Ферма Черных лебедей (Сиреневая книга 3) отрывок

ВНИМАНИЕ! В сеть вышла заключительная часть трилогии "Сиреневая книга"  "ФЕРМА ЧЁРНЫХ ЛЕБЕДЕЙ"

(НЕСКОЛЬКО ГЛАВ)

ГЛАВА 52. #ВЫНАМНУЖНЫ.
Конец 2010-х гг. 
    После обеда на телефон Бонды упала СМС-ка: «Горожане! Поддержим Временный Муниципальный Совет N-ского городского округа! Все за Тугунбаева! Все на митинг перед зданием администрации! Ждём вас прямо сейчас! Вы нам нужны!»
Через пять минут пришло повторное сообщение. С хэштегом. За это время позвонили Семёнов и Алдуев. Семёнов рассказал про дочь. Договорились встретиться через час у левого края площади, под светящимся рекламным экраном.
Бонда достал из гаража старый рюкзак, с которым раньше гонял на велосипеде и по Европам. Чёрный, плоский, во всю спину. Растолкал по накладным карманам сигареты, толстый бельевой шнур с карабинами, кусок цепи, медикаменты и прочие мелочи. В основное отделение положил булку черного хлеба и воду. Подумал и добавил фляжку коньяка, балаклаву и плавательную маску-очки, закрывающую глаза и нос. В широкий карман, прилегающий к спине, вставил крышку от самодельной коптильни. Нержавейка, конверсия, блин!
Переставил одну из симок в древний кнопочный телефон, начал одеваться. Пластиковая защита, включая ракушку, ортезы, термобелье, сверху стеганые спортивные штаны на шнурке и резинке, толстовку. Шарф палантином под черную неброскую куртку, высокие кроссовки, отданные ему сыном прошлой зимой. У него сейчас, поди, уже сорок пятый. Надеюсь, хоть на Севере нет этого бардака.
Вставил «долгоиграющие» линзы, забинтовал руки, натянул поверх старые трикотажные перчатки, на голову надел горнолыжный шлем. А что? Может я на квадроцикле приехал? Работы нет, многие охотятся. Или отдыхают как умеют. Потом всё-таки снял, положил в чёрную матерчатую сетку. Понадобится — надену на месте.
Трамваи не ходили, а маршрутки были настолько переполнены, что половину дороги Бонда прошёл пешком. Потом его подвезли какие-то знакомые. Бонду они знали, а он их не вспомнил. Город – большая деревня, а память на лица как решето. Поэтому на вопрос за кого он едет впрягаться, Бонда уклончиво ответил, что за себя. Все находящиеся в машине замолчали.
— Не разобрался ещё, — добавил он, понимая, что требуется более развернутый ответ. — Кроме одного —  все там наверху пидоры, а нормальных людей стравливают как собак.
— Да, — так же аккуратно ответили ему, — мы тоже едем, чтоб они там знали, что мы не х*ем деланные.
Бонда не стал уточнять, кому эти (деланные, видимо, в пробирке) попутчики собрались что-то доказывать. Он сам до конца не определился в союзниках. Все были… те еще красавцы… 
Пи*добола Алдуева предсказуемо не оказалось, а Семёнов стоял чуть в стороне от экрана, разговаривая со знакомым ментом из оцепления. Бонда подошел, поздоровался, спросил как обстановка… 
Обстановка уже накалялась. Воодушевленная успехами в областном центре, оппозиция напористо наехала на местную давно обмаравшуюся власть и провозгласила собственные исполнительные органы. 
Освобождать здание администрации от забаррикадировавшихся обитателей из области приехали четыре автобуса разновозрастных хоккейных болельщиков. Плюс представители какого-то фонда. Судя по рожам – откормившиеся бандюки. На крыше «Хаммера» одного из них уже прыгала местная гопота.  Полиция не препятствовала. Но и не позволяла большего. Во всяком случае, ничего нигде не горело, хотя вдоль обочины уже выгружали пустые двухсотлитровые бочки и какие-то доски. Похоже горбыль, для обогрева ночью. Разумно.
Остальным варягам, видимо, хватило ума запарковаться в другом месте. Все приезжие кучковались на верхних ступенях широкой лестницы и на пожухлом осеннем газоне у самого входа в здание. 
Бонда отметил для себя, что это не бойцы. Просто неробкий контингент. Похоже, думали «на шару» прокатит. Раз — и в креслах! Ага! Тут вам не здесь! У нас народец недоверчивый и жесткий. Своих гандонов привык поносить и выносить самостоятельно. И допускать наглый отжим власти у меньшего, на сегодняшний момент, зла не собирался. Фуру с привезенной для акции звуковой аппаратурой, говорят, просто кто-то угнал. «В неизвестном направлении», как сказал мент, усмехнувшись. 
На крыше, в безветрии, болтались пыльными тряпками три выцветших флага: городской, областной и триколор. Там же прогуливались парочка омоновцев в шлемах и черных бронежилетах.
— На каком она этаже? — спросил Бонда Семёнова.
— На третьем, в левом крыле, — мрачно ответил Семенов, — она же в юротделе. Нет, чтобы не ходить сегодня… Так не понимают же они ничего!
— Высоко, — заметил Бонда. – И козырька там нет.
— Высоко, — согласился Семенов. – Надеюсь, конечно, что все обойдется. Но, похоже, здесь надолго. Моя внуков к себе забрала.
Они снова закурили.
— Кто-то оттуда выходил? — обратился Бонда к менту.
— Последние пять часов – никто. Во всяком случае, через центральный вход.
— А на задах? — с надеждой спросил Семенов. — И там же еще в гараж есть прямой выход. С мэрского лифта.
— Там тоже пикет стоит… и наши естественно, но детали не знаю. Вроде как Глава тупо время тянет. Совещаются.
— Сыкотно ему, вот и всё, — заметил Семёнов. — А сотрудников фактически в заложниках держит.
— Это да, — согласился мент. — Не думаю, что лично за него кто-то впряжется. У нас команда поддерживать порядок и не вмешиваться в это дерьмо. В Челябинске вон доинициировались. До семи трупов.
— Вроде как больше? — насторожился Семёнов.
— А кто правду скажет? По нашему ведомству информация: семеро — наглухо, плюс две с лишним сотни раненых. Треть – тяжёлые. Может, кто и зажмурился уже.
— Наверняка, — сказал Бонда. – Ладно, пошли, Сёма, прогуляемся!
***
Внизу выступал кто-то из местных.
«… вы что, искренне думаете, что мы верим всем этим говорящим головам из телевизора? – он махнул неопределенно вверх, очевидно обращаясь к приехавшим. — Мы, прожившие в этой стране последние тридцать лет? Даже самые тупые из нас научились сопоставлять кино и реальную жизнь. А молодежь, она ящик не смотрит! Не смотрите ведь? Вот! И говносайты ваши обходит стороной! Мы давно здесь все циники, мы знаем жизнь! И мы вас ненавидим! Слышите?! И музыку вашу, и клоунов, и мотоциклистов!  И друг друга от бессилия своего ненавидим! И не давайте нам повода, не потушите!»
— Мастера художественного слова, бля, — сказал Семёнов. — Зомбоящику не верим! Открыли новость, тоже мне!
— Иди, добавь! — подтолкнул его Бонда по направлению к выступающему. – Выскажи своё мнение.
— Я бы, блядь, всех на*уй разогнал и работать заставил! Всех к станку! И посмотрел, осталось бы у вас желание после работы языками плести или нет!
— Злой ты, Сёма, — подмигнул ему Бонда. – Это ж наши местные. Всё кстати правильно говорят.
— Да пошли они все на*уй! – отчётливо сказал Семёнов. — Все хороши.
 Стоящие неподалёку менты с удивлением покосились в их сторону.
— Пошли дальше, Сём!— взял его за рукав Бонда. — От греха подальше.
Обойдя здание с тыла, он понял, что администрацию взяли в двойное кольцо. Забранная с северной стороны высоким кованым забором территория, нашпигованная лимузинами и джипами местной власти, была оцеплена полицией и людьми с зелёными повязками на рукавах. 
Бонда подошел к шлагбауму, постоял, послушал и понял, что пока здесь соваться бесполезно. Он сместился влево на взгорок, ближе к трамвайным путям, где тоже стояли люди, но было посвободнее. Махнул подотставшему, мочащемуся на номенклатурный забор, Семенову: «Давай, ко мне!» В очередной раз закурили.
Отсюда, сверху, было хорошо видно, как возбужденные последними событиями, люди ручейками стекались на площадь. Несмотря на рабочий день, народу было много. А у кого она есть теперь эта работа? Так, инертное цепляние за старый распорядок. А что дома-то делать? Здесь стояли, бродили, сидели на корточках и на зачем-то поваленных скамейках молодёжь, пенсионеры, средний возраст. Много знакомых. Разные по национальностям, вере и социальному положению. Горожане. Жители полиса.
    Было ясно, что большая часть собравшихся отнюдь не собирается поддерживать никаких засланцев. Но и от местных властей явно ждали решительных действий. То тут, то там возникали словесные, пока что стычки. Между своими. Приехавшие, отделенные от масс полицейской цепочкой, по-прежнему толпились у самого здания. Вели себя, в общем-то, спокойно. Очевидно, они чувствовали, что при неудачном раскладе и соответствующей команде их снесут. Или вообще сгоряча порвут. Несмотря на красивые и в принципе справедливые лозунги, под которыми они приехали в этот странный злой город. 
Кое-где толпу подогревали ораторы с одинаковыми оранжевыми мегафонами. Декоративные изделия известной марки, торгующей настроением, работали слабо, и народ сновал с одного места на другое, стараясь разобрать лозунги и призывы. А может быть просто для сугреву.
Бонду уже начало захватывать это знакомое ощущение ноосферного опьянения. Чувство, знакомое стадионным болельщикам, концертным фанатам и посетителям других массовых зрелищ. И побоищ.
Он понимал, что как минимум у половины присутствующих, в кармане болты или что-то поувесистее. Что у кого-то древки флагов и самодельных транспарантов, сделанные из полипропиленовых водопроводных труб, наполнены прутками арматуры. Что рыжие и белые строительные каски не говорят о профессии их владельцев абсолютно ничего. А об ожиданиях, и главное, о готовности – многое!
Любая провокация, нелепый слух… могут взорвать эту наэлектризованную массу и ситуацию невозможно будет вернуть на исходные. 
Люди превратятся в грозную обезумевшую стаю. Он это видел. И не раз. И если в Киргизии он списывал это безумие на местный дикий менталитет, то через несколько лет братья-славяне доказали, что могут и похлеще.
В стоящем на обочине джипе кто-то распахнул все двери, включая пятую и от души врубил Жанну Бичевскую. После «Прощания славянки» призывно и провоцирующе загрохотал «Русский марш». Полицейские из оцепления понимающе заулыбались.
Русские идут – и зажигаются огни! 
Русские идут напомнить русским кто они!
Русские идут разврат с насильем зачищать,
Русские идут не только русских защищать! Марш, марш, марш! Русский Марш!...
— У всех, блядь, свои республики, президенты, только у нас голый Вася, — зло прокомментировал Семёнов, — ни страны, ни столицы.
— Как это? – озадачился Бонда. — А Москва?
— Маасква – стаалица рассиянов, — с издёвкой пояснил Семёнов. — У которых есть ещё свои персональные улусы, где русские нах*й не всрались. А у русских нет них*я своего! Только кормим их всех, блядь! Так им мало! Теперь им надо быть везде!
— Сёма, мозга не сношай! – отмахнулся Бонда, — Про Союз так же говорили когда-то. Перед развалом.
— Все правильно, — согласился Семёнов. — Нас всю жизнь стараются иметь. Я что не прав?
— Чего ж ты со мной тогда к каклам не поехал? – поддел его Бонда. – Пиздеть вы все горазды!
— Ты же сам рассказывал, — возмутился Семёнов, — что там на самом деле! Полигон. Русские против русских.
— Я рассказывал после того, как вернулся! Так что не надо сейчас тут пизд*ть! — заметил Бонда, обозлившись. — Теперь тебе и ехать никуда не надо. Сервис с доставкой на дом!
Он снова закурил.
— Смотрите! – показал кто-то из толпы вниз. Все находящиеся рядом замолчали, напряженно всматриваясь.
На правом фланге возникло какое-то движение. Бонда достал половинку бинокля. Оказалось, что всего лишь раздают бутерброды – подсуетился хозяин загибающейся местной торговой сети. От двух «Газелек» со знакомым логотипом сновали ребята с пластиковыми ящиками.
— Поди, неликвиды припер? — предположил Семёнов. — Денег ни у кого нет, всё гниет, так хоть сюда… Лучше б водки привез, холодно.
— Брось! – отмахнулся Бонда. — Какие сейчас неликвиды? Просто мужик сознательный.
— Нихрена он не сознательный, а ссыт за свои точки. Вдруг погромы начнутся. Пойдем, может, тоже подкрепимся?
— Вот когда наливать начнут, тогда и пойдём, — зло ответил Бонда, — С голодного краю, что ли?
— А я бы выпил, — сказал Семенов. – Не закусывая. И не чокаясь.
Бонда пропустил было последнюю фразу мимо ушей. Но вдруг до него дошло, и он спохватился:
— Ты серьёзно, что ли?
Семёнов ничего не ответил. И так было понятно, что он на нервяке. Колотило его не столько от холода, сколько от волнения за Ксюху.
«Хорошо, — подумал Бонда, — мои пока далеко отсюда. Но Семёнище-то! Как был падким на дармовщину, таким и остался. На халяву уксус – сладкий, на халяву хлорка – творог. Любимая его поговорка, кстати».
— Держи, Сёма! – достал он фляжку, — Глотни маляха, согреешься. Только не увлекайся, неизвестно, сколько тут торчать придется.
***
— О! Надо же! – посмотрел Бонда на экран телефона. – Ты смотри, кто звонит!
Семёнов заметил, что в неподписанном номере было семь или восемь нолей.
— Николай Васильич сподобился! – с издёвкой пояснил Бонда, нажал кнопку и отошёл в сторону. – Разрешитель–разрешатель1, бля!
Когда, поговорив, он вернулся к Семёнову, тот понял, что ситуация изменилась. Бонда злорадно улыбался. Семёнов знал эту, ничего хорошего не обещающую, улыбку. И поменявшуюся походку. Плавную, пружинящую как перед дракой, когда любой шаг мог оказаться ударом в противника. Семёнов сам не раз неудачно ловил с передней ноги. И хорошо, что в корпус. В самом начале девяностых, еще в Союзе, на областных соревнованиях, Бонда в первом же бою таким ударом выбил из своей категории зазевавшегося соперника. Нижняя челюсть. Коронка. 
— Повезло тебе, Семёнище! – решительно заявил Бонда. Глаза его блестели. – Соскучились по нам! Как я и предполагал. Сейчас меня вовнутрь пропустят. Одного, правда. Но, крёстную я оттуда по любому выведу!

ГЛАВА 53. БЕСЕДА ЗА ЗУБЦАМИ.

— КРЛ — это ж как деньги. Необязательно кичиться их количеством и выставлять напоказ. Да и возможно это только на невысоких уровнях. Время само все поставит на место.
— Ладно, я тебя понял. Люди, основная масса, сейчас настолько…устали, что пойдут за нами, поддержат. Но этот твой… верхний… сливочный слой… Им всем… какая радость от ломки мироустройства?
— Погоди… Во-первых, там тоже свои страты. И сменить положение в нашем сраном твистере1 хочется многим. Кто-то из последних сил держится. 
Во-вторых, сколько их свалило за последнее время? Физически больше половины, а реально 99.9999%. То есть практически все! Там — запасные аэродромы. Там — финансовые подушки, которых до конца их, конечной по сути, жизни хватит с гаком. При разумных тратах, замечу! Ибо сейчас, после известных (ха-ха!) прецедентов, неразумно прожигать жизнь не захочет, пожалуй, никто. 
И оставаться там, в лучшем случае на правах нерукопожатных (в условно приличном обществе) арабских нуворишей, захочется далеко не всем.
— Да, второй сорт — это второй сорт! 
— Да и второй-то еще надо заслужить! И удержаться.
— А жить под прицелом выходит дороже! 
— Точно. А ты ещё сомневался тогда! Видишь, какой оказался… замечательный эффект! Показательная порка, Сергеич, это величайшее изобретение человечества! Вообще, надо заметить, силовое просвещение весьма эффективно в условиях ограниченного временного ресурса.
— Ладно, допустим, что все они проникнутся новыми возможностями, но…
— Конечно, проникнутся! Все они люди весьма незаурядные. По крайней мере, были такими до первого ярда. И носом водят только так! Не хуже твоего лабрадора. А выбор у них в это время невелик. 
— Это да!
— И замечу, никто не говорит, что у них здесь будет условная голая задница. Отнюдь, как говаривал один перец, отнюдь! Проникаться новым духом будем постепенно. Чтоб голова не закружилась и дров не наломать. Сис-тем-но! Понимаешь?
— Не до конца, если честно. Возьмем середнячков, того же Мацаева. Допустим, у него там масса предприятий и здесь… еще немало. И? Что мы ему предложим?
— Вроде бы ничего страшного. На его первый взгляд. Даже наоборот, определенные гарантии, которыми его никто никогда не радовал. Но! Он должен будет всех своих людей переаттестовать по КРЛу и выполнить соответствующие, обязательные по закону перестановки. Или набрать новых, если не подходят свои. Далее, закрыть вопросы по гражданству и юрисдикции активов. Известно как. Согласовать свои стратегические  и тактические планы развития холдинга и всей его трихомудии с соответствующими плановыми органами государства. 
— Бюрократия?
— Да, вот нихрена! Во-первых, там тоже будут сидеть люди как минимум с оранжевым уровнем КРЛа и всеми сопутствующими умениями. Это вам не Госплан СССР! И не Минэкономразвития РэФэ! Тьфу, бля!
А во-вторых, он сам будет заинтересован успеть вписаться в новую экономику и застолбить себе поляну для дальнейшего развития.
И в третьих. Чтобы ты до конца понимал. Не факт, что через какое-то время, он не осознает, что усидеть в новом темпе у него может и не получиться. Будет искать соответствующую замену, чтобы уйти в тень. А его ставленник будет назначаться с учетом личного КРЛа, что как говорится, его характеризует! И возникает вопрос, долго ли наш Мацаев просидит рантье при особо хитропопых менеджерах? Да ещё в системе запрета на показное потребление? Да при налогах на роскошь?
— Каких еще налогах?
— А мы их со временем введем! Но не по дурному, а грамотно. Хочешь персональный самолет? Прекрасно, но содержать ты его сможешь, только если он правильно встроен в твою производственную цепочку. Так что будь добр, соответствуй! Хотя бы постройкой нового завода в Хабаровском крае. Куда Макар пока рейсовые самолеты не гоняет. Как-то так!
— Тогда уж Макарова, ха-ха-ха! Ладно… А про первую двадцатку ты подумал? Мы втроём их гарантированно не опрокинем.
— А мы и не станем! Мы поделимся. Нам будет жизненно необходимо сделать что-то типа Политбюро. Работы хватит для всех. Пока мы с тобой в силе, мы сможем, мы просто обязаны слепить систему! Нормальную саморегулируемую систему. Которая, при необходимости, вытолкнет всё лишнее, может даже нас, но будет прекрасно работать!
— А они этого захотят?
— Они не захотят? Да они в очередь выстроятся, чтобы сесть с нами в руководство! Тем более в переходный период. Тут же вопрос не за деньги. Это — вообще не про деньги!
Это – про власть другого рода, про невиданные возможности, про творчество, в конце концов! Это — стоять у истоков Новой Цивилизации. Открывать новую эпоху. Это будет кастинг на место в истории!
Что такое любые деньги по сравнению с вечностью? Тем более, что никто не говорит об экспроприации. 
— Пока, во всяком случае.
— Да. Пока об этом даже не заикаемся. Во всяком случае, о тех, кто останется с нами. Останется определиться, с кем работать будет целесообразно, а кого следует держать на скамье запасных. И определить справедливый порядок ротации.. А несогласных или выдавим, или раскулачим. Или — и то, и другое. Партийное строительство требует денежных знаков! Не так ли?
— То есть, революция пойдет снизу?
— Не так! Эволюция начнется с нижнего слоя! Плановая всеобъемлющая люстрация чиновников первым этапом. Кадровая революция. С городов к областным центрам, оттуда – вверх до глав округов, надо, кстати, разобраться и с названиями. Ярлыки должны быть наши. А по прошлому?… А оно прошло! Пакт забвения для всех… История — для специалистов! Понимаешь, о чём я?
— Отчасти.
— Мы достигнем единства с нашим затурканным и темным, что уж тут говорить, народом, только вырвавшись из этой навязанной системы координат. Всё! Нет, условно с первого января, ни белых, ни красных, ни русских, ни татар, ни мусульман, ни православных! Нет этих разделяющих маркеров на общественном уровне! Кому ты молишься и с какого ты аула пусть волнует только тебя и твое ближайшее окружение, если это пока ещё так важно…
А вот что должно стать важным… важнейшим…определяющим –  так это то, какой у тебя КРЛ!
— Идеально все равно не выйдет.
— Конечно, не выйдет! Но, мы сломаем ситуацию, когда 80% людей будут занимать свое место. А не наоборот! Постоянная Парето, определяющая систему. И эти восемьдесят процентов будут толкать страну вперед! А оставшиеся двадцать будут стремиться соответствовать незаслуженно занимаемому в этой жизни креслу.
— Или не креслу.
— Или не креслу. Но руководящих должностей это касается в первую очередь. Главное, мы сменим вектор развития. Мы, если угодно, на этот исторический вызов запускаем нормальный эволюционный механизм! Я бы задумался больше о нравственных постулатах этой новой жизни. О целеполагании в этом смысле.
— Моральный облик строителя нового общества?
— Да, можно и так. Острый ум и недюжинный интеллект порою отягощены премерзкими пристрастиями его носителей. Которые, впрочем, могут быть так же использованы во благо стране.
— Например?
— Например, возьмем нашего старого «знакомого». Он индивидуалист, циник, бабник, гедонист… вечно сомневающийся фрондирующий тип. Апеллирующий к любой власти. Хорошо! И пускай всем этим занимается во благо отчизны! Но там, где его влияние на соотечественников ограничено или исключено. Но для страны полезно. А это могут быть как отдаленные малонаселенные районы, так и условная заграница. 
— Что вернее. Тем более, говорят, что он не амбициозен и исключительно порядочен. 
— Я в курсе. И мы знаем, какое влияние он имеет на … Ну, ты понял. Одного понять не могу, за какие-такие заслуги? И кто тогда завёл речь про него? В этом ключе? 
— Почему, объясните мне? Где мы и где этот Бондаренко?! Кто он такой вообще? 
— А вот это покрыто мраком. Я так понял, что даже Седой ничего толком не знает. 
— Седого вообще не понять. 
— Не понять…Но по-крупному он никогда не ошибался. Это поразительно, но ни-ког-да! И сейчас я почему-то ему верю.
— И он убедителен, вот это точно.
— Я вернусь, с твоего позволения к моральным принципам. Знаешь, я начал задумываться в последнее время именно о системе. Тут нельзя всё абсолютно предусмотреть. И наказание должно быть неотвратимым, но… Как бы тебе это объяснить? Право на ошибку должно быть. Оступился раз – хорошо, наказали. Строго, но не сильно. Может это была подстава, судебная ошибка, стечение обстоятельств, наконец!
— Бывает. Иногда.
— Да, например, осознанно пьяным сел за руль. Чтобы увезти, скажем, рожающую жену в город с какой-нибудь фермы. А вот повторно, уже всё! Дешевле — вообще не употреблять за все время беременности. Или поселиться рядом с роддомом. Понимаешь мою мысль?
— Конечно. Речь об усиленном наказании осознанного рецидива.
— Точно! Осознанном! О сознательном нарушении обозначенных правил. Которые возможно не идеальны, но они существуют! И менять их следует, если накопилось противоречий, только продумав все последствия. Не нравится тебе закон – сообщи куда следует, почему именно. Обоснуй, это нормально! Но, пока его не отменили, будь добр – исполняй в полной мере!

ГЛАВА 54. СОВЕЩАНИЕ В АДМИНИСТРАЦИИ ГОРОДА N.

— Я догадываюсь, почему меня сюда пригласили. Точнее знаю. Какая разница, что я не вижу что ли? Еле вошел сюда. И по вашему составу вижу. Ситуация аховая, следует как-то упредить… ожидаемое развитие событий… И в свете сложившейся политической ситуации использовать в основном неправовые методы. Так? Ну, вот же! И чего зря вату катать?
Потому и приехал, хотя глаза б мои вас всех не видели. Особенно тебя, Коля. 
Согласен я: обязаны мы что-то делать — это наша земля.  И как иначе, если там нас фактически продали?
Да не будьте наивными! Как это ещё по-другому назвать? Чего ждать? Всегда так было – тихо-тихо, только шипит где-то зловеще и, оп! Вот он — час «ИКС». Точка бифуркации. Или нас, или не нас. Самим приходится думать в таких ситуациях. Самим! И срочно. Не тупить!.............

************************

 

ГЛАВА 43. В МЕМОРИЗ.

— Не замечали, что со временем память стирает черты любимых людей? Словно море с годами обтачивает закорузлый щебень в аккуратные голыши. Стираются ситуации, исчезают яркие впечатления, остаётся гладкая память под толстым слоем временного ила.

Умрут люди, которые тебя знали, потом те, которым про тебя рассказывали… Потом те, кто знал где ты похоронен. А их потомки вообще вряд ли будут подозревать о твоем существовании.

Сонмы ежесекундно устаревающей информации сожрали память поколений. Заместили собой другое. Настоящее. Непознанное. Общение с детьми, променянное на видеоигры. Походы и путешествия, замененные на унылый шопинг и телевизор с очередным времяпожирателем. Серфинг по опостылевшему интернету вместо прогулки с любимой.

Всё уплотнилось, набухло, увеличилось в размерах. Перестало помещаться на устаревающих носителях и в головах... Непрочитанные книги, непросмотренные фильмы, неизученные новинки и неоткрытые файлы…  Некогда, не до того, и уже, наверное, незачем. Уже НЕИНТЕРЕСНО.

У нас тогда появилась услуга. Сначала, как обычно, для немногих. Задорого и с сомнительным качеством. А потом цены упали, качество же, напротив, возросло. И стали по всему миру появляться дигитальные копии давно или недавно ушедших людей. Чем больше предоставишь программе фотографий, видео, писем, архивов с мультов и прочей информации, тем ближе к реальности будет сформирована синтезированная гала-личность.

***

Прихожу к давнему своему приятелю, тот весь растроганный, чуть ли не в слезах. Повёл к кубу хвалиться. И смотрит оттуда на нас его Ленка в домашнем пушистом халатике в свои сочные тридцать пять лет! Руки в боки, распаляется: меня ж увидела. И с мату!

Стоит заметить, что в те-то времена она такого себе не позволяла. Хорошие были времена, сытые.

— Ну, ты мазохист, — говорю. — Мало она тебе крови попила за тридцать лет совместной жизни? Отпусти ты её с богом!

А самому не то чтобы завидно, а как-то… Поневоле на себя примеряешь, на своих. Начинаешь вопросы задавать, что-почём, да где и как. А Ленка нас слушает, да предлагает: «А вы, давайте, накушайтесь, сволочи, как обычно, и по бабам! Я ж отсюда не увижу!» И всё такое… в её стиле. Потом отошла, подобрела. «Хотите, — говорит, — спою, как раньше?»

Вовка просто лицо руками закрыл и из комнаты выбежал.

— Чего это он? – спрашивает оцифрованная гала-Ленка. Не доходит до неё. Думал я пошутить. Сказать, что живот прихватило. Передумал. Серьёзно ведь всё, а она явно самообучаемая, накрутит ещё… всякого. Всякого ненужного. Как в жизни обожала делать.

— Любит тебя, – говорю. — И всегда любил. Переживает, видать, что ты там, а он здесь.

— Ничего, — отвечает,— скоро выйду! Или не скоро. Пообещал мне. Он на куклу копит. Дом, наверное, продаст. Слышала разговоры. Тело дорого стоит!

Пошел я за Вовкой.

— Чего ты, дурень, делаешь? – говорю. — Ты нахрена себе монстра лепишь? Это уже не она. Это — другое.

А сам задумался. Надо ли мне такое? Таким макаром ведь можно… этой новой … гала-личностью заместить настоящего человека. Того, кто смотрит на тебя со старых фотографий, чьи вещи ты хранишь, кого помнишь. Заместить. Заменить. А это как раз и есть забвение.

ГЛАВА 45. ИНСТИТУТ.

…Челябинск – город для людей, питающихся дымом домен…

Заметки на полях конспекта. Бондаренко А.И. 4 курс.

— Ибрагимов, сука! – сказал Бонда, — ты мне мозга не биби! Мозги, говорю, не сношай: я тебя просил как человека – запиши, что я присутствовал. Коноплёв теперь мне предъявляет, что я лабораторные пропустил!

— А чего ты даже к концу-то не припёрся? – огрызнулся Ибрагимов, — Я тебе не обязан задницу прикрывать.

— Водку ашать на халяву ты тоже не обязан! И сигареты без конца стрелять. А это… как бы денег стоит. Халявщик ты, а не партнёр!

Ибрагимов заулыбался. Бонда понимал — надеется, что всё ему сойдет с рук. Приятели же фактически, хоть и ни разу не друзья. Но показать характер, поднасрамши при возможности — это Ибрагимов уважал!

На людях он вообще-то вёл себя в меру ровно, но в ситуациях «один на один» иногда начинал непонятно бычить. Причём делал всё это как-то глупо и… неконструктивно что ли?

К чему обострять отношения, если этого никто больше не видит? Если от прилюдных подколов это все равно не избавит? Вначале Бонда удивлялся от подобных сегодняшнему выкрутасов, потом привык. Видимо Ибрагимову требовалась некая самореабилитация. Захочу – выручу, а захочу – и не стану! Вот такой я… непростой товарищ.

Будучи на последних курсах, Бондаренко ходил в институт только на часть предметов. Времени на всё не хватало. Советский Союз закончился, приоритеты поменялись. Становилось очевидным, что работать по специальности, скорее всего уже никогда не получится…

«Если б и у меня папа был главным инженером, — подумал Бонда, — то, возможно, и я бы… учился  себе, да учился! А так… никаких достойных перспектив».

Но диплом, который раньше мог кормить тебя всю оставшуюся жизнь, а теперь являлся относительно ценной бумагой, всё же следовало получить. Любой толковый человек понимал, что раз ты выдержал пять лет на дневном, да ещё на таком факультете, то уж с коммерческими-то делами справишься на раз!

Как у них в институте тогда говорили: «Мы освоим и сделаем всё что угодно, дайте нам только методичку почитать. На ночь». По конспектам лекций, да отпечатанным на скверном институтском ротапринте методичкам они и изучали большую часть спецпредметов.

На практические и лабораторные работы к третьей, а то и четвертой, парам Бонда обычно успевал. А игнорировал всевозможные «охраны труда» и некоторые скучные лекции, где преподаватели не особо следили за посещаемостью, и которые все равно можно было переписать. Иногда, впрочем, случались и досадные проколы.

Один из третьестепенных предметов, коих было немало на старших курсах, весь семестр читал совместитель с завода.

Это было время, когда применяемая в промышленности элементная база стремительно менялась и устаревшие знания по номенклатуре самых больших микросхем в мире выдавались студентам скорее по инерции учебного плана. Понимал это и сам лектор, который не вел ни журнала посещаемости, ни учета успеваемости. Читал нудно, по какой-то чужой тетрадке, сам с трудом продираясь через чужой почерк.

На экзамен лектор-совместитель пришёл явно с похмельной головой и с таким же страдающим товарищем, который даже не расстегнул меховую аляску и нетерпеливо ёрзал в ожидании исхода. Студенты воспряли, надеясь не заморачиваться со списыванием, и оказались правы. Великовозрастный староста-«афганец», сам пришедший на этот предмет в третий раз, был послан парламентером. Вернулся он через минуту с неожиданным и вполне приемлемым предложением: кто хочет «тройку» – три рубля, «четверку» — четыре и так далее. Долго не рассусоливать, деньги — в зачетку и далее через старосту!

Отслужившие в армии восхищенно ухнули, понимающе хмыкнули и быстренько натолкали трёшек в зачётные книжки. Бонда и еще пара человек, впрочем, положили по пятерке: не хотелось марать диплом тройкой, а класть пять рублей вместо четырёх было для них уже не столь ощутимо.

При всем при том, несколько неотдавших долг Родине (так называемых «школьников»), посещавших все лекции и подготовившихся к экзамену, с подобным раскладом не согласились. Тем более, что на подточенную скрытой инфляцией пятерку всё ещё можно было жить несколько дней. Особенно непоротой молодёжи.

Болеющий преподаватель, однако, вариантов честной сдачи не предусмотрел. И зря: это оказались его последние гастроли. Кто-то вложил и через две недели экзамен сдавали лично ректору. Который, впрочем, добросовестно повторил весь курс лекций аккордом за десять дней. С восьми до пяти. Слушать его было не в пример интересней, а денег никто не вернул.

Но с серьезными предметами такое, конечно же, не могло случиться даже в принципе, поэтому учились все. Поневоле пропущенные занятия наверстывались и отрабатывались.

Удобнее всего было переписывать конспекты с тетрадки одного товарища с красивым почерком. Даже армию тот умудрился оттарабанить писарем под Лейпцигом. Причем с армии он пришел на второй семестр, когда Бонда был еще на первом курсе. Там они и познакомились.

Летом Бонда ушел служить, а вернувшись, оказался снова в одной группе с бывшим сокурсником: тот брал академический отпуск по причине хронической неуспеваемости. Не вылететь насовсем ему помогала только активная общественная деятельность и унизительная подработка на нескольких кафедрах. Ну и колхоз, конечно же! Куда ж тогда было без колхоза?

Соответственно, исполненные разноцветными ручками, шикарно читаемые лекции следовало переписывать с умом: Бонда был свидетелем, как хозяин тетради не делал разницы между переносимыми в неё щербинами с доски и производными чисел. Если увлёкшийся доцент ставил в конце доказанного утверждения три восклицательных знака, то этот радивый студиозус переносил к себе в конспект все три! И два, если их было два.

На контрольные работы он готовил «рыбы» со всеми возможными вариантами, или тупо срисовывал с положенной на колени тетради все эти загадочные тиристоры, полевые транзисторы и конденсаторы. В этот момент он напоминал Бонде одного знакомого, который, высунув язык, старательно переносил в свой дембельский альбом иероглифы с пустой пивной банки. Подобранной на дальневосточном берегу командированным оттуда летёхой-пиджаком.

— Домой вернусь, трафарет вырежу, — объяснял всем любитель иероглифов, — на майки буду шлёпать каким-нибудь суриком и продавать в три раза дороже.

«Вряд ли только он сейчас найдет простые майки в свободной продаже, — думал Бонда, — с такой жизнью и сурика скоро не станет! Хотя идея уже совсем не смешная. Вполне себе ничего идея-то! А я вот тут сижу, слушаю про аналоговые ключи на биполярных транзисторах… Зачем вообще мне это всё?»

Откровенно говоря, Бонда не очень-то и любил выбранную им когда-то профессию. Точнее, вообще не любил. А еще точнее, не любил гораздо меньше других, доступных ему в то время, специальностей. Соответственно и выбрал после школы меньшее зло, надеясь после армии перевестись на «Электрооборудование судов» в Новороссийский или Одесский мореманский ВУЗ.

В этом он видел единственный шанс посмотреть мир. Океаны, джунгли, далекие острова, небоскребы… А как иначе? Вариантов для паренька из небольшого города не было. Ну, не по партийно-комсомольской линии же шустрить! За ради сомнительной перспективы увидеть Болгарию. А жизнь – одна, как бы это отчаянно не звучало!

Тема про море не оставляла его и в армии. Шурша в своем первом наряде, они сговорились с товарищем по залёту Олегом ближайшей весной подавать документы в военное училище. Чтобы на законных основаниях сбежать хоть на несколько недель из этого дурдома. И лучше в военно-морское, на югах. После года срочной службы такое допускалось.

— А ещё нам дадут время для подготовки к экзаменам, — заверял Бонду Олег, — обязаны, я слышал.

— Тоже неплохо! – соглашался Бонда. — Тут каждая минута будет не лишняя! Поездом поедем, так дольше.

— А экзамены грамотно завалим! — мечтал Олег. — Накупаемся напоследок и поедем назад. Типа расстроенные.

— А если поступим? — вдруг предположил Бонда. – Может, у них конкурса нет вообще? И всех подряд берут!

Он помнил, какой контингент поступал в родном Политехе на непрестижный металлургический факультет.

— Тогда будем на первом курсе вести себя неподобающе, — успокоил его Олег. — Нас быстренько выгонят, вернёмся и дослужим спокойно. Только никому! А то таких как мы желающих будет полбатальона!

Через два месяца его неожиданно перевели в город, на тёплое место уходящего на дембель «солдатика при КЭЧ[1]», а Бондаренко адаптировался, оставив мечты о море до демобилизации.

Но, вернувшись из армии, он с горечью понял, что планам сбыться не суждено. Дай Бог из родной-то альма-матер не вылететь – голова уже категорически не воспринимала круговые интегралы, диффуры и матрицы. Опять же бурная личная жизнь…

Мозги, впрочем, вскоре встали на место и, сумевшие удержаться на втором курсе, бывшие армейцы втянулись в учёбу. Но зато страна окончательно встала на уши…

***

— Пошли к Коноплёву, — решительно заявил Бонда Ибрагимову. — Скажешь, что прикололся, а я на самом деле очень даже присутствовал. Трач и Буков подтвердят.

— Ханиф, — укоризненно произнёс всё понимающий Коноплёв. — Вам не стыдно? Пошутил — не пошутил!? Что за детский сад? Вы – будущие инженеры, руководители!

— Юрий Калистратович, — влез Бонда, грамотно переводя стрелки на больную тему, — какие нахрен инженеры? Вы что, не видите, что творится? Нам ещё повезет, если хоть для пролетариев работа будет!

— И ничего страшного! – завёлся Юрий Калистратович, снимая перемотанные изолентой любимые очки, за пределами института он в них не ходил, — Это даже полезно начинать с низов. Мы в молодости тоже соплей на кулак помотали!

«Херня — эти ваши сопли, — подумал Бонда. — Мы-то, похоже, кровью умоемся. И не раз».

 

ГЛАВА 47 ПОЛЁТ КОTАНГИ.

— И это называется «приглашаем»? — усмехнулся Бонда, упёршись в экран. На дисплее торчала табличка с вбитым ранее ником рекомендателя и сообщённым им кодом, ниже лаконичное «поздравляем» и предложение ответить на вопросы теста.

Первые три вопроса (на сложение простых дробей, фамилию главного героя из «Капитанской дочки» и исправление ошибки в предложении) он принял поначалу за обычную проверку «на антиспам и всё такое», однако вопросы не заканчивались и Бонда напрягся.

«Какая-то херня, — подумал он, — я что, собеседование на работу прохожу что ли? Двадцать минут уже решаю какие-то шарады, тремя наречиями описываю впечатление от давно забытых книг и фильмов, передвигаю спички и расставляю циферки. Нет, это безусловно прикольно, когда есть время и соответствующий настрой, но я всего лишь собирался зайти на какой-то рекомендованный лично мне форум!»

***

Два дня назад Бонда возвращался из Новосибирска. Билеты брал не в Барнауле, а прямо в роскошно украшенном к празднику Толмачево. Осознанно не заморачиваясь предварительной покупкой. Бывало с ним такое иногда. Есть особое ощущение от сборов в последний момент, от бега по перрону и вскакивания на подножку трогающегося поезда… Какой билет, сударыня? Какой паспорт? Всё при мне, потом-потом, дай запрыгнуть!

А знаете, какие интересные ощущения появляются от спонтанных поездок, нестандартных решений и неожиданных знакомств? М-м-м-м! Не стоит только злоупотреблять.

Надо чувствовать когда. Быть готовым. Вот сейчас ничего. И сейчас… ещё нет. Ещё рано. Стоп. А вот сегодня… похоже…Да-а! Да! Да! Да! Именно сейчас!

Готов?!?

Ну, тогда:

          Раз!

                  Два!

                        Три!

                                    И-и-и, паашё-ё-о-ол !  

Короче, кто плавал — тот знает! Пятьсот два! Пятьсот три… Вот и в этот раз… Загадал так: улечу сразу – хорошо! А если тормознусь, то не переживаю. Значит так и надо, возможно кого-то встречу. Кого-то важного для себя. Было какое-то предчувствие, как в старых добрых новогодних фильмах. И слишком уж странен был весь предыдущий день.

Бонда предъявил выданную ему Васькой карточку, получив соответствующую скидку и место у окна перед аварийным выходом. Хорошо быть близким родственником летуна. Девушка за стойкой попросила поторопиться – регистрация рейса на Москву уже заканчивалась. Бонда взглянул на часы и пожал плечами, он рассчитывал на другое. Ну и ладно! Значит, показалось, да и Новый год встречу по дороге из Симферополя. Можно будет даже остановиться, взять «Мадеры». Тоже неплохо.

Бонда не был ни алкоголиком, ни трезвенником. Он был нормальным: мог пить, мог не пить. Так же как отец и дед. Роскошь регулярных загулов – это не для всех. Это — только для совсем безответственных. Располагающих не только лишними деньгами и здоровьем, но и временем. А у Бонды его катастрофически не хватало даже на детей и женщин, какие уж там собутыльники?

Впрочем, и безоговорочного желания напиться (несмотря на массу не то что поводов, а вполне себе уважительных причин!) особо не было. И если, в очередной раз, бросить курить он мог только ценой мощных физиологических надругательств над организмом, то к спиртному его не тянуло абсолютно.

Пиво и вино он воспринимал как продукты питания, которые создавали неповторимые сочетания и оттенки вкуса некоторых блюд, порою неплохо утоляли жажду и были в разумных дозах полезны для здоровья. Наверное. Мать писала. Мы читали. Кто его на самом деле знает?

С крепкими напитками, которыми многие, как правило, заливали любые сильные эмоции, всё было иначе. Действительность так часто требовала снятия стресса, что Бонда понимал, что если использовать для этих целей исключительно алкоголь, то не мудрено и спиться. Что подтверждал творческий опыт многочисленных знакомых.

Поэтому Бонда не увлекался, практикуя выдуманное им самим «Правило пяти С»: Снимают Стресс – Спорт, Спирт, Секс!»

Правило действительно прекрасно работало, так как было сформулировано путем регулярных практических занятий и спортом и сексом. Спирт же был неконструктивен и употреблялся скорее для ускоренной социализации с индивидуумами, не признающими других способов.

Хорошее настоящее пиво почти исчезло под натиском дешевых суррогатов, фирменные креплёные крымские вина, покупаемые на их родине, после четырнадцатого стали унизительно именоваться винными напитками и стоить в семь раз дороже. Появились какие-то неведомые паршивенькие марки, похоже, имеющие отношение к Тавриде только местом розлива из причалившего с какой-нибудь далёкой Аргентины танкера с виноматериалами.

Поэтому употребление алкоголя Бонда свел к символическим рюмке-двум за праздничным столом (а то и отмазывался под благовидным предлогом: за руль, лекарства и пр.), или половине бутылки знакомого вина. Или целой, но пива. Легкая и непродолжительная степень опьянения улавливалась только им самим.

Встретить Новый год в дороге с бутылкой «Мадеры» и какой-нибудь тандырной самсой (или даже куском обычного крымского лаваша), это, поверьте, вполне себе роскошно! Можно будет попросить остановиться, достать первую за несколько месяцев сигарету и … Да, что вы понимаете!

Конечно декабрь-январь не самые лучшие месяцы даже на ЮБК[2], но воздух! Но атмосфера! Это небо, эти горы, степь, звуки, запахи…

— Можете присесть здесь, в начале, — улыбнулась стюардесса, понимающе взглянув на отметку в корешке билета, — больше никого не будет, Вы — крайний.

— Не хочу привыкать, — подмигнул Бонда, — пойду к себе. А тут пускай всякие… особо неравнодушные к судьбам Отчизны нежатся. Газетку только возьму, можно?

К удивлению Бонды эконом-класс оказался заполнен до упора. На его месте сидел бледный ребёнок лет восьми, рядом — очевидно бабушка.

Глядя на прильнувшего к иллюминатору пацана, Бонда вспомнил своего Ваську и молча сел с края, у прохода.

***

— Не скажу, что я с Вами категорически не согласен, но по-прежнему считаю, что Вы, Александр, заблуждаетесь, — сказал уже в Домодедово сосед с места «С». — Есть движение вперед! Есть, просто его пока не видно, оно не проявило себя для всех. Но это близкое будущее, уж поверьте мне!

Он поднял голову на табло, поморщился и с явным сожалением произнес:

— Ну, всё — мне пора. У Вас-то ещё час, а я уже...

Бонда как можно любезнее улыбнулся и протянул руку. Новый знакомый задержал её и, остановив на Бондаренко лукавый взгляд, вдруг произнес: «А давайте-ка мы с Вами договорим! Точно, мы прекрасно поговорим! Но позже и на другой площадке. Секунду!».

Он достал из нагрудного кармана клубного пиджака зелёный карандашик с логотипом известного хозяйственного магазина и, схватив с ближайшего стенда рекламку, быстро написал интернет-адрес и цифро-буквенный код.

***

«Введите серию и номер вашего диплома».

Странно. ФИО им не требовалось, достаточно ника, вообще не предоставлялось никаких персональных данных, а это-то тогда зачем? Ладно, пойдем до конца.

Бонда, чертыхаясь, позвонил Лизе. Попросил дойти до сейфа и продиктовать, игнорируя ожидаемые рулады на тему «Нахрена» и жестокие женские предположения.

Через пять минут после ввода последней цифры, на оба номера мобильного упала одинаковая СМС-ка с неожиданным текстом: «Александр Иванович! Остался последний этап авторизации. Через три дома от Вашего настоящего местоположения находится торговый центр «Омега», на втором этаже которого Вы сможете приобрести любой из смартфонов марки «КоЯ», пр-во КНР. Подключив его к вашей версии персонального компьютера, вы сможете закончить авторизацию. 

***

Приложив палец к дисплею смартфона, а глаз к странноватому на первый взгляд объективу, Бонда выждал положенные три секунды и вбил первоначальный код во всплывшее окошко.

Заиграла музыка (кажется Штраус), закрутились метелицей немногочисленные фотографии Бондаренко из социальных сетей и очевидно недавние, с камер банкоматов и учреждений, сформировав стилизованный под карандашный рисунок портрет. Побежала заставка с крутящейся планетой, проявилось приветствие:

«Здравствуй, Коtанга! Мы рады, что Вы теперь с нами! Ваши интеллект и способности дают Вам возможность общения на просторах закрытой для 99.9997 % пользователей части интернета – PaNcratoff Club!

PaNcratoff Club! Бонусы и скидки более чем в 150 интернет-магазинах, рабочие вакансии в ведущих компаниях, круглосуточная помощь членов клуба!»

Мы нужны друг другу! Настоящая элита – это мы! Мы изменим этот мир!

Личное сообщение для Коtанга: «На политфоруме №17 Вас ожидает «Акадэмек*1961».

 

ГЛАВА 48. ЗАКРЫТИЕ ГЕШТАЛЬТА.

Конец двадцатых. Или начало 2030-х гг.

«Все информационное пространство, захваченное прозападными пропагандистами, работало на уничтожение духа нашего великого народа. Переписывалась история, стирались вехи. Долгие годы нам внушали, что даже Победа и первый полет в космос – это не предмет гордости – это заслуга предков, а мы, ныне живущие, уже ни на что не способны.

Мы все были свидетелями становления целого класса перерожденцев, искренне верящих в то, что лилось им в головы…»

— Правильно говорит, но как-то немного косноязычно, что ли? Сергеич глаже выражается.

— Она может по всякому – реально это её второй приход, не забывай! Прошла всё, что следует! И ещё, она же тоже мгимошница. В девяностые, говорят, от безнадеги, китайцев по Москве водила… с экскурсиями.  Ну, ты понял. А сейчас, я думаю, специально так делает – вещает-то, по сути, для тех же перерожденцев. Искренне верящих, что они-то как раз и не такие. «Других людей у нас нет, работаем с этими». Вот и работаем…