всеобщее - имеет одну форму, предикат есть единичное – имеет другую форму, и играют они, очевидно, две различные роли  и т.д.)

В этом небольшом абзаце, разобранном нами на строчки, Маркс если и не зарыл, то, по крайней мере, прикопал сразу несколько собак:

«Два разнородных товара  А  и  В, в нашем случае холст и сюртук, играют здесь, очевидно, две различные роли» (55).

Мне, например, совершенно очевидно противоположное:

Если товар А обменивается на товар В, то никакой разницы по форме стоимости между ними объективно просто нет. Формы стоимости, если вообще такая абстракция имеет право на существование, что само по себе крайне сомнительно,  по отношению к процессу обмена у обоих этих товаров абсолютно идентичны. Нет никакого разумного основания одному из них присваивать относительную, а другому – эквивалентную форму стоимости.

И владелец товара А, и владелец товара В, каждый из них одновременно отчуждает товар свой и получает товар чужой; оба товаровладельца по отношению к процессу обмена товара А на товар В находятся в совершенно одинаковом положении с любых возможных мыслимых точек зрения. Поскольку деньги здесь не используются, то имеет место просто обмен товарами – бартер.

Не помогает делу и изображение факта обмена уравнением (55)

                                        А = В.

Уравнение потому и уравнение, что и правая, и левая его части одинаковы.

Поэтому не имеет значения, как написать:

                               А = В  или  В = А.

Маркс же пытается нас уверить, что одно дело  А = В, и дело совсем другое, когда В = А (55).  С другой стороны, уж этого-то Маркс не мог не знать, что если А = В, то В = А. По-видимому, а что-либо иное предположить трудно, Маркс хочет довести до нас следующее:

для владельца товара А его товар имеет относительную форму стоимости, а товар В – служит эквивалентом;

для владельца товара В его товар имеет относительную форму стоимости, а товар А – служит эквивалентом.

Но в таком случае ничто не мешает владельцу товара А рассматривать свой товар эквивалентом, а товар В – имеющим относительную форму стоимости.

Соответственно и владельцу товара В ничто не мешает считать свой товар эквивалентом, а товар А – имеющим относительную форму стоимости.

Иначе говоря, один и тот же товар может иметь одновременно и относительную, и эквивалентную форму стоимости не только с точки зрения  разных товаровладельцев – владельца товара А  и владельца товара В, но и с точки зрения каждого из них на любой из товаров А  и  В.

Поэтому введение в анализ, по крайней мере, на этой стадии,  таких понятий, как относительная и соответственно эквивалентная, формы стоимости  объективной необходимостью не обусловлено. Это произвол.

Придумать эти две формы стоимости – относительную и эквивалентную и присвоить одному из товаров одну - относительную (активную) форму, а другому товару другую - эквивалентную (пассивную), иначе говоря, декларировать, а впоследствии и зафиксировать неравенство функций товаров в процессе простого обмена товара на товар, понадобилось Марксу для того, чтобы в итоге выйти на всеобщий эквивалент – на денежную форму. По сути дела в посылки закладывается то, что после преподносится как  вывод и доказательство, как результат глубокого анализа. Это есть, мягко выражаясь, логическая ошибка, а грубо выражаясь – подлог.

А ведь «анализ» (болтовня, и ничего более) начинался с безобидного вроде бы слова - «очевидно»...

Но даже если принять терминологию и точку зрения Маркса, то получается с точностью  до наоборот.

Действительно, владелец товара  А, отдавая свой товар и приобретая взамен товар В, использует свой товар А как эквивалент (как деньги) для приобретения товара В. Соответственно для него его товар находится не в относительной, а в эквивалентной форме стоимости.

Имеется, однако,  один «диалектический» аспект. Маркс пишет:

«х  товара  А =  у  товара В,  или:  х  товара А стоит  у  товара В» (55), при этом молчаливо предполагается, что словом «или» обозначено тождество.

Между тем, это не так. Если мы берем высказывание со знаком «=», то, поскольку равенство есть равенство, никакого различия по форме между А и В не может быть, как и показано нами выше. Если же мы берем высказывание со словом «стоит», то уже самим этим высказываем мы присваиваем товару В функцию эквивалента (денег). И именно поэтому в языке подобные выражения если и  встречаются, то как анахронизмы. Никто не говорит, например, что килограмм яблок стоит корзину картофеля, хотя это вполне допустимое выражение.

Но и в этом случае, когда мы говорим  « х  товара А стоит  у товара В», присваивать разные формы стоимости  товарам А  и В все равно нет оснований, поскольку это в данном случае суть лишь формы языка.

Потребительные стоимости образуют вещественное содержание богатства, какова бы ни была его общественная форма. (42)

Нас приучают к такой категории, как потребительная стоимость. В этом месте она используется как синоним товара.

Из факта обмена товара на товар, считая этот факт обмена приравниванием одного товара к другому, делается вывод о наличии в обоих товарах чего-то общего, как и в суждении Die Rose ist rot:

 Следовательно, обе эти вещи (товары) равны чему-то третьему, которое само по себе не есть ни первая, ни вторая из них. (43)

Но факт обмена – это ни коим образом не суждение, и поэтому слово «следовательно» здесь неуместно: если два человека обменялись товарами, это означает лишь, что каждому из этих людей товар другого человека нужнее, чем свой собственный, или что свой товар каждому из них вовсе не нужен, а нужен товар другого человека.

Маркс не может пройти мимо Аристотеля, который также рассматривал этот вопрос и утверждал: «Обмен не может иметь места без равенства, а равенство без соизмеримости. Однако в действительности невозможно, чтобы столь разнородные вещи были соизмеримы», т.е. качественно равны. Такое приравнивание может быть лишь чем-то чуждым истинной природе вещей, следовательно, лишь «искусственным приемом для удовлетворения практической потребности» (66).

Итак, во времена Аристотеля был и обмен товарами, были и деньги, стало быть, и цены,  были и товаровладельцы, и купцы, и ростовщики, и менялы. Знал наверняка Аристотель, что все товары суть результат труда. Но вот объявлять, что же это такое общее в товарах, почему товары обмениваются именно в таких-то пропорциях, а не в иных, Аристотель не решился. Почему?

Маркс с присущей ему легкостью поясняет: оказывается все затруднение в том, что во времена Аристотеля имело место быть «…отсутствие понятия стоимости» (66). Понятия у него, у Аристотеля, не было, вот в чем дело. Понятие цены было, а стоимости – нет. Но тогда почему этот воистину гений всех времен и народов это самое понятие не соорудил? Воображения не хватило? Диалектик не был бы диалектиком, если бы не умел найти ответ на любой вопрос: понятие стоимости Аристотель не сумел соорудить потому, что «…греческое общество покоилось на рабском труде…»,  а «…тайна выражения стоимости может быть расшифрована лишь тогда, когда идея человеческого равенства уже приобрела прочность народного предрассудка», то есть при капитализме (66).

Перед нами редчайший случай: в таком серьезном деле, как анализ стоимости, материалист Маркс ссылается на идею и на народные предрассудки. Видимо, сказать по существу и нечего.

Интересно получается: отчеканить в явном виде все логические законы нашего мышления рабовладельческий строй этому титану – Аристотелю -  не помешал, не помешал он и созданию  множества других трудов, которые веками служили путеводной звездой ученым всего мира, а вот построению одного единственного понятия – стоимости – помешал.

Быть может, и необходимости-то большой не было в этом самом таком заковырыстом понятии, как стоимость?

Отнюдь: Греция была морской державой и ее судоходство, пусть и всего лишь каботажное, имелось в наличии, соответственно были и купцы, и велась торговля. И лукавит Маркс, когда утверждает, что не было в рабовладельческой Греции идеи человеческого равенства. И идея такая была, и республика была, и свободные граждане были. Рабы, конечно, тоже были, но за людей они не считались: по тому же Аристотелю, раб суть говорящее орудие.

На вопрос – почему все-таки Аристотель ушел от анализа стоимости, внятного устраивающего нас ответа мы так и не получили. А поскольку мы имеем основание полагать, что Аристотель неизмеримо выше Маркса, очень уж нам хочется выяснить, почему все-таки от анализа стоимости Аристотель ушел.

Пойдем, как и Маркс, на рынок и посмотрим, что там происходит. И если Маркс увидел там лишь холст и сюртук, то мы видим  прежде всего Саида и Джона, при этом Саид держит подмышкой, чтоб не сперли, кусок холста, а Джон демонстрирует ему, не выпуская из рук, сюртук. Мы даже слышим, как они горячатся и спорят. Саид,  размахивая свободной от холста рукой, клянется бородой Пророка, что его прекрасный холст стоит по крайней мере трех таких корявых сюртуков, как этот. Джон не остается в долгу и мамой клянется, что за такой красивый, модный и добротный сюртук, износа которому нет, надо самое малое – четыре таких куцых куска холста, да и то только потому, что он, Джон, очень спешит, и ждут его гости,  и стол уже накрыт.

Нам интересно, чем все-таки закончится эта дискуссия, и мы не уходим.

А закончилась она, спустя недолгое время, очень просто: наши спорщики обменялись товарами, пожали друг другу руки и, довольные собой и друг другом, пошли в разные стороны.

Тогда мы пошли к Саиду и спросили: Саид, ты клялся бородой Пророка, что твой холст стоит по меньшей мере трех таких сюртуков, а отдал его всего за один. Почему ты так продешевил? Саид хитро улыбнулся в бороду и сказал: да нет, я же знаю, что меньше, чем за три дня,  такой сюртук не сошьешь. Да и цены на сукно мне известны. К  Джону мы уже не пошли, ибо поняли, что и Джон скажет примерно то же самое. А поняли мы вот что: в процессе назначения (образования) стоимости на рынке наряду с затратой труда (времени) не меньшее значение имеет и информация об этом труде (времени). И спор о цене имеет одну единственную цель – выяснить, насколько кто информирован о товаре. Иначе говоря, информационное поле играет важнейшую роль в назначении цен, соответственно и в определении стоимостей.  Яркий пример этого приводится в популярной в свое время повести «Алитет уходит в горы». Чукча Алитет, когда ему шепнули, что табак – это всего-навсего растущая в Америке трава, воскорбел духом и запросил за свои песцовые  шкурки в разы больше табака.

Таким образом, затраты труда и времени задают лишь нижнюю границу цены, а при простом – некапиталистическом – способе производства цена может считаться и стоимостью, поскольку различить, именно различить, а не просто задекларировать,  в этом случае цену и стоимость, не впадая в абстрактные прострации, практически невозможно. Скорее всего, понимая, что идеальная абстрактная стоимость как результат абстрактного труда, к тому же в течение общественно необходимого времени,  на практике никакого применения найти не сможет, понимая это, и не стал Аристотель мудрить и конструировать такую идеальную категорию, как стоимость.

Не было у Аристотеля желания и нужды писать «Капитал», вот в чем дело.

Как потребительные стоимости, товары различаются прежде всего качественно, как меновые стоимости могут иметь лишь количественные различия… (44)

Это гегелевская конструкция:

Товар =  потребительная стоимость + меновая стоимость =

=  качество + количество.

Если мы действительно отвлечемся от потребительной стоимости продуктов труда, то получим их стоимость…

Стоп! Постой, паровоз, не стучите колеса. Кондуктор, нажми на тормоза!

Здесь второй капкан. Первый капкан, где Маркс на основе своего «очевидно» пытался протиснуть нам свои формы стоимости, мы более или менее успешно миновали. Теперь слово «очевидно» заменено на слово «действительно», хотя смысл остался тот же – «очевидно». Но нам снова не очевидно, как это Маркс умудрился абстрагировать из товара стоимость. Отвлечься можно от чего угодно. И если мы полностью отвлечемся от потребительной стоимости товара, то есть от всех его физических материальных качеств, то в остатке получим не стоимость, а чистое ничто, и некуда будет эту самую стоимость поместить. Следовательно, не отвлечением от потребительской стоимости получает Маркс на самом деле стоимость, а простым ее постулированием.

Более того, стоимость – понятие идеальное и к числу качеств (свойств) товара отнесена быть не может. Стоимость не может находиться в товаре, следовательно, и добыта из товара путем каких-либо отвлечений (абстракций) быть не может. В лучшем случае стоимость товара либо его цена навешены на товар в виде бирки. Что и делается реально в магазинах.

таким образом, то общее, что выражается  в меновом отношении, или меновой стоимости товаров, и есть их

стоимость. (45)

 (Гегель определил количество как снятое качество. Ввиду неоднозначности в немецком языке глагола «снять» - сохранить и в то же время прекратить – определением такое утверждение назвать нельзя. Но эта двузначность давала Гегелю хотя бы свободу маневра. Маркс, пытаясь говорить то же самое – стоимость есть снятая потребительская стоимость – использует более конкретные термины – отвлечемся от потребительной стоимости продуктов – и этой самой конкретизацией лишает себя свободы маневра).

…величина стоимости данной потребительной стоимости определяется лишь количеством труда, или количеством рабочего времени, общественно необходимого для ее изготовления. (46)

Здесь прикопана одна из собак: абстракцию рабочего времени, общественно необходимого для … изготовления  придумал и навязывает нам Маркс. Без этой абстракции теряет смысл  такая идеальная категория, как стоимость. Одна абстракция – стоимость- тянет за собой другую абстракцию – общественно необходимое рабочее время.

Но кто и каким образом может практически, конкретно определить это самое «общественно необходимое»? По крайней мере и по сей день никто и никак не сумел этого проделать. Более того, и в обозримом будущем сие не просматривается. Абстракция осталась абстракцией.

Величина стоимости товара изменяется…прямо пропорционально количеству и обратно пропорционально производительной силе труда, находящего свое осуществление в этом товаре. (47)

Величина не только стоимости, но и физический объем общей массы товаров – потребительная стоимость – изменяется точно так же.

Отмечается, что противостоять друг другу как товары могут лишь различные потребительные стоимости. Это справедливо: никто не будет менять свой сюртук на такой же сюртук. Правда, сюртук Президента США стоит несоизмеримо больше, чем точно такой же сюртук сторожа дяди Тома, и это мы постоянно видим на аукционах по продаже вещей знаменитостей, но... пусть диалектики сами исследуют этот вопрос.

В совокупности разнородных потребительных стоимостей, или товарных тел, проявляется совокупность полезных работ, столь же многообразных,… проявляется общественное разделение труда. Оно составляет условие товарного производства… (48)

Тут не поспоришь: если все делают одно и то же, какой может быть обмен?

Если отвлечься от определенного характера производительной деятельности и, следовательно, от полезного характера труда, то в нем останется лишь одно,- что он есть расходование человеческой рабочей силы. (50)

Обратите внимание: нам постоянно предлагают отвлечься.

Если бы у бабушки был длинный деревянный нос, бабушка была бы, несомненно, Буратино.

Всякий раз, когда диалектики  предлагают нам отвлечься, надо держать ухо востро, и постоянно отвлекаться никак нельзя, потому как если много, да еще и не по делу, отвлекаться, то или обманут, или стащат чего-нибудь, или подбросят нечто непотребное и даже компрометирующее. Вот и сейчас нам предлагают, в очередной раз, отвлечься – в данном случае - от полезного характера труда и тут же, между делом, подсовывают сразу две совершенно новые категории – категорию рабочей силы и категорию расходование рабочей силы.  А бывает ли вообще в природе бесполезный труд? Наверное, нет, потому что если труд бесполезен, то и трудом-то его назвать нельзя; такие выражения, как бесполезный или мартышкин труд, конечно, имеют место, но только в качестве либо осуждения, либо курьеза.

Оставаясь в рамках строгой логики, следует сказать: Если отвлечься от определенного характера производительной деятельности и, следовательно, от полезного характера труда, то останется лишь мартышкин труд. Получается, таким образом, что мартышкин труд и создает стоимость.

Следовательно, как нельзя абстрагированием получить стоимость из товара, так нельзя абстрагированием получить, что только труд и, соответственно, рабочее время, создает стоимость. Маркс снова процессом абстрагирования пытается замаскировать факт простого постулирования.

И насколько адекватна категория рабочей силы? Ведь не рабочая сила приходит на предприятие, а живые люди.

И почему труд обязательно есть расходование человеческой рабочей силы?

Люди – не автомобили, и рабочая сила – не бензин в баках: пришел на работу, слил, вернулся домой – снова залил.

Может быть, труд, если не из-под палки, конечно, и есть нормальное состояние здорового человека? В конце концов, разве не разъяснил нам Энгельс, что именно труд и создал человека? И Маркс с этим не спорил, но когда ему стало надо, он выдал иное: свобода начинается по ту сторону процесса производства.

Собственно говоря, откуда тут ноги растут, догадаться нетрудно. Это его друг Энгельс, который нещадно эксплуатировал рабочих на своей фабрике, потому что, по мнению Маркса, не только сам жил за их счет, но кое-что перепадало и Марксу, так вот, этот Энгельс и объяснил Марксу, что платит он своим рабочим как поштучно, так и за их рабочее время.

А если за рабочее время платят, стало быть, это самое рабочее время чего-то стоит. Ну а уж дальше – дело техники.

…если по отношению к потребительной стоимости товара имеет значение лишь качество содержащегося в нем труда, то по отношению к величине стоимости имеет значение лишь количество труда, причем последний должен быть уже приведен к человеческому труду без всякого дальнейшего качества…(к мартышкину труду) Так как величина стоимости товара выражает лишь количество заключенного в нем труда, то взятые в известной пропорции товары всегда должны быть равновеликими стоимостями. (52)

Вещи…имеют товарную форму, лишь постольку, поскольку они обладают этой двойной формой – натуральной формой и формой стоимости. (54)

Нам, бестолковым, втолковывают: вещь, чтобы быть товаром и иметь стоимость, должна быть хоть чем-то полезной.

Вот. Категория стоимости и абстрактный труд – уже и в деле.

Далее текст идет как под копирку с главы «Суждение» Гегеля.

Когда мы говорим: как стоимости товары суть простые сгустки человеческого труда, то наш анализ сводит товары к абстрактной стоимости, но не выражает их ни в какой форме стоимости, отлично от их натуральной формы. Не то в стоимостном отношении одного товара к другому. Стоимостный характер товара обнаруживается здесь в его собственном отношении к другому товару. (57)

Человеческая рабочая сила в текучем состоянии, или человеческий труд, образует стоимость, но сам труд не есть стоимость. Он становится стоимостью в застывшем состоянии, в предметной форме. Для того, чтобы стоимость холста была выражена как сгусток человеческого труда, она должна быть выражена как особая «предметность», которая вещно отлична от самого холста и в то же время обща ему с другим товаром. Эта задача уже решена. (57-58)

Но сюртук не может представлять стоимость в глазах холста без того, чтобы для последнего стоимость не приняла формы сюртука. … Следовательно, в том стоимостном отношении, в котором сюртук образует эквивалент холста, форма сюртука играет роль формы стоимости. Стоимость товара холст выражается поэтому в теле товара сюртук, стоимость одного товара – в потребительной стоимости другого. (58)

Про людей – ни слова. А зачем? Ведь люди – это просто масса…

Сначала нам сказали: ухватить стоимость можно, лишь отвлекшись от всех потребительных свойств товара.

Теперь нам обстоятельно разъясняют, что стоимость не может существовать сама по себе, а что она может существовать только в товаре.

…форма стоимости должна выражать собою не только стоимость вообще, но количественно определенную стоимость, или величину стоимости. (59)

Разве бывает стоимость вообще?

А теперь нам толкуют, что чем больше товара, тем больше стоимости может в нем разместиться. И вообще все дело – в стоимости, а товар – всего лишь оболочка, от которой можно и отвлечься.

Два сюртука могут… выразить величину стоимости  40 аршин холста, но они никогда не могут выразить величину своей собственной стоимости, величину стоимости сюртуков.

Здесь мы, наконец-то, узнаем, что если у нас есть рулетка, то рулетку эту самой этой же рулеткой померить никак нельзя.

Поверхностное понимание этого факта,- что в стоимостном уравнении эквивалент имеет всегда только форму простого количества известной вещи, известной потребительной стоимости,- ввело в заблуждение Бейли и заставило его…видеть в выражении стоимости только количественное отношение. В действительности эквивалентная форма товара не содержит никакого количественного определения стоимости. Первая особенность… эквивалентной формы состоит в том, что потребительная стоимость становится формой проявления своей противоположности, стоимости. (62-63)

Нам в очередной раз терпеливо объясняют, что потребительная стоимость, проще говоря, товар, содержит и стоимость, то есть чего-то стоит. Попутно постулируется излюбленная противоположность, на этот раз стоимости и потребительной стоимости.

…эквивалентная форма…состоит именно в том, что данное тело товара, скажем, сюртук,… выражает стоимость, следовательно, по самой природе своей обладает формой стоимости. Правда, это справедливо лишь в пределах того стоимостного отношения, в котором товар холст относится к товару сюртук как к эквиваленту.

Выше показано нами, что это далеко от действительности.

Мы узнаем, что товар по самой природе своей обладает формой стоимости.

Но так как свойства данной вещи не создаются ее отношением к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении, то возникает представление, что сюртук своей эквивалентной формой, своей способностью непосредственно обмениваться на другие товары обладает от природы… Отсюда загадочность эквивалентной формы, поражающая… экономиста лишь тогда, когда эта форма противостоит ему в готовом

виде – как деньги. (64)

Маркса вообще много чего поражает, с чем он успешно и борется.

Лично меня поражает лишь ловкость, с которой Маркс протаскивает свои личные представления, пытаясь выдать их за абсолютно истинную науку.

Чем не Пфуль?

Тело товара, служащего эквивалентом, всегда выступает как воплощение абстрактного человеческого труда и всегда в то же время есть продукт определенного полезного, конкретного труда. Таким образом, этот конкретный труд становится выражением абстрактного человеческого

труда. (64)

Оказывается, видит Маркс, что на абстрактном труде далеко не уедешь, или это кто-то из современников натыкал его носом, поэтому свой абстрактный труд Маркс привязывает здесь к конкретному, полезному труду. И хотя по тому же Марксу абстрактный труд противоположен конкретному труду, тем не менее, и глазом не моргнув, он сообщает нам в совершенно лишенной всякого смысла фразе: …конкретный труд становится выражением абстрактного человеческого  труда. Хотя совсем недавно Маркс уверял нас, что абстрактный труд получается из конкретного, путем абстрагирования, разумеется. Путай-путай...

Коготок увяз – птичке пропасть. Путем целенаправленного абстрагирования, а по отношению к относительной и эквивалентной форме стоимости путем простого выдумывания, выстраивается нужная цепочка категорий: товар, потребительная стоимость, идеальная стоимость (стоимость); ее относительная и эквивалентная формы; категория абстрактного человеческого труда;  абстрактный человеческий  труд предполагает общественно необходимое (по существу абстрактное) рабочее время; последнее предполагает рабочую силу, тоже усредненную и без всякого дальнейшего определения. Таким образом, правдами и неправдами, окопавшись и застолбив свои категории, Маркс двигается дальше.

Особенность… эквивалентной формы состоит… в том, частный труд становится формой своей противоположности, то есть трудом в непосредственно общественной форме. (65)

Противоположности, противоположности... и противоречия.

Маркс видит, что его эквивалентная и относительная формы находятся по разные стороны от знака равенства в написанном им уравнении, соответственно делает вывод об их противоположности.

Маркс замечает, что такие совершенно разные вещи, как полезность (потребительная стоимость) и штука идеальная – стоимость, находятся, согласно его воззрениям, в теле одного и того же товара, и отсюда делает заключение об их противоположности. Но нас это не удивляет.

Из Гегеля мы уже знаем, что любое нечто суть противоречие, иначе говоря, противоположность самому себе. Маркс, тоже без серьезных оснований, гнет туда же:

частный труд становится формой своей противоположности;  потребительная стоимость становится формой проявления своей противоположности;

Итак, …форма стоимости, или выражение стоимости товара, вытекает из природы товарной стоимости, а не наоборот, не стоимость и величина стоимости вытекает из способа ее выражения как меновой стоимости. (67)

Гегель, чтобы убедить нас в правомерности своих категорий бытие, ничто и становление, истоптал 30 страниц, и еще 64 страницы потратил на то, чтобы подготовить нас к восприятию своего неуклюжего топтания.

Маркс, стараясь как можно прочнее обосновать свои категории, топчется в круге этих категорий на протяжении всего лишь 27 страниц, так что прогресс налицо.  Но – абстракции остаются абстракциями. Правда, некоторые несуразности нам удалось-таки зафиксировать, хотя уверенности, что все, нет.  

Основные, ключевые и необходимые Марксу категории, он уже соорудил.

Как итог, из этого параграфа мы узнаем, что один товар может быть обменен на другой товар.

 

 

В. Полная, или развернутая форма стоимости.

 

Маркс отличает ее от простой формы стоимости лишь тем, что здесь один товар находится в относительной форме стоимости, а все остальные товары – в эквивалентной форме.

Становится очевидным, что не обмен регулирует величину стоимости товара, а, наоборот, величина стоимости товара регулирует его меновое

отношение. (70)

А что, динамику пары «спрос-предложение» уже кто-то отменил?

 И здесь мы снова сталкиваемся со словом «очевидно», как и в самом начале анализа. И очевидно нам  лишь, что, действительно, холст можно обменять не только на сюртук, но и на множество других вещей.

Подчеркнем  итог параграфа: один товар можно обменять на множество других товаров.

 

С. Всеобщая форма стоимости.

 

Здесь эквивалентом служит один какой-то товар.

В выше рассмотренных формах стоимости …добыть себе форму стоимости является…частным делом отдельного товара, и он выполняет это…без содействия остальных товаров… Напротив, всеобщая форма стоимости возникает лишь как общее дело всего товарного мира. (72-73)

Всеобщая относительная форма стоимости товарного мира придает исключенному из этого мира товару-эквиваленту, холсту, характер всеобщего эквивалента. Его собственная натуральная форма становится образом стоимости, общим для всего товарного мира, следовательно, холст приобретает способность непосредственно обмениваться на все другие товары.

А что, другие товары уже утратили способность обмениваться непосредственно друг на друга? Бартер уже отменили?

 Его телесная форма играет роль видимого воплощения, всеобщей общественной оболочки всякого человеческого труда. (73)

Всеобщий эквивалент не обладает общей всем остальным товарам относительной формой стоимости, а его стоимость выражается относительно в бесконечном ряде всех других товарных тел. …развернутая относительная форма стоимости…оказывается специфической относительной  формой стоимости товара-эквивалента. (75)

И видим мы, наконец, излюбленное гегелевское «тут и не тут». Сначала нам говорят, что Всеобщий эквивалент не обладает общей всем остальным товарам относительной формой стоимости, и тут же утверждают, что ...его стоимость выражается относительно в бесконечном ряде всех других товарных тел.

Специфический товарный вид, с натуральной формой которого общественно срастается эквивалентная форма, становится денежным товаром, или функционирует в качестве денег. (76)

По сути в этом параграфе нам сообщают, что многие товары могут быть обменена на один какой-то товар.

 

D. Денежная форма

 

Золото лишь потому противостоит другим товарам как деньги, что оно раньше уже противостояло им как товар. (76)

Простое относительное выражение стоимости товара, например, холста, в товаре, уже функционирующем как денежный товар, например, в золоте, есть форма цены. (77)

…таинственность товарной формы состоит просто в том, что она является зеркалом, которое отражает людям общественный характер их собственного труда как вещный характер самих продуктов труда, как общественные свойства данных вещей, присущие им от природы… (78)

В голове у Маркса все эти зеркала и отражения, несомненно, есть.

Как итог анализа, мы узнаем, что вот этот самый товар, на который могут быть обменены многое другие товары, и становится деньгами.

О какой-такой таинственности говорит нам Маркс? Оказывается, вот о какой. Товары – вещи необычайно таинственные, так как эти вещи обладают совершенно уникальными свойствами, а именно:

*один отдельно взятый товар может быть обменен на другой отдельно взятый товар, и не просто абы как, а в некоторой трудно уловимой пропорции;

* один отдельно взятый товар может быть обменен не только на другой отдельно взятый товар, но и на многие другие отдельно или вместе взятые товары, опять же не абы как;

*многие товары могут быть обменены на один и тот же отдельно взятый товар, уже и сами понимаете, как.

Вообще в этом архисложном товарном мире, оказывается, все товары обмениваются или, по крайней мере, могут быть обменены друг на друга.

И ладно бы взяли да и обменялись. Все не так просто, господа. Они, товары, противостоят друг другу! И поэтому не могут просто так взаимно взять и обменяться, а каждый раз гоношатся и требуют, чтоб была пропорция.

Короче – не хотят люди менять трусы на часы. А чтобы суть этих пропорций хоть немного прояснить, Маркс потрудился и изготовил несколько абстрактных категорий, некоторые из которых приведены выше. Изготовил-таки, несмотря на то, что противоположностей и прямых противоречий на каждом шагу – выше крыши!

Вообще же заблудиться в этих противоречиях и многих миллиардах обменов, конечно же, очень легко.

Но не таков Маркс. Маркс – он размышляет над формами человеческой жизни:

Размышление над формами человеческой жизни, а, следовательно, и научный анализ этих форм, вообще избирает путь, противоположный их действительному развитию. Оно начинается  post festum, то есть исходит из готовых результатов процесса развития. (82)

То есть человек начинает с того, что имеет; а с того, чего не имеет, человек не начинает. Верно.

Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны. Известно, хотя не мешало бы и проверить.

Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых распоряжаться этими вещами…(91)

Тоже верно: если не твое, так и не хватай.

…товары должны реализоваться как стоимости, прежде чем они получат возможность реализоваться как потребительные стоимости. (92)

Тут не поспоришь: на чужой каравай рот не разевай, а сначала купи.

Денежный кристалл есть необходимый продукт процесса обмена, в котором разнородные продукты труда фактически приравниваются друг к другу и тем самым фактически превращаются в товары.

Исторический процесс расширения и углубления обмена развивает дремлющую в товарной природе противоположность между потребительной стоимостью и стоимостью.

Между потребительной стоимостью и стоимостью не может быть противоположности уже потому, что находятся они в разных непересекающихся мирах, иными словами, в мирах, не имеющих точек соприкосновения: потребительная стоимость принадлежит реальному миру, стоимость – миру идеальному, абстрактному.

Потребность дать для оборота внешнее выражение этой противоположности ведет к возникновению самостоятельной формы товарной стоимости и не дает покоя до тех пор, пока задача эта не решается окончательно путем раздвоения товара на товар и деньги.

Чес тот же, что и у Гегеля. Никакой противоположности между товаром и деньгами просто нет, поскольку деньги – тоже товар, хотя и специфический. Соответственно и раздвоение имеет место лишь в мозгах у Маркса, на деле же один из товаров, в частности, золото, исторически, именно исторически, а не каким-либо анализом, занял место денег, то есть люди стали именно золотом измерять стоимость других товаров.

То, что один из товаров был поставлен на место денег – это необходимость, поскольку облегчает процесс обмена, и ничего больше.

То, что деньгами стало именно золото – во многом  дело случая.

Следовательно, в той же самой мере, в какой осуществляется превращение продуктов труда в товар, осуществляется и превращение товара в деньги. (94)

Обмен товаров начинается там, где кончается община, в пунктах ее соприкосновения с чужими общинами… (94)

Форма денег срастается или с наиболее важными из предметов, …или же – с предметом потребления, который составляет главный элемент туземного отчуждаемого имущества… (95-96)

…форма денег есть лишь застывший на данном товаре отблеск отношений к нему всех остальных товаров. (97)

…установление относительной величины стоимости золота фактически совершается на месте его производства, в непосредственной меновой торговле. Когда оно вступает в обращение в качестве денег, его стоимость уже дана. (99)

…создается впечатление, будто не данный товар становится деньгами только потому, что в нем выражают свои стоимости все другие товары, а, наоборот, будто бы эти последние выражают в нем свои стоимости потому, что

он – деньги. (99)

Со всем этим можно и согласиться. А кто бы спорил? Любопытно: где Маркс не использует свои категории, так и придраться-то не к чему.

Сомнительно только, что до Маркса люди этого не знали.

…загадка денежного фетиша есть загадка товарного фетиша вообще; в деньгах она лишь сильнее бросается в глаза и слепит взор. (100)

И снова нам толкуют про какую-то тайну – про фетиш. Сначала выдумали, что есть какая-то тайна, а потом стали ее разоблачать.

Не деньги делают товары соизмеримыми. Наоборот. Именно потому, что все товары как стоимости представляют собой овеществленный человеческий труд и, следовательно, сами по себе соизмеримы,- именно поэтому все они и могут измерить свои стоимости одним и тем же специфическим товаром, превращая таким образом этот последний в общую для них меру стоимости, то есть в деньги. (101)

Здесь ситуация та же, что и с курицей и яйцом. Можно принять точку зрения Маркса, но с таким же правом можно с ней и не согласиться, потому как не будет денег – и нечем будет мерить.

…деньги не имеют цены. Они приняли бы участие в этой единой относительной форме стоимости всех других товаров лишь в том случае, если бы могли относиться к самим себе как к своему собственному эквиваленту. (102)

Ну да, рулеткой эту же  рулетку не померить.

Как мера стоимости и как масштаб цен, деньги выполняют две совершенно различные функции. Мерой стоимости они являются как общественное воплощение общественного труда, масштабом цен – как фиксированный вес металла. Как мера стоимости, они служат для того, чтобы превращать стоимости бесконечно разнообразных товаров в цены, в мысленно представляемые количества золота; как масштаб цен, они измеряют эти количества золота. Мерой стоимости измеряются товары как стоимости; напротив, масштаб цен измеряет различные количества золота данным его количеством, а не стоимость данного количества золота весом других его количеств. (104-105)

Постепенно Маркс приучает нас к своим категориям. Уже как само собой разумеющееся применяется общественное воплощение общественного труда.

Так как деньги, как масштаб цен, выступают под теми же самыми счетными названиями, как и цены товаров, так что, например, унция золота совершенно так же, как и стоимость тонны железа, выражается в 3ф.ст.17ш. 10 1/2п., то эти счетные названия принимают за цену самих монет… Фиксирование счетных названий определенных весовых количеств золота принимают за фиксирование стоимости этих количеств. (107-108)

Цена есть денежное название овеществленного в товаре труда. (108)

Упрям Маркс, упирается и на своем стоит.

…возможность количественного несовпадения между ценой и величиной стоимости, или возможность отклонения цены от величины стоимости, заключена уже в самой форме цены. И это не является недостатком этой формы,- наоборот, именно эта отличительная черта делает ее адекватной формой такого способа производства, при котором правило может прокладывать  себе путь сквозь беспорядочный хаос только как слепо действующий закон средних чисел. (109)

Вот! Если факты не подтверждают теорию, то беда невелика. Несовпадение цен со стоимостями назовем делом нормальным, адекватным.

…вещь формально может иметь цену, не имея стоимости. (109)

То-то, против фактов не попрешь. Чтобы сгладить этот неприятный факт, применяется слово «формально».

Форма цены предполагает отчуждаемость товара за деньги и необходимость такого отчуждения. С другой стороны, золото функционирует как идеальная мера стоимости только потому, что оно уже обращается как денежный товар в меновом процессе.

В идеальном мире стоимости скрывается, таким образом, звонкая

монета. (110)

В идеальном мире, извините, могут скрываться лишь идеи.

…независимость лиц друг от друга дополняется системой всесторонней вещной зависимости. (114)

И далеко не только вещной.

Далее анализируется обращение товаров

                         Т – Д – Т ,

замечается, что Товарное обращение не только формально, но и по существу отлично от непосредственного обмена продуктами. (119), потому что Обращение непрерывно источает из себя денежный пот. (119)

Как посредник в процессе обращения товаров, деньги приобретают функцию средств обращения. (121)

Результатом ее (формы Т – Д – Т) является непрерывное удаление денег от их исходного пункта, а не возвращение к последнему. (121)

…хотя в движении денег лишь выражается обращение товаров, с внешней стороны обращение товаров кажется, наоборот, лишь результатом движения денег. (122)

Кому кажется, Марксу?

…при данной сумме стоимости товаров и данной средней скорости их метаморфоз количество обращающихся денег или денежного материала зависит от собственной стоимости последнего. Иллюзия, будто…товарные цены определяются массой средств обращения, а эта последняя определяется, в свою очередь, массой находящегося в данной стране денежного материала, коренится у ее первых представителей в той нелепой гипотезе, что товары вступают в процесс обращения без цены, а деньги без стоимости, а затем в этом процессе известная часть товарной мешанины обменивается на соответствующую часть металлической груды. (130)

…золотая монета и золото в слитках различаются между собой только по внешности… (131)

…бумажные деньги в собственном смысле этого слова возникают из функции денег как средств обращения… (133)

Специфический закон обращения бумажных денег может возникнуть лишь из отношения их к золоту, лишь из того, что они являются представителями последнего. (134)

Либо представителями иного важнейшего туземного товара, коим сегодня является нефть.

Товар, который функционирует в качестве меры стоимости, а в силу этого функционирует также, непосредственно или через своих заместителей, и в качестве средств обращения, есть деньги. (136)

Но деньги – сами товар, внешняя вещь, которая может стать частной собственностью всякого человека. Общественная сила становится, таким образом, частной силой частного лица. (139)

Здесь Маркс волюнтаристски присвоил деньгам общественную силу.

Если человек стал богат, он что – уже поэтому приватизировал общественную силу?

А.С. Пушкин полагал иначе:

 

Все мое, сказало злато.

Все мое, сказал булат.

Все куплю, сказало злато.

Все возьму, сказал булат.

 

Только на мировом рынке деньги в полной мере функционируют как товар, натуральная форма которого есть вместе с тем непосредственно общественная форма осуществления человеческого труда in abstrakto. Способ их существования становится адекватным их понятию. (149)

А ранее способ этот не был адекватен понятию? Или все-таки не способ, а понятие было неадекватно? Чисто  гегелевская фраза.

Международным покупательным средством золото и серебро служат по существу тогда, когда внезапно нарушается обычное равновесие обмена веществ между различными нациями. (150-151)

 

В следующей части рассмотрим Превращение денег в капитал