Западная мышь в китайской мышеловке. Такого вам не расскажут в Йеле

     Западный бизнес, по законам кармы, в Китае оказался в положении сознательного заложника, и эта зависимость давно уже перешла из сферы коммерции в зону геополитики. Внешне это выглядит как партнёрство: инвестиции, заводы, совместные предприятия, экспансия брендов. Но реальность такова, что всё это работает лишь до тех пор, пока отвечает интересам китайской компартии, даже не государства Китай. Как только происходит политический или стратегический сдвиг, весь хрупкий каркас «взаимной выгоды» сползет в карманы китайцев как оползень.

   Юань не является свободно конвертируемой валютой. Все сделки контролируются государственным регулятором. Перевести деньги в Китай можно быстро, с документами, через государственный банк. А вот вывести обратно — нет. Даже законно заработанную западной компанией прибыль можно держать в стране только с одобрения валютного контроля. Для этого потребуется доказать «экономическую целесообразность», пройти валютную экспертизу, налоговую проверку и показать и рассказать, куда пойдут деньги. Вопрос - политический. И даже после всех проверок могут отказать без объяснений. Это и есть китайский режим «валютного суверенитета»: западные компании могут зарабатывать, но не распоряжаться своими деньгами свободно. Только с одобрения компартиии.

Внешне китайцы потратили много сил на собственный пиар, где близко к западному оригиналу, воссоздана иллюзия гибкости и демсвободы. Так, существует оффшорный юань (CNH), который можно купить и продать в Лондоне или Гонконге. Но с этим инструментом нельзя зайти внутрь Китая. Он создан как экспортный суррогат — что-то вроде "юаня для варваров" или рубли ПР времен СССР, с которым можно иметь дело вне Великой стены, но не внутри. Основные трансакции по импорту и экспорту идут через систему CIPS — китайский аналог SWIFT, полностью под контролем НБК (Народного банка Китая). Многие западные банки уже подключены к CIPS, но только через посредников — им не доверяют прямой доступ.

Ремарка: В СССР использовалась особая форма расчётной валюты — переводной рубль (ПР), который действительно можно считать своего рода «советским юанем для варваров». Он существовал с 1964 года в рамках Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ) и был инструментом расчётов между странами соцблока, но не был привязан напрямую ни к реальному рублю, ни к мировым валютам.

Вот что важно:

— Переводной рубль (ПР) не был реальными деньгами, это была условная клиринговая единица, используемая только в расчётах между государствами-членами СЭВ. Он не имел наличной формы, не был свободно конвертируем и существовал чисто в бухгалтерии.

— СССР через ПР обеспечивал жёсткий контроль над внешней торговлей: каждая сделка проходила через госструктуру (Внешторгбанк), валютные операции были невозможны без санкции Центра.

— ПР не использовался в отношениях с Западом — с капиталистическими странами торговали за доллары, марки, франки, а иногда через бартер или клиринг.

— Механика схожа с тем, как сейчас Китай использует оффшорный юань (CNH): вроде бы это юань, но не тот, что внутри. Он существует в параллельной реальности, чтобы иностранцы имели ощущение юаневой среды, но не могли в ней плавать.

Следует учесть и разницу в мотивации:
СССР пытался выстроить замкнутую альтернативу капитализму, юань же стремится влезть в мировую систему, но на своих условиях, сохранив контроль и не допуская симметрии. Китай не строит отдельный блок — он перехватывает управление внутри уже существующего - западного.

Но принцип тот же: внешняя валюта под колпаком, внутренняя — под замком, а настоящая власть — у политического абсолютно закрытого  центра, который решает, кого пускать, кого штрафовать, кому давать доступ, а кому закрыть дверь.

Если упростить, да - переводной рубль это дедушка оффшорного юаня. Только в советском случае всё умерло вместе с идеей, а в китайском трансформировалось в гибкий инструмент глобального влияния и перехвата управления.

Все активы, которые западные компании создают в КНР, формально принадлежат им, но фактически находятся под контролем государства. В любой момент могут быть запущены налоговые проверки, внесудебные блокировки счетов, расследования по линии «угрозы национальной безопасности», запреты на вывоз оборудования или данных. Судебная система в КНР подчинена партии, а не закону. Любой крупный контракт (мы не рассматриваем мелкооптовую торговлю) с китайским партнёром - не под юридической защитой законов государства, он используется в режиме ручной корректировки, работает, пока политически выгоден Китаю. Когда выгода исчезает, контракт становится пустой бумажкой. А с деньгами можете попрощаться.

В области технологий всё устроено жёстче. Западная компания, заходящая на рынок с интеллектуальной собственностью, в течение нескольких лет сталкивается с её репликацией. Китайская сторона в рамках JV получает доступ к технологической документации, инженерным процессам, обучает персонал — а потом запускает собственный аналог, чаще всего при поддержке местных властей. Это стратегическая модель: локализация через дублирование, узаконенная кража ноу-хау. Так произошло с Siemens, General Electric, Alstom, Intel, Tesla, Nokia. Никто не избежал этой участи, и тем не менее бизнес продолжает идти на эти условия, потому что выхода нет: если не ты — туда зайдёт конкурент (так сами китайцы говорят)

Положение западных компаний в КНР напоминает концессионную модель конца XIX — начала XX века, только перевёрнутую. Если раньше западные державы вытесняли суверенитет слабых стран, навязывая им свободные экономические зоны и экстерриториальные режимы, то теперь Китай выстраивает такие анклавы у себя, по своим правилам, не пуская никого внутрь своей юридической системы. Так что это не про рынок, про  цитадель. В XIX веке британцы заставили Китай открыть порты и принять внешнюю торговлю через систему «неравноправных договоров». Сегодня Китай открыл свои порты, но на условиях, где иностранцы — временные чужаки. В отличие от британских концессий, которые поддерживались военной силой, китайские концессии подпитываются жадностью самих инвесторов.

Работать на китайском рынке значит полностью отдать себя в руки чужой логики с чужим не имеющим аналогов языком. Все ваши деньги в юанях — это заложенные (временно арестованные) активы. Любой завод может быть парализован проверкой. Персонал — часть партийной дисциплины. Технологии — временно переданные до момента полной копии. И всё это держится на надежде, что государство будет продолжать смотреть в другую сторону. Но как только возникает политическая напряжённость, Китай моментально вводит ограничения: от запрета на экспорт конкретного сырья до давления на иностранные бренды, обвиняя их в «неуважении к территориальной целостности» (как было с H&M, Nike, Intel).

Такой режим называется не рыночным, а квазимобилизационным. Западные компании, включая Apple, Volkswagen, Starbucks, Nestlé, давно понимают, что являются не столько инвесторами, сколько временными арендаторами китайского доверия. Это доверие  не закреплено ни в праве, ни в международных обязательствах, ибо политическое. И как только политическая ситуация ухудшается, бизнес становится разменной картой. В этом смысле судьба западных корпораций в КНР напоминает положение иностранцев в СССР времён НЭПа: пока они были нужны для индустриализации их терпели, когда перестали — выперли как шпионов с «угрозой безопасности».

Что держит западный бизнес в этой системе? Две вещи: огромный внутренний рынок и стратагемная ловушка. Западные компании сами создали свою зависимость, передав Китаю производственные цепочки, сырьевые контракты, экспортные объёмы. Теперь у них нет возможности быстро свернуться. Смена поставщика — дорого, логистика — нарушена, альтернатива — неочевидна, точнее ее просто нет. Поэтому они продолжают работать внутри режима, правила которого определяются не международным правом, а решениями Политбюро. Это и есть состояние добровольного заложничества.

Юань при этом используется как ограниченный инструмент влияния. Он не стал глобальной валютой, но стал валютой зависимости. Им не оплачивают свободу — им оплачивают доступ и покупку товаров. Поэтому расчёты в юанях с Китаем — это не просто валютная операция, а политическая сделка. И те, кто в ней участвуют, должны понимать: они играют по чужим правилам, где выход из игры возможен только через одностороннее решение Пекина.