Суицидология и ответы на сложные вопросы.

Вопросы о состоянии нашего общества, о воспитании детей, о суицидах в России задают многие. Ответы специалистов практически не слышны. Вот интервью Михаила Хасьминского, суицидолога:

 

ВЗГЛЯД: Михаил Игоревич, насколько острой сейчас является проблема суицидов?

Михаил Хасьминский: В последние годы количество суицидов и у нас в стране, и в Европе несколько снижается. Это общеевропейская тенденция. Но Россия, увы, является одним из лидеров по детским самоубийствам.

ВЗГЛЯД: Насколько известно, лидером по самоубийствам в Европе является маленькая Литва. Почему так?

М. Х.: Да, Литва уже много лет в лидерах. Точно объяснить этот феномен не смогу, но думаю, что причина в учете, в том, что на самоубийства в Литве могут «списываться» криминал и несчастные случаи. По всей видимости, «чистых» самоубийств там все-таки не так много, как показывает статистика. Но, несомненно, Литва как экономически депрессивный регион с высоким уровнем наркотизации находится в зоне риска.

ВЗГЛЯД: А что в России?

М. Х.: В России в группе риска неизменно находятся подростки и старики. Люди, которые еще не успели найти себя в жизни и слишком легко теряют почву под ногами, и, наоборот, те, кто с отчаянием может осознать, что жизнь уже прожита, с каждым днем приближается дряхлость и смерть, а порой, к сожалению, и жизнь на грани нищеты. При этом около 20% самоубийц – это психически нездоровые люди, еще 10–20% совершают суицид в состоянии аффекта. По статистике, трагически заканчивается примерно одна из десяти попыток суицида, то есть девять человек все-таки выживают.

Приведу данные Росстата за 2014 год. По Дальневосточному федеральному округу количество суицидов среди городского населения – 38,1 на 100 тыс. населения, а среди сельского – 81,4. В Ингушетии в городе 1,2, то есть в 35 раз меньше, а на селе вообще 0,0. Примерно так же по всему Кавказу. В Чечне 0,0 на селе, 0,4 в городе. А по Уральскому федеральному – 35 случаев на 100 тысяч населения в городах, а на селе – 72.

ВЗГЛЯД: Как могут цифры разниться столь кардинально? Неужели психически больных в ДФО в десятки раз больше, чем на Кавказе?

М. Х.: Такого просто не может быть. Точно так же, как не может быть, чтобы социально-экономическое положение в ДФО настолько радикально отличалось от социально-экономического положения в Ингушетии. Да, надо отметить, что там более внимательное отношение к старикам. Да, подростки там под более тщательным присмотром. Да, конечно, в общинном обществе они оказывают друг другу больше поддержки, это тоже важный социальный фактор. Но все равно это не может объяснить крайне низкий уровень суицидов на Кавказе. Я вижу только один ответ: там, где сильно традиционное общество, там, где существует табуированное отношение к определенным вещам, самоубийство – это позор, это совершенно неприемлемое, недостойное поведение, это трусость. Результат соответствующий.

ВЗГЛЯД: Получается, что людей на Кавказе останавливает общественное порицание. Но разве самоубийце не все равно, что подумают о нем другие?

М. Х.: Разумеется, одного этого мало. Причины, удерживающие людей от самоубийства, не только в традиционном укладе общества, но и в духовно-нравственных основах, которые скрепляют эти традиции, в вере. И дело не только в исламе. По сути, все традиционные религии накладывают на самоубийство абсолютный запрет. Я как практикующий специалист в этой области за все время своей работы не слышал, чтобы по-настоящему верующий, психически здоровый человек совершил суицид. По-настоящему верующий – это важное уточнение. Потому что можно себя называть православным, мусульманином или иудеем, но верующим при этом не быть. Если человек верующий, он уже априори в подавляющем количестве случаев не пойдет на суицид. Если мы вернемся в прошлое, то увидим, что в XVIII веке в России, в действительно верующей православной стране, статистические показатели суицидов были самыми низкими в Европе.

ВЗГЛЯД: Но ведь Европа тоже исповедовала христианство, пусть и западного образца.

М. Х.: А Европа 18-го столетия от христианства уже постепенно отходила. После Возрождения, принесшего моду на все языческое, особенно греческо-римское, самоубийства даже стали «модными», ведь именно так нередко заканчивали пресыщенные жизнью патриции. И число самоубийств там стало расти не по дням, а по часам. Когда Россия стала превращаться в страну с яростно насаждаемым атеизмом и разрушенной традиционной моралью, она, к несчастью, легко догнала, а местами обогнала Европу.

ВЗГЛЯД: Вы хотите сказать, что без веры в бога от суицидов не спастись? Неужели недостаточно светской морали? Вполне можно объяснить ребенку, что суицид – это плохо, не привлекая к этому бога.

М. Х.: Мораль, не зиждущаяся на абсолюте, не имеющая своим началом бога, всегда может быть подвергнута сомнениям и отброшена. Кроме того, верующим проще переживать трагедии: то, что для неверующего – необратимое горе (например, потеря близкого любимого человека), для верующего – временное расставание. Наконец, у верующего человека иная система ценностей, он не будет прыгать с крыши небоскреба, даже если наберет кредитов без возможности отдать и будет вынужден выслушивать звонки с угрозами от коллекторов. Да и шансов оказаться в такой ситуации у верующего человека все-таки меньше, чем у неверующего.

ВЗГЛЯД: Почему?

М. Х.: Лишенное духовных смыслов общество становится потребительским и волнуется в основном о материальных ценностях. Никто не говорит, что от материального следует отречься, но беда в том, что потребительское отношение к жизни неминуемо приводит к кризисам, а они, в свою очередь, могут привести и к самоубийствам. Находясь в логике потребления, человек хочет иметь больше денег, славы, признания, ощущений, чувств, эмоций от них. Он начинает думать, что обязан (имеет право, должен, может) получить все, чего так страстно желает и о чем ему говорит реклама, но вот беда – не получает под воздействием внешних факторов. Психологи это называют фрустрацией. Переживать фрустрацию означает не иметь возможности достичь желаемого. Эта невозможность часто выступает триггером для суицидального поведения. Кроме того, сейчас культивируется необоснованно высокий уровень самооценки, всеми способами подпитывается гордыня. Чему нас учит потребительское общество? Бери от жизни все, ты всего достоин, давай-давай, ты сможешь, все в твоих руках. И что же? Самооценка поднята, а сам человек при этом не поднялся. Он ничему не научился, просто раздулся, как мыльный пузырь. А потом под воздействием внешних факторов пузырь лопается. Глубокое разочарование в себе – и вот вам еще один кандидат в самоубийцы. Но даже если человек действительно может позволить себе почти неограниченное количество материальных благ, он тоже может зайти в тупик. Все, что можно, уже съедено, получено и испробовано, наступает пресыщенность, не о чем мечтать, а дальше глухая стена тупика, отсутствие цели и желания жить.

ВЗГЛЯД: Возможно, спасение здесь – поговорить с такими же, как ты, понять, что ты не один…

М. Х.: Наоборот! Мы пока что недооцениваем опасность чересчур доступного информационного поля. Представим себе подростка, которому, с одной стороны, внушается, что он всего достоин, он лучший и особенный, а с другой – он видит, что мир не прогибается под него, порой даже больно бьет. Он открывает интернет, чтобы найти единомышленников – и находит какой-нибудь форум, где собрались такие же подростки в возрастной депрессии. Они изо дня в день повторяют друг другу, что их никто не любит, никто не понимает, что мир ужасен, и задают вопрос – стоит ли тут жить? Такие взаимные излияния с большой вероятностью могут подтолкнуть к попытке самоубийства. Подросток уже не может критически оценивать свое поведение, он видит таких же людей, они индуцируют друг друга. По мере распространения интернета «синдром юного Вертера» заработал среди молодежи с большой силой.

Напомню, когда вышла книга «Страдания юного Вертера» Гёте, по Германии прокатилась война подражательных самоубийств. Кстати, то же самое случилось и в России, когда была опубликована «Бедная Лиза» Карамзина. В пруду, о котором говорилось в романе, утопилась после выхода книги не одна девушка. На эту тему даже было сложено ироническое двустишие: «Здесь утопилася Эрастова невеста. Топитесь, девушки – в пруду довольно места!» Увы, шутки шутками, а «бедных Лиз» оказалось достаточно. Информационная среда очень сильно влияет на определенное поведение, именно поэтому очень важно ее организовывать.

ВЗГЛЯД: Почему бы не дать ей самоорганизоваться в зависимости от общественных потребностей?

М. Х.: Я отвечу, что можно и в поле ничего не организовывать, ничего не пропалывать, просто бросить семена культурных растений, сами, мол, прорастут. Понятное дело, что сорняки их забьют, потому что любое культурное растение требует ухода. Вообще все, что ведет человека вверх, требует определенного труда, а пущенное на самотек обычно приводит к энтропии. Многочисленные свидетельства этого мы видим и в интернете, и в реальной жизни.

ВЗГЛЯД: Наше государство как-то занимается проблемой суицидов? Чисто с практической точки зрения – есть ли смысл государству обращать внимание на этот вопрос?

М. Х.: Во времена правления Бориса Николаевича Ельцина тема суицидов государству вообще не была интересна, и суицидов было примерно в два раза больше, чем сейчас. Люди расставались с жизнью, и серьезной социальной проблемой это не считалось. Сейчас тенденция к улучшению ситуации видна, на эту проблему начали обращать внимание. Возможно, наконец осознано, какое громадное количество денег теряет на суицидах государство. Попытка посчитать ущерб была сделана несколько лет назад НИИ психиатрии совместно с экономическим ведомством. Цифры действительно поражают. За 2013 год ущерб от суицида составил более 140 млрд рублей, и стоит вспомнить, что курс у рубля тогда был другим.

ВЗГЛЯД: А как были подсчитаны эти 140 миллиардов?

М. Х.: Приведу очень примерную схему. Есть люди трудоспособного возраста, в них государство уже вложилось и вкладывается: бесплатное образование, лечение – и так далее. Соответственно, ожидается, что трудоспособный человек это вернет своей работой, своими налогами. Высчитывается примерный (конечно, сильно усредненный, но все же) доход, который он может принести государству. Ровно на эту сумму государство и беднеет, когда человек в расцвете лет кончает с собой. Чересчур прагматично? Но государство и должно быть прагматично.

Причем 140 миллиардов – это лишь верхушка айсберга. Как я сказал раньше, трагически кончается лишь одна из десяти попыток самоубийства. А что же остальные девять? Нередко они получают травмы, несовместимые с нормальной жизнью, остаются инвалидами, лишаются трудоспособности. И государство вынуждено разделить социальное бремя, заботиться об инвалидах, не имея ни малейшей надежды как-то эти деньги вернуть. Это уже не 140 миллиардов, это на порядок больше. Да, это звучит даже цинично. Но, может быть, такой циничный расчет заставит собрать суицидологов – практиков, ученых, общественные и религиозные организации, озабоченные этой проблемой, и создать реальный штаб для комплексного решения проблемы суицида в стране. Сложно поверить, но у нас до сих пор нигде не учат на такую специализацию, как суицидолог. А в трети регионов страны вообще нет суицидологической службы. И, конечно, люди, занимающиеся этой проблемой, не должны быть формалистами и работать для отчетов. Я убежден, что помогать душам можно только душой.

ВЗГЛЯД: Давайте вернемся к группе риска – подросткам. В школе ЧП – покончил с собой ученик. Кто виноват, как можно было предотвратить?

М. Х.: Самоубийство ученика – самое кошмарное событие, которое может случиться со школой, институтом, училищем или интернатом. Если такое произошло, это не оставляется без внимания руководством образовательных структур, наказываются все – педагоги, психологи образовательных учреждений, директора и ректора. Всех поднимают, чтобы выяснить – как такое стряслось, почему, кто виноват, кто недосмотрел. Поэтому, кстати, в школьных планах указываются профилактические антисуицидальные мероприятия, которые должны, по идее, предотвратить этот ужас. Но беда в том, что они нередко проходят чисто «для галочки».

ВЗГЛЯД: Как и беседы со школьными психологами?

М. Х.: Психологи и педагоги образовательных учреждений, не имея практики и достаточных знаний именно в этой тонкой области, в подавляющем большинстве случаев оказываются бессильны. Кстати говоря, если забить в поисковик слова «суицид» и «учитель», мы увидим, что и среди самих педагогов не все благополучно, среди них тоже нередко бывают люди с суицидальными, депрессивными проблемами.

ВЗГЛЯД: Так что происходит с детьми? В начале интервью вы сказали, что Россия – лидер по детским самоубийствам…

М. Х.: Одна из основных причин подростковых самоубийств во всем мире примерно одинакова – подросток ищет свой путь в этой жизни, а из-за отсутствия жизненного опыта не всегда может адекватно оценить глубину и горечь своих бед. Несчастная любовь, сложности в отношениях с родителями, проблемы в школе – все это может толкнуть к самоубийству. А теперь у наших подростков есть и такая, если можно так выразиться, специфическая причина для суицидов, как ЕГЭ. Ужас перед ЕГЭ часто начинают нагонять за несколько лет до этого несчастного экзамена. Причем давление, как я понимаю, идет с самого верха – Министерство образования давит на РОНО, РОНО давит на директоров школ, те – на учителей, а учителя в итоге запугивают детей, думая, что они их мотивируют. Жизнь ребенка на несколько лет становится подчинена треклятому экзамену, а его провал приравнивается к концу света, к полному фиаско всей жизни.

К несчастью, общая истерия может овладевать и родителями, и они, вместо того, чтобы поддержать и дать понять, что проваленный экзамен – вовсе не конец жизни, еще больше накручивают ребенка. Нечему удивляться, когда слабый, инфантильный, гордый, но не сдавший экзамен ученик боится идти домой, боится наказания или того, что подвел маму-папу. Кромешный ужас, который испытывает несчастный подросток, проваливший ЕГЭ, к несчастью, может подтолкнуть к радикальному решению. Уровень подростковых самоубийств обычно резко подскакивает в мае – июне, в те месяцы, когда в школах пишется ЕГЭ. Ученик видит самоубийство как решение проблемы, как уход от беды, как «достойный» выход из ужасной ситуации.

ВЗГЛЯД: Но мысль о самоубийстве просто так в голову ребенку прийти не может. Наверное, есть какой-то толчок?

М. Х.: Этот толчок может организовать сама школа. Если посмотреть на программу по литературе, поневоле задашься вопросом – кому пришло в голову наполнить ее таким количеством произведений, где самоубийцы предстают в образе героев, романтиков и мучеников? Существуют рекомендации ВОЗ для СМИ, в которых говорится следующее: «Не следует трактовать суицидальное поведение как естественную реакцию на текущие социальные и культурные перемены или ухудшение условий в обществе; прославление самоубийц как мучеников или объектов социального преследования может подсказать внушаемым лицам мысли о том, что общество уважает суицидальное поведение». Это рекомендуется именно потому, что зачастую самоубийство, особенно в подростковой среде, является не следствием собственного сознательного выбора, а следствием копирования и подражательного поведения. Я думаю, что многие читающие были подростками и помнят такие мысли: все пошли – и я пошел, все жить не хотят – и я не хочу.

Еще тридцать лет назад руководитель Федерального (Всесоюзного) научно-методического Центра суицидологии Московского НИИ психиатрии профессор, доктор медицинских наук, основатель отечественной школы суицидологии Айна Григорьевна Амбрумова писала: «Превращаясь в литературный или кинематографический штамп, размноженный в безбрежном море компиляций и художественных подделок, самоубийство становится моделью поведения в реальной жизни как социально приемлемый способ разрешения жизненной драмы». Обратимся к школьной программе в свете рекомендаций ВОЗ и замечания профессора. Откроем учебник по литературе за восьмой класс, когда детям по 14 лет. Самое время подростковых бунтов и шатаний, первой, часто несчастной, любви, столкновений с родителями. Что предлагает им программа? Шекспир, «Ромео и Джульетта». Грустная и очень романтичная история о точно таких же детях, покончивших с собой. И чего стоят все школьные профилактические мероприятия, если на уроках они слышат о такой возвышенной и романтичной любви Ромео и Джульетты – их ровесников, которых непонимание со стороны родителей привело к самоубийству. И это самоубийство веками создает им мученический и героический венец! Как прекрасно описано оно гением Шекспира, как выразительны герои. Разве сравнится с этим профилактическая беседа на тему «Самоубийство – это плохо»? В том же восьмом классе они читают и «Кавказ» Ивана Бунина. Там тоже звучит тема самоубийства. Что должны запомнить дети? Смерть – это выход из тяжелого положения, это выход, когда тебя предали, обманули. Ведь у многих из них нет той духовной основы, которая инстинктивно отвращала бы их от самоубийства, позволяла бы взглянуть на это с иной точки зрения.

Идем дальше. Чуть повзрослевшие подростки читают «Бедную Лизу» – историю о девушке, утопившейся в пруду от несчастной любви. Известно, в каком пруду утопилась Лиза, этот пруд находился около Старо-Симонова монастыря. Я уже упоминал, что туда приходили топиться юные девушки. Карамзин, сам озадаченный эффектом этой книги, сказал: «Хорошие авторы, думайте о следствиях, что вы пишете». А мы это – в школьную программу, прямо в мятущуюся душу подростка.

Десятый класс подхватывает эстафету – дети читают «Анну Каренину». Разве может подросток без жизненного опыта полноценно оценить путь Анны, адекватно понять причины, приведшие ее к трагической развязке? Куда проще сочувствовать ее великой любви и вместе с ней решить, что другого пути нет (тут, кстати, помимо самоубийства еще и наркомания). Но и на этом список литературных самоубийц не закончен – детям следует читать «Грозу» и «Бесприданницу», произведения о самоубийце и о той, которая спровоцировала собственное убийство. Вдогонку к этому им дается статья Добролюбова о «луче света в темном царстве» – о самоубийце Катерине. Запутавшись в жизни, в своих отношениях с мужем, любовником, она прыгает с обрыва – и это подается как благородный, чистый поступок.

ВЗГЛЯД: Но можно возразить, что все перечисленное – это классика, это необходимый культурный багаж.

М. Х.: Островский, безусловно, гениален, но, положа руку на сердце, чему хорошему «Гроза» учит детей? Не сочтите за невежество, но с точки зрения психологии я считаю, что это тогдашний «Дом-2». Сплошные интриги, флирт, измена, ссоры персонажей между собой. Единственное, настоящий «Дом-2», к счастью, пока вроде бы обходится без самоубийств.

В одиннадцатом классе тема суицида рефреном возникает в «Тихом Доне»: кончает с собой Дарья, пытается покончить с собой Наталья Коршунова. Пусть Дарья не самый положительный персонаж, но от ее самоубийства остается ощущение, что она честно заплатила за свои грехи. А про Наталью и говорить нечего – она положительный персонаж, с нее можно брать пример. «Разгром» Фадеева тоже входит в школьную программу. Там самоубийств нет, но там есть эвтаназия: раненому бойцу, которого нельзя вывезти, предлагают яд. А как это может восприниматься современными подростками? Так ли, как хотел Фадеев?

Все эти многочисленные суицидальные «изюминки» в школьной программе – не что иное, как героизация проблемы. На эту тему пишут сочинения, объясняют, почему герои и героини сделали такой шаг, поддерживают их, доказывают, почему это был правильный поступок. На всем протяжении школьной программы суицид рационализируется и романтизируется. При этом, на мой взгляд, не учитывается возрастная психология, особенно если учесть инфантилизацию по сравнению с прошлыми поколениями.

ВЗГЛЯД: Но ведь и про любовь Ромео и Джульетты, и про Катерину, и про Каренину можно рассказать так, что дети поймут: самоубийство – это плохо, это не выход. В конце концов, можно предложить писать сочинения о том, как еще могли поступить герои…

М. Х.: Да, эти материалы можно и хорошо подать, развернуть их в антисуицидальную сторону, но для этого педагогу нужен опыт, нужен инструмент, нужны знания и прочная духовная основа. Как подсказывает практика, таких учителей, кто мог бы аргументированно, на достойном языке, в интересной для учеников форме осудить суицид Катерины или объяснить детям, почему Каренина и Вронский – это не настоящая любовь, очень мало. Для этого надо самому понимать, что такое настоящая любовь, уметь донести до детей, что это не потребительство, не блуд и не страсть. Что настоящая любовь – это жертвенность. Поэтому дети выходят с пониманием, что любовь – это какой-то наркотик, от которого просто сносит крышу, и она должна почти всегда вести к страданиям. Несколько раз в рамках школьной программы им рассказали об этом подробно – и показали, как можно решать этот вопрос, если что-то пошло не так.

ВЗГЛЯД: Напрашивается возражение: все мы читали «Грозу», «Тихий Дон» и «Ромео и Джульетту», но не бросились же в озеро и не выпили яд. Может, все-таки не так уж страшны они для детской психики?

М. Х.: Конечно, далеко не каждого подростка книга подтолкнет к такому действию. Но известно, что есть определенное количество людей с так называемым суицидальным дискурсом. Это примерно 5%, которые обдумывают эту тему, сомневаются, находятся в нестабильном состоянии. В этих произведениях они могут найти социальное одобрение и рационализацию самоубийства. И это может именно на них сработать. А другим это просто закладывается как возможный стереотип поведения, который может стать востребованным, когда человек попадет в кризис. Интересно, что названных произведений, кроме «Грозы» и «Бесприданницы», не было в советской школьной программе по литературе. Вопрос: как они туда попали и почему исчезли другие произведения, которые носят явный антисуицидальный характер: «Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке»? Такие произведения сейчас только частично присутствуют в большинстве программ. Или произведение того же самого Александра Фадеева «Молодая гвардия», которое в связи с последними событиями на Украине было бы очень разумно иметь в программе вместо «Разгрома». А именно этой книжечки-то и нет. Вопрос: кто из методистов в Минобре набивает школьную программу суицидальными картинами и, наоборот, убирает то, что имеет антисуицидальный характер? Зачем?

Получается абсурд. С одной стороны, учителя и родители хотят, чтобы дети слушались взрослых и не творили непоправимых поступков. С другой, дают им в 14 лет «Ромео и Джульетту» как образец для подражания. Это парадокс, который невозможно разрешить с точки зрения здравого смысла. Неужели мало произведений, которые были бы достойны включения в школьную программу? Почему там нет «Бесов» Достоевского – очень актуальная книга. Почему бы не включить «Двух капитанов» и не предложить брать пример с Сани Григорьева? Чтобы объяснить, что такое любовь, прекрасно было бы изучать в школе «Открытое письмо женщине из города Вичуга» Константина Симонова. Но этого нет.

Школа в данном случае размывает понятия добра и зла. Даже не размывает, а ставит с ног на голову. Если она одобряет поступок Ромео и Джульетты – это одобрение зла. И это нельзя оправдать гением Шекспира или ссылками на «красивую словесность». В конце концов, изящным слогом обладал и маркиз де Сад – это же не повод вставлять его произведения в школьную программу. В конце концов, у того же Шекспира есть прекрасные комедии, которые можно было включить в список изучаемого. И у Островского много замечательных произведений, которыми можно было бы заменить «Грозу».

ВЗГЛЯД: Почему сейчас так много внимания к тому, как освещаются самоубийства в прессе?

М. Х.: Потому что, как и в случае со школьной программой, хотим мы этого или нет, подражательное суицидальное поведение работает благодаря тому же «синдрому юного Вертера». И социальное подтверждение своей трагической задумке люди легко найдут в интернете, на ТВ или в другой информационной среде, которую моделируют журналисты. Поэтому «Лига безопасного интернета» совместно с группой ученых и экспертов, среди которых был и я, подготовили список рекомендаций по освещению суицидов в СМИ.

ВЗГЛЯД: Журналисты многих изданий к таким ограничениям относятся настороженно, воспринимая как покушение на свободу слова.

М. Х.: Во-первых, речь идет именно о рекомендациях. Во-вторых, журналисты должны подобное приветствовать, потому что они живут не на небе, а в том же самом обществе. Суицид может коснуться их не только профессионально, но и лично. Расскажу одну историю, которую рассказал мне очевидец трагедии. Это история про врача, который дежурил в приемном отделении больницы. В тот день у него не было настроения работать, но был ряд личных срочных дел. В больницу привезли жертву ДТП, и когда врач узнал, что жертва без сознания, без документов, без родственников, то начал тянуть с оказанием помощи, полагая, что столь тяжелому больному все равно недолго осталось. И он оказался прав. Но когда врач подошел к каталке констатировать смерть, к своему ужасу, увидел, что жертва аварии – это его сын.

Увы, я знаю многих педагогов, чиновников, журналистов, которые страдают от трагической утраты детей, родителей, родственников, соседей, одноклассников и друзей, добровольно ушедших из жизни. И в некоторых случаях далеко не последнюю роль в трагедии сыграла информационная среда. Тут хочется вспомнить слова замечательного поэта Федора Тютчева: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Учитывая, что все мы формируем эту среду, а в особенности – журналисты, ответственность за публикацию таких материалов возрастает. Эту ситуацию надо рассматривать не с точки зрения права прессы, а с точки зрения того, как нам, обществу, не навредить своим близким неосторожными словами, растиражированными иногда ради денег, иногда ради славы. Нам всем надо работать над тем, чтобы таких несчастий было меньше, а не переживать из-за ограничений. Ведь любой из нас не будет возражать против правил, согласно которым нельзя входить в реанимацию в грязной одежде.

Интервью полностью: http://vz.ru/society/2016/6/1/813669.html