Общество и экономика: традиция и современность

В наше время очень часто можно услышать суждения об экономических материях с точки зрения той или иной традиции. К сожалению, связь людей с такими традициями в наш либеральный век нередко оказывается разорванной, так что подобные суждения местами страдают неполнотой, а то и откровенными несообразностями. Ниже мы попробуем оглядеть современный нам мэйнстрим в свете базовых идей и фундаментальных ценностей, характерных для европейских народов – прежде всего, христианских. А заодно и в свете того, как эти ценности были реализованы в прошлые эпохи – в некотором отношении такой подход даёт возможность нащупать любопытные аналогии.

 

Христианство

Христианская традиция весьма сурова ко многим обычным сегодня ценностям. Ещё в Ветхом Завете народу Божьему категорически запрещалось давать друг другу деньги в рост (см., например, Исх.22,25; Лев.25,37; Втор.23,19; Пс.14,1-5; Иез.18,13 и др.), а также брать взятки и отнимать всё имущество у бедных, в том числе у законных должников. В новозаветную эпоху эта традиция сохранилась: каноны православной Церкви содержат прямой и категоричный запрет на взимание роста для всех служителей Церкви. Вот, к примеру, 17-е правило I Вселенского собора: Поскольку многие причисленные в клир, любостяжанию и лихоимству последуя, забыли Божественное писание, глаголющее: сребра своего не давай в лихву; и, давая в долг, требуют сотых; судил святый и великий Собор, чтобы, аще кто, после сего определения, обрящется взимающий рост с данного в заём... или нечто иное вымышляющий, радя постыдной корысти, таковый был извергаем из клира, и чужд духовнаго сословия .

Как следует из приведённого текста, взимание процентов воспринимается именно как "постыдная корысть" для всякого христианина. Правда, конкретные правила касаются по большей части клириков, что понятно: их мера наказания всегда одна – "да будет извержен" (то есть станет мирянином), тогда как мирянина извергать некуда, поэтому конкретное наказание (епитимью) ему определяет священник на исповеди, а единого правила нет. Но квалификация самого действия однозначна: по Божественному Писанию, к числу возбранённых дел принадлежит лихва и рост, и приобщение к своему стяжанию чужаго, чрез некое преобладание, хотя бы то было под видом договора (6-е правило св. Григория Нисского). Кстати, в этом правиле ростовщичество перечислено среди бесспорно возбранённых проявлений любостяжания в одном ряду с воровством, гробокопательством и святотатством. Причём дело не ограничивается только деньгами – подобный же рост по натуральным кредитам возбраняются точно так же: например, по слову св. Иеронима Стридонского, ростом и переизбытком называется всё то, что... получают сверх того, что дали .

Для согрешившего подобным образом возврат в прежнее достоинство возможен лишь деятельным покаянием – например, так:

вземлющий лихву, аще восхощет неправедную корысть истощити на нищих, и впредь от недуга любостяжания свободен быти, может принят быти в священство (14-е правило св. Василия Великого). Вообще, это традиционное евангельское понимание искупления греха неправедной корысти: достаточно вспомнить историю мытаря Закхея, сказавшего: Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо – и сподобившегося ответных слов Христа: ныне пришло спасение дому сему (Лк.19,8-9).

Таким образом, случай дачи денег взаймы одним человеком другому, персонально и для возмещения недостатка у заёмщика, очень прост: когда человек просит денег от нужды великой, нельзя пользоваться случаем и налагать на него бремена тяжкие и неудобоносимые, требуя от должника вернуть больше, чем он брал. Более того, если должник не сможет вовсе вернуть взятые деньги, христианину и тогда нельзя требовать сделать это во что бы то ни стало: И если взаймы даёте тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же. Но вы... благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего (Лк.6,34-35).

Совсем другое дело – коммерческий кредит, выдаваемый ростовщиками, менялами или банкирами торговцу или предпринимателю. Иначе говоря, кредит тому, кто изначально берёт его не от нужды, а от желания получить прибыль. Впрочем, и тут обычно старались отвратить коммерсантов-авантюристов от жизни в долг и свести заимствования к исключительным случаям (требование залога, ограничения на процентные ставки и т. д.)

Дело тут в том, что само по себе накопление богатств для христианина есть мерзость – и проистекает такое восприятие из евангельской притчи Спасителя: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро моё, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк.12,16-20).

Заметьте, этот человек ничего не украл, не удержал никакой платы у работников – он, что называется, на своём горбу вырастил богатый урожай, однако расслабиться ему всё же не удалось: богатство осуждается Богом само по себе – поэтому богатым адресуются евангельские слова горе вам, богатые! (Лк.6,24). Важно понять, однако, что под богатством понимается тут не имущество вообще, а то, что позволяет ничего не делая прожить много лет – это не земля (которую нужно сначала возделать, чтобы получить достойный плод), не дом и т. п. Иначе говоря, богатство в традиционном христианском понимании – это не "активы всего", а только "ликвидные активы": грубо говоря, мешок денег.

Характерна в этом смысле история из "Отечника" св. Игнатия Брянчанинова: Некоторый монах в Нитрии, более бережливый, нежели скупой, забыв, что за тридцать сребреников продан был Господь наш Иисус Христос, накопил сто златниц, занимаясь тканием полотна. Монах умер - златницы остались. Монахи собрались для совещания, что делать с деньгами? Там жило около пяти тысяч монахов, каждый в отдельной келии. Одни присуждали отдать деньги нищим, другие - отдать в церковь, некоторые - передать родственникам. Но... святые старцы по действию обитавшего в них Святого Духа определили: похоронить деньги вместе с господином их и при этом сказать почившему: серебро твоё да будет в погибель с тобою (Деян. 8, 20). Это событие навело такой ужас и страх на всех монахов Египта, что с того времени они признавали за тяжкий поступок иметь в запасе даже одну златницу.

Приведём ещё слова св. Симеона Нового Богослова, развёрнуто выражающие позицию православного Предания на сей счёт: Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, как пастбища неразумных животных на полях, на горах и по всей земле. Таким же образом всё является общим для всех и предназначено только для пользования его плодами, но по господству никому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование... Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуждения. Одно из этих преступлений - немилосердие, другое - надежда на отложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий отложенные деньги... виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их умирать от голода и холода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать.

Из сказанного выше вполне очевидно, что любое общество, построенное на буржуазной системе ценностей (накопление богатств и кредит), категорически неприемлемо для христианства. Впрочем, осуждение богатства (в вышеописанном смысле) христианской традицией вовсе не означает возвеличивание бедности: бедность не порок, но и не добродетель. Поэтому типичное для православия выражение житейских чаяний – это не "богатство" и не "бедность", но "достаток": лучше тот, кто трудится и имеет во всём достаток, нежели кто праздно ходит и хвалится, но нуждается в хлебе (Сир.10,30). В любом случае, размер имущества не является сколько-нибудь важным атрибутом человека – или, говоря словами Спасителя, жизнь человека не зависит от изобилия его имения (Лк.12,15).

 

Традиционное общество

Далее мы попытаемся понять, как исторические традиционные общества решали проблему сочетания работоспособной экономической системы и нравственных запретов, о примерах которых говорилось выше. Тут, однако, сразу нужно сделать пару замечаний. Первое из них касается термина "традиционное общество", ныне чаще всего понимаемый в меру испорченности понятий либерально-глобалистской системы ценностей, которая всё пытается превратить в шоу, подменяя содержание формой. Для неё "традиционное общество" - это курная изба, удобства на улице и лошадь как главное средство передвижения.

Меж тем, в реальности это вполне определённый термин – его правильнее было бы назвать "обществом традиций": это такое общество, в котором выделяется надличностный субъект права – народ, понимаемый как совокупность охраняемых государством традиций (земля, вера, язык, обычаи). Римское право определяет народ как племя людей, родившихся на одной и той же земле (Секст Помпей Фест), а его традиции как молчаливое согласие народа, укоренившееся длительной привычкой (Ульпиан). Соответственно, в таком обществе наряду с универсальными правовыми нормами (запрет убийств, воровства и т. д.) имеются и специфические, сообразные традициям каждого народа и действующие на территории его традиционного проживания. Вот почему в том же римском праве есть принципы вроде такого: вне территории действующего права можно ему не подчиняться безнаказанно (Павел). Римская империя так и была устроена: например, экономический строй Египта был жёстко-социалистическим, тогда как в Италии господствовали обычные частнособственнические отношения.

Второе замечание касается того, что принимается в качестве исторической модели традиционного общества. Обычно в качестве таковой выставляют средневековую Западную Европу, что по-хорошему следовало бы счесть злонамеренной провокацией. Потому как Западная Европа в тот период – это обиталище дикости, которое считать образцом какой-либо модели цивилизации совершенно невозможно: цивилизация там просто отдыхала. Степень деградации человеческой культуры, социальной инфраструктуры, систем жизнеобеспечения и просто уровня потребления по сравнению с Римской империей была столь высока, что такое общество может быть образцом разве только того, чего не должно быть.

Города опустели, а те, что оставались, утопали в нечистотах. Люди не мылись зачастую годами: к примеру, даже в 16 веке королева Елизавета Английская мылась аж раз в три месяца, а до 14 века всё было ещё запущеннее – кстати, французы стали придумывать косметику именно по причине распространявшегося тогда человеческими телами даже во дворцах жуткого смрада (Людовик XIV из-за этого велел придворным активно пользоваться духами – а ведь это уже конец 17 века!) Эпидемии в таких условиях были перманентными (например, чума, пришедшая в середине 6 века, отступила лишь в конце 7). Во взаимоотношениях людей в первые после падения Рима 500-600 лет господствовало варварское кулачное право: писаные законы римского типа игнорировались, вместо них работали кодексы вроде "Салической правды" франков, где подробно расписывались наказания за увечья, ставшие обыденными в практике человеческих отношений горячих варварских парней. Например, такие статьи:

Если кто изувечит руку или ногу другому, лишит его глаза или носа, присуждается к уплате 100 солидов. Если же у него эта изувеченная рука остается висеть, присуждается к уплате 63 солидов (29,1-2).

Наука и искусство были заброшены, как и вся прочая городская культура. Господствовали дикие суеверия и предельно грубые нравы. Попытки свалить все эти вещи на Церковь, объявив их христианскими, суть клевета: если бы это было так, то в православной Византии творилось бы нечто подобное – меж тем, ничего такого там и близко не было. Чтобы убедиться в этом, можно сравнить всё, что угодно – от водопроводов и бань до школ и научных взглядов: к примеру, сравните западноевропейские представления о плоской земле на трёх китах (или слонах, или черепахах), которые атеистическая пропаганда обожает приводить как пример церковного мракобесия, с подлинной церковной песнью водрузивый на ничесомже землю повелением Твоим, и повесивый неодержимо тяготеющую, составленную св. Иоанном Дамаскином ещё в 8 веке и поемую в православной Церкви посейчас.

В Западной Европе даже многие епископские кафедры пустовали десятилетиями – да и в иных случаях "благородное рыцарство" соглашалось с Церковью лишь тогда, когда это не противоречило его шкурным интересам. В общем, за крайне редкими исключениями, это дикарское сообщество никоим образом не может быть образцом какого-либо традиционного общества – скорее примером того, что происходит, когда традиционное общество рушится. Нормальными же примерами традиционного общества следует считать Римскую империю с самого своего возникновения в 1 в. до н. э. и до падения Константинополя в середине 15 века (за некоторыми изъятиями) – а если чуть шире, то ещё и московскую Русь 15-17 веков. Эти 1700 лет дают вполне достаточный материал для представления о том, как традиционная империя пытается выстроить приемлемую экономическую систему – и не только экономическую.

Римское право ввело понятие естественных прав человека и возвестило, что по естественному праву все рождаются свободными (Ульпиан). И что гражданский разум может ущемлять гражданские права, но не естественные права (Гай). И что свобода – это естественная возможность каждого делать то, что он хочет, если он не прибегает к насилию и не нарушает закон (Флорентин). И что никто не должен терпеть наказание за мысли (Ульпиан). И что нельзя изобличить иначе, чем письменными документами или с помощью свидетелей (Павел). И что в сомнительных случаях всегда предпочтительны более мягкие решения (Гай). И что домашние не должны привлекаться в качестве свидетелей (Ульпиан), а отцовское преступление или наказание никоим образом не пятно на репутации сына (Каллистрат). И что нельзя дважды наказывать за одно и то же (Гай). И что никто не должен изгоняться из своего дома (Павел). И даже что новобранцев следует щадить (Модестин). И что защищаться силой от насилия позволяют все законы и все права (Павел). И что, наконец, в целом предписания права таковы: честно жить, не вредить другим, воздавать каждому своё (Ульпиан). Да-да, это всё не изобретение современной либеральной мысли, а творения римских юристов 1-3 веков, через Кодекс и Дигесты Юстиниана полностью перешедшие и на византийскую эпоху – даже определение брака римского юриста 3 века Модестина как пожизненного союза мужа и жены, общности божественного и человеческого права с точностью до запятой повторено в константинопольской "Алфавитной Синтагме" Матфея Властаря, написанной в 14 веке.

Экономическое право (и практика его применения) традиционного общества было весьма подробно разработано. Прежде всего, из-под него почти полностью выводилась область сакрального как не являющаяся предметом регулирования обычного имущественного права или принципов купли-продажи: святые предметы... не являются ничьим имуществом – и в то же время они защищены и укреплены от оскорбления людей (Марциан). В остальном же господствует свобода предпринимательства, ограниченная лишь барьерами против безудержного роста спекуляции и ростовщичества. Ещё Аристотель (4 век до н. э.) в своей "Политике" (1 ч., 3 гл.) писал: Приобретательная деятельность бывает двоякая – торговая и домохозяйственная, и лишь последняя вытекает из необходимости и заслуживает одобрения, так как первая, коренящаяся в обмене, справедливо осуждается. Исходя из этого, общество пыталось ограничить возможности обогащения посредством этого "обмена". Так, знаменитый Катон Старший (тот самый, который всё повторял, что Карфаген должен быть разрушен) начинает свой фундаментальный труд "Земледелие", написанный около 200 г. до н. э., словами: Предпочтительнее, пожалуй, для обогащения заняться торговлей, да она так опасна; или даже ростовщичеством, да оно так непочтенно.

Императоры ограничивали цены на основные продукты и товары – впрочем, цена хлеба жёстко регулировалась ещё в Римской республике. Диоклетиан в 301 году н. э. опубликовал Эдикт о твёрдых ценах и зарплатах, причём его нарушителей следовало немедленно казнить (по городам были установлены плахи, и палачи с топорами стояли наготове) – правда, тут регулирование оказалось уж слишком жёстким, поэтому Эдикт не пользовался успехом. Константинопольский период лишь упрочил такое положение дел: "Книга эпарха" (9 век) регулировала цены и торговые надбавки по хлебу, мясу, рыбе и другим товарам. Регулирование было гибким: печёный хлеб мог стоить максимум на 21% дороже того количества зерна, из которого он был сделан; торговая наценка по рыбе была лишь 8%; мясо частями продавалось по той же цене, что и целая туша – но мясник забирал себе в качестве прибыли голову, внутренности и ноги.

Интересно, что и в Западной Европе в моменты редких просветлений делалось то же самое – например, Нимвегенский капитулярий Карла Великого (806 год) гласит:

Постыдную прибыль получают те, кто разными неблаговидными способами стараются собрать в одно и то же место что-либо с целью прибыли: кто, например, во время жатвы или во время сбора винограда не по нужде, а по жадности скупает жатву или вино, покупает, например, один модий за два денария и сохраняет его до тех пор, когда будет опять в состоянии продать за четыре, шесть или более денариев, - это мы называем постыдной прибылью. Кстати, этот капитулярий говорит не только о "постыдных прибылях", но и о максимальных ценах, о даче денег в рост, а также о законном и незаконном проценте.

Последнее тоже не было новостью: в Риме издавна существовала норма "допустимого" процента, равная 1/12 суммы, то есть 8.33% годовых. Правда, в реальности ростовщики старались ссужать деньги под более высокие проценты, а попытки цезарей их усмирить заканчивались иногда весьма любопытно: так, на установление Тиберия, пожелавшего в 33 году вернуть процент к вышеназванной величине, тогдашние банкиры отреагировали совсем по-современному (похожие события случились в Америке в 1907 и 1929 годах) – остановили кредит вообще, тем самым спровоцировав глубокий кризис ликвидности и, как следствие, резкое падение рынка недвижимости, которую собственники стали распродавать за бесценок, дабы получить хоть какие-то живые деньги. Впрочем, дразнить мрачного Тиберия банкирам не стоило: тот немедленно пустил в ход свой немалый "стабилизационный фонд" и остановил панику – ну а казнь непокорных олигархов всегда была для него излюбленным развлечением...

Надо заметить, однако, что жестокий метод проскрипций был тоже частью обычной экономической системы традиционного общества. Дело в том, что такое общество почти всегда описывает, как оно понимает добро (которое вознаграждается) и зло (которое осуждается) – например, общество, где господствует христианство, считает предосудительным накопление богатств и дачу денег в рост. Однако это не означает, что, живя в таком обществе, вы не можете этим заниматься: если вам не дорого спасение и обретение Царства Божия – воля ваша, живите как хотите. Категорически запрещается вам лишь пытаться навязать обществу ваши ценности (например, что частная собственность священна), перевернув традиционные с ног на голову – вот за такие попытки вы тут же отправитесь на рудники, а в худшем случае и на эшафот.

Соответственно, государство обычно не брало на себя обязательств защищать частные богатства (именно богатства, а не собственность вообще) – сам накопил, сам и оберегай теперь. Наоборот: когда у кого-то они накапливались в чрезмерном количестве и этот кто-то пытался с их помощью приобрести слишком большое влияние, к нему принимались репрессивные меры – и то же самое происходило в голодные годы, если богач затворял от нуждающихся свои полные закрома или вздувал цены. Кроме того, общественный закон стоял выше частного договора – ещё норма римского права гласила, что соглашения, заключённые против норм гражданского права, не утверждаются (Ульпиан). Поэтому традиционное общество отказывалось признавать кабальные частные договоры – скажем, согласно эдикту Диоклетиана, если человек по великой нужде был вынужден продать нечто за полцены и дешевле, то впоследствии он имел право требовать в судебном порядке возвращения проданного или доплаты недостающей суммы.

Таким образом, традиционное общество, основываясь на фундаментальных (например, христианских – но не только) ценностях, не пыталось загнать человека железной рукой в счастливое будущее, насильно навязав ему эти самые ценности – но оно чётко давало понять, что всякое деяние поперёк этих ценностей (например, стяжание богатств) совершается человеком на свой страх и риск. Если вы гомосексуалист, то (при всём резком неприятии христианством содомии) это ваше дело – до тех пор, пока вы не начинаете кричать об этом на каждом углу, развращать нормальных людей или утверждать, будто педерастия есть норма. Тут контраст с современным либеральным государством, которое по-язычески признаёт нормой всё, что угодно – и преследует возражающих против такого релятивизма, как и либеральный поздний Рим преследовал за то же христиан. Ибо принципиально нетолерантные христиане, исповедующие слова Спасителя "Кто не со Мною, тот против Меня", тут же подпадают под действие законов об экстремизме, совершая "дискриминацию по религиозному признаку". Такая толерантность к форме при нетерпимости к содержанию так типичны для либералов, любящих под бокал доброго вина в уютном ресторанчике расслабленно порассуждать , мол "православие? о, это так красиво! лампады, иконы, песнопения – шарман, шарман!" - но стоит лишь христианину начать бескомпромиссно отстаивать свои фундаментальные ценности, как только что восхищавшиеся тут же хмурят брови, вспоминают про мракобесие и идут доносить в полицию на врагов толерантности...

 

Мостик в современность

Древний Рим и современный мир имеют гораздо больше общего, чем принято считать – и пытливый ум обнаружит немало параллелей. В Риме было 11 водопроводов (сеть водопроводных труб в городе имела длину 55 км), дававшие миллионному городу 1.5 млн. кубометров воды ежедневно – это намного больше, чем потребляется сейчас обычным городом такого же масштаба (кстати, пара этих водопроводов работает в Риме до сих пор). Централизованная система канализации эффективно отводила городские нечистоты далеко за пределы города – и такое положение дел было во всех основных городах империи (всего в ней было больше 10 тыс. городов, из которых 1200 только в Италии). В столице работала тысяча общественных бань, вход в которые стоил сумму порядка наших 4 рублей – и опять же это обычное дело для всей империи. Стоит отметить, что Западная Европа после веков купания в зловонных жижах начала возвращаться ко всему этому лишь в 16-18 веках. Общая протяжённость мощёных дорог империи достигала 80 тыс. км – причём качество материалов и прочность конструкций в строительстве были местами много выше современных (иначе бы не могло сохраниться до наших дней немалое количество римских дорог, мостов, акведуков, городских построек и т. д.) Кстати, нашему человеку можно легко понять, как выглядел тогдашний Рим – достаточно увидеть исторический центр Санкт-Петербурга, который строился как раз в подражание Риму эпохи Августа.

Месячные расходы на содержание неквалифицированного раба в 1-2 веках н. э. было эквивалентно сумме 2500 рублей на наши деньги. Казна позволяла мелкому и среднему бизнесу взять кредиты под 5% годовых, причём процентный доход затем шёл на пособия и оплату начальной школы детям из бедных семей – кстати, в среднем пособие составляло примерно 800 рублей в месяц (сколько там у нас сейчас детское пособие? аж 70 рублей?). Империя создавала также приюты для сирот, подобные нашим кадетским корпусам. Начальное образование в империи было доступно большинству людей – и даже дети бедных крестьянских семей обычно такое образование в той или иной форме получали и были грамотными. Инфляция основной денежной единицы империи, денария-сребреника, в среднем за 500 лет империи (до середины 5 века) составляла 1.25% в год. Пастух в пересчёте на наши деньги получал 80 рублей в день; обычный батрак – в среднем 100; пекарь, каменщик, столяр, кузнец – по 200; маляр – 300; художник – 600 и т. д. Килограмм хлеба при этом стоил 20 рублей, мяса – 100, недорогой рыбы – 40, овощей – 30-35, оливкового масла – 60-70, вина – 30, пара кожаной обуви – 500, тяжёлый плащ-пальто – 4 тыс., куртка-шуба из заячьего меха – 24 тыс., гектар сельскохозяйственной земли в провинции – 40 тыс., аренда квартиры в Риме (60-120 кв. м в 4-6-этажном доме) – 10-20 тыс. в месяц. Торговлю в империи помимо дорог обеспечивали морские суда водоизмещением 500 тонн – в послеримский период европейцы стали массово строить такие торговые (не военные) корабли только в 18 веке.

Сооружения для массовых зрелищ не уступали по размерам, качеству и быстроте возведения самым мощным из нынешних. Амфитеатр Флавиев (Колизей) вмещал 50 тыс. человек и был построен всего за 5 лет; Большой цирк Рима могли заполнить по разным источникам от 50 до 250 тыс. человек, причём верхняя оценка представляется историкам более реальной. После запрета гладиаторских боёв излюбленным зрелищем жителей столицы (а это уже был Константинополь) стали гонки на ипподроме – причём болельщиками каждого наездника являлись обычно сторонники одной из политических партий; эти партии оказывали существенное влияние на политические процессы в столице империи. Император обязан был исполнять законы, в противном случае он превращался в беззаконного тирана и мог быть безнаказанно убит. Местное самоуправление состояло из городского совета и исполнительной власти, избиравшихся народным собранием (главами семей всех проживавших в городе граждан империи) ежегодно. Древняя казна была весьма обильной: ещё в 3 веке до н. э. греческий царь Египта Птолемей II Филадельф располагал примерно той же суммой, которую лишь в середине 17 века сумел собрать первый министр Людовика XIV кардинал Мазарини – и это при том, что население Франции на тот момент было втрое выше египетского эпохи Птолемеев (в пересчёте на масштабы и цены современной России эта сумма составляет 400 млрд. рублей). Цезари собирали и "стабилизационные фонды": их размеры у Тиберия, Антонина Пия и Анастасия были примерно равны друг другу и опять-таки "весили" 400 млрд. рублей.

Даже богачи империи привычны нам масштабами состояний: например, Красс обладал суммой порядка 6 млрд. современных нам долларов. Да и способы обогащения знакомы: так, в эпоху поздней республики обогащались грабежом колоний от имени власти, а также работорговлей – и ровно так же делались огромные состояния в Европе с 15 до начала 17 веков, так что Красс и Лепид весьма похожи, например, на пресловутого герцога Бэкингема (кстати, в реальности весьма мерзопакостного типа) или французского пирата и работорговца конца 16 века Жана Тьере, оставившего в наследство 10 мешков со слитками золота, 6 огромных бочек золотого песка, 80 тыс. дукатов (это больше 2 тонн серебра), несколько десятков мешков драгоценностей, несколько замков с огромными земельными участками и десятки старых судов. Усиление центральной власти в обоих случаях повлекло за собой массовые казни и конфискации имущества таких богачей, поэтому римские олигархи 2-3 веков и европейские 18-19 столетий вырастают уже из финансово-экономической элиты, которая, почувствовав свои силы и не сдерживаемая мощной верховной силой, возжаждала власти: так, александрийский предприниматель Фирм при помощи своих необъятных денег организовывал сопротивление императору Аврелиану в 3 веке, пожалуй, не хуже, чем Натан Ротшильд Наполеону в 19 столетии.

Этапы развития экономик тоже похожи. Свободная рыночная экономика – это система с положительными обратными связями: преуспевающий в ней имеет наилучшие шансы преуспеть и впредь, а неудачники отстают всё сильнее – т. е. богатые богатеют, а бедные беднеют. Распад общинно-полисного строя влечёт за собой массовое разорение мелких собственников, их превращение в батраков или наёмных работников, что позволяет возникнуть более крупным, чем обычные натуральные, формам производства. Затем, по мере концентрации капитала, развивается всё большая специализация и, как следствие, растёт товарность производства. Возникают огромные синидкаты-тресты с относительно высокой производительностью труда, но умеренной отдачей на капитал. Для устранения последнего фактора эти монстры из монолитных структур превращаются в вертикально интегрированные холдинги, объединяющие ряд полунезависимых специализированных производств, в которых снижение издержек достигается за счёт перемещения промежуточных товаров между подразделениями без добавленной стоимости. Иначе говоря, такие холдинги суть как бы объединения нескольких независимых производителей, каждого из которых, однако, лишили прибыли, а вместо этого посадили на зарплату. Они производят однотипные товары (как правило, весьма среднего качества, но крайне дешёвые) в очень больших количествах, выбивая из рынка более мелких производителей.

Последние разоряются и вынуждены идти на поклон к этим же холдингам, дабы те включили их в свой состав. В периоды циклических кризисов (неизбежных в рыночной экономике из-за регулярно возникающих дисбалансов концентрированного предложения и сильно рассеянного спроса) подобные разорения принимает огромные масштабы, поэтому часто холдинги берут к себе производителей ранее несвойственных им товаров и услуг. Постепенно холдинги становятся структурами, интегрированными не только вертикально, но и горизонтально – то есть диверсифицируют свои производства. А так как производительность труда внутри них высока, такие структуры способны удовлетворить совокупный спрос, используя лишь незначительную часть потенциальной рабочей силы. В результате последняя делится на тех, кому посчастливилось работать в этих холдингах (их обычно немного), и тех, кто оказался вне них. Последние быстро нищают: холдинги удушают всякое независимое производство за их пределами, что тут же обнуляет доходы "внешних". После этого холдингам остаётся только "отделиться" от внешнего мира: они сами производят потребные товары и услуги для внутреннего потребления – ну и заодно продают "наружу" те небольшие порции, которые обнищавший "внешний" мир способен потребить. Нищета и бесперспективность побуждают "внешних" начинать активное сопротивление, иногда в содружестве с внешними врагами – а так как холдинги резко сокращают доходы государств, последние не способны исполнять даже полицейские и военные функции. Тогда холдинги создают свои армии и инициируют распад государства – однако возникающий после этого всеобщий хаос в конце концов поглощает и их.

Сопротивление такому развитию событий возможно, лишь пока холдинги не стали сильнее государства. Причём зачастую чисто экономические и правовые средства оказываются недостаточными – так что власти просто прибегают к силе, дабы остановить пагубный процесс распада общества. Так было в Риме, где сначала "второй триумвират" (Октавиан, Антоний и Лепид), а затем императоры (особенно Тиберий, Нерон, Домициан и Септимий Север, а в византийский период Юстиниан) и полуправовыми методами, и персональным давлением, и откровенным террором останавливали разбухание власти и влияния магнатов. Так было и в Европе позднего средневековья, когда централизация дотоле раздробленных государств происходила на фоне достаточно жестокого подавления самовластных олигархов. Тут, однако, на помощь последним приходит либеральная идеология, которую они тщательно пестуют и стараются постепенно инфильтровать в сознание людей.

Идеология эта проповедует радикальный индивидуализм: частные интересы всегда выше общественных, и их удовлетворение может ограничиваться только интересами другого человека, а никоим образом не интересами общества в целом – более того, само наличие последних отвергается в принципе, сводясь лишь к равнодействующей частных интересов. Возникает учение об "обществе равных возможностей", которое в реальности (с учётом отмеченной выше особенности свободной рыночной экономики как системы с положительными обратными связями) представляет собой социал-дарвинизм. Следствием возведения в абсолют индивидуализма является принципиальный аксиологический релятивизм: у каждого человека своя система ценностей, и любая такая система ничем не хуже системы другого человека –абсолютных ценностей не существует, попытка законодательно закрепить таковые обзывается насилием (или "тоталитаризмом"). Отсюда требование полной толерантности: с одной стороны, следует отказаться от возвеличивания одних ценностей и принижения других (называется "недопущение дискриминации меньшинств"), а с другой – внутренний мир любого человека замыкается на нём самом ("не грузите меня своими проблемами", "не учите меня жить" или "это ваши проблемы").

Наконец, в условиях описанного индивидуализма и релятивизма естественным образом исчезает любое традиционное определение смысла жизни. И тогда либерализм вводит своё: гедонистический утилитаризм. Смысл жизни – получить максимум удовольствий, понимаемых предельно прагматично: как услаждение души и тела. Отсюда постоянное стремление "сделать себе приятно", "философия успеха", деление людей на "виннеров" и "лузеров". Отсюда же и главная практическая ценность любой идеи – её "полезность". Отсюда, наконец, требование невмешательства власти во всём – в том числе в социальной жизни и в экономике. Либерализм приходит в самых разных философских масках – будь то стоицизм в Риме 2 столетия или просвещение в Европе 18 века. Императоры-Антонины, ценители по-гречески изощрённых наслаждений и поклонники расслабляющей эллинистической философии, были парализованы в своём властном активизме стоическим императивом (говоря словами пушкинского просвещённого европейца 19 столетия Ленского) "нет нужды, прав судьбы закон" – точно так же, как "просветители" 18 века парализовали волю европейских государей своими пошлыми учениями об "общественном договоре" и "невидимой руке рынка". Последствия в обоих случаях были одинаковыми: революции и гражданские войны, хаос и разрушение, из которых государства выходили слабыми, а олигархи сильными. Атомизированное либерализмом общество исполнено насилия, поэтому некоторое время магнатам ещё нужна от государства силовая функция для управления общественным хаосом – так что государство ненадолго становится фашистским. Вскоре, однако, всё рушится окончательно.

Всё это было в Римской империи – ну и нас по аналогии тоже вскоре ожидают последние этапы вышеописанной трансформации. Аналогия же действительно уместна, ибо отличие в процессах только одно – степень товарности экономики. В Риме её ограничивал неквалифицированный рабский труд: укрупнение производства требует узкой специализации, а значит, высокой квалификации – на которую рядовой раб был не способен, да и желания не выказывал. Поэтому степень разделения труда, а значит, и товарности экономики, была в Риме много ниже современной нам. Принципиально это ничего не меняет – просто римская экономика, начиная с некоторого момента, вместо бурного роста стала топтаться на месте, чем и занималась довольно-таки долго. Современный "золотой миллиард" превзошёл римский уровень экономики по разным показателям в 19-20 веках – однако качественно процессы остались теми же (просто "насыщение" наступило позже), а много более высокая товарность экономики обещает и более жестокое разрушение. Аналогом римских латифундий стали транснациональные корпорации (ТНК), относительный вес которых в мировой экономике постоянно растёт – особенно сильно наращиваясь во времена тяжёлых кризисов.

Главное, что активно развивается процесс диверсификации производств в ТНК, в том числе и за счёт вовлечения в них дотоле независимых производителей – просто процесс этот происходит на более высоком уровне, чем в Риме. Это главный момент: ведь если при становлении капитализма разоряющиеся мелкие собственники пополняли товарный сектор экономики, покидая натуральный, то теперь, напротив, они уходят из рыночной сферы, производя товары только для одного потребителя – холдинга, которому они продаются. То есть в реальности товарно-рыночный сектор экономики сейчас схлопывается – сколько бы не пытались поддержать иллюзию обратного с помощью раздувания сферы услуг и потребительского кредита. Неизбежный в ближайшие годы крупный циклический кризис должен проявить эту тенденцию натурализации производства и замыкания холдингов-ТНК в себе – при этом разорённый "внешний" мир бросается на произвол судьбы. Идеологические обоснования ("общество кочевников", "80% лишних людей" и т. д.) уже готовы – так же, впрочем, как и для последующих фашистских режимов, усмиряющих "неконтролируемые элементы".

 

Взгляд в будущее

Понятно, что попасть под раздачу вроде римской образца 5 века (и даже покруче) едва ли кто захочет, будучи в здравом уме. Поэтому есть смысл подумать, что можно сделать, дабы этого не допустить. Прежде всего, как нам кажется, предотвратить подобное развитие событий во всемирном масштабе невозможно – можно лишь попытаться "отделиться" от того сегмента мира, которому грозит разрушение. Кстати, и тут есть пример в истории – это восточная часть Римской империи, сумевшая уцелеть в хаосе 5 столетия. Правда, здесь прямые аналогии не работают – слишком много там было субъективных факторов. Попробуем поэтому выделить сначала потребные экономические мероприятия – а дальше посмотрим, что для них нужно в смысле общегосударственном.

Из вышесказанного ясно, что прежде всего нужно предотвратить чрезмерное усиление крупного частного бизнеса – если последний становится сильнее государства, пиши пропало. Отсюда немедленно следует, что должно быть резко ограничено влияние гигантских мировых ТНК: тут нужен налоговый пресс – например, значительно повышенные пошлины и налоги с продаж (или НДС) на их товары и услуги. Нужны и некоторые другие мероприятия по частичному закрытию внутреннего рынка – не только товаров, но и капиталов: ограничения по репатриации прибыли за границу и трансграничному движению денег, запрет на любое использование оффшорных компаний и т. д. Но это всё требования момента – что же до стратегических мероприятий, то тут дело сложнее.

Конечно, нужно вводить совсем другую налоговую систему. Вместо преобладающих сейчас прямых налогов на труд (очень большая часть налогов так или иначе облагает зарплаты и вообще частные доходы) нужно, как это и было в традиционном обществе, устанавливать косвенные налоги (на потребление – с продаж или НДС, акцизы, пошлины, налоги на добычу и потребление природных ресурсов и т. д.) и налоги на капитал (грубо говоря, на имущество). Последние непременно должны предусматривать прогрессивную шкалу обложения – то есть чем выше объём имущества, тем выше ставка налога. При этом попытки крупных холдингов представить себя совокупностью якобы независимых фирм (чтобы платить по меньшей ставке) должны пресекаться сочетанием налогов на капитал и косвенных: если вы говорите, что являетесь сообществом независимых компаний, будьте добры платить НДС с каждого перемещения продукции из одного подразделения в другое – никаких проводок по себестоимости, оформление как обычной купли-продажи и соответственно уплата косвенного налога. При этом налоги на прибыль и частные доходы можно отменить вовсе как ненужные – достаточно налогов на капитал и на потребление.

Нужно вводить в жёсткие русла финансовую систему. Ещё Цезарь пытался ограничить масштабы кредитной активности банков, запретив выдачу кредитов на суммы, превышающие половину их собственного капитала. Подобные запреты вкупе с подобными же ограничениями процентных ставок и объёма привлекаемых депозитов, высокими требованиями нормы резервирования, существенными изъятиями права отчуждения залога несостоятельных должников и проч. способны вернуть финансовую систему в приличествующее ей положение – положение сугубо служебной для экономики в целом подсистемы, а вовсе не самодовлеющей паразитической силы, как это имеет место сейчас. Понятно, что этого тоже мало: нужен и государственный розничный банк (вроде Сбербанка), с помощью которого государство способно регулировать рынок ипотечных кредитов – ну и определённая декоммерциализация рынка недвижимости (устранение с него спекулянтов) тоже не помешала бы. Само собой, не может быть и речи о независимом центральном банке – государственный карман должен быть един.

Все эти мероприятия позволят хотя бы отчасти вернуть общество к рамкам традиционных ценностей, о которых речь шла выше (ограничение кредита, спекуляции и накопления богатств). Для их закрепления, для придания новой системе устойчивости нужны, конечно, и другие меры. Так, ясно, что описанная система поощряет создание относительно мелких фирм (или их сетей), каждая из которых, соответственно, имеет ограниченный рынок сбыта. Региональное хозяйство, таким образом, становится менее специализированным – бОльшая, нежели сейчас, доля потребляемого в каждом регионе будет в нём же и производиться. И это хорошо, потому что в условиях кризиса такая система много более устойчива, чем та, где в каждом городе всего по одному крупному предприятию – в последнем случае проблемы этого предприятия немедленно ввергают в нищету целый город, тогда как в первом варианте этого не происходит. Для закрепления такой ситуации нужно принять меры по удорожанию далёких грузоперевозок, чтобы выгоднее было производить всё на месте или по крайней мере поближе – способов тут масса.

В то же время тут нельзя не выйти за рамки чистой экономики. Для полноценной "регионализации" хозяйства нужно нормальное обустройство жизненной среды человека – то есть активное благоустройство городов, вплоть до самых маленьких. Добиться этого каким-либо способом "сверху" невозможно: все мелкие детали местного неустройства видны лишь людям, которые с ними ежедневно сталкиваются. Поэтому жизненно важно полноценное местное самоуправление – хотя бы и по римскому образцу, где самые мелкие городки выбирали себе совет и магистратов (то бишь "мэрию"), причём происходило это каждый год. В наших условиях, конечно, нужно вводить "деполитизирующие " ограничения, дабы главой местного самоуправления становились не политики, но администраторы – да и для избирателей должен существовать ценз оседлости (лет 10), а заодно и возрастной ценз (лет 30). А чтобы местное самоуправление не слишком увлекалось набиванием своих карманов, у него должны быть контролёры: снизу (в Риме избирали ещё и народных трибунов – вот где местным политикам и правозащитникам раздолье) и сверху (по образцу римских же императорских кураторов).

Причём надо понимать, что всё это принесёт результат не сразу: давние традиции местного самоуправления и благоустройства своей среды жизни, к сожалению, основательно забыты: современный человек обычно отказывается верить описаниям подобных примеров из опыта Московской Руси 15-17 веков, настолько они контрастируют с сегодняшней пассивностью и запущенностью – а всему виной реформы Петра I и его последователей, чересчур усердно выстраивавших свою "вертикаль власти" и задавивших ею всякие ростки местной инициативы. Возврат к нормальному состоянию весьма непрост и долог – тут верховным властям надобно изрядное терпение в преодолении искушений разрубить (или разрулить) местные гордиевы узлы сверху.

Наконец, нужно понимать, что всё вышесказанное непременно требует жёсткого давления на либеральную систему ценностей. Скажем, все приведённые экономические предложения легко парируются возражением: "Уменьшение масштабов производства неизбежно породит снижение производительности труда – а это регресс". Дело, однако, в том, что "регресс" это в либеральной системе ценностей, где "производительность труда" есть великий фетиш – потому как от её приращения увеличивается прибыль, а это святое (вспомним, что либеральная система ценностей упирает прежде всего на "полезность"). Ещё ярче это видно в марксизме (одной из исторических разновидностей либерализма): рост производительности труда при условии равномерной занятости уменьшает рабочее время, в конце концов сводя его к нулю, освобождая человека от "проклятия труда" и позволяя ему заниматься только творчеством – вот и коммунизм. Традиционные системы ценностей, конечно же, подобные цепочки отвергают, утверждая, что и гигантская производительность будет обращена во зло и никакого "освобождения от проклятия труда" на самом деле не случится, ибо "всяк человек ложь" по испорченности природы своей – так что никаким воспитанием вывести "нового совершенного человека" нельзя, а без этого коммунизма не выйдет. Соответственно, для традиционных систем ценностей нет и фетиша производительности – поэтому им вполне сообразны предложенные выше реформы. Традиционное общество ясно понимало опасность антисистемной пропаганды и жёстко запрещало публичное распространение либеральной системы ценностей – послабления заканчивались весьма печально: римское общество во 2 столетии поддалось разлагающему влиянию либеральной греческой культуры – за что вскоре и поплатилось; константинопольские власти начали повторять эту ошибку лишь в 11-12 веках – но с теми же последствиями.

И последнее. Даже условия, перечисленные выше, не гарантируют общество от моментов, когда время от времени задавленные было дурные ростки человеческого произволения ко злу пойдут в рост, грозя обществу быстрым разрушением. Традиционное общество знает единственное лекарство против этого: верховная власть как "удерживающий" (по-гречески "катехон"). Источник этой идеи – апостол Павел: тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь (2Фес.2,7). Отсюда и восприятие императора как гаранта – нет, не конституции, а системы ценностей: он всей своей жизнью отвечает за предотвращение распространения зла в обществе – даже если для этого ему нужно пойти против воли народа (последнее означает, что государство есть сакральная сущность, а вовсе не профанный "общественный договор") . Император, отказавшийся от этой миссии, немедленно начинает восприниматься пустым тираном – и должен быть свергнут. Именно служение удерживающего и есть основная миссия верховной власти в любом традиционном обществе – а для нас это означает, что государство не может быть деидеологизированным: коль скоро надобно удерживать общество от распространения зла, должно быть определено, что есть это зло и что, напротив, есть поощряемое властью добро. Таким образом, в государстве непременно должна быть господствующая система ценностей, сообразно которой и действует верховная власть в своей ипостаси "катехона" - в частности, прижимая олигархию даже неправовыми методами, если та, паче чаяния, всё-таки поднимает голову.

Пожалуй, лишь такое общество имеет шанс удержаться перед лицом неизбежно грядущих в ближайшие времена тяжких потрясений.

 

Сергей Егишянц, 2005 год.
Черновик статьи, писаной для журнала "Русский предприниматель", но сильно вышедшей за пределы допустимых в нём размеров.

Источник