Семнадцать мгновений весны. Ю. Семёнов. 1969

Приведены избранные цитаты из книги Ю. Семёнова, "Семнадцать мгновений весны"

Слышали все. Смотрели фильм тоже почти все. А вот читали книгу наверняка немногие.

«В сорок втором году во время бомбежки под Великими Луками убило шофера Штирлица - тихого, вечно улыбавшегося Фрица Рошке. Парень был честный; Штирлиц знал, что он отказался стать осведомителем гестапо и не написал на него ни одного рапорта, хотя его об этом просили из четвертого отдела РХСА весьма настойчиво.

Штирлиц, оправившись после контузии, заехал в дом под Карлсхорстом, где жила вдова Рошке. Женщина лежала в нетопленном доме и бредила. Полуторагодовалый сын Рошке Генрих ползал по полу и тихонько плакал: кричать мальчик не мог, он сорвал голос. Штирлиц вызвал врача. Женщину увезли в госпиталь - крупозное воспаление легких. Мальчика Штирлиц забрал к себе: его экономка, старая добрая женщина, выкупала малыша и, напоив его горячим молоком, хотела было положить у себя.

- Постелите ему в спальне, - сказал Штирлиц, - пусть он будет со мной.

- Дети очень кричат по ночам.

- А может быть, я именно этого и хочу, - тихо ответил Штирлиц, - может быть, мне очень хочется слышать, как по ночам плачут маленькие дети.

Старушка посмеялась: "Что может быть в этом приятного? Одно мученье".  Но спорить с хозяином не стала. Она проснулась часа в два. В спальне надрывался, заходился в плаче мальчик. Старушка надела теплый халат, наскоро причесалась и спустилась вниз. Она увидела свет в спальне. Штирлиц ходил по комнате, прижав к груди мальчика, завернутого в плед, и что-то тихо напевал ему. Старушка никогда не видела такого лица у Штирлица - оно до неузнаваемости изменилось, и старушка поначалу подумала: "Да он ли это?" Лицо Штирлица, обычно жесткое, моложавое, сейчас было очень старым и даже, пожалуй, женственным.  Наутро экономка подошла к двери спальни и долго не решалась постучать. Обычно Штирлиц в семь часов садился к столу. Он любил, чтобы тосты были горячими, поэтому она готовила их с половины седьмого, точно зная, что в раз и навсегда заведенное время он выпьет чашку кофе без молока и сахара, потом намажет тостик мармеладом и выпьет вторую чашку кофе - теперь с молоком. За те четыре года, что экономка прожила в доме Штирлица, он ни разу не опаздывал к столу. Сейчас было уже восемь, а в спальне царила тишина. Она чуть приоткрыла дверь и увидела, что Штирлиц и малыш спали на широкой кровати. Мальчуган лежал поперек кровати, упираясь пятками в спину Штирлицу, а тот умещался каким-то чудом на самом краю. Видимо, он услыхал, как экономка отворила дверь, потому что сразу же открыл глаза и, улыбнувшись, приложил палец к губам. Он говорил шепотом даже на кухне, когда зашел узнать, чем она собирается кормить мальчика.

- Мне говорит племянник, - улыбнулась экономка, - что только русские кладут детей к себе в кровать...

- Да? - удивился Штирлиц. - Почему?

- От свинства...

 - Значит, вы считаете своего хозяина свиньей? - хохотнул Штирлиц.

 Экономка смешалась, покрылась красными пятнами.

 - О, господин Штирлиц, как можно... Вы положили дитя в кровать, чтобы заменить ему родителей. Это от благородства и доброты...»

...

«Однажды, писали дошлые литературоведы, Пушкина спросили, что будет с "прелестной Татьяной". "Спросите об этом у нее, я не знаю", - раздраженно ответил Пушкин. Штирлиц беседовал с математиками и физиками, особенно после того, как гестапо арестовало физика Рунге, занимавшегося атомной проблемой. Штирлиц интересовался, в какой мере теоретики науки заранее планируют открытие. "Это невозможно, - отвечали ему. - Мы лишь определяем направление поиска, все остальное - в процессе эксперимента".»

...

«Агент  Шелленберга,  работавшая  у   Даллеса,    сообщала:    к    ее "хозяину-подопечному" пришел кюре Норелли из представительства Ватикана  в Швейцарии.  Между двумя этими умными  людьми  состоялась  беседа,  которую удалось записать почти дословно.

- Мир проклянет Гитлера, - говорил Даллес, попыхивая трубкой, - не столько за печи Майданека и Аушвица и не столько за негибкую политику антисемитизма... Никогда за всю историю, даже в великолепный и демократичный пореформенный период, Россия не делала такого рывка вперед, как за эти годы войны. Они освоили огромные мощности на Урале и в Сибири.

Гитлер бросил Россию и Америку в объятия друг друга. Русские восстановят на средства немецких репараций - Сталин рассчитывает получить с Германии двадцать миллиардов долларов - разрушенную промышленность западных районов и таким образом удвоят мощь своего индустриального потенциала. Россия выйдет на первое место в Европе по мощи и наступательной силе.

- Значит, - спросил кюре, - выхода нет? Значит, через пять-шесть лет большевики заставят меня служить мессу в честь его святейшества Сталина?

- Как вам сказать... В общем-то могут, конечно. Если мы будем вести себя как агнцы - заставят. Нам нужно делать ставку на развитие национализма в России, тогда, может быть, они рассыплются... Здесь нельзя только глупить. Если раньше Сталин имел металлургию на Украине и - совсем немного - на востоке; если раньше Украина кормила пшеницей страну, то теперь все изменилось. В подоплеке национализма всегда лежат интересы тех или иных групп населения, связанных с делом, или - используя марксистскую фразеологию - с производством. Когда я сам произвожу что-то, я чувствую себя по одному. Но когда появляется конкурент, я чувствую себя по-иному. В условиях нашей системы конкуренция живительна. В условиях системы Сталина конкуренция лишь травмирует людей. Посылать в будущую Россию диверсантов, которые бы взрывали заводы, - смешная затея. А вот если наша пропаганда точно и аргументированно подскажет национальностям России, что каждая из них может существовать, разговаривая только на своем языке, - это будет наша победа, и противопоставить этой победе русские не смогут ничего.

- Мои друзья в Ватикане считают, что русские за годы войны  научились маневренности - и в действиях и в мышлении.

     - Видите ли, - ответил Даллес, набив трубку, - я  сейчас  перечитываю русских писателей: Пушкина, Салтыкова, Достоевского... Я проклинаю себя за то, что не знаю их языка: русская литература, пожалуй, самая поразительная - я имею в виду их литературу девятнадцатого века.  Я вывел для себя,  что русскому характеру свойственно  чаще  оглядываться  на  идеальные  примеры прошлого, чем рисковать в построении модели будущего.  Я представляю себе, что они решат сделать ставку на аграрный класс России, уповая на  то,  что земля "все исцеляет"  и  все  единит.  Тогда  они  войдут  в  конфликт  со временем, а выхода из этого конфликта нет.  Уровень  развития  техники  не позволит этого.

     - Это интересно, - сказал кюре. - Но я опасаюсь, что вы ставите  себя в ваших умопостроениях над ними, а не рядом с ними...

     - Вы призываете меня вступить в ряды ВКП(б)? -  улыбнулся  Даллес. - Они меня не примут.»

...

«Плейшнер, отправляясь на явку в назначенное ему время, был в таком же приподнятом расположении духа, как и накануне.  Ему работалось, он выходил из номера только перекусить, и все в  нем  жило  радостью  и  надеждой  на скорый конец Гитлера: он покупал теперь  все  газеты,  и  ему,  аналитику, знатоку истории, было нетрудно представить себе будущее.  В  нем  боролись два  чувства:  он  понимал,  какие  испытания  выпадут  на долю его соплеменников, когда все будет кончено, но он понимал также, что лучше это трагическое очищение, чем победа Гитлера.  Он всегда считал,  что  победа фашизма означала бы гибель цивилизации и в конечном  счете  привела  бы  к вырождению нации.  Древний Рим погиб лишь потому,  что  захотел  поставить себя над миром, - и пал  под  ударами  варваров.  Победы  вне  страны  так увлекали древних правителей, что они  забывали  и  о  глухом  недовольстве своих рабов, и о ропоте обойденных наградами царедворцев, и  о  всегдашней неудовлетворенности  этим  миром  мыслителей  и  философов,  которые  жили грезами о прекрасном будущем.  Победы  над  очевидными  врагами  позволяли императорам, фараонам, трибунам, тиранам, консулам убеждать  себя  в  том, что если уж иностранные государства пали под  их  ударами,  то  со  своими подданными, выражавшими недовольство, будет  куда  легче  справиться.  При этом они упускали из виду, что в армии служили братья, дети, а то и просто знакомые тех,  кого  пришлось  бы  -  со  временем  -  подавлять.  В  этом разъединении правителей и подданных были заложены те  элементы  прогресса, которые Плейшнер определял для  себя  термином  "дрожжи  цивилизации".  Он понимал, что Гитлер задумал  дьявольский  эксперимент:  победа  рейха  над миром  должна  была  отразиться  ощутимыми   материальными   благами   для каждого  немца, без различия  его  положения  в  немецком  обществе.

Гитлер хотел сделать всех немцев  властителями  мира,  а  остальных  людей земли  -  их  подданными.  То  есть  он  хотел    исключить    возможность возникновения "дрожжей  цивилизации"  -  во  всяком  случае,  в  ближайшем обозримом будущем.  В случае победы  Гитлера  немцы  сделались  бы  сплошь военной нацией; Гитлер  обезоружил  бы  все  остальные  народы,  лишил  их государственной организации, и  тогда  всякая  попытка  бунта  со  стороны завоеванных была бы обречена на провал: с организацией вооруженных  немцев могла бы соперничать только такая же мощная национальная организация.»