По заявке не шибко мной уважаемого sv717 выкладываю материал по Катынскому расстрелу. Как выяснилось в ходе обсуждения "Дела Вавилова", вышеупомянутый комрад, да и прочие тоже, совершенно не в курсе современного состояния вопроса. Чтобы исправить эту ситуацию я представляю вашему вниманию статью Н.С. Лебедевой "Катныское преступление", из книги "Белые пятна — черные пятна: Сложные вопросы в российско-польских отношениях". В данном материале подробно, с опорой на документы, рассказывается о репрессивной политике СССР на присоединенных в 1939 г территориях западной Украины и Белоруссии, в том числе  о польских офицерах и служащих расстрелянных в Катынском лесу, так же немалая часть статьи посещена последующим событиям, а именно расследованию Катынского инцидента в 194-ые, 198-ые и 1990 годы. Данная заметка настоятельно рекомендуется сторонникам версии виновности немцев, поскольку в свете находок архивных документов и раскопок захоронении в 1990-ые годы, их аргументы основывающиеся, главным образом, на отчете комиссии Бурденко выглядят по меньшей мере несостоятельно.

Катынское преступление

Данная проблема анализируется в десятках монографий и сборников документов. Ей посвящены сотни статей, тысячи заметок и информаций. И все же до настоящего времени остается не до конца проясненным процесс принятия катынского решения и его реализации. Кто был его инициатором — Берия или Сталин? Чем они руководствовались при принятии рокового решения? Когда оно созрело? Как готовилась и проводилась операция по расстрелу польских офицеров, полицейских и узников тюрем? Прояснить и уточнить эти вопросы, показать, как советское руководство в течение полувека пыталось отрицать свою ответственность за катынский расстрел и возлагало ее на нацистскую Германию, — задача данного эссе.

7 сентября 1939 г. Сталин в беседе с генеральным секретарем Исполкома Коминтерна Георгием Димитровым охарактеризовал Польшу как фашистское государство, которое угнетает украинцев, белорусов, и подчеркнул: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население!»^1.Именно в этом рассуждении кроются глубинные причины будущего катынского решения. Страстно желая и добиваясь ликвидации Польши как независимого государства, Сталин стремился заблаговременно расправиться с теми, кто мог воспротивиться достижению этой цели, начать борьбу за возрождение своей страны.

 Лидеры СССР с беспокойством следили за усилиями гитлеровцев склонить Варшаву к совместному походу против страны Советов. Когда же Польша связала себя тесными узами с Лондоном и Парижем, враждебность Сталина к ней лишь усилилась. В польском государстве увидели активного участника западной коалиции. Последняя же воспринималась Кремлем как сила, пытавшаяся воспрепятствовать разделу сфер влияния между СССР и Германией.

 17 сентября, в день вторжения Красной армии на территорию Польши, председатель Совнаркома и нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов в выступлении по радио подчеркнул, что польское государство обанкротилось и перестало существовать. На следующий день было подписано советско-германское коммюнике, в котором прямо говорилось об общей задаче СССР и Германии в войне против Польши. Она состояла «в том, чтобы восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенное распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования»².

 В подписанном 28 сентября в Москве Договоре о дружбе и границе между СССР и Германией государственное переустройство занятых областей, осуществлявшееся Германией и СССР, рассматривалось «как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами». В секретном протоколе была зафиксирована договоренность о содействии друг другу в борьбе против польской агитации, то есть в попытках поляков оказать сопротивление захватчикам и восстановить независимость своей страны³.

С первых дней «необъявленной войны» сталинское руководство вплотную занялось проблемой польских военнопленных. Вопреки нормам международного права их передали из-под опеки армии в ведение органов внутренних дел. 18 сентября по решению Политбюро ЦК ВКП(б) конвойные войска НКВД СССР были переведены на «положение военного времени»; 19 сентября приказом Берии было создано Управление по делам военнопленных. Его начальником стал майор Петр Сопруненко, комиссаром — Семен Нехорошев⁴.С 17 сентября по 1 октября 1939 г. Красная армия захватила в плен почти четверть миллиона бойцов и командиров Войска Польского. 126 тыс. человек были отправлены в 8 стационарных лагерей для военнопленных, остальные находились на приемных пунктах или на пути к ним. Но будучи не в состоянии обеспечить такое количество людей продовольствием, жильем, даже питьевой водой, сталинское руководство 3 октября решило распустить по домам рядовых и унтер-офицеров — жителей присоединенных к СССР земель. В середине октября Политбюро санкционировало обмен с Германией тех же категорий военнослужащих — уроженцев центральной Польши на выходцев из восточных воеводств⁵. Однако около 25 тыс. солдат и подофицеров были задержаны в Ровенском лагере и лагерях Наркомата черной металлургии для строительства шоссе стратегического назначения и работы на шахтах Кривого Рога и Донбасса. Около 15 тыс. офицеров, полицейских, тюремных работников, служащих Корпуса охраны пограничья (КОП), осадников были размещены в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях.

 3 октября Политбюро предоставило право Военным советам Украинского и Белорусского фронтов «утверждать приговоры трибуналов к высшей мере наказания по контрреволюционным преступлениям гражданских лиц Западной Украины и Западной Белоруссии и военнослужащих бывш. Польской армии»⁶.

Массовые аресты польских граждан проводили и 9 оперативно-чекистскихгрупп, созданных по приказу Берии от 8 сентября в Киевском и Белорусском особых военных округах. Только одна из них уже к 28 сентября арестовала 1923 человека⁷. Активно помогали им и созданные советскими властями отряды рабочей гвардии. Они вылавливали скрывавшихся в лесах офицеров, крупных землевладельцев и чиновников. «Значительную часть... рабочегвардейцы убивали на месте... Таких убийств заклятых врагов народа, совершенных в гневе народном в первые дни прихода Красной армии, было немало. Мы оправдываем их, мы на стороне тех, кто, выйдя из неволи, расправился со своим врагом», — указывал секретарь Брестского обкома КП(б) Белоруссии Н. В. Киселев⁸.

 8 октября Берия направил особым отделениям лагерей для военнопленных директиву, в которой определялись их задачи по созданию агентурно-осведомительной сети, выявлению среди военнопленных «контрреволюционных формирований» и тех, кто служил в разведывательных и карательных органах, в полиции, тюрьмах, батальонах КОП, являлся членами военизированных организаций, политических партий и т.д.

В Старобельск, Козельск и Осташков вскоре были направлены работники из центрального аппарата НКВД СССР. В Козельск 31 октября выехал один из ответственных сотрудников 5_го (разведывательного) отдела Главного управления госбезопасности (ГУГБ) Василий Зарубин, в Старобельск — капитаны госбезопасности Борис Трофимов и сменивший его М. Ефимов, в Осташков — капитан госбезопасности Антонов. Они отправляли в Москву, на Лубянку и в Бутырки, военнопленных, зачастую даже без согласования с УПВ. Агентура, завербованная ими, сообщала о жизни лагеря, о тех, кто проявлял активность в религиозной и духовной жизни, вел просветительскую работу, поддерживал патриотические настроения своих товарищей. Все это фиксировалось в следственных делах, которые заводились особыми отделениями лагерей, наряду с учетными делами, оформлявшимися учетно-регистрационными отделениями. Об уроженцах восточных воеводств собирали сведения и органы НКВД по месту их жительства. Практически каждого офицера и полицейского допрашивали, чаще всего ночью, проявляя завидную осведомленность о его биографии и связях. В Козельском лагере оперативники установили, что военнопленные выпускали нелегальные газеты «Меркурий» и «Монитор», устраивали ежедневные выпуски «устной газеты». В Старобельском лагере была «вскрыта» «антисоветская организация», использовавшая в своей якобы «контрреволюционной деятельности» создаваемые среди военнопленных культурно-просветительские кружки, кассы взаимопомощи, чтение лекций, в том числе таких, как «экономика пчеловодства», «психология плена» и т.д. «Контрреволюционную организацию» поспешили раскрыть и в Осташкове. Особисты и работники политотделений сообщали в Москву о росте антисоветских настроений среди пленных, о намерениях некоторых из них бежать из плена. В целом материалы об агентурно-оперативной разработке офицеров и полицейских показали, что они не смирились с разделом Польши и были готовы бороться за восстановление независимости своей страны⁹.

3 декабря 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило предложения Лаврентия Берии об аресте всех взятых на учет кадровых офицеров бывшей польской армии. Операция была проведена 10 декабря, причем лишь за этот день были арестованы 570 офицеров. 487 офицеров были захвачены оперативниками несколько ранее как «члены контрреволюционных формирований»¹⁰.

4 декабря в Осташковский лагерь из Москвы была направлена новая следственная бригада во главе со старшим следователем следственной части ГУГБ НКВД СССР Степаном Белолипецким. Ей было поручено оформить к концу января следственные дела и обвинительные заключения на весь осташковский контингент для представления их на Особое совещание (ОСО) НКВД СССР¹¹.

ОСО являлось органом с правом заочного (без участия подсудимого) рассмотрения дел. Оно могло приговаривать к заключению в исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) на срок до 8 лет, а по ряду статей — до 10 лет. Правом приговора к высшей мере наказания — расстрелу до ноября 1941 г. ОСО не обладало.

31 декабря 1939 г. Берия издал директивы по передаче до конца января 1940 г. дел на весь контингент Осташковского лагеря Особому совещанию и проведению следствия по делам офицеров из Старобельского и Козельского лагерей. В Осташков должен был выехать сам Сопруненко с большой группой работников центрального аппарата НКВД СССР, в Козельск — заместитель начальника УПВ Иосиф Полухин, в Старобельск — комиссар УПВ Нехорошев. В Козельском и Старобельском лагерях следовало завершить следствие к концу января, уделив особое внимание настроениям военнопленных, выявив членов политических партий, работников Генштаба и т.д. Примечательно, что об Особом совещании речь шла только в приказе по Осташковскому лагерю¹².

К концу января значительная часть из оформленных в Осташковском лагере свыше 6 тыс. следственных дел была передана ОСО. 1 февраля 1940 г. Сопруненко и Белолипецкий сообщили по ВЧ Берии: «Следствие [по] бывшим польским полицейским, содержащимся [в] Осташковском лагере, закончено, оформлено 6 тысяч 50 дел. Приступил [к] отправке дел [на] Особое совещание. Отправку закончим восьмого февраля. Необходимые для следствия мероприятия закончены»¹³.

К концу февраля 1940 г. Особое совещание уже рассмотрело 600 дел полицейских и вынесло им приговоры — от 3 до 8 лет пребывания в ИТЛ на Камчатке. В Москве было проведено совещание, на котором обсуждался вопрос о порядке отправки военнопленных из Осташковского лагеря в Северный дальневосточный лагерь. Один из участников совещания, начальник особого отделения Осташковского лагеря Григорий Корытов, докладывал о нем шефу Особого отдела Управления НКВД (УНКВД) по Калининской области Василию Павлову: «Из представленных нами 6005 дел пока рассмотрены 600, сроки 3–5–8 лет (Камчатка), дальнейшее рассмотрение наркомом пока приостановлено. Но разговоры таковы, что в марте мы должны основательно разгрузиться и подготовляться к приемке финнов. Есть распоряжение наркома о заключении нескольких категорий военнопленных в местные тюрьмы. На этот счет у начальника Управления по К.О. [т.е. УНКВД по Калининской области — Н. Л.] есть директива от 29.II.40 за № 25/1869, с которой прошу ознакомиться»¹⁴.

Упомянутая Корытовым директива — это распоряжение УПВ от 23 февраля относительно порядка выполнения приказа по НКВД СССР от 22 февраля о переводе в тюрьмы содержавшихся в лагерях для военнопленных «тюремщиков, разведчиков, провокаторов, осадников, судебных работников, помещиков, торговцев и крупных собственников»¹⁵.

Инициатором «разгрузки» Старобельского и Козельского лагерей выступил Петр Сопруненко. 20 февраля он обратился к Берии с предложением распустить по домам около 300 человек инвалидов, тяжело больных, отставников старше 60 лет и 400–500 офицеров запаса, жителей присоединенных к СССР территорий (агрономов, учителей, инженеров, врачей), на которых не было компрометирующих материалов. В то же время начальник УПВ испрашивал у наркома разрешение оформить дела для рассмотрения на Особом совещании «на офицеров КОПа (Корпус охраны пограничной), судейско_прокурорских работников, помещиков, актив партии “ПОВ” и “Стрелец”, офицеров 2_го отдела бывшего польглавштаба, офицеров информации (около 400 человек)». На записке Сопруненко резолюция Берии: «Тов. Меркулов. Пер[еговори]те со мной. Л. Б[ерия]. 20. II.»¹⁶.

После разговора Берии со своим первым заместителем и начальником ГУГБ Всеволодом Меркуловым 22 февраля последний подписал директиву, в которой говорилось: «По распоряжению народного комиссара внутренних дел тов. Берии предлагаю всех содержащихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях НКВД бывших тюремщиков, разведчиков, провокаторов, осадников, судебных работников, помещиков, торговцев и крупных собственников перевести в тюрьмы, перечислив их за органами НКВД. Все имеющиеся на них материалы передать в следственные части УНКВД для ведения следствия. О порядке дальнейшего направления этих дел указания будут даны дополнительно. О количестве переданных арестованных донесите»¹⁷.

Что примечательно в этом документе? Он касался лишь относительно небольшой части военнопленных Старобельского и Козельского лагерей. Основную массу польских офицеров, во всяком случае до 22 февраля, руководство НКВД не намеревалось репрессировать. В директиве от 22 февраля не фигурировало Особое совещание, которому Сопруненко предлагал передать на рассмотрение дела части польских офицеров в своем письме Берии от 20 февраля. Это свидетельствует о том, что нарком еще не пришел к окончательному решению, какой орган будет рассматривать дела переводимых в тюрьмы поляков. Видимо, получив предложения Сопруненко и издав директиву от 22 февраля, Берия решил испросить указаний у Сталина, какие меры следовало принять в отношении переводимых в тюрьмы военнопленных. От этого зависел и выбор органа, который должен был рассматривать дела арестованных.

Из письма Корытова к Павлову, написанному не ранее 29 февраля, явствует, что Берия приостановил рассмотрение дел осташковских военнопленных Особым совещанием, хотя оно уже вынесло 600 приговоров. Эта приостановка могла произойти лишь после 20 февраля.

В письме Корытова чрезвычайно важна и ссылка на то, что «окончательная разгрузка» Осташковского лагеря была связана напрямую с необходимостью принять военнопленных финнов. Еще 1 декабря 1939 г., на следующий день после нападения СССР на Финляндию, Берия приказал начальникам резервных лагерей — Грязовецкого, Юхновского, Южского, Путивльского, Козельщанского — подготовиться к поступлению большого количества финских военнопленных. В январе от руководства этих лагерей потребовали сведения о наличии жилых помещений, о максимальном количестве людей, которые они могут разместить. Были приняты энергичные меры и для создания дополнительных лагерей для военнопленных (Темниковский, Тайшетский и др.)¹⁸.

21 февраля Сопруненко подписал справку для руководства НКВД о готовности лагерей к приему около 25 тыс. военнопленных финнов. Письмо Корытова подтвердило, что, отдавая 31 декабря приказ о срочном оформлении дел на весь осташковский контингент для рассмотрения их на ОСО, Берия намеревался освободить для финнов самый большой и хорошо обустроенный лагерь для военнопленных¹⁹.

Но дело было конечно же не только и даже не столько в «разгрузке» от поляков одного — трех лагерей. Исключение 14 декабря 1939 г. по настоянию Англии и Франции при активном участии правительства Владислава Сикорского Советского Союза из Лиги наций в огромной мере усилило антизападные и антипольские чувства Сталина. После принятия Верховным союзным советом решения направить в Финляндию экспедиционный корпус польское правительство стало добиваться включения в него своего воинского соединения. 24 января 1940 г. Сикорский заявил на заседании Совета министров, что посылка корпуса в Финляндию вовлечет Францию и Великобританию в «фактическую войну с Россией, что для нас весьма желательно». О необходимости ориентироваться на разгром России в момент, когда союзники объявят ей войну, говорил и министр иностранных дел Польши Аугуст Залеский. О том, что в английском правительстве серьезно усилились тенденции к вмешательству в советско_финляндский конфликт, что оно готово действовать, «не останавливаясь перед риском разрыва отношений и даже вооруженного конфликта», сообщал в Москву полпред Иван Майский²⁰.

Французско-британская концепция вооруженного выступления против СССР в период советско-финской войны была тесно связана с идеей нанести удар Советскому Союзу по его залежам нефти в районе Каспийского моря. Эти планы разрабатывались в первые месяцы 1940 г. 19 января Франция представила на заседании Верховного совета союзнических держав в Париже конкретный проект нападения на СССР в районе Кавказа и Каспийского моря. Верховный совет обсуждал его еще в феврале, а также в последний раз 22 марта 1940 г. План предусматривал интенсивные бомбардировки нефтяных месторождений на Каспийском море. Вплоть до мая политическое и военное руководство в Париже и Лондоне рассматривало проект нападения на СССР с юга в разных вариантах. Окончательно этот план оставили лишь в мае 1940 г., после начала германского наступления на Францию. При этом известно, что Сталин знал о готовившихся планах²¹.

Даже после того, как был заключен мирный договор с Финляндией, война с западными державами все еще не исключалась сталинским руководством, намеревавшимся вскоре осуществить присоединение к СССР Латвии, Литвы и Эстонии.

Соответствующая информация, поступавшая в Кремль как по дипломатическим, так и по разведывательным каналам, лишь укрепляла ненависть Сталина к польским офицерам. В случае возможной войны западных стран против СССР они, по его мнению, могли стать пятой колонной. Сталин никогда не забывал о роли восставших военнопленных чехов в гражданской войне в Советской России в 1918–1920 гг.

«Зимняя война» отразилась и на взаимоотношениях Германии и СССР. Гитлеровское руководство поняло, что боеспособность Красной армии весьма низка, следовательно, можно начать подготовку к нападению на СССР. Первая переброска германских войск к западным границам СССР была зафиксирована советскими разведывательными службами в середине февраля 1940 г.²². Слабость Красной армии способствовала и некоторому оживлению польского подполья, получавшего инструкции от правительства Сикорского²³.

Все эти обстоятельства побудили сталинское руководство принять меры по усилению безопасности приграничных районов — западных областей Украинской и Белорусской ССР. Очистить эти территории от «неблагонадежных элементов» было важно и в связи с предстоявшими в конце марта 1940 г. выборами в Верховный совет СССР. Таким образом, и обстановка на международной арене, и внутренняя ситуация в Западной Украине и Западной Белоруссии вновь привлекли в конце февраля — начале марта внимание Кремля к проблеме польских военнопленных (офицеров и полицейских) и узников тюрем.

Совершенно очевидно, что в двадцатых числах февраля у Берии, по-видимому, созрела какая-то идея, касающаяся участи всего контингента трех спецлагерей для военнопленных, которая требовала обсуждения со Сталиным. Но встретившись со Сталиным 29 февраля, Берия вряд ли осмелился бы прямо предложить «хозяину» расстрелять всех польских офицеров, полицейских и узников тюрем. Не исключено, что он подвел его к этому варианту, но сформулировал решение скорее всего сам Сталин.

26 февраля Сопруненко по распоряжению наркома внутренних дел предписывает начальникам Козельского и Старобельского лагерей в срочном порядке сообщить сведения о контингенте военнопленных. Одновременно предлагалось прислать в УПВ дополнения к опросным листам, позволявшие лучше представить служебное положение офицеров, знание ими иностранных языков, пребывание их за границей и наличие у них родственников в СССР. Для выполнения этой работы следовало «мобилизовать всех годных работников лагеря»²⁴.

27–28 февраля в УПВ поступают подробные сведения о военнопленных Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей. В Козельск вновь прибыл Василий Зарубин. 27 февраля УПВ приказывает ему и начальнику лагеря Василию Королеву срочно выслать нарочным в Москву по 4–5 заполненных учетных и следственных дел²⁵. Сопруненко и Берия были прекрасно знакомы с такого рода материалами. Для них они не представляли интереса. Скорее всего их намеревались показать Сталину.

Судьба польских военнопленных — офицеров и полицейских — решается параллельно с определением участи узников тюрем западных областей УССР и БССР и семей всех репрессированных — как военнопленных, так и заключенных тюрем. 2 марта 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утверждает предложение Лаврентия Берии и Никиты Хрущева «Об охране госграницы в западных областях УССР и БССР». Наряду с отселением жителей из 800-метровой пограничной полосы было решено депортировать в Казахстан на 10 лет все семьи репрессированных и находившихся в лагерях для военнопленных польских офицеров, полицейских, тюремщиков, жандармов, разведчиков, помещиков, фабрикантов, крупных чиновников (всего 22–25 тыс. семей). «Наиболее злостных» лиц из числа выселяемых предписывалось арестовывать и передавать их дела Особому совещанию. Дома и квартиры депортируемых должны были использоваться для расселения в них военнослужащих РККА, партийно-советских работников, командированных в западные области УССР и БССР людей. Беженцы, как правило, еврейской национальности, которые заявляли о своем желании вернуться в центральную Польшу, но не были приняты германской стороной, подлежали выселению в северные районы СССР для использования на лесоразработках и других работах. Идентичное решение принял в этот день и Совет народных комиссаров СССР²⁶.

Нетрудно представить себе реакцию нескольких тысяч офицеров и полицейских, если бы им стало известно об участи их семей, сосланных в безводные степи Казахстана. С другой стороны, если бы родные узнали о расправе с мужьями, сыновьями и братьями, они стали бы активными участниками подпольной борьбы со сталинским режимом в западных областях УССР и БССР. Поэтому синхронная расправа с военнопленными (офицерами и полицейскими), заключенными тюрем и их семьями абсолютно логична для менталитета и методов борьбы сталинского руководства. Расстреливая советских людей — видных партийных и комсомольских деятелей, военачальников, ответственных хозяйственников и чиновников, оно всегда отправляло в лагеря ГУЛАГа или в ссылку и членов их семей.

2–3 марта по требованию Берии составляются сводные данные о наличии в лагерях УПВ польских офицеров, полицейских, священников, тюремных работников, пограничников, разведчиков. Данные, фигурирующие в справках от 3 марта, ложатся в основу приводимых Берией сведений в его записке Сталину. Отбор категорий офицеров и других военнопленных в справках от 2 и 3 марта и в записке Берии Сталину почти полностью совпадает. В них, в частности, не фигурируют подхорунжие, юнаки, беженцы и другие лица, которых Берия не предлагал расстреливать. Практически совпадает в справках и записке наркома и группировка категорий военнопленных.

Таким образом, нет сомнений, что справки готовились для Берии в связи с его запиской Сталину, что именно данные от 3 марта легли в основу записки наркома, адресованной «ЦК ВКПБ — товарищу Сталину» и напечатанной на бланке НКВД СССР. Примечательно, что записка Берии была зарегистрирована под номером 794/Б, номера же 793/б и 795/б датированы 29 февраля²⁷. Очевидно, что данный номер был присвоен первому варианту записки Берии. Ее текст был, видимо, впоследствии переработан с учетом замечаний Сталина. Окончательный же вариант, имеющий тот же номер, но датированный мартом (число проставлено не было), был положен в основу решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта. Таким образом, записку Берии следует датировать не ранее 3 — не позднее 5 марта 1940 г. Сам же процесс непосредственной выработки решения о расстреле следует ограничить периодом 20 февраля — 5 марта.

По всей видимости, он мог быть связан и с поступлением из Киева в конце февраля предложений Хрущева об укреплении охраны границы, предусматривавших депортацию семей репрессированных — заключенных тюрем и военнопленных офицеров и полицейских. Будучи причастным к событиям, связанным с расстрелом польских офицеров и узников тюрем, бывший первый секретарь ЦК КП(б) Украины в 1959 г. санкционировал уничтожение не только учетных и следственных дел офицеров и полицейских, но и протоколов заседаний «тройки», принимавшей решения о расстреле военнопленных и узников тюрем²⁸.

Возможно, Сталин, получив предложение Хрущева, дал поручение Берии оформить как проект решения об охране границы (в окончательном варианте он представлен за двумя подписями), так и записку о расстреле польских военнопленных (офицеров и полицейских) и заключенных тюрем. Одно остается несомненным — тесная связь решений от 2 марта «Об охране госграницы в западных областях УССР и БССР» и от 5 марта «Вопрос НКВД СССР», принятых по записке Берии. Впервые и в том, и в другом присутствует связка — польские военнопленные (офицеры и полицейские) и узники тюрем, которой ранее никогда не было.

Берия в своей записке обосновывал необходимость расстрела военнопленных (офицеров, полицейских, сотрудников разведывательных органов) и заключенных тюрем западных областей Украины и Белоруссии тем, что «все они являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю». Нарком утверждал: «Военнопленные офицеры и полицейские, находясь в лагерях, пытаются продолжать к[онтр]-р[еволюционную] работу, ведут антисоветскую агитацию. Каждый из них только и ждет освобождения, чтобы иметь возможность активно включиться в борьбу против советской власти. Органами НКВД в западных областях Украины и Белоруссии вскрыт ряд к-р повстанческих организаций. Во всех этих к-р организациях активную руководящую роль играли бывшие офицеры бывшей польской армии, бывшие полицейские и жандармы». Указав, что в лагерях для военнопленных содержится 14 736 бывших офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, жандармов, тюремщиков, осадников и разведчиков, 97% которых составляют поляки, что в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии находятся 10 685 арестованных поляков, он вновь подчеркнул, что все эти лица «являются закоренелыми неисправимыми врагами советской власти». Берия предлагал рассмотреть их дела «в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела».

Рассмотрение дел предлагалось провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения. Судьбу лиц, содержавшихся в лагерях военнопленных, следовало решать по справкам, составленным УПВ, арестованных — по справкам на основе дел, представленных НКВД УССР и НКВД БССР. Рассмотрение дел и вынесение решения возлагалось на «тройку» в составе Берии, Меркулова и начальника Первого спецотдела НКВД СССР Леонида Баштакова. В конце документа стоит подпись Берии. Первым на этой бумаге расписался Сталин, предварительно написав: «За» и внеся в нее последние коррективы — вычеркнув из состава тройки фамилию Берии и вписав в нее фамилию начальника Главного экономического управления (ГЭУ) НКВД СССР Богдана Кобулова. Затем свои подписи поставили Климент Ворошилов, Вячеслав Молотов и Анастас Микоян. На полях секретарь указал: «Калинин — за, Каганович — за»²⁹. Таким образом, катынское решение было принято на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), а не путем опроса, как это широко практиковалось в работе этого органа (например, решение от 2 марта об усилении охраны госграницы). Оформление решения Политбюро по тексту инициативного документа — практика, широко принятая в то время. На записке наркома в правом верхнем углу был проставлен штамп: «Протокол № пункт № ». От руки вписано «13» (номер протокола), «144 О.П.» (пункт протокола, О.П. — особая папка). Подписи Берии, Сталина, Ворошилова, Молотова и Микояна Военная прокуратура, получив в 1990–1991 гг. однозначные заключения от нескольких независимых специалистов, признала подлинными³⁰.

Записка Берии более полувека хранилась в опечатанном пакете вместе с выпиской из протокола решения Политбюро от 5 марта 1940 г., которая также была оформлена по всем канонам того времени³¹. Последняя напечатана на специальном типографском бланке для выписок из протоколов высшей партийной инстанции.

Пресловутый Юрий Мухин, никогда не видевший фототипического изображения записки Берии, писал, что он напечатан не на бланке, не имеет номера и даты, следовательно, это фальшивка³². Его последователи Сергей Стрыгин и Владислав Швед, хорошо знакомые с запиской, прибегли к более изощренной аргументации. Не имея возможности опровергнуть подлинность подписей членов Политбюро ЦК ВКП(б), одобривших предложение о расстреле, на первой странице записки и подпись Берии на последнем листе, они пытаются уверить читателей, что вторая и третья страницы, где сформулировано само решение о расстреле, подделаны то ли в хрущевское, то ли в ельцинское время ³³. Однако на третьем листе есть надпись: «ОП. Вопрос НКВД», сделанная рукой Александра Поскребышева, заведующего Особым сектором ЦК ВКП(б). Аналогичные его надписи встречаются на многих инициативных документах к особым папкам Политбюро. Следовательно, и та страница, на которой сформулировано утверждаемое решение Политбюро (пункт 144 протокола 13) от 5 марта, — подлинная. Не вызывают сомнения и имевшиеся в закрытом пакете № 1 выписки из протокола решения Политбюро от 5 марта 1940 г.

(п. 13/144), которые на оборотной стороне заверены подписью секретаря Хряпкиной, виза которой стоит на многих сотнях выписок из решений высшей партийной инстанции³⁴.

Невозможность подделки протокола решения от 5 марта подтверждают и подшивки подлинных протоколов Политбюро ЦК ВКП(б). Они были трех видов — несекретные, секретные и совершенно секретные. Каждый протокол ПБ, как правило, включал решения за период от двух недель до одного месяца. Нумерация пунктов повестки дня в несекретных протоколах была сплошная, без каких-либо изъятий. Если какое-либо решение было секретным, около этого пункта сохранялись его номер и название, хотя сам текст решения отсутствовал. В несекретном протоколе № 13 пункт 144 был записан так: «144. Вопрос НКВД СССР. О.П.». В особых папках в протоколе № 13 значится: «144. Вопрос НКВД. Сов. секретная О.П.». В папке инициативных документов к несекретным протоколам Политбюро (Ф. 17, оп. 163) также имеется лист с п. 144 протокола № 13 и в отчеркнутом правом углу указано: «зап[иска] т. Берии». Это означало, что инициативным документом, по которому было принято решение (п. 144) от 5 марта, была записка Берии.

Опечатанный конверт с запиской Берии Сталину, двумя экземплярами выписки из протокола Политбюро от 5 марта, листами с текстом решений от 5 марта, изъятыми из протокола № 13, с запиской председателя КГБ при Совмине СССР А.Н. Шелепина от 3 марта 1959 г. хранился в личном сейфе заведующего общим отделом ЦК КПСС, затем в запломбированном помещении 6_го сектора общего отдела ЦК. На нем было указание: «Справок не давать, без разрешения заведующего общим отделом ЦК пакет не вскрывать». Его выдавали лишь первым лицам партии — Юрию Андропову, Константину Черненко, а также руководителю аппарата Михаила Горбачева Валерию Болдину (в 1987 и 1989 гг.), после чего конверт вновь запечатывался³⁵.

Подготовка операции по «разгрузке» Козельского, Старобельского, Осташковского лагерей для военнопленных и тюрем западных областей Украины и Белоруссии началась сразу после рокового решения Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле 14,5 тыс. офицеров и полицейских и 11 тыс. узников тюрем. С 7 по 15 марта были проведены совещания с работниками центрального аппарата НКВД СССР, с начальниками УНКВД Калининской, Смоленской и Харьковской областей, их заместителями и комендантами внутренних тюрем, с начальниками и комиссарами трех спецлагерей³⁶.

7 марта Берия приказал наркомам внутренних дел УССР и БССР Ивану Серову и Лаврентию Цанаве подготовиться к депортации 25 тыс. семей тех, кого вскоре намеревались расстрелять. Ее планировали осуществить в середине апреля, в один и тот же день, списки же ссылаемых надлежало составить к 30 марта. Адреса членов семей узнавали у самих офицеров и полицейских, для чего в Козельск, Старобельск и Осташков выехали специальные бригады из УПВ. Составлялись списки тех, кто проживал не только на территории, присоединенной к СССР в сентябре 1939 г., но и в центральной Польше, оккупированной вермахтом³⁷. Германская сторона в свою очередь в первой половине марта передала НКИД СССР список офицеров, находившихся в офлаге IV_а, семьи которых проживали на территории, отошедшей к СССР. Характерно, что в апреле — мае гитлеровцы проводили свою печально известную «Акцию АБ» — уничтожение польской интеллектуальной и государственной элиты. Списки с указанием места жительства семей офицеров можно было использовать при ее проведении. Германский же список, посланный 21 марта 1940 г. в УПВ, в апреле был направлен «для соответствующего использования» начальнику 3-го отдела (контрразведка) ГУГБ.

16 марта началось составление справок на военнопленных трех лагерей и заключенных тюрем, на основании которых «тройка» в составе Меркулова, Кобулова и Баштакова должна была принимать решение о расстреле. Справки на офицеров и полицейских готовило Управление по делам о военнопленных, на заключенных тюрем — НКВД УССР и НКВД БССР. Форма справки поступила к Сопруненко от Кобулова. Наряду с тремя графами, в которых фиксировались:1) фамилия, имя, отчество; 2) год и место рождения, семейное и общественное положение, где содержится, когда взят в плен; 3) последняя должность и чин в польской армии или в полицейских, разведывательных и карательных органах, имелась четвертая графа — заключение38. В нее вписывалась краткая формула обвинения и статья УК РСФСР (для заключенных тюрем — УК УССР и УК БССР). Первые три графы заполнялись в лагерях, последняя — в УПВ. В единственном сохранившемся учетном деле полицейского Стефана Олейника имеется и заполненная в Осташковском лагере справка кобуловской формы. В ней указывалось: «1. Олейник Стефан Стефанович. 2. 1911 г.р., с. Тарновка. Уезд Дубно, Волынского воеводства, отец — содержатель ресторана, поляк, партийность не установлена, женат, детей нет, содержится в Осташковском лагере. В плен взят 25 сентября в гор. Борщев. 3. В полиции с 1936 г., рядовой полицейский». В деле Олейника сохранилась и выписка из списка, составлявшегося на военнопленных, с указанием членов их семей с адресами³⁹.

Осташковскому лагерю было предложено готовить справки-заключения только на тех, на кого не были оформлены дела для ОСО, в Козельском и Старобельском же лагерях — на весь контингент. Они готовились в обстановке строжайшей секретности. Заказывать форму для справок в типографии было категорически запрещено. По мере готовности дела со справками направлялись в Москву. Так, к 23 марта туда из Старобельска были уже отосланы материалы на 760 человек. 30 марта Сопруненко потребовал высылать справки в первую очередь на высший, затем старший и средний офицерский состав, в последнюю очередь — на врачей, учителей, агрономов, гражданских лиц, на которых не имелся компрометирующий материал⁴⁰. Если в делах, присланных в УПВ, отсутствовали какие-либо данные, в частности, адреса родных, имелись разночтения в написании фамилии или других данных, их направляли на уточнение в лагерь. В ином случае в справке в УПВ заполнялась последняя графа — заключение. После этого дело отсылалось в Первый спецотдел НКВД СССР, где над ним работали под руководством заместителя начальника этого отдела, капитана госбезопасности Аркадия Герцовского. Часть дел ставилась на контроль; решение по ним принимал лично Меркулов. Остальные фамилии включались в списки подлежавших расстрелу, которые затем передавались на утверждение «Комиссии», то есть «тройки» в составе Меркулова, Кобулова и Баштакова. После визирования ими списка фигурировавшие в нем военнопленные или заключенные считались осужденными к высшей мере наказания — расстрелу. Решения Комиссии оформлялись специальными протоколами. После этого списки-предписания на отправку из лагеря в распоряжение УНКВД, подписанные начальником УПВ или после отъезда Сопруненко из Москвы его заместителем Иваном Хохловым, направлялись в Козельский, Старобельский и Осташковский лагеря; предписания о расстреле, подписанные Меркуловым, — начальникам УНКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей⁴¹.

Тщательно готовился и расстрел узников тюрем западных областей УССР и БССР. Чтобы централизовать расстрел поляков — заключенных тюрем, свести к минимуму число лиц, задействованных в операции и таким образом исключить утечку информации, было решено сосредоточить их в четырех тюрьмах, предварительно отправив из них заключенных в лагеря ГУЛАГа. В соответствии с приказом Берии от 22 марта поляков из Львовской, Ровенской, Волынской, Тернопольской, Дрогобыческой, Станиславской, Пинской, Брест-Литовской, Вилейкской и Барановической тюрем следовало в 10-дневный срок перевезти в Киев, Минск, Харьков и Херсон⁴².

Как и в лагерях военнопленных, в украинских и белорусских республиканских органах НКВД усиленно занимались подготовкой следственных дел и справок кобуловской формы на заключенных. Справки составляли начальники тюремных отделов, вносили в них уточнения и исправления, затем передавали Первым спецотделам республиканских НКВД. Там заполнялась последняя графа справки — заключение, после чего их направляли Герцовскому, где и готовились списки-предписания на расстрел, которые штамповались Комиссией, то есть тройкой Меркулова, Кобулова и Баштакова.

Наряду с оформлением материалов на контингент трех спецлагерей и узников тюрем принимались и другие меры по подготовке расстрельной операции. С 16 марта была запрещена переписка всех военнопленных. Начальство ужесточило пропускной режим, усилило охрану лагерей, сократило часть технических сотрудников. Главное транспортное управление НКВД СССР разработало подробнейший план доставки военнопленных к местам казни. На протяжении полутора месяцев его начальник Соломон Мильштейн ежедневно, а иной раз и два раза в день, направлял Берии и Меркулову сводки, фиксируя малейшие отклонения от плана перевозок, о количестве отправляемого порожняка, загружавшихся и разгружавшихся вагонов и т.д.⁴³.

Незадолго до начала операции в Старобельск прибыли капитан госбезопасности Ефимов и работник 5_го отдела ГУГБ НКВД СССР В. Миронов, отвечавший за агентуру. В Козельск вновь выехал Зарубин, в Осташков — Дмитрий Холичев. В лагерях в течение всей операции находились и представители Главного управления конвойных войск (Иван Степанов в Козельске, Алексей Рыбаков в Старобельске и Михаил Кривенко в Осташкове). В ходе операции в Ровенском и Наркомчерметовских лагерях выявляли офицеров, полицейских, жандармов, направляя их сразу же в Козельск, Старобельск и Осташков. Туда же свозили и находившихся в больницах тяжелобольных польских офицеров и полицейских. Пополнялся и контингент тюрем. 4 апреля Берия приказал наркомам внутренних дел УССР и БССР Серову и Цанаве арестовать на территории бывших польских воеводств всех проводящих «контрреволюционную работу» унтер_офицеров польской армии, остальных же взять на оперативный учет, обеспечив агентурным наблюдением. В Киев и Минск свозились и заключенные, в недавнем прошлом граждане Польши, находившиеся в тюрьмах других регионов страны⁴⁴.

Первые списки на отправку военнопленных на расстрел начали поступать в лагеря 3–5 апреля, в тюрьмы — 20–23 апреля. 9 апреля были подписаны 13 списков на 1297 военнопленных. Мог ли орган внесудебной расправы рассмотреть за один день по существу почти 1300 дел? Ответ очевиден — это физически невозможно. Да это и не требовалось: в задачу «тройки» входило лишь утвердить списки, состав ленные в Первом спецотделе под контролем Меркулова. Список, как правило, содержал около 100 фамилий и предписывал начальнику лагеря немедленно направить указанных в нем лиц в Смоленск (Харьков, Калинин) в распоряжение соответствующего УНКВД⁴⁵. В них были включены 97% всех офицеров и полицейских, содержавшихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях. Среди отправляемых на расстрел были кадровые военные, резервисты и престарелые отставники; члены политических партий и абсолютно аполитичные люди; поляки и евреи, белорусы и украинцы. Врачей, исполнявших в армии свой гуманитарный долг, обрекали на смерть наравне с жандармами, контрразведчиками, тюремными

работниками. Практически речь шла не о том, кого расстрелять, а кому следует сохранить жизнь, включив в список на отправку в Юхновский лагерь.

Долгие годы оставались неясными мотивы, по которым трем процентам была сохранена жизнь. В ходе подготовки к печати катынских документов нами был найден документ, раскрывающий причины, по которым пощадили 395 человек. По ходатайству 5-го (разведывательного) отдела ГУГБ НКВД были оставлены в живых 47 человек, столько же — по просьбе германского посольства, 19 — по запросу литовской миссии, немцев по национальности — 24 человека, 91 военнопленный был направлен в Юхнов по личному указанию Меркулова. Среди последних были как те, кто представлял интерес в качестве источника информации, так и пленные, заявлявшие о своих коммунистических убеждениях, оказывавшие различные услуги администрации лагерей. 167 человек попали в разряд «прочие» — рядовые, юнаки, унтерофицеры, подхорунжие, беженцы, а также несколько десятков осведомителей⁴⁶.

Три первых списка-предписания на отправку из Осташковского лагеря на 343 человека были подписаны Сопруненко 1 апреля. 3 апреля они поступили в лагерь и, согласно путевой ведомости, 5 апреля в 9 час. 30 мин. те же 343 «лишенных свободы» в пяти вагонах прибыли в Осташков. Столько же человек были приняты помощником начальника УНКВД по Калининской области Т. Качиным. В тот же день начальник УНКВД направил Меркулову шифротелеграмму «Первому наряду исполнен № 343. Токарев». Эти документы хранятся в разных фондах и разных архивах, в том числе в Центральном архиве ФСБ. Сохранились аналогичные документы почти за каждый день операции. Все цифры в них совпадают⁴⁷. Последние военнопленные были вывезены из лагерей к концу мая.

Как проходили расстрелы, подробно рассказал на допросах в военной прокуратуре Дмитрий Токарев. Руководил расстрелом присланный из Москвы начальник комендантского отдела НКВД СССР майор госбезопасности В. Блохин. Именно он вместе с комендантом Калининского отдела НКВД СССР разработал технологию расстрела. Одну из камер обшили кошмой, чтобы не были слышны выстрелы. Тюрьму временно освободили от других заключенных. «Из камер поляков поодиночке вели в красный уголок, то есть в ленинскую комнату, там сверяли данные — фамилия, имя, отчество, дату рождения... Надевали наручники, вели в приготовленную камеру и били из пистолета в затылок», — сообщил Токарев. Только в Калинине в расстрелах участвовали 30 человек, по трем лагерям — 53. Расстреливали из немецких «вальтеров». «Через вторую заднюю дверь трупы выносили из камеры и бросали в крытые грузовики. Затем 5–6 машин увозили тела к месту захоронения в окрестностях села Медное. Это рядом с дачами УНКВД, с одной из моих двух дач. Место выбирал Блохин. Он же привез из Москвы двух экскаваторщиков», — давал показания все тот же Токарев⁴⁸. Следует иметь в виду, что территория с местами захоронения осташковских узников никогда германскими войсками не занималась.

В Харькове, по свидетельству начальника охраны УНКВД Митрофана Сыромятникова, расстреливали, как и в Калинине, во внутренней тюрьме НКВД на ул. Дзержинского, куда военнопленных доставляли «воронками» с вокзала. Затем тела на грузовиках везли в 6-й район лесопарковой зоны, в 1,5 км от села Пятихатки, и закапывали вблизи дач УНКВД. Руководили расстрелом специально присланные работники комендантского отдела НКВД СССР при активном участии коменданта внутренней тюрьмы Тимофея Куприя, начальника харьковского УНКВД майора госбезопасности П. Сафонова и его заместителя П. Тихонова⁴⁹. Они же, видимо, руководили и расстрелом заключенных тюрем, доставленных в Харьков.

Офицеров из Козельского лагеря расстреливали как непосредственно в Катынском лесу, так и, скорее всего, в Смоленской тюрьме. Об этом свидетельствуют сводки Мильштейна о движении тюремных вагонов, в которых неоднократно указывалось, что вагоны прибывали на станцию Смоленск. В них, в частности, сообщалось: «6 апреля с/г. на ст. Смоленск в 12 час. 15 мин. поездом № 87 прибыли 2 вагона за № 602 и 673... Находятся под разгрузкой на ст. Смоленск 4 вагона за № 670, 351, 602 и 673». В сводке за 7 апреля вновь отмечалось: «На ст. Смоленск находятся подразгрузкой 4 вагона за №№ 670, 351, 602 и 673»⁵⁰ [выделено мной. — Н. Л.]. Таким образом, вагоны стояли на станции под разгрузкой два дня. Видимо, офицеров доставляли из вагонов в Смоленскую тюрьму по мере освобождения места в ней после расстрела очередной партии поляков. С. Свяневич, доставленный в Смоленскую тюрьму, обнаружил, что она полностью освобождена от других заключенных. В одной из 8 могил польских офицеров в Катыни тела лежали ровными рядами, лицом к земле, в отличие от других ям смерти, где расстрелянные находились в разных положениях.

В Катынском лесу расстреливали группами над глубокими могилами, в мундирах, орденах, стреляли в затылок с близкого расстояния. При расстрелах использовались немецкие пули калибра 7,65 мм. В 20% случаев руки у военнопленных были связаны проволокой или плетеным шнуром. В одной из могил находились тела, на головах которых были шинели, обмотанные на уровне шеи шнуром, который соединялся петлей со связанными руками⁵¹.

В соответствии с составленной по итогам операции справкой Управления по делам о военнопленных в УНКВД трех областей было отправлено 14 587 человек. В справках же, подготовленных для Сталина руководством НКВД в 1941–1943 гг., фигурирует цифра 15 131 человек. В записке Александра Шелепина Хрущеву от 3 марта 1959 г. указывается, что всего были расстреляны 21 857 человек, включая 8348 офицеров Войска Польского, 6311 полицейских и 7305 узников тюрем⁵². Расхождения в справке УПВ конца мая 1940 г. с данными НКВД 1941–1943 гг. скорее всего связаны с теми военнопленными офицерами и полицейскими, которые по директиве Меркулова от 22 февраля 1940 г. были переведены в распоряжение УНКВД трех областей, то есть в тюрьмы. Они уже не учитывались в справке УПВ, тем не менее их также расстреляли как военнопленных офицеров и полицейских.

Среди отправленных на расстрел были 11 генералов, контр-адмирал, 77 полковников, 197 подполковников, 541 майор, 1441 капитан, 6061 поручик, подпоручик, ротмистр и хорунжий, 18 капелланов и других представителей духовенства.

Те, кого отправляли на расстрел, даже не подозревали, что их ждет, о чем свидетельствуют политдонесения комиссара УПВ Нехорошева. Родные и близкие, а также дети военнопленных из трех спецлагерей обращались к Сталину, в УПВ, другие инстанции, умоляя отпустить мужей и отцов из плена⁵³ . До конца своей жизни многие из них не могли смириться с утратой, вопреки всему надеясь на возвращение тех, кто сгинул в Советском Союзе.

Сразу после завершения расправы с польскими офицерами и полицейскими были приняты карательные меры и против других польских военнопленных. В конце мая 8 тыс. рядовых и унтер-офицеров бывшей польской армии из лагерей военнопленных, работавших на предприятиях Наркомата черной металлургии, были отправлены в Северный железнодорожный лагерь ГУЛАГа на строительство Северо-Печорской железнодорожной магистрали⁵⁴.

13 апреля была проведена и депортация семей приговоренных к расстрелу польских офицеров, полицейских и заключенных тюрем. В Северный Казахстан были выселены около 70 тыс. женщин, детей, стариков. Там им не были предоставлены ни жилье, ни работа, ни средства к существованию⁵⁵.

Следует также подчеркнуть, что, расстреляв польских офицеров и полицейских, сталинское руководство тем самым ликвидировало опытные кадры, которые могли бы внести весомый вклад в борьбу с гитлеризмом, усилить боеспособность и созданных в 1941–1942 гг. Армии Андерса и соединений под командованием З. Берлинга. Известно, в частности, что многие ранее интернированные в Литве и Латвии и переведенные в июле — августе 1940 г. в Козельский лагерь офицеры сразу после нападения гитлеровской Германии на СССР выразили желание служить в Красной армии.

Из них отобрали 44 человека, направили на двухнедельные разведывательные курсы в Сходне и забросили в Польшу. Но закрепиться там смогла лишь группа «Михал». Ее командиром был капитан Миколай Арцишевский. Перед войной он изучал право в Познанском университете, занимался журналистикой в Гдыне. В августе 1939 г. как офицера запаса его призвали в польскую армию и назначили командиром роты. Арцишевский участвовал в защите Варшавы, получил звание капитана. После капитуляции вместе с другими офицерами он добрался на надувной лодке до Вильно, где был интернирован. 17 августа 1941 г. его группу в составе пяти человек десантировали над территорией Польши в 150 км от намеченной цели. Но они все же смогли добраться до своего района и с 20 сентября поддерживали регулярную радиосвязь с Москвой. Более того, по мере расширения своей деятельности группа вышла за рамки первоначальных заданий, а раскинутая ею сеть охватила почти всю страну. Арцишевский передавал сведения о дислокации германской авиации и сил ПВО в районе Гданьска, об усилении железнодорожных перевозок в Восточной Пруссии, о ситуации в прибалтийских портах и т.д. Но главное, что сделали члены группы «Михал», — это организация разведки на крупнейших железнодорожных узлах страны, через которые проходило до 65% перевозок для Восточного фронта. Много лет спустя Генеральный штаб Советской армии отмечал, что данные «Михала» брались за основу при определении количества войск противника, перевезенных по территории так называемого Генерал-губернаторства. Арцишевский был арестован гестапо 25 июля 1942 г. вместе с другими членами группы и рацией в Юзефове под Варшавой. На допросах никого не выдал. Был расстрелян 11 мая 1943 г. в руинах Варшавского гетто⁵⁶.

Более полувека первые лица советского государства и КПСС с особой тщательностью скрывали правду о катынском злодеянии, тем самым разделив в определенной мере ответственность за него. На все попытки польского правительства выяснить участь своих офицеров советская сторона в 1941–1942 гг. заявляла, что все они освобождены и самостоятельно рассеялись, неизвестно куда.

В 1942 г. работавшие в немецких железнодорожных бригадах поляки узнали от местных жителей о захоронениях своих соотечественников в Катынском лесу. На месте одной из могил они установили деревянный крест. В феврале 1943 г. об этом стало известно германскому руководству. Оно поспешило использовать результаты эксгумации для внесения разлада в антигитлеровскую коалицию и переключения внимания с преступлений нацизма на акции Советов. 13 апреля Берлинское радио информировало мир о захоронении в Катынском лесу 12 тыс. польских офицеров, расстрелянных НКВД весной 1940 г. (в действительности там покоились тела около 4,5 тыс. польских военнопленных).

В ответ 15 апреля Совинформбюро обвинило во всем гитлеровцев, объявив, что поляки работали под Смоленском, где и попали в германский плен.

Правда была нежелательна не только сталинскому руководству, но и демократическим союзникам СССР по антигитлеровской коалиции. Уинстон Черчилль написал своему министру иностранных дел Антони Идену, что «не следует патологически кружить над могилами трехлетней давности»⁵⁷. Попытки посланника Великобритании при польском правительстве Оуэна О’Маллея доказать причастность НКВД к расстрелу польских офицеров вызвала лишь раздражение в английском кабинете. Франклин Рузвельт занял аналогичную позицию: единство коалиции являлось непременным условием разгрома стран оси; все остальное должно было отступить на задний план.

В то же время германское сообщение вызвало буквально шок у поляков. 18 апреля генерал Владислав Андерс приказал отслужить мессы по душам военнопленных, узников тюрем, депортированных, погибших на территории СССР, и тех, кто сложил головы в боях с вермахтом. Польское правительство обратилось в Международный комитет Красного Креста с просьбой расследовать гибель офицеров в Катыни и даже рассматривало возможность отзыва своего посла из Москвы. Однако сталинское руководство, воспользовавшись этим обращением в МККК, обвинило лондонских поляков в содействии Гитлеру и 25 апреля 1943 г. приостановило с ними дипломатические отношения⁵⁸.

В преддверии освобождения Смоленска от оккупантов начальник отдела агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Георгий Александров предложил создать специальную комиссию для «расследования» катынского дела⁵⁹.

Идея пришлась по душе сталинскому руководству. Однако в нее была внесена существенная корректива. Было решено на первых порах не допускать в нее никого из Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию немецко-фашистских злодеяний (ЧГК). В то же время несколько ее членов и судебно-медицинских экспертов в конце сентября 1943 г. были направлены в Смоленскую область, но лишь для того, чтобы проводить расследование преступлений гитлеровцев против советских граждан. Среди них был и Николай Бурденко —главный хирург Красной армии, один из основоположников нейрохирургии в СССР, член ЧГК. 27 сентября Бурденко обратился к Молотову с письмом, в котором говорилось: «Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Вчера от проф. Трайнина я получил Ваше указание об обследовании Смоленской области и, в частности — Катынской трагедии. В отношении последнего дела я прошу Вашего разрешения, ввиду необходимости произвести выемку трупов польских офицеров и точного обследования способа расстрела и характера ран — пригласить от Вашего имени начальника Главного военно-санитарного управления Красной армии генерал-лейтенанта Ефима Ивановича Смирнова и подчиненных ему компетентных лиц... Надеюсь всю организацию провести к 29-му сентября. Искренне преданный Вам Н. Бурденко»⁶⁰.

Прочитав записку, Молотов наложил резолюцию, адресованную его заместителю Андрею Вышинскому: «Я о Катыни ничего не говорил т. Трайнину. Нужно обдумать, когда и как браться за это дело. Тов. Трайнин поторопился с дачей поручения т. Бурденко. В.М. 27.IХ.». В результате главный хирург Красной армии и другие сотрудники ЧГК выехали в Смоленск, но к катынскому делу до второй декады января 1944 г. их не допускали. Сталинское руководство предпочло провести основательную подготовку, перед тем как допустить до него представителей ЧГК. Воз главил «предварительное расследование» нарком госбезопасности Меркулов, который, как показано выше, в апреле — июне 1940 г., будучи первым заместителем наркома внутренних дел, руководил операцией по расстрелу польских офицеров, полицейских и узников тюрем. Главной задачей при этом стало уничтожение доказательств вины НКВД и фабрикация фальсифицированных «документов» об ответственности гитлеровцев за катынское преступление. Команда Меркулова подготовила многочисленных лжесвидетелей, изготовила и подложила в могилы нужные им «документы». К 10 января была составлена обширная справка, подписанная Меркуловым и первым заместителем наркома внутренних дел Сергеем Кругловым⁶¹.  Лишь после того, как дело было подготовлено работниками НКГБ и НКВД, 13 января 1944 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «О создании специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ Смоленска) военнопленных польских офицеров». Председателем комиссии был назначен Бурденко, в ее состав вошли писатель Алексей Толстой, митрополит Коломенский и Галицкий Николай, председатель Всеславянского комитета генерал-лейтенант инженерных войск Александр Гундоров, председатель Исполкома Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца С. Колесников, нарком просвещения РСФСР академик Владимир Потемкин, начальник Главного военно-санитарного РККА Ефим Смирнов, председатель Смоленского облисполкома Р. Мельников. Таким образом, в комиссию не были включены ни представители союзных с СССР стран, ни находящиеся в СССР поляки из Союза польских патриотов (СПП). Примечательно, что в проекте решения Политбюро о создании Специальной комиссии, согласованном Молотовым с Берией и направленном Сталину, среди ее членов значились также председатель Правления СПП Ванда Василевская и член Правления Болеслав Дробнер. Однако Сталин лично вычеркнул из проекта их кандидатуры⁶².

Авторитет членов Специальной комиссии должен был послужить прикрытием фальсификации, которую сфабриковали работники НКВД во главе с Меркуловым. Любое сомнение, выраженное кем-либо из членов ЧГК, встречало со стороны наркома госбезопасности столь резкий отпор, что Бурденко и другие члены комиссии сочли за благо подписать текст, подготовленный в НКВД и НКГБ. В официальном сообщении «Специальной комиссии», опубликованном в январе 1944 г., утверждалось, что массовое уничтожение польских военнопленных в Катыни — дело рук немецко-фашистских захватчиков. Попытка добиться подкрепления этого вывода авторитетом Международного военного трибунала в Нюрнберге провалилась. В его приговоре катынский расстрел не фигурировал⁶³.

В разгар холодной войны, в 1951 г. была создана специальная комиссия Палаты представителей Конгресса США по катынскому вопросу. Заслушав многочисленных свидетелей, исследовав документы, включая отчеты об эксгумации, найденные в могилах дневниковые и другие записи, ее члены пришли к однозначному выводу, что органы НКВД совершили массовые убийства польских офицеров и полицейских с целью устранения всех тех, кто мог помешать «полной коммунизации Польши». В Москве пристально следили за работой этой комиссии, учредив в МИДе свою комиссию по катынскому вопросу, в которую вошел и представитель МГБ СССР Д. Гребельский⁶⁴.

В СССР о расстреле в Катыни поспешили забыть, всякое упоминание о нем изымалось из исторических трудов и энциклопедий. Зато из нескольких тысяч действительно уничтоженных фашистами белорусских деревень для постройки мемориала выбрали селение с близким названием — Хатынь, словно желая сбить людей с толку, накрепко связать в их сознании катынское преступление с германскими захватчиками.

В просоветской Польше само слово «Катынь» трактовалось как антигосударственное. За свечку, поставленную под крестом с такой надписью, грозили репрессии. Семьи мучеников вынуждены были прятать реликвии, оставшиеся от погибших. Но полувековая память об убитых, несмотря на ссылки, тюрьмы, лагеря, преследования, жила и кровоточила, разъединяя польский и российский народы. Лишь правда могла помочь преодолеть возникшую между ними пропасть.

Поляки же, оказавшиеся в эмиграции, по крупицам собирали сведения о катынском преступлении. Адам Мощиньский проделал титаническую работу по составлению списка расстрелянных польских офицеров и полицейских. В 1948 г. в Лондоне под редакцией генерала Андерса был издан сборник «Катынское преступление в свете документов», выдержавший 13 изданий. В 1951 г. там же вышла в свет книга Юзефа Мацкевича «Убийцы из Катынского леса». Огромный вклад в научное освоение темы внес профессор Пенсильванского университета (США) Януш Заводный. Его труд «Смерть в лесу», переведенный на многие языки, возродил интерес мировой общественности к катынской проблеме и дал мощный импульс новым исследованиям. Наиболее известными из них стали четыре книги английского историка Луиса Фитц-Гиббона, опубликованные в 1970–1979 гг., которые всколыхнули общественность западных стран⁶⁵. В Англии была развернута кампания по сбору средств на строительство в Лондоне обелиска в память о погибших. Би_би_си подготовило обширную программу, посвященную катынской трагедии. В Палате общин британского парламента выступил бывший обвинитель на Нюрнбергском процессе Анри Нив, потребовавший возобновить расследование по этому делу. 17 июля 1970 г. Палата лордов провела специальное заседание по катынскому злодеянию. В этом же месяце американский конгрессмен Р. Пучиньский призвал правительство США поднять вопрос на Генеральной Ассамблее ООН; в августе с аналогичным предложением выступил депутат австралийского парламента Кейн.

Все увеличивавшийся интерес общественности Запада к катынской теме побудил советское руководство проявлять большую активность в этом вопросе. Советский министр иностранных дел Андрей Громыко обратился в Политбюро ЦК ВКП(б) с предложением поручить советскому послу в Лондоне сделать в связи с этим представление МИДу Великобритании. 15 апреля 1971 г. соответствующее постановление было принято высшей партийной инстанцией. Аналогичные демарши предпринимались по решению Политбюро и в последующие годы⁶⁶.

Но и в Советском Союзе имелись люди, которые не желали мириться с правительственной ложью о судьбе польских офицеров. Украинский поэт и публицист А. Караванский, проведший 20 лет в советских тюрьмах, в 1969 г. обратился в ЦК КПСС и прокуратуру с требованием провести новое расследование по катынскому делу. В 1970 г. Караванский был приговорен к дополнительному десятилетнему сроку заключения и вышел на свободу лишь в 1989 г. О катынском преступлении писал в третьем томе «Архипелаг ГУЛАГ» Александр Солженицын.

 В апреле 1980 г., в 40-летие катынского расстрела, группа советских правозащитников — Л. Алексеева, А. Амальрик, В. Буковский, Б. Вайль, Т. Венцлов, А. Гинзбург, Н. Горбаневская, З. и П. Григоренко, Б. Ефимов, П. Литвинов, К. Любарский, В. Максимов, В. Некрасов и др. — опубликовали пророческое заявление. В нем они выражали уверенность, что недалек тот день, когда наш народ воздаст должное всем участникам этой трагедии, как палачам, так и жертвам; одним — в меру их злодеяний, другим — в меру их мученичества. Подписавшиеся под документом заверили польский народ, что никто из них не забывал и не забудет о той ответственности, которую несет наша страна за преступление, совершенное ее официальными представителями, в Катыни⁶⁷.

В начале 1980-х годов катынская тема все настойчивее поднималась диссидентами и сторонниками «Солидарности» в Польше. В мае 1981 г. был создан комитет по сбору средств на памятник жертвам катынского расстрела, который в июле был воздвигнут на военном кладбище в Варшаве. Однако органы госбезопасности социалистической Польши снесли его ночью того же дня. Объявленное в декабре 1981 г. военное положение приостановило на время открытое выражение скорби по польским гражданам, погибшим от рук сталинских палачей; однако со второй половины 1980-х годов катынская тема вновь прорывается на страницы печати, экраны телевидения, кино с невиданной силой. Официальная Варшава решает, что больше невозможно противиться этому и целесообразнее выступить в качестве сторонников поиска правды. Перед созданной в 1987 г. двусторонней Комиссией историков СССР и Польши по белым пятнам в качестве одной из важнейших задач был поставлен поиск правды по катынскому делу.

Однако за два года своей работы члены комиссии не приблизились к выработке единой точки зрения по данному вопросу. В мае 1988 г. польские историки представили аргументированную экспертизу выводов комиссии Н. Бурденко, доказав их несостоятельность. Советские же исследователи во главе с директором Института марксизма-ленинизма Георгием Смирновым не получили от ЦК КПСС полномочий ставить под сомнение версию об ответственности гитлеровцев за катынский расстрел. Найти же сколько-нибудь убедительные документы, подкреплявшие ее обоснованность, они были не в состоянии, поскольку таковых не имелось. Курировавший работу комиссии член Политбюро ЦК КПСС Александр Яковлев писал: «Началась длительная поисковая “волынка”. Польская часть объединенной комиссии нажимала на Г. Смирнова, он в свою очередь звонил мне и просил помочь в поиске документов. Каждый раз я обращался к Михаилу Сергеевичу, который отвечал на мои неоднократные просьбы одним словом: “Ищите!”. Неоднократно спрашивал у заведующего общим отделом ЦК Валерия Болдина, хранителя архивов, где же могут быть хоть какие_то документы по Катыни. Он уверял, что таковых у него нет, но говорил это с легкой усмешкой... Так продолжалось достаточно долго. Но однажды вся эта невнятица была взорвана. Ко мне пришел Сергей Станкевич и сказал, что историк Н. С. Лебедева, работая с документами конвойных войск, неожиданно обнаружила сведения о Катыни»⁶⁸.

Однако в дело вмешался ЦК КПСС. Заведующий Международным отделом ЦК Валентин Фалин 22 февраля 1990 г. обратился к Михаилу Горбачеву со следующим письмом: «Рядом советских историков (Ю. Н. Зоря, В. С. Парсаданова, Н. С. Лебедева)... выявлены ранее неизвестные материалы Главного управления НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных и Управления конвойных войск НКВД за 1939–1940 годы, имеющие отношения к так называемому катынскому делу... На базе новых документальных фактов советскими историками подготовлены материалы для публикации... Появление таких публикаций создавало бы в известном смысле новую ситуацию. Наш аргумент — в госархивах СССР не обнаружено материалов, раскрывающих истинную подоплеку катынской трагедии, стал бы недостоверным. Выявленные учеными материалы, а ими, несомненно, вскрыта лишь часть тайников, в сочетании с данными, на которые опирается в своих оценках польская сторона, вряд ли позволит нам дальше придерживаться прежних версий и уклоняться от подведения черты...»⁶⁹.

Ситуация рассматривалась на заседании Политбюро, которое запретило публикацию статей историков. Несмотря на это, через Сергея Станкевича я передала рукопись своей статьи главному редактору «Московских новостей» Егору Яковлеву. Публикация в газете материала 25 марта 1990 г. произвела эффект разорвавшейся бомбы. Три с лишним недели потребовалось высшим инстанциям СССР для того, чтобы решиться на заявление ТАСС с признанием ответственности НКВД за расстрел польских офицеров и полицейских. Войцеху Ярузельскому были вручены ксерокопии нескольких дел со списками-предписаниями на отправку этапов из Козельского и Осташковского лагерей в распоряжение УНКВД по Смоленской и Калининской областям, то есть на расстрел, а также список учетных дел убывших военнопленных Старобельского лагеря. В 1994 г. заместитель начальника Службы безопасности Украины генерал А. Хомич передал заместителю Генерального прокурора Польши С. Снежко поименный список 3435 заключенных тюрем западных областей УССР с указанием номеров предписаний, означавших отправку на расстрел (он стал именоваться «украинский список»). Белорусский список, который должен включать фамилии 3870 человек, до сих пор не найден.

По предложению Михаила Горбачева Военная прокуратура СССР в сентябре 1990 г. возбудила уголовное дело по факту массового расстрела в Катыни, Харькове и Калинине. Руководителем следственной группы по данному делу был назначен полковник юстиции Александр Третецкий. 19 августа 1991 г. начальник Управления КГБ по Тверской области Лаконцев потребовал от него и его сотрудников прекратить работы по частичной эксгумации тел польских военнопленных из Осташковского лагеря, прибегнув к угрозам относительно личной безопасности их и польских экспертов⁷⁰. Провал августовского путча позволил завершить работы в Медном. Однако и в Москве активность Третецкого не всем пришлась по душе, и вскоре он был откомандирован на Дальний Восток.

Высшее руководство КПСС продолжало скрывать наиболее важные материалы — совершенно секретные особые папки Политбюро ЦК ВКП(б). По свидетельству Александра Яковлева, во время передачи Михаилом Горбачевым дел Борису Ельцину в декабре 1991 г. ему был вручен и конверт с катынскими документами с предупреждением о необходимости особо осторожного к ним отношения. Российский президент прочел содержимое и согласился с тем, что здесь есть над чем подумать. Лишь в октябре 1992 г. решение Политбюро от 5 марта 1940 г., записки Берии Сталину от марта 1940 г. и Шелепина от 3 марта 1959 г. Хрущеву и др. были предъявлены на процессе по делу КПСС, и тогда же их заверенные копии были вручены польскому президенту Леху Валенсе.

В 1990–1991 гг. польской Военной комиссии была предоставлена возможность откопировать огромное количество материалов (более 1 млн страниц), относящихся к судьбе польских военнопленных в СССР. В 1992 г. между архивными службами двух стран было подписано соглашение о подготовке четырехтомного издания документов по катынскому преступлению сталинского режима. Мне выпала честь стать ответственным составителем и членом главной редакционной коллегии этого труда, два тома которого вышли в свет на русском языке, четыре — на польском и однотомник — на английском.

13 июля 1994 г. руководитель следственной группы ГВП Яблоков, сменивший Третецкого, вынес постановление о прекращении уголовного дела за смертью виновных. В нем констатировалось, что Сталин, Микоян, Калинин, Каганович, Берия, другие руководители и сотрудники НКВД, исполнители расстрела виновны в совершении преступлений, предусмотренных пунктами «а», «б», «с» статьи 6 Устава Международного военного трибунала в Нюрнберге, то есть в преступлениях против мира, военных преступлениях и преступлениях против человечности. Однако ГВП и Генеральная прокуратура через три дня отменили постановление Яблокова, а дальнейшее расследование поручили другому прокурору. В 2005 г. дело было окончательно закрыто, решение по нему засекречено, как и большая часть из 182 дел. В то же время следует отметить, что ни разу следователи Военной прокуратуры не поставили под сомнение факт расстрела польских офицеров, полицейских и узников тюрем органами НКВД.

Российские СМИ неоднократно информировали сограждан о катынском расстреле. Возведены и открыты мемориальные комплексы в Катыни, Харькове, Медном. В ряде школьных учебников фигурирует среди преступлений, совершенных сталинским режимом, и катынский расстрел. Правда о Катынской трагедии жизненно важна не только для родных и близких погибших, но и для народов Польши и России. Почувствовать боль других как свою собственную, преисполниться решимости не допустить повторения подобных трагедий в будущем — единственный способ построить мост через катынский водораздел. И очень важно не допустить, чтобы этот мост был разрушен с той или другой стороны.

Примечания: