Никогда еще в России революционный террор не был столь массовым и беспощадным. На смену редким точечным ударам народовольцев пришла волна террористических атак, жертвами которых стало около 9 тыс. человек (практически половину из них составили государственные служащие). Это вдесятеро больше, чем было казнено по приговорам судов Российской империи за предшествующие три четверти века.

Только на территории Царства Польского в 1905–1907 годах революционеры осуществили порядка 3200 боевых акций. На разгул террора царское правительство ответило введением чрезвычайной юстиции. «Желаю, чтобы немедленно были учреждены военно-полевые суды для суждения по законам военного времени», – потребовал император Николай II от премьер-министра Петра Столыпина сразу после покушения на последнего 12 августа 1906 года.

Это потом пришедшие к власти революционеры будут рассказывать, что «реакция залила страну кровью». Цифры говорят об обратном: за 8 месяцев существования «скорострельных», как их называли либералы, военно-полевых судов – с 20 августа 1906 года по 20 апреля 1907 года – было приведено в исполнение, по разным подсчетам, от 700 до 1100 смертных приговоров.

Тысяча казненных по суду, хотя бы военно-полевому, против 9 тыс. убитых революционерами бессудно, «именем трудового народа».

Террористические методы борьбы использовали как общероссийские леворадикальные организации (эсеры, эсеры-максималисты, большевики, анархисты), так и национальные – польские, армянские, латышские.

Классическим образцом революционного террора в России тех лет долгое время было принято считать его эсеровскую разновидность; она же лучше других и изучена. Окутанная героическим ореолом «БО» (Боевая организация) при ЦК партии социалистов-революционеров, созданная осенью 1901 года, к началу революции произвела три громких политических убийства – министра внутренних дел Дмитрия Сипягина (1902), уфимского губернатора Николая Богдановича (1903) и министра внутренних дел Вячеслава Плеве (1904).

В стремлении дать террору идейное обоснование эсеровские идеологи указывали на его троякую роль – как метода «обуздания насильников» (когда «самодержавный произвол переходит всякие границы и становится нестерпимым»), как способа устрашить и дезорганизовать правительство (то, что сегодня именуют технологией умышленного порождения страха) и, наконец, как мощного агитационного, революционизирующего массы (или «эксцитативного») средства. «Отнюдь не заменить, а лишь дополнить и усилить хотим мы массовую борьбу смелыми ударами боевого авангарда», – уверяла газета «Революционная Россия», центральный орган партии, в 1902 году.

Многих эсеровских боевиков на убийство толкала жажда к подвижничеству, готовность принести личную жертву на алтарь революции. В мотивации революционных террористов исследователи усматривают и аберрацию религиозности (укажем в этой связи на убийцу Вячеслава Плеве Егора Созонова или на Ивана Каляева, бросившего бомбу в великого князя Сергея Александровича), и стремление к полному растворению своего «я» в служении общественному благу и прогрессу, а порой и просто бунтарский склад личности.

Впрочем, в ходе Первой русской революции лицо эсеровского террора определяли не разрозненные, пусть и резонансные, выступления центральной «БО», а деятельность партийных летучих боевых отрядов и дружин. С начала 1905-го до середины 1907 года они в общей сложности произвели 220 террористических актов (174 из них – в 1906-м и 1907 годах), жертвами которых стали 242 человека – 162 убиты и 80 ранены. Подавляющее большинство этих жертв составляли служащие полиции, охранки, судебных органов и военные, то есть средние и низшие представители репрессивных государственных органов. Стремление слить «революционный терроризм и массовое движение», высказанное еще в начале революции и получившее одобрительную оценку в том числе на большевистском олимпе, так и не было осуществлено: эсеровский террор преимущественно шел в арьергарде революции.

Подход большевиков к террору был намного более прагматичным, можно сказать, «военно-техническим»: во-первых, они относились к нему как к средству партийной самозащиты и, во-вторых, как к способу обучения и тренировки «офицеров» будущей «пролетарской армии». Надо отметить, что большевистским боевикам нравственные терзания, столь свойственные некоторым эсерам, были совершенно чужды.

Накануне Первой русской революции террористы убили двух министров внутренних дел – Дмитрия Сипягина (слева) и Вячеслава Плеве (справа). Фото предоставлены М. Золотаревым

Характерно описание убийства пристава Бамбурова в Уфе летом 1907 года (уфимская боевая рабочая дружина считалась тогда в РСДРП(б) одной из лучших, еще в 1905-м ее устав был рекомендован Таммерфорсской конференцией большевиков к всероссийскому распространению). Рабочий-террорист поджидал свою жертву у крыльца летнего театра. «Когда Бамбуров в антракте вышел в сад, тот трижды выстрелил в него в упор. Бамбуров упал на брюхо, завертелся, как шмель на иголке, и завизжал, будто недорезанная свинья. Умер он по дороге в больницу». А исполнитель как ни в чем не бывало отправился в глубь сада и беспрепятственно скрылся. Кстати, стрелял он не из привычного браунинга, а из маузера. Как утверждает тот же большевистский мемуарист, «Бамбуров был очень толст, и наши опасались, что пуля браунинга его не прошибет».

Как и многие другие «боевые вылазки» большевистских боевиков, это преступление власти раскрыть не смогли, и никто за него наказания так и не понес. Агитационное значение террора большевики отрицали, свои боевые акции не афишировали (тем более что их тогдашние однопартийцы – меньшевики – не признавали столь радикального метода), и в результате подлинные масштабы террористической деятельности РСДРП(б) в 1905–1907 годах остаются тайной по сей день.

Сомнений в праве без суда лишать жизни своих ближних не испытывали не только большевики, но и эсеры-максималисты, и анархисты, особенно «безначальцы» и «чернознаменцы».

Пышным цветом революционный терроризм расцвел в ходе Декабрьского восстания 1905 года в Москве.

Хотя впоследствии лавры организаторов и руководителей московского восстания большевики старались приписать исключительно себе, на самом деле в этих трагических событиях крупнейшие леворадикальные партии сыграли примерно одинаковую роль. Ни ясных целей, ни соответствующей организации, ни более или менее продуманного плана действий ни одна из них не имела. Зато после результативного нажима на правительство методами всеобщей стачки в октябре 1905 года все были в равной мере убеждены в необходимости «раскачивать лодку» и дальше – по нарастающей.

Голоса тех немногих «профессиональных революционеров», кто пытался хотя бы отсрочить безрассудную «революционную импровизацию», назревавшую в Москве, тонули в хоре сторонников немедленного перехода к решительным действиям. К тому же партийные лидеры опасались, что в случае, если «рабочая партия ограничит свою активную роль только тем, что будет вырывать… политические уступки у самодержавия», плоды ожидаемой победы достанутся презренной «буржуазной демократии». Им хотелось непременно возглавить революцию и всецело «овладеть политическим положением», как в декабре 1905 года выразилась та же эсеровская «Революционная Россия». Человеческая цена этого лидерства значения для революционеров не имела.

3–5 декабря в Москве прошла череда партийных конференций, которая была увенчана резолюцией пленума Московского совета рабочих депутатов об объявлении всеобщей политической забастовки. Это решение Совет принял вечером 6 декабря, а уже утром следующего дня его газета «Известия» опубликовала постановление о начале этой забастовки с 12 часов пополудни того же 7 декабря. Там особо подчеркивалась задача превращения стачки в вооруженное восстание, руководителем которого был объявлен Федеративный совет, или комитет. Однако 7-го же декабря этот боевой штаб восстания был арестован в полном составе, а новый появился только в ночь на 10 декабря, когда Москва уже стала стихийно покрываться баррикадами. Накануне власти объявили в городе и губернии чрезвычайное положение.

Понимая свое бессилие, Федеративный совет нового изготовления перепоручил руководство восстанием районным советам; несколько из них, в свою очередь, образовали собственные боевые организации. После этого мятеж распался на ряд очагов, никак не связанных между собой. В создании районных штабов городские партийные комитеты прямого участия не принимали, но направляли в них своих представителей – отнюдь не лидеров, кстати, большинство из которых старалось держаться подальше от баррикад (Владимир Ульянов (Ленин), например, провел декабрьские дни в Петербурге и в Финляндии), а третьестепенных партийных функционеров. Те либо являлись в районы в качестве «командированных», либо входили в боевые штабы явочным порядком.

Так, в боевой комитет Пресненского совета Московский комитет РСДРП командировал Зиновия Литвина (Седого) и Зиновия Доссера (Лешего). Там их ближайшими соратниками стали представители «левой» эсеровской оппозиции, будущие эсеры-максималисты Михаил Соколов (Медведь) и Григорий Ривкин (Ильин), явившиеся на Пресню по собственному почину. Соколов вместе с большевиком Литвиным выполнял руководящие функции и, по общему признанию, был душой Пресни; Ривкин, химик по образованию, наладил в лаборатории Прохоровской мануфактуры кустарное производство бомб и фугасов для боевиков, численность которых только в этом районе достигала 400 человек (всего в городе их действовало тогда до 2 тыс.). Тот же Ривкин с эсером Зоммерфельдом (Мартыновым) взяли на себя организацию возведения баррикад.

Под руководством комитетчиков дружины рабочих-прохоровцев устраивали перестрелки с правительственными войсками с баррикад и из засад в домах и подворотнях, нападали на полицейских и отнимали у них оружие, именем революции расправлялись со «слугами правительства». «Отсталых» рабочих, не желавших участвовать во всем этом, принуждали угрозами и силой.

Однако первые выстрелы в Москве прозвучали все же не на Пресне, а поблизости – у сада «Аквариум», что рядом с Триумфальной площадью. Вечером 8 декабря эсеровская боевая дружина обстреляла здесь казачий отряд, присланный для разгона митинга, который она охраняла.

Московские революционеры не ограничились призывами убивать городовых без разбора и громить полицейские участки. Вечером 15 декабря они привели в исполнение собственный приговор в отношении начальника московской сыскной полиции 37-летнего Александра Войлошникова, хотя тот по роду службы не имел прямого касательства к преследованиям по политическим делам. Вот как рассказывала об этой расправе консервативная газета «Новое время»: «Около 6 часов вечера у дома Скворцова в Волковом переулке на Пресне появилась группа вооруженных дружинников… в квартире Войлошникова раздался звонок с парадного хода. Прислуга не отворила… С лестницы стали кричать, угрожая выломать дверь и ворваться силою. Тогда Войлошников сам приказал открыть дверь. В квартиру ворвалось шесть человек, вооруженных револьверами… Пришедшие прочли приговор революционного комитета, согласно которому Войлошников должен был быть расстрелян… В квартире поднялся плач, дети бросились умолять революционеров о пощаде, но те были непреклонны. Они вывели Войлошникова в переулок, где тут же у дома приговор и был приведен в исполнение… Революционеры, оставив труп в переулке, скрылись. Тело покойного было подобрано родными».

В те же декабрьские дни пресненские боевики «предали смерти через удушение» А.Н. Юшина, брандмейстера пожарной части при Прохоровской мануфактуре, чем-то им не угодившего; ими также были расстреляны околоточный надзиратель Пресненской части В.А. Сахаров, надзиратель Сущевской части Яковинский, десятки рядовых блюстителей уличного порядка.

Как вскоре выяснилось, бессудной и бессмысленной казнью Войлошникова, не вызванной никакой, даже революционной, необходимостью, руководил знаменитый тогда среди московских революционеров сорви-голова Володя – 24-летний Владимир Мазурин, будущий максималист-экспроприатор, одним из революционных титулов которого был «истребитель городовых». Этого представителя известной московской купеческой фамилии и бывшего студента Московского университета близко знавшие современники (в числе которых писатель Леонид Андреев) запомнили как «прирожденного бунтаря», человека «отчаянного мужества». Его головорезы (одного из них, безработного Евгения Зверева, в своем кругу так и называли – «Зверем») отличились не только на Пресне, но и на Чистых прудах, и на линии Казанской железной дороги.

После подавления Декабрьского восстания Владимир Мазурин бежал из Москвы, но прятался недолго. В революционных кругах о нем снова заговорили в марте 1906 года, когда он организовал и возглавил невиданное по дерзости и масштабам ограбление Московского купеческого общества взаимного кредита на Ильинке. «Экспроприированный» тогда почти 1 млн современных рублей (875 тыс. царских) пошел на организацию упомянутого выше покушения на премьер-министра Петра Столыпина, совершенного на Аптекарском острове в Петербурге 12 августа 1906 года. Вскоре Мазурин был арестован и 1 сентября повешен в Таганской тюрьме по приговору военно-полевого суда. В закономерности такого исхода не усомнились даже ближайшие соратники Володи.

К нормальной жизни Москва вернулась только 20–21 декабря 1905 года, когда мятеж был окончательно подавлен. За прошедшие полторы недели от рук революционеров и правительственных «успокоителей» погибли сотни простых горожан, в том числе 86 детей. Но не это заботило партийных лидеров. Размышляя впоследствии об итогах декабрьской бойни, они любили порассуждать о «партизанской» тактике боевиков, доказавшей возможность успеха в уличной борьбе с войсками и посрамившей пессимизм западноевропейской социал-демократии на этот счет; правда, в то же время Владимир Ленин упрекал инсургентов за оборонительный характер их действий.

Но главное все же заключалось в другом: в декабре 1905 года русские революционеры впервые действовали в условиях гражданской войны и, ослепленные «классовой ненавистью» и движимые ложно понятой «революционной целесообразностью», научились убивать сограждан, отбрасывая самые элементарные нормы цивилизованного человеческого общежития. Партизанщина им в дальнейшем не пригодилась, но этот опыт, как потом верно отметил Ленин, «не пропал даром».

Всего с 1901 по 1917 год жертвами революционного террора стало около 17 тыс. человек (из них примерно 9 тыс. – в период Революции 1905–1907 годов).

По данным полиции, только с февраля 1905-го по май 1906-го было убито: генерал-губернаторов, губернаторов и градоначальников – 8, вице-губернаторов и советников губернских правлений – 5, полицеймейстеров, уездных начальников и исправников – 21, жандармских офицеров – 8, генералов (строевых) – 4, офицеров (строевых) – 7, приставов и их помощников – 79, околоточных надзирателей – 125, городовых – 346, урядников – 57, стражников – 257, жандармских нижних чинов – 55, агентов охраны – 18, гражданских чинов – 85, духовных лиц – 12, сельских властей – 52, землевладельцев – 51, фабрикантов и старших служащих на фабриках – 54, банкиров и крупных торговцев – 29. В 1907 году каждый день от рук террористов погибало в среднем 18 человек.

Дмитрий ПАВЛОВ, доктор исторических наук

http://историк.рф/journal/террор-на-службе-революции/

Дополнительные материалы:

Террористы на службе охранки