Дом среди Лавров: Окаянные дни

Начало СВО стало уже историей, но материалов по этим интересным и важным дням пока очень мало, как от участников, так и от военных историков.  Из того что было на АШ, могу показать на воспоминания связиста из ВДВ, заходившего под Гостомель - "Первый год СВО", "Под Гостомелем (Озера)", "Под Изюмом", "Попасная", "После Попасной", "Под Херсоном" и т.д.   Из худлитературы можно порекомендовать "Зайти и выйти" А.Суконкина, но хоть это и основано на его беседах с участниками, это литература, а не личный опыт.   

Ниже воспоминания военного медика, находившегося в первые дни под Белгородом:

Это моё 2 марта 2022 года, теперь, можно сказать архивные кадры ушедшего времени. Белгородская земля, ещё не успевшая замёрзнуть, но уже закопавшая в своей вязкой грязи всю нашу технику и таких же солдат из полевого лагеря, которые проваливались и тонули в непролазной жиже.

Мокрая метель и начало весны.

Первые мысли – большая неизвестность перед большим походом, в русле общего движения которого так и не терпелось оказаться, быть в первых рядах и рвануть! Только вперёд, и увидеть всё своими глазами.

Сейчас уже совсем иначе на всё смотришь, а то былое, словно бы сон какой-то, и было будто вчера – всё вспоминается в таких подробностях, что думается: "Неужели это были мы, и, почему всё так началось, почему всё так..."

«Перевалочный пункт»

В полевой лагерь бригады я приехал на грузовике вместе с другими военнослужащими. Одни из них были, можно сказать мои ровесники, другие же чуть постарше. Я, даже как-то незаметно для себя привязался к одному из последних, и, произошло такое наскоро скрепленное товарищество только более от того факта, что я узнал, что мой ближний носил прожжённый чин прапорщика, а вызывало уважение к нему более и то обстоятельство, что в прошлом, этот бывалый некогда состоял в рядах Майкопской бригады, причем он находился в стенах "Грозного", в ту самую, новогоднюю ночь 1995-года, когда на улицах мёртвого города это самое подразделение попало в схлопнувшуюся западню и было практически в полном составе уничтожено «дудаевцами». Он был тогда одним из тех немногих выживших, которые в первых числах января смогли выйти из окружения, а сейчас, он был одним из тех, кто был рядом со мной и со всеми теми, которые прибыли на перевалочный пункт.

Тут надо сказать, что, некоторые из числа приезжих ещё кое-как имели представление, где им можно было найти или догнать своих батальонных, а я (да и мой наскоро скреплённый товарищ) оказался неприкаянным, и если говорить прямо, то, я не знал где сейчас находится моё подразделение и в каком направлении мне нужно двигаться.

Что тут ещё скажешь? Приходилось у каждого встречного спрашивать о том, где расположилась медицинская рота. – Да кто его знает, тут вообще все в кучу… – сказал мне один из попавшихся на глаза контрактников, который в своих руках переносил несколько маленьких бревен.  – Вон там палатка обеспечения, это я точно знаю, – поравнялся он почти со мной. – Сходи у них и спроси. 

Так я и сделал, побрёл в сторону, потому что идти по большому счету было некуда. Те же кто прибыл со мной, стали у мобильного пункта связи, в ожидании что их заберут старшие. Однако вышедший штабной из кунга-трансформера сказал, что он вообще не знает где находятся "эти", а где "те". Он просто позвонил кому-то из числа своих ранее контактных, и сообщил, что, мол "твои прибыли – забери", а по остальным сказал, чтобы, либо ждали "рядом", либо чтобы сами дозванивались до своих командиров. Так толпа и осталась на месте, одни звонили и, получали своего "абонента вне доступа", а другие стали поодиночке разбредаться и разведывать местность, большая же часть, всё же захотела быть одним единым организмом и, просто всем объёмом своей массы стала мозолить вид для нервных штабных…

Сам же полевой лагерь разместился рядом с очень уютным и тихим административным центром (и такими же добрыми, наполнявшими его людьми – это был Комсомольск – спокойное место для нас, и для всех тех первопроходцев, которые были на тех белгородских землях в самом начале большого похода), вблизи большой дорожной магистрали. Вид нашей перевалочной базы был наперво небрежным, внутри же нее царила какая-то суета и неразбериха. Последняя была буквально во всём, начиная от того, что валялось, и заканчивая тем, что сновало из стороны в сторону. Не сказать, что кромешный бардак, скорее больше беспорядок, который был странным образом управляемым. На его территории повсюду был раскидан разный технический и бытовой мусор, то и дело попадались на глаза коробки от сухпайков и всякого рода пустые упаковки из жести, в которых раньше содержались паштеты или каши тех же суточных рационов. Рядом с ними были брошены какие-то кабели, валялись разобранные ящики из-под оружия (или боеприпасов) и разорванные клочья графитовой бумаги, в которую оборачивалось расходное имущество. Также кое-где виднелись побитые топором паленьи и крышки от ранее упоминавшихся ящиков – всем этим деревом топили печки буржуйки, которые отапливали брезентовые (советские) палатки. Последние же были в каком-то определенном порядке разбиты по всему участку территории, рядом же с ними теснилась всякого рода техника, работали генераторы и бензопилы, стучали молотки и доносились крики солдат, которые все еще занимались до обустройством лагеря.

И всё это утопало в большой грязи. Ходить порой, приходилось вглядываясь, потому что где-то земля была упругой и очень скользкой, а где-то то она представляла из себя скрытый и вязкий кисель, в который вступала нога, и с напряженным чмоканием поднималась, завлекая за собой килограммы земли. Так и пропадал рельеф с подошвы берцев, а сами ноги становились тяжелыми и наполнялись большими комьями жижи.

И вот последняя, консистенции топленого шоколада создавала большие "кремовые" озёра, которые заполняли низины заезженных дорог. Их разделяли и малые, похожие на них водяные лужи, которые расходились большими волнами от давления рычащей выхлопами бронетехники. В воздухе кружились снеговые хлопья, а переменный ветер через мокрую метель доносил приятный запах жженой березы, её белёсая дымка извивалась и поднимала из длинных печных труб шальные искры, которые еще некоторое время выплясывали свой танец, а после остужались и совсем пропадали из виду. 

Овеянный доносящимся теплом и задумавшись чем-то своем, я после преодолений всего встречного, всё же плюхнулся ногой в скрытую ложбинку, и, берцы мои можно сказать окончательно потеряли свой былой вид, а вместе с ними еще и демисезонные штаны, на которых также осели комья рыхлого грунта. Вот и я извозюкался – пришло было мне в голову, когда понял, что никакой быстрой сушки в ближайшее время может не быть. Дойдя до палатки обеспеченцев, я приоткрыл её занавески и вошёл во внутрь. Там, было конечно почище и, даже суше. Топилась печка буржуйка, а по периметру стояло несколько кроватей, на некоторых из которых располагались бездеятельные контрактники. Рядом и под этими же койками лежали всякие сумки с укладками, да и вообще, всё то, что могло быть свободным было завалено всякими вещами – штанами, куртками и баулами (мешками для имущества). Сразу же бросился в глаза стол, который был справа от входа. На нём закипал подходивший к своей кульминации чайник и, также дожидались своего часа множество разных чаёв и сладостей. Чуть осмотревшись, и коротко спросив первых приглянувшихся «о старшем» я вдруг увидел своего старого знакомого – прапорщика из БМО (батальон медицинского обеспечения), с которым я еще полгода назад был в тесном соседстве на совместных учениях, которые некогда проходили в n-области. 

Конечно, мы с ним сразу же опомнились, обменялись рукопожатиями, и я стал сразу же уточняться. На мой волнующий вопрос он ничего толком не ответил, потому что он не знал, где находятся "мои". Сказал только, что, где-то рядом постоянно бегает человек из медицинского взвода – батальонный водитель санитарного грузовика, а больше ничего. – Ну, ты можешь быть пока тут, пей чай, кушай, погрейся у печки, жди его – учтиво отпустил мне прапорщик. – А вон его кровать, садись пока на неё, да и жди его. – указал он рукой на кровать, которая располагалась на другом конце всего убранства.  Большого и душевного разговора с ним не вышло, потому что, мы и не были близкими людьми, да и потому что у него было много дел. Так что, сказав прапорщику своё спасибо, я избавил его от своего внимания и двинулся к нацеленной койке, пробираясь к ней сквозь всякие сумки и бушлаты. Плюхнувшись на пружинистую, я сразу же вытянул к печке свой сырой ботинок, который в грязевой ложбинке все-таки успел заглотить малость воды. Тут же стал знакомиться с парнями и спрашивать, можно ли поставить на зарядку свой телефон, да и вообще, интересовался текущей обстановкой, выведывал что сейчас происходит и где все наши.

–Там полный … – отвесил мне на тяжелом выдохе один из молодых, который не успел закончить свою фразу. Больше он ничего не сказал… Такое вот, одно обобщающее и всеобъемлющее определение всему тому, о чем я спрашивал. Он, наверное, может и добавил ещё что-то, да от моего старого знакомого прапорщика понеслись в его адрес бранные ругательства, которые отождествляли этого самого солдата как бездельника. Почему сидишь на кровати засранец, если все делают "то" и "это", а ты отлыниваешь – пронеслось в грубой форме от старшего.

Контрактник конечно же подчинился напористому давлению, возможно даже более чем обоснованной ругани, и, встав с кровати пошел по наказанным делам. Тем не менее, продолжение его мысли было и так понятно, причем даже в некоторой степени более чем внятно мне, который уже успел узнать о некоторых злосчастных подробностях. Впрочем, я все же хотел удостовериться у кого-нибудь на прямую, услышать о происходящем от тех, кто действительно мог что-то видеть.

А после, чуть пригнувшись и спрятавшись от зоркого взгляда прапорщика, ко мне обратился еще один, такой же молодой, только рыжеватый бездельник, который, видимо тоже отлынивал от работы по обустройству лагеря: – Так ты что, не знаешь че там, ты не видел что наши выложили? Нет – ответил я. – А что там?

Парнишка подвинулся ко мне и показал один фрагмент с треснувшего экрана своего телефона. В сюжете видеоролика были выложенные в сеть переговоры, на которых один из присутствующих, и по всей видимости из нашего соединения рассказывал о том, что происходит в ближайшей округе. Да уж... – выдавил я своё в каком-то замешательстве. – Да, там все плохо – отодвинулся от меня молодой. – А ты что, туда что ли едешь? – спросил он меня волнующе. На что я ответил, что все из ныне приезжих выдвинулись сюда чтобы найти своих, а потом тронуться в указанный район.

Парнишка, конечно, стал несколько загруженным, по его лицу было видно, что он, как и многие другие из числа обеспеченцев, успевшие наслушаться об определенных вещах  – попросту боялись и думать о том, что куда-то нужно будет собираться. Я же не имел близкого представления даже о самом худшем, и даже, если я о нём слышал, или скажем что-то видел из его содержания, то все равно не чувствовал его так, чтобы от того можно было сторониться. Одним словом, в голове еще витала некая наивность и еще не успевший развеется романтизм, я по-прежнему не угасал желанием пойти за своими, чтобы быть в общем потоке движения.

Аудиозапись от 26 февраля 2022

А это и был тот самый ролик (он появился в сети 26 февраля 2022 г.), который мне показал тот молодой рыжеватый.

Переживать ныне об  ответственности за публикацию каких-то сокрытых и сугубо сенсетивных фактов сейчас не стоит, ибо во-первых, в этом фрагменте мной намеренно обрезаны определенные условности, а во-вторых, он и так выложен в свободном доступе, а я его нашел спустя два года, именно вчера – на тысячный день войны, когда готовил эту публикацию. Искал эту запись, а после редактировал и вычленял из неё некоторые условности. 

С тяжелым сердцем вспоминаю, и, могу сказать что оговоренное в ней в целом (правда в некоторых искажениях), отражало то, что происходило в первые дни большого похода. Первые дни большой, и еще никем не понятой войны(!)

«Окаянные дни»

Обсушить берцы так и не получилось, наскоро лишь чуть накалилась их подошва, поэтому поменял носки и, еще чуть немного побеседовав с ближними "ленивцами" отправился к выходу палатки чтобы заварить себе чаю. Примерно в это же мгновение появился и мой товарищ из медицинского взвода n-батальона. Этого контрактника я знал как и ранее упомянутого прапорщика, еще с того полевого выхода, который состоялся за несколько месяцев до начала нашего большого похода. Товарищ мой уже успел познать исключительные особенности первых дней и, поделился со мной своим пройденным. И, надо сказать что сказанное им ужасало теми злоключениями, которые выпали на долю первопроходцев. Было то, чего быть не должно, к чему не был готов никто. И то самое, ранее прослушанное мной сообщение от рыжеватого молодого дополнилось еще более близкими подробностями. Оказалось, что колонна нашего соединения попала в засаду в первом же населенном пункте, «вот как вошли, так сразу же все и началось» - стал добавлять на мои расспросы товарищ. И, по его, а позже и по словам других знакомых мне участников было понятно, что их ждали и заранее обо всем знали. Знали о времени выдвижения, знали составы колонны и маршруты, знали о многом предстоящем. Знали, выжидали и встречали как на раздаче. Настоящее избиение, когда удары наносились в врасплох. Так случилось и в первом населенном пункте, в некоторых зданиях которого уже были оборудованы огневые позиции мешками с насыпью, причем строились они не за какие-то часы, а по всей видимости за несколько дней до «официального» начала.

А что до колонны, то расстрелял часть наших машин вражеский бронетранспортер, на котором уже была вымазана буква «Z». Получилось так, что его приняли за свой, и, экипаж последнего сыгравший с въездными в поддавки пропустил передовую разведку, а после стал отрабатывать по замыкающим машинам, в числе которых и находился медицинский «урал». С его водителем я тоже успел пообщаться, по его словам, как только началось отдаленное уханье крупнокалиберного пулемета броневика, то он за шкирку вытащил из своей кабины сидевшего с ним снайпера, и вместе с ними «упал лицом в снег». Те же ребята, которые находились в кунге не успели быстро среагировать, и, открыли заднюю дверь в последний момент, когда уже было поздно. Потом, когда агония последующей перестрелки стихла, то, стали разбираться и увидели, что, более сохранившимся осталось тело того самого молодого, который успел открыть дверь и замертво вывалиться из кунга, все же остальные заживо сгорели, хотя, судя по тому, что машина сложилась напополам было понятно, что калибр техники прошил всю машину так, что люди, скорее всего даже не успели ничего почувствовать. Конечно, тот броневик с «засевшими» был уничтожен, но само обстоятельство случившегося, и, первый день, с первыми погибшими вызывали очень много вопросов.

Однако, надо сказать, что этот случай был не такой драматичный, как за ним последующие, которые один за другим накладывались и создавали всё большее непонимание и поражали не менее большей несуразностью происходящего. Один вывод «что происходит» был, наверное, всеобщим из того всего, что творилось, хотя люди таких вопросов особо не задавали, потому что они были в некоторой степени скованы. Изначально всех ведь предупредили, что, «оружие применять только по крайним обстоятельствам», да и внушалось далеко всем известное «должны встретить», но, однако же встретили не так, как об этом говорили ранее. Да и позже, оставшиеся местные говорили, что наше войско было сумасшедшим, потому что идти такими колоннами как на парад могли только идиоты. Но идущие передовыми как таковыми не были, просто их подобными выставили, отправив в неизвестность. У каждого эта неизвестность была своя и многие из выдвигавшихся просто не знали, чего им ожидать. В числе последних, в первые дни оказалась и одна из батальонно-тактических групп, личный состав которой добрался чуть ли не до окраин одного крупного промышленного города, а после попал в огневой мешок, из которого люди, под преследованием противника выходили пешим ходом около двух суток. Следом же за ними, но уже с другого направления к этому же промышленному городу потянулись колонны Росгвардии, личный состав, который был «вооружен» только  щитами и дубинками, стоит ли говорить, что с ним случилось потом? Выбрались тогда из той западни, конечно, далеко не многие. И все это происходило в первые, что ни на есть окаянные дни.

По некоторым подразделениям вообще не было точной информации, командиры не знали где находятся их подчинённые - было непонятно кто на каком участке дислоцируется, а потому были еще и случаи дружественного огня, когда прилетало по своим. Но самой страшной была именно неизвестность, когда отсутствовало понимание что делать дальше, когда не было связи с командованием, когда люди попадали в руки недругов только потому, что их техника глохла, а они оставались ее охранять. Им тогда просто свои же говорили, что последующие колонны их возьмут на прицеп, однако у кого-то эти «последующие» были, а у других этими догоняющими были подразделения противника, в последних событиях все решало дело случая. 

В целом, могу сказать, что именно те дни мы были в неком образе наполеоновской армией, которую в разрозненных течениях покусывали с разных сторон неожиданные удары партизанских отрядов, правда французы тогда в холодное время отходили, а мы, наоборот, наступали. Но, все же, картина была именно такой, хотя и в некотором смысле противоположной. Если еще добавить для полного понимания происходящего, то представьте себе маленького ребёнка, который потерялся на рынке – казалось бы, рядом с ним много людей, есть у кого что спросить, но все они чужие и ему страшно, потому что он потерялся и не знает куда идти. Такими же были и многие из тех, кто заходил в первые дни, и, далеко не редки были случаи, когда фраза «ехать некуда, но и хоть куда» играла совсем другими красками, не такими пафосными, которые были в одной известной песне. А ведь были те, кто под такой формулировкой еще и заблудился, кто «обсох» на своей бронетехнике, ожидая бензовозы, которые так за ними и не приехали. Как итог уничтоженные или брошенные машины, которые потом утягивали на своих тракторах местные селяне или те же силы территориальной обороны.

Происходило то, во что поверить было нельзя, происходило многогранное распыление сил, насыщение которых порой было дезориентировано на местности и не имело должной организации. Оставили на откуп судьбе – именно так скажет в дальнейшем один из моих товарищей, который и выходил двое суток с окружения в составе тактической группы. 

И все выше оговоренное было в первые дни только на нашем оперативном направлении, на других же, было еще в несколько раз хуже, правда об этом стало известно только спустя некоторое время. А ныне, общаясь в брезентовой в палатке у печки со мной делился подробностями тех самых «двух дней» мой товарищ. Он говорил об очень удручающих обстоятельствах, с которыми столкнулись наши подразделения. И кто бы мог подумать, что это был далеко не конец тем самым «странностям», которые еще продлились весь мартовский месяц. Многое мне еще предстояло увидеть впереди, а пока я внимал рассказу товарища и готовился с ним собираться для переезда на другую точку, где по его словам я должен был встретить определенных людей и получить своё дальнейшее назначение.