Идеи графа де Местра заложили основу политики России в образовании XIX века

Г-н Граф,

Имею честь, согласно изъявленному вами желанию, представить некоторые мысли, касающиеся общественного образования в отечестве вашем.

Относительно сего важного предмета весьма распространен тот же софизм, каковой употребляется в отношении учреждений политических: на человека смотрят как на некое отвлеченное существо, неизменное во все времена и во всех странах, и для оного начертываются столь же отвлеченные проекты. Однако опыт самым очевидным образом доказывает, что каждая нация имеет то правительство, которого она достойна, и потому всякий план правительственного устройства, ежели не находится он в полном согласии с национальным характером, есть лишь пагубное мечтание.

То же самое относится и к образованию (я имею в виду образование общественное); прежде чем приступать к плану оного, надобно изучить обычаи, склонности и зрелость нации. К примеру, кто сказал, что русские созданы для наук? Пока еще ничто сие не подтверждает, но если даже окажется справедливым обратное, нация ни в коей мере не должна чувствовать себя униженной.

Римляне ничего не смыслили в искусствах, у них не было ни одного живописца, ни одного скульптора, а тем паче математика. Цицерон называл Архимеда незначительным человеком, он сказал об изваянной Мироном козе, которая была похищена Вером: «Работа столь хороша, что она пленила даже нас, ничего не понимающих в этих делах».

Все знают наизусть знаменитые стихи Вергилия: «Пусть другие заставляют говорить мрамор и медь, пусть блистают они красноречием и читают судьбу по звездам. Но твоя судьба, о римлянин, повелевать народами».

И при всем том я полагаю, что римляне недурно показали себя всему свету, и всякая нация была бы не прочь оказаться на их месте.

Или я бесконечно ошибаюсь, или в России придают несоразмерно большую цену науке. В знаменитом своем сочинении Руссо утверждал, что она принесла много зла. Не принимая его парадоксов, не следует, однако, полагать, будто он во всем заблуждался. Наука делает человека легкомысленным, не способным к делам и великим предприятиям, спорщиком, упрямцем, презирающим Чужие мнения, хулителем правительства и национальных устоев, падким до всяких новшеств и т. д. и т. д. Именно поэтому Бэкон, чей гений своей глубиной превосходил Руссо, сказал, что религия есть тот бальзам, который сохраняет от порчи, приносимой науками. Мораль препятствует опасному и даже очень опасному их действию, когда предоставлены они сами себе.

Именно в этом заключалось жестокое заблуждение прошлого века. Возомнили, будто образование научное есть уже целостное образование, в то время как оно лишь часть, к тому же несравненно меньшая и имеющая цену лишь в той степени, насколько основывается на воспитании нравственном. Но все умы оборотились к науке, а мораль стала каким-то пустопорожним приложением. Система сия, принятая для изничтожения иезуитов, породила менее чем за тридцать лет ужасное поколение, которое низвергло алтари и умертвило короля Франции.

Более того, г-н Граф, вы можете видеть, что все народы мира, побуждаемые единым и безошибочным инстинктом, всегда доверяли юношество священникам, и сие принадлежит не только ко временам христианским.

Все народы мыслили одинаково. В глубокой древности некоторые из них сделали и саму науку исключительно принадлежностью священства. Всеобщее сие согласие заслуживает пристального внимания, ибо никому еще не дано было безнаказанно поступать вопреки здравому смыслу всего мира.

Я знаю, что Его Императорское Величество лишен сего великого преимущества, поскольку в России священство, к несчастью, отделено от общества и лишено всех гражданских обязанностей; но не задерживаясь пока на этом, я лишь повторю еще раз, что в вашей стране много ошибаются касательно пользы науки и тех средств, кои потребны для вкоренения оных.

Полагают, будто достаточно основать заведение и нанять профессоров и все готово. Нет, напротив того, на самом деле этим не сделано еще ничего, ежели к сему не приуготовлено само молодое поколение. В таковом случае государство будет нести бремя огромных расходов, а школы останутся пустыми.

Мы уже видим сие в гимназиях, которые вскорости начнут закрываться из-за отсутствия учеников. Еще более разительный пример являет собой школа юриспруденции, открытая с такой помпой и с такими великими претензиями. Император давал 300 рублей, квартиру, содержание и чин всякому молодому человеку, вступающему в сие заведение; однако и при таких выгодах после нескольких жалких сцен, коих свидетелями были иностранцы, никто не явился, и школу пришлось закрыть.

А во времена, именуемые нами варварскими, Парижский Университет насчитывал 4.000 студентов, являвшихся из всех частей Европы учиться на свои деньги.

Вообразите, себе такое правительство, которое разоряет казну постройкою великолепных гостиниц в местности, где никто не путешествует; это и будет верный образ того, кто тратится на ученые заведения прежде, чем гений нации оборотится к науке.

Я уже имел честь, г-н Граф, изустно излагать вам немаловажное соображение, каковое полагаю необходимым повторить и в настоящем письме, а именно: все самые ученые академии Европы, такие, как Парижская, Королевское Общество в Лондоне, флорентийская Академия del Cimento и пр., все они начинались со свободных собраний нескольких частных лиц, побуждаемых любовью к наукам. По прошествии некоторого времени монарх, прослышавший об уважении к ним со стороны общества, удостаивал их патентами, удостоверяющими государственное признание. Вот каким образом создавались академии. Везде утверждались они благодаря наличию ученых и никогда лишь в надежде породить таковых. Тратить огромные деньги на сооружение клетки для феникса, не ведая еще, прилетит ли он, — это не что иное, как великий обман.

К несчастию, у славной вашей нации ложное превознесение науки соединено с желанием скоропостижно овладеть ею, а также с самоуничижением из-за отставания от всех прочих народов.

Никогда еще не бывало более превратного и более опасного предрассудка. Русские могут быть первой нацией в свете, даже не имея никакого таланта к наукам естественным, ибо первая нация есть, несомненно, та, которая счастливее всех в своем отечестве и страшнее для всех других народов. А все остальное, по сути дела, есть лишь одна внешность.

Неизвестно, созданы ли русские для науки. Было бы в равной степени ошибочно отвечать на сей вопрос да или нет. А пока, в ожидании приговора времени, по какому злосчастному наитию торопятся русские преодолеть положенные самой природой расстояния и чувствуют себя униженными только из-за того, что принуждены подчиняться одному из главнейших ее законов? Сие походит на то, как если бы юноша страстно желал быть старцем.

Все нации Европы три или четыре столетия едва лепетали, прежде чем научились говорить, так почему же русские претендуют на совсем иное? Здесь, г-н Граф, представляется одно чрезвычайно важное соображение, на коем я почитаю долгом своим остановить ваш взгляд, поелику оно имеет особливое касательство к вашей нации.

То нравственное возрастание, которое постепенно ведет народы от варварства к цивилизации, было остановлено у вас и, так сказать, перерезано двумя великими событиями: расколом десятого века и нашествием татар.

Вследствие сего возникла надобность наверстать упущенное время, но я беру на себя смелость полагать, что Петр I замедлил, а отнюдь не ускорил дело, воображая, будто наука подобна такому растению, которое можно выращивать искусственно, как персики в теплице. Но сие просто невозможно; впрочем, повторяю еще раз, русским нечего печалиться по сему поводу! Поляки также принадлежат к славянской семье и восходят к тому же первоистоку, а ведь именно они еще три столетия назад породили одно из величайших украшений рода человеческого — славного Коперника Полагаю, в водах Двины нет никакого колдовства, которое препятствовало бы перехождению через нее наук. Но все сводится, как я уже сказал, тому, чтобы наверстать упущенное время.

Ежели стал бы я распространяться далее, пришлось бы тогда углубиться в метафизику; ограничусь, однако, лишь вещественными рассуждениями.

Или русские не предназначены к наукам вообще, или лишь к некоторым из них; в таковом случае никогда они не достигнут в этом успехов, уподобившись римлянам, которые, покорив греков, живя с ними бок о бок, в совершенстве владея их языком и читая лишь греческие книги, тем не менее не породили среди себя ни физиков, ни географов, ни астрономов, ни математиков, ни да-

же врачей (исключая Цельса).

Или же русские все-таки созданы для наук и будут обладать оными, как и все прочие народы, сим прославившиеся, особливо итальянцы пятнадцатого века.

От вспыхнувшей в благоприятную минуту искры возгорится пламя познания. И тогда все умы оборотятся в сию сторону. Ученые общества возникнут сами собой, а правительству останется лишь дать им форму и узаконения.

Но до тех пор, пока не явится очевидное для всех внутреннее созревание, любое усилие натурализовать науку в России будет не только бесполезно, но и опасно для государства, ибо усилие сие послужит лишь к затемнению национального здравого смысла, каковой во всех странах является всеобщим охранителем; Россия наполнится тогда бесчисленным множеством полузнаек, в сто раз худших самого невежества, ложных и горделивых умов, презирающих свою страну, вечных хулителей правительства, идолопоклонников всего модного и чужеземного, всегда готовых низвергнуть все сущее.

Другое ужасное неудобство, порожденное сей ученой манией, заключается в том, что правительство, не имея у себя профессоров, принуждено будет обращаться в чужие края; а поелику люди истинно просвещенные и нравственные не стремятся уезжать из своей страны, где их ценят, то сюда, к северному полюсу, являются часто не просто посредственности, но развращенные и даже бесчестные, дабы продать свою ложную науку за деньги. Особенно сегодня на Россию набегает сия пена, которую политические бури гонят из других стран. Сии перебежчики приносят с собою лишь наглость и пороки. Без любви и уважения к стране, без родственных, гражданских или религиозных связей, они только смеются над слепцами — русскими, которые доверяют им самое для себя дорогое. Они торопятся накопить достаточно денег, чтобы обеспечить себе в другом месте независимое существование; постаравшись возвыситься в мнении общества таковыми делами, которые для истинных знатоков суть лишь свидетельство невежества, они отбывают восвояси, дабы и там смеяться над Россией в злонамеренных своих книгах, которые покупает у них опять-таки сама Россия.

Подобное состояние дел тем хуже, что вследствие прискорбного предрассудка у русских принято смотреть на мораль как на предмет совершенно отдельный и независимый от образования, так что ежели сюда приезжает, например, профессор физики или греческого языка, который в других странах признан за человека развращенного и даже атеиста, часто можно слышать по сему поводу: «А что от того для физики или греческого языка?» Так принимают в сей стране европейских мусорщиков, и несчастная Россия платит большие деньги армии чужеземцев, стремящихся развратить ее.

Ежели позволительно, г-н Граф, присовокупить к сим существенным соображениям еще и другие, я обратил бы ваше внимание на то, что наука по самой своей природе во все времена и при любом образе правления создана не для всех людей и даже не для всех людей выдающихся. Военным, к примеру (а это три четверти дворянства), наука и не нужна, и не сродственна. Только артиллерия, инженеры и флот требуют знания математики, да и то чисто практического, не отягощенного излишней глубиной.

Для сих родов войска повсюду есть особые школы, но для армии наука не нужна и может оказаться даже помехою. Она делает военного домоседом, не радеющим о службе, и почти всегда лишает его той горячности и хватки, которые рождают великие победы. К тому же большинство никогда не склонно к прилежанию, особливо в высших сословиях. Военная жизнь, если не считать редких исключений, есть жизнь рассеянная: вычтите из офицерского дня часы, посвященные светским обязанностям, удовольствиям и военным учениям, что остается для науки?

Кроме сего, у России в отношении наук есть еще один особливый недостаток. Во всех европейских нациях церковь пользуется классическим языком, так что Цицерона и Вергилия как бы изучают в самом храме. Священство, к счастию, остается там ни выше последнего человека, ни ниже первого; оно замешано во множестве дел, и одни только прения с врагами религии требуют от него самых разнообразных и глубоких познаний.

Служба гражданская составляет еще один неисчерпаемый источник людей науки. Литература и эрудиция суть почти безраздельный удел сего трудолюбивого сословия, которое нередко находит себе отдохновение в точных науках.

Россия лишена сего преимущества; язык ее религии прекрасен, но бесплоден и не создал ни единой хорошей книги. Ее духовенство— это племя левитов, полностью отделенное от прочих сословий и как бы составляющее особый народ. Их знания не служат общему благу. Голос священника слышен лишь у алтаря, а назначенные ему обязанности ниже талантов всякого выходящего из ряда человека.

Чиновничество, со своей стороны, не нуждается ни в каких научных сведениях; даже человек, проведший большую часть своей жизни в лагерях и гарнизонах, может с почетом завершить свое поприще в кресле судьи. Наука в России сейчас ни для чего не потребна и никак не служит для достижения государственных отличий. Надобно понимать природу человека и прежде сделать науку желаемой, а потом уже преподносить ее тем, кто стремится к ней; государство не должно и не может делать это в отношении тех, коим она не нужна. Напрасно правительство будет полагать тот или иной род знаний обязательным условием для получения каких-либо отличий; пока необходимость не в самой сути предмета, над таким законом будут лишь смеяться, и через весьма недолгое время ученые чины станут лишь пустым именем с известною для всех ценою.

Но верх несчастия в том, что тогда всякий возомнит себя человеком ученым. Все сделаются упрямы, беспокойны, недовольны и непослушливы. Таким образом, правительство своими усилиями и огромными расходами создаст для себя лишь дурных подданных.

Из всего изложенного следует, что вместо расширения круга познаний в России его надобно, напротив, суживать ради блага самой науки. Сие, конечно, прямо противоположно тому энциклопедическому бешенству, которое есть одна из болезней сего времени. Впрочем, важность настоящего предмета требует для него отдельного письма.

Я есмь и пр.

Г-н Граф,

Боссюэ совершенно справедливо сказал: «Нет ничего лучше того, что уже испытано». Позвольте же мне представить вниманию вашему краткое изображение прежней системы образования, каковую в настоящее время пытаются всеми возможными способами возродить во Франции с присовокуплением необходимых изменений. Картина сия приведет меня и к рассмотрению того плана, который вы соблаговолили сообщить мне.

Школьный курс разделялся на семь классов и продолжался семь лет.

1. Пятый класс. Здесь преподавали начала латинского языка, и юноши упражнялись в небольших сочинениях; им объясняли легких авторов. Каждый урок задавался накануне; ученик, когда учитель говорил ему: «N., читайте урок из «Эклог» Вергилия», — должен был взять книгу и, читая каждую фразу, переводить ее с объяснениями. Особливо поощрялись и выделялись те, кто выучивал текст наизусть, но сие не было обязательным. В том, что касается морали и религии, заучивали катехизис, который объясняли ученикам в классе.

2. Четвертый класс. То же, что и в предыдущем, но более трудные авторы и в большем числе.

3. Третий класс. По латыни он назывался suprema grammatica (высшая грамматика), ибо здесь должны были достигать совершенного знания латинского языка в отношении грамматическом, так что после него речь шла уже лишь об изяществе слога. Ученикам объясняли самых трудных авторов. Ради краткости я не останавливаюсь на прочих подробностях, хотя и весьма существенных.

4. Гуманитарный класс. Здесь, как я уже сказал, начиналось царство изящного слога. Изучали латинскую риторику по самым лучшим образцам, что превращало юные головы в бесценные хранилища, и уже не забывали они впредь ничего из воспринятого. Молодые люди начинали летать на своих крыльях, и им задавали уже писать сочинения. Для сего учитель выбирал какой-либо сюжет из религии, морали или даже басни и предлагал его ученикам. К примеру, он говорил: «Мидас2 выпросил у богов дар обращать в золото все, к чему бы он ни прикасался. Объясните неудобства сего безумного желания». Конечно, все молодые люди понимали неудобства сего, но каждый вкладывал в сочинение собственное свое воображение и приучался смотреть на всякий предмет с разных сторон. Когда все сочинения были написаны и поданы учителю, он показывал ученикам, с каким изяществом трактовал сей предмет Овидий, и -в этом состоял еще один урок. Что бы ни говорилось, нет иного способа упражнять юношество в сочинительстве и красноречии. Когда говорят, дабы принизить какой-либо труд: «Это школярское сочинение», — сие означает лишь то, что человек образованный или автор с претензиями не должны писать по-школярски, но отсюда ничуть не следует хулы на ученика, пишущего, как оно свойственно его возрасту. Прошу, г-н Граф, простить мне сие отступление. Спешу возвратиться к нашему предмету.

5. Риторический класс. Представлял собой повторение предыдущего, но в значительно расширенном виде. Только теперь приступали к изучению своего родного языка, поелику считалось общепринятым, что вначале надобно поучиться древностям.

К концу пятого года литературное образование полагали завершенным.

6. Класс логики. В шестом классе изучали правила рассуждения, свойства и приложения силлогизмов. Ученикам диктовали один трактат из морали и один из метафизики, что не представляло собой никакой опасности, оставаясь лишь своего рода светским богословием, ни в чем не противоречащим догматам христианства.

7 Физический класс. Преподавание здесь определяется уже самим названием. С тех пор, как сей класс сделался чисто математическим, он представлял некоторые трудности для тех, у кого не было склонности к сей науке. Впрочем, никого не заставляли учиться в нем из опасения перейти границы умеренности.

После сего молодой человек был готов для университета, где преподавали то, что называлось искусствами, то есть изящную литературу и философию. Медицина и право назывались ЧЕТЫРЬМЯ ФАКУЛЬТЕТАМИ, и курс каждого занимал пять лет.

Вот вам двенадцать лет жизни, посвященные тернистому учению, из них пять чисто литературному образованию и два — основам моральной философии и физики.

Из сего, г-н Граф, вы можете видеть мудрость наших предков.

Каждый (я имею в виду высшие сословия) должен был хорошо мыслить, хорошо говорить и хорошо писать; посему общее образование и ограничивалось этими тремя отраслями. Потом уже каждый делал свой выбор и посвящал себя какой-либо отдельной науке. Никому и в голову не приходило, что епископ должен знать химию, а адвокат—математику. Первоначальное образование никогда не выходило за очерченные мною пределы. Так были воспитаны Коперник, Кеплер, Галилей, Декарт, Ньютон, Лейбниц, все Бернулли, Фенелон, Боссюэ и тысячи других.

Я не мог обойтись без сих предварительных соображений (кои сократил елико возможно), ибо они дают ту основу для сравнения, на которой можно строить доказательное суждение о предлагаемом проекте.

Посмотрим прежде всего на то, сколько времени отводится в нем каждой науке.

Курс рассчитан на шесть лет, разделенных на две части, из коих одна содержит науки гуманитарные, а другая — точные. Но из таблиц и подробного изложения следует, что на самом деле гуманитарное обучение идет вровень с точными науками в течение всего курса, начиная от основ и вплоть до самой высшей ступени.

Посмотрим по таблицам перечисление наук, содержащихся в сем проекте.

Языки: латинский, греческий, славянский, французский и немецкий. Чтение главных авторов на сих языках и рассмотрение самых лучших мест в их сочинениях. Чтение с разбором Гомера, Демосфена, Вергилия и Цицерона.

История всеобщая, история российская, история священная, история церковная, философическая картина всеобщей истории; география; хронология.

Геометрия, алгебра, чистая математика, математика прикладная, дифференциальное и интегральное исчисления, анализ бесконечно малых, математическая география, естественная история;

Физика; введение в познание небесных тел. Химия. Физическая география земного шара. Систематическое начертание физических наук, а также различные теории о происхождении мира и случавшихся в нем переворотах.

Логика, теоретическая и практическая. История философии, краткое изложение системы человеческих знаний, учение об идеях, психология, космология.

Изображение системы наук нравственных. Понятия о правах и обязанностях в их отношениях с правом публичным, правом гражданским и правом человека. Российское гражданское право.

Этика, или наука о нравах.

Археология и нумизматика.

Обучение религии. — Чтение Нового Завета.

Введение в эстетику (слово, изобретенное немцами), или науку о прекрасном в искусствах.

История искусства древнего и нового времени по Винкельману и другим авторам.

Обязанности человека и гражданина. — Понятия об устройстве обществ. Основания различных систем права.

Гимнастика, танцы, плавание и т. д.

Трудно вообразить, чтобы план сей был написан и представлен с серьезными намерениями. Как же так? Все европейские народы посвящают семь лет изучению латинского языка и классических творений, на оном написанных, с присовокуплением некоторых частей философии; ученики прилежны, дисциплина строга, и тем не менее у нас вошло в пословицу, что в коллегии можно лишь научиться учению.

И вот осмеливаются предлагать для молодой нации, чьи склонности к наукам еще совершенно не определились, такой план, который объединяет в себе множество предметов, из коих каждый мог бы занять время целого курса!

Обещают правительству, обещают обманутым родителям, что поступившие в лицей со знанием письма и чтения через три года будут разрешать уравнения третьей и четвертой степени и разуметь конические сечения! Что через шесть лет они постигнут дифференциальное и интегральное исчисление и смогут осмысленно читать Вергилия, Цицерона, Гомера и Демосфена!

Очевидно, что сочинивший сие не склонен указывать на недостатки; напротив, он убежден в необходимости поощрять все имеющее хоть какую-то цену. Но в настоящем случае снисхождение непозволительно.

Невозможно сохранять хладнокровие при чтении подобного плана; всякий образованный человек, хотя бы поверхностно взглянувший на него, скажет, что либо русские юноши — это ангелы, либо наставники их лишились рассудка.

Сомнительно, чтобы ученики сего лицея могли знать к концу курса хотя бы имена всех тех предметов, столь подробно перечисленных в сем бесстыдном каталоге. Это самый верный способ навсегда вселить отвращение к наукам у того несчастного юношества, головы коего будут забиты сими громадными кучами непереваренных знаний или, что еще хуже, всеми теми пороками, которые всегда влечет за собой полузнание, не давая при этом ни малейшего сему возмещения.

Вы- г-н Граф, окажете величайшую услугу вашему Государю и вашему отечеству, если наложите руку на сию причудливую груду наук, наваленных друг на друга человеком, который не умеет или не желает различать знания, потребные всем, от тех частных наук, кои необходимы лишь для немногих занятий. Без колебаний уберите:

1. Естественную историю <биология>. Наука сия подобна поэзии. Она прославляет тех, кто возносит ее на высшую степень и делает смешными всех остальных. Дети ваши соберут несколько бабочек и раковин и возомнят себя Линнеями. Нет ничего бесполезнее и легче, чем сия наука в том виде, как она желательна человеку светскому: достаточно пролистать первый попавшийся словарь.

2. История. Никогда история не входила как отдельный предмет ни в одну систему общественного образования. Кое-где есть особые кафедры истории, доверяемые людям высшего знания, которые рассуждают об истории, но не учат ей. И это только при свободном обучении для тех, кто сам сего пожелает. История заключена в книгах. Тот, кто хочет знать ее, пусть читает их. Прикажите только, чтобы какой-то час дня (например, трапезы, как в наших духовных заведениях) посвящен был чтению полного курса истории (может быть Роллена и Кревье, за отсутствием лучшего); при этом ученики попеременно читают вслух для всех других. Надобно с большой осторожностью относиться к историческим книгам, ибо ни один другой род литературы не заражен пороками до такой степени. В таблицах предлагается философическое начертание истории по Боссюэ и Феррану. Но ведь Боссюэ похож на Феррана, как орел на крота.

3. Химия. Есть ли надобность говорить, что обширная сия наука совершенно неуместна в общем образовании? На что она министру, чиновнику, офицеру, моряку, коммерсанту и т. д.?

4. Астрономия. Еще одна бесполезность. Будет превосходно, если ученики по выходе из лицея смогут понимать таблицы, помещаемые в календарях.

5. Эстетика, наука об искусстве древних, археология, нумизматика. Все это представляется мне какой-то шуткой. Не входя в подробности, я предлагаю целиком оные убрать.

6. Систематическое изображение наук физических и различных теорий о происхождении мира и о происходивших в оном переворотах. Здесь прямо-таки избыток опасного. Книга Бытия вполне достаточна для понятия о начале мира. Но под предлогом объяснения различных теорий юные головы будут наполняться всяческими новейшими космогониями. Ведь здесь уже напечатали

с дозволения цензуры книжицу (она есть у пишущего сие), где говорится, что человек и его обитель есть лишь следствие брожения и колебаний вещества. Сия французская и германская отрава проникает к вам уже со всех сторон; возможно ли открывать для нее собственными руками новые пути?

7 Изображение системы человеческих знаний, учение об идеях, психология и т. д. Французские идеи суть не что иное, как введение в материализм. Англичане весьма удачно называют их сенсуализмом. У вас нет прирожденных охранителей общественной нравственности, тех епископов, принадлежащих к первым фамилиям государства, которые все видят, все понимают и на все дают совет, а при малейшем подозрении рассматривают лицейские тетради и оповещают обо всем правительство. Поэтому, прежде чем кто-либо озаботится навести порядок, сделано будет много зла.

8. Философические понятия о правах и обязанностях; отношения людей в обществе и следующие из оных обязанности. Понятия о различных правах.

Юность должна знать лишь три вещи об общественном устройстве: 1) что Бог создал человека для жизни в обществе и сие доказывается опытом; 2) что общественное бытие требует правительственных установлений; 3) что каждый обязан повиновением, верностью и преданностью тому порядку, при котором он рожден.

Всем известно, сколь превратными принципами наполнили свои книги о теоретической политике все эти изобретатели новых идей во Франции и Германии. Было бы верхом неосторожности вступать на сию трясину. По крайней мере, человек должен созреть, прежде чем прикасаться к опасным сим доктринам даже в изложении мудрых учителей.

9. Греческий язык. Поверьте, г-н Граф, тем трудолюбивым людям, KTО превзошел всю премудрость сего прекрасного и труднейшего языка. В России среди высших сословий нет ни одного молодого человека, который не предпочел бы проделать три кампании и участвовать в шести регулярных баталиях, нежели заучивать одни только греческие спряжения. Ныне всеобщее ослабление в послушании уже изгнало греческий язык из первоначального обучения, ибо молодые люди, взращенные в изнеженности, не способны более к таковому труду одновременно с изучением латыни; но ведь этих молодых людей сравнительно с вашими можно почитать прямо-таки траппистами Шести лет в лицее, посвященных одному только греческому языку, навряд ли достанет даже для весьма посредственного знания оного. Их ничему не научат, ибо намереваются учить всему.

Вот те главные предметы, которые надобно убрать без всяких колебаний. Я слишком хорошо знаю, что самые лучшие намерения чаще всего бесплодны и их надобно подгонять под существующие предрассудки. Однако же всегда следует иметь в виду желаемую цель, и тогда государственный муж сможет приблизиться к ней, насколько то позволят наличные обстоятельства.

Но я ничего не сделал бы, г-н Граф, если бы не представил на ваше усмотрение те два предварительных вопроса, касательно коих и следует прежде всего принять решение.

Вот первый из них: желает ли Его Императорское Величество иметь в своем государстве классическое образование?

Ежели будет решено противное, тогда надобно убрать ученые языки, которые занимают почти все время. Если ответ окажется положительным, следует поставить во главу угла латынь с присовокуплением лишь математики (прекрасной и полезнейшей науки) и нескольких лекций из географии и истории. Одним этим уже будет занято все время. Но прежде всего надобно бесповоротно решить да или нет и ни в коем случае не воображать, будто можно учить древним языкам какими-то новыми способами. В проекте сказано, что будут избегать бесплодных правил; напротив, языки сии возможно постичь лишь с помощью таковых правил — сочинениями и заучиванием образцов наизусть. Проект рекомендует вместо сего аналитическую методу (бессмысленное сочетание слов). Но, г-н Граф, поверьте опыту: честию заверяю вас, что никогда аналитическая метода (сиречь междустрочные переводы) не способна научить мертвому языку. И опять-таки; нужен он или нет? В первом случае хорош только один способ: 1. Изучение грамматики наизусть с разделением ее на уроки по всему курсу; 2. попеременные переводы с помощью словарей с изучаемого языка на родной и наоборот; переводы, а самое главное заучивание наизусть, образцовых произведений.

Если же за дело возьмутся по-иному, ничего доброго из сего не выйдет. Я охотно готов поручиться в этом честным словом, нимало не сомневаясь, что опыт не опровергнет меня.

Второй вопрос, самый важный.

Каким образом предполагается согласовать систему учения с военной службой, каковая долженствует быть первейшей во всякой монархии?

Согласно проекту, в лицей принимаются мальчики не моложе десяти лет и не старше пятнадцати. Возьмем средний возраст между двенадцатью и тринадцатью. Молодой человек будет заканчивать курс на своем девятнадцатом году, но в такие лета любое тщательное образование, особливо классическое, может лишь начинаться.

Отсюда следует весьма важное обстоятельство: молодые люди, которые с двенадцати или пятнадцати лет посвятили себя военному делу, будут получать чины как раз в это самое время; и отец семейства, пожелавший приготовить для императора добрых и полезных поданных и отдавший детей своих на долгое и тяжелое обучение, будет в буквальном смысле слова наказан, а ленивое невежество с насмешкою возьмет верх над науками.

Посему всякий добросовестный отец обязан не допускать своих чад к классическому образованию из одного только страха испортить их карьеру и положение в обществе.

Следовательно, все старания правительства российского об образовании высших сословий останутся совершенно втуне, ежели не будет установлен возраст, раньше которого не принимается никто в военную службу, и возраст сей должен быть достаточно велик, чтобы всякий отец семейства мог дать детям своим гуманитарное образование, не боясь ущерба для их карьеры. Надобно назначить сей возраст (никак не моложе восемнадцати лет) столь непреложным, как и прочие основополагающие законы, и чтобы никакое мыслимое соображение не могло изменить его.

Но это еще не все. Предположим, что молодой человек имеет приятную внешность, хорошее происхождение, смелость и чувство чести, но отнюдь не расположен к наукам. Неужели Император лишит его счастия служить лишь потому, что он не разумеет ни литературу, ни алгебру? Сие также должно быть решено с полной определенностью.

Каждый человек, знающий Россию, не усомнится в невозможности такового ограничения. Полагаю, оно было бы неблагоразумно и в любой другой стране.

Но если на службу будут приниматься необразованные, тогда каждый сможет сказать, что у него нет таланта к наукам, и все здание рухнет.

Следовательно, надобны три вещи:

1. Никто не может вступить в военную службу моложе. лет;

2. по достижении сего возраста принимаются все;

3. учившиеся в лицеях и университетах получают преимущество, которое будет установлено по благоусмотрению начальства.

Таковы истинные трудности.

В последующем письме я возьму на себя смелость присовокупить еще некоторые мысли касательно общего образования в свете морали.

Я есмь и пр.

Г-н Граф,

Несомненно, во всех предприятиях надобно опасаться химерического совершенства, но, с другой стороны, не менее вредно и не прилагать всех наших усилий для полного достижения положенных целей. Хотя лицей — это не монастырь, из сего никак не следует, что он должен быть каким-то сомнительным заведением, в которое отец семейства не осмеливается отдавать своих детей.

Уже все сказано об опасности содержания в одном месте многих молодых людей. Порок по самой своей природе столь заразителен, что нельзя не страшиться последствий таковых скоплений, где всякая дурная мысль распространяется, всякий дурной поступок становится известен и всякая вредная книга переходит из рук в руки.

Нельзя не удивляться, читая проект лицея, что в нем отсутствуют какие-либо предосторожности противу неизбежных неудобств общественного образования. Сии последние заслуживают нарочитого внимания.

В проекте хорошо говорится об экзаменах для молодых людей, но совершенно ничего — об экзаменах самих учителей, что куда важнее. Какие качества потребуются от них? Каковы должны быть свидетельства их нравственности и честности?

Если они женаты, будут ли они жить в лицеях со своими женами, дочерьми и их горничными? И т. д. и т. д.

Перед великим переворотом, переменившим лицо Европы, в католических странах было шесть монашеских орденов, занятых образованием юношества: иезуиты, варнавиты, бенедектинцы, ораторианцы, сколаписты (итальянские благочестивые школы, scuole pie) и иозефисты. Члены сих орденов посвятили себя строгому безбрачию, в их пансионатах не только никогда и близко не бывало женщин, но все было направлено на то, дабы отвратить от юношества всякое Опасное и отвлекающее представление.

Днем учеников никогда не оставляли одних. Даже трудом занимались они в общей зале под надзором начальников. Благодаря строгому правилу молчания преимущества одиночества лишены были своих недостатков.

Дабы избежать какого-либо сообщения между воспитанниками, ночью они спали каждый в отдельной комнате, за остекленными дверьми, выходящими на общий дортуар, по которому до утра ходил доверенный человек, дабы присматривать за молодыми людьми точно так же, как это делается в отношении больных.

Вы можете видеть и теперь, г-н Граф, все сии предосторожности в пансионате преподобных отцов иезуитов, содержащемся в сей столице.

Из таких школ каждый год выходили юноши с сильными характерами и несокрушимым здоровьем, ибо замедлить их развитие воистину означало спасти их.

В протестантских странах, не пользовавшихся подобными благами, государство заметно пострадало. На всю Европу разносились жалобы противу германских университетов. Но у каждого есть свои предрассудки, и вы, г-н Граф, можете заподозрить меня в оных, посему позвольте привести вам на сей предмет безупречное свидетельство, принадлежащее немецкому протестанту, знаменитому философу, устроителю школ и великому почитателю новых идей.

«Все наши германские университеты, — говорит он, — нуждаются в больших переменах всего, что касается нравов... Дажесамые лучшие суть погибель невинности, здоровья и будущего счастия для множества молодых людей; из них выходят существа с испорченным телом и душою, представляющие для общества скорее обузу, нежели пользу. . Пусть же страницы сии будут предупреждением юношеству! Пусть прочтут они на дверях наших университетов: ЮНОША, ЗДЕСЬ МНОГИЕ ИЗ ТЕБЕ ПОДОБНЫХ УТРАТИЛИ СЧАСТИЕ И НЕВИННОСТЬ!»

А в Англии, сей столь благополучно управляемой стране, где господствует дух общественности, разве там изверги рода человеческого не осмелели настолько, чтобы образовать целое общество для развращения молодежи? И разве не распространяло оно адские свои замыслы на собрания молодых людей, которым подсовывало самые нечестивые книги?

И надо признать, что царящий в сей стране могучий общественный дух извлек урок из сего покушения, и было основано общество для охранения нравов и изничтожения порока. Ужасный заговор был открыт, разоблачен и рассеян; дело дошло до суда, Здесь по ходу рассуждения уместно обратить внимание на одно заблуждение составителя проекта. В раздел VI включает он как наказание одиночное заключение без каких-либо занятий. Трудно представить себе более явное и опасное заблуждение. Молодой человек никогда не должен оставаться наедине со своим воображением, и самое дурное общество для него есть он сам.

кое-кто из виновных попал в тюрьму и к позорному столбу. Так или иначе, но комплот существовал, и при всем благоприятном исходе дела он показал, тем не менее, крайнюю опасность таких собраний, ежели не защищены они экстраординарными мерами.

Позвольте, г-н Граф, представить вам мнения еще двух выдающихся авторитетов.

Непреложным условием для профессоров состояние безбрачия положено было и основателями славных английских университетов в Оксфорде и Кембридже. В прошлом веке Палата Общин выступила, и отнюдь не без успеха, противу сего установления.

«Безбрачие относится к числу предрассудков Римской Церкви и не должно сохраняться у нас долее ее самой. Брак есть почетное учреждение и дозволен проповедующим Евангелием и даже епископам Англиканской Церкви. Закон о безбрачии лишил бы наши университеты Ньютона и Вистона, будь они женаты, и т. д. и т. д.» Присовокуплена была еще тысяча других резонов, но когда дело поступило в Палату Лордов, поднялся канцлер и сказал: «Милорды, ежели вы способны принять предлагаемый билль, вы не заслуживаете даже шиллинга ни от одного из англичан. Основатели положили безбрачие непременным условием, и у них имелись свои причины. Надобно было думать, когда государство принимало их дар; никто не вправе менять существующие условия».

Предложение не получило ни единого голоса. Один из корифеев современного безбожия жаловался, что «старосветская дисциплина английских университетов приспособлена для образования священников и монахов, а их управление все еще в руках духовенства— того сословия людей, чьи манеры и поведение не соответствуют современному миру (вот ведь какая жалость!) и кому свет философии лишь застилает глаза». (Записки Гиббона, глава 5).,

Другой пример не менее разителен; относится он к Франции.

После того как фаланга бешеных все разрушила, надобно было возрождать уничтоженное, прежде всего величественное здание общественного образования. И вот, несмотря на все новомодные теории, здравый смысл и опыт, снова возвратились к закону о безбрачии. Навряд ли сего монарха, который утвердил это, можно заподозрить в приверженности к старым предрассудкам.

Там, где нации сходятся, они всегда правы. Почему самые прославленные из них, которые столь обогатили науку, вручают образование юношества неженатым учителям? Скажут: это влияние духовенства, однако не может быть большего заблуждения, ибо везде, где у священников есть жены, им не оказывают сего доверия. Определяется все безбрачием, а не принадлежностью к духовному сословию.

Я совершенно не претендую, г-н Граф, на изменение понятий целой нации и не предлагаю ничего невозможного. Я говорю лишь о принципах и привожу примеры. Только государственным мужам, которые ведают людей и дела, надлежит принимать те предосторожности, каковые они сочтут необходимыми.

Ограничусь одним предупреждением, что ежели не будут приняты самые основательные меры в отношении нравственности учителей, противу дурных книг и противу любых связей лицеев с внешним миром, заведения сии вскорости сделаются в мнении общества школами порчи и развращенности.

От всего сердца желал бы я, г-н Граф, чтобы рассуждения мои оказались сродственны понятиям вашим. Представляю их, не имея никаких амбиций и будучи твердо убежден в том, что если обстоятельства не способствуют наилучшим видам, государственный муж должен считаться с этим. Мое дело предложить, но решение принадлежит вам; я же не предлагал ничего несбыточного и постоянно опирался на всеобщий опыт наций.

Я есмь и пр.