Myśl Polska: "Цар­ский гнет" и дру­гие мифы

"Я не верю в ор­га­ни­че­ские раз­ли­чия наций. По­ля­ки, оче­вид­но, не лучше дру­гих, и, по­ла­гаю, не хуже. Они толь­ко, бла­го­да­ря сво­е­му вос­пи­та­нию, бес­ко­неч­но ли­це­мер­ны".                                                                                     

Юзеф Мац­ке­вич

Миф о "цар­ском угне­те­нии" - одна из самых глав­ных фаль­ши­вок, отрав­ля­ю­щих поль­ское ис­то­ри­че­ское со­зна­ние в мас­со­вом мас­шта­бе, сле­до­ва­тель­но, и поль­скую по­ли­ти­че­скую мысль, а еще шире, в силу важ­но­сти рус­ско­го во­про­са для Поль­ши, ис­ка­жа­ю­щих поль­ский взгляд на мир в целом. Почти в каж­дой дис­кус­сии о по­ли­ти­ке, даже с людь­ми доб­рой воли, будь то про­грес­сив­ные уни­о­ни­сты или пра­вед­ные, бла­го­че­сти­вые пат­ри­о­ты, рано или позд­но мы на­ты­ка­ем­ся на это боль­ное место на­ше­го со­бе­сед­ни­ка, ко­то­рое, по­дой­дя к нему, как к гно­я­щей­ся язве, сле­ду­ет мягко, но осто­рож­но обой­ти или пре­кра­тить дис­кус­сию.

Иначе вско­ре вы­яс­нит­ся, что Ка­тынь, Ки­бит­ки, Си­бирь, раз­де­лы, ссыл­ки, что рус­ские - это Азия, что ваш дед или дядя, что Ко­нец­кий был давным-​давно, что ту­ран­ская ци­ви­ли­за­ция, что они вас на­си­ло­ва­ли и даже по­ку­па­ли ко­раб­ли на поль­ских вер­фях, ко­то­рые мы де­ла­ли для них бес­плат­но.

Под­вер­гая со­мне­нию уни­вер­саль­ную уни­каль­ность того, что Поль­ша пе­ре­жи­ла от Рос­сии, мы можем столк­нуть­ся с об­ви­не­ни­ем в от­сут­ствии пат­ри­о­тиз­ма или даже че­ло­ве­че­ских чувств. Не по­мо­жет и спо­кой­ное объ­яс­не­ние, что по­доб­ный рас­сказ о неспра­вед­ли­во­сти могут дать почти все со­сед­ние на­ро­ды, что она ничем не от­ли­ча­лась в своих нега­тив­ных ас­пек­тах от угне­те­ния, на­при­мер, ир­ланд­цев ан­гли­ча­на­ми, от ис­то­рии франко-​испанских войн, от судь­бы мно­го­чис­лен­ных сла­вян­ских на­ро­дов, вклю­чая по­ля­ков, под вла­стью Вен­грии и Ав­стрии, или, на­ко­нец, от ме­то­дич­но­го по­дав­ле­ния поль­ско­сти в прус­ском раз­де­ле и в Си­ле­зии, ко­то­рое с уди­ви­тель­ной лег­ко­стью усколь­за­ет из поль­ской па­мя­ти.

С дру­гой сто­ро­ны, Ста­ни­слав Ста­шич, вы­хо­дец из дру­гих по­гра­нич­ных зе­мель, тех, что ото­шли к Прус­сии в ре­зуль­та­те Пер­во­го раз­де­ла, ощу­тил это с са­мо­го на­ча­ла.

По его сло­вам, имен­но прус­са­ки хо­те­ли пре­вра­тить по­ля­ков в нем­цев, и в этом они кар­ди­наль­но от­ли­ча­лись от рос­сий­ских вла­стей, ко­то­рые ува­жа­ли мест­ный язык и обы­чаи.  

Ма­ри­уш Швай­дер про­де­лал важ­ную ра­бо­ту по раз­об­ла­че­нию мифа о "цар­ском угне­те­нии" в своей книге "Jak stwarzaliśmy Rosję" ("Как мы со­зда­ва­ли Рос­сию"), ко­то­рая недав­но вышла в новом из­да­нии с ука­за­те­лем имен под на­зва­ни­ем "Jak budowaliśmy Rosję" ("Как мы стро­и­ли Рос­сию").

Од­на­ко осо­бен­но важ­ны­ми для де­кон­струк­ции мифа о "цар­ском гнете", по­сколь­ку ос­но­ва­ны на лич­ном опыте, яв­ля­ют­ся ра­бо­ты или ме­му­а­ры тех поль­ских ав­то­ров, ко­то­рые пом­нят до­ре­во­лю­ци­он­ную Рос­сию или вы­рос­ли в поль­ских се­мьях, жив­ших в Рос­сии. От Ме­чи­сла­ва Яло­вец­ко­го, сына ари­сто­кра­та и предпринимателя-​миллионера, при­над­ле­жав­ше­го к стро­гой элите, через ме­му­а­ры и пуб­ли­ци­сти­ку Юзефа Мац­ке­ви­ча, бел­ле­три­зо­ван­ные вос­по­ми­на­ния Ми­ха­ла Крыспина-​Павликовского до почти ска­зоч­ной саги "Над­бе­ре­зинь­цы" Фло­ри­а­на Чар­ны­ше­ви­ча, вы­ход­ца из мест­но­го дво­рян­ско­го села.

Клю­чом к по­ни­ма­нию фаль­ши, скры­той в поль­ском мифе о "цар­ском гнете", от ко­то­ро­го якобы стра­да­ли по­ля­ки, яв­ля­ет­ся фраза Юзефа Мац­ке­ви­ча:

"Цар­ская Рос­сия была го­су­дар­ством. (...) Несмот­ря на ру­си­фи­ка­цию, ко­то­рая ино­гда про­во­ди­лась дра­ко­нов­ски­ми ме­то­да­ми, она ос­но­вы­ва­лась не на нации, а на го­су­дар­ствен­ных слоях. По­это­му в по­все­днев­ной жизни Поль­ши ис­тин­ным "хо­зя­и­ном" на своей земле оста­вал­ся поль­ский шлях­тич, а не рус­ский чи­нов­ник или по­ли­цей­ский, ко­то­рый кла­нял­ся ему до­воль­но низко.

Про­смат­ри­вая ле­то­пись офи­цер­ских на­зна­че­ний до ре­во­лю­ции, мы на­хо­дим наи­боль­шее ко­ли­че­ство поль­ских дво­рян­ских фа­ми­лий в Па­же­ском кор­пу­се, в ка­ва­лер­гард­ском, кюй­ра­сир­ском гвар­дей­ском и дру­гих гвар­дей­ских пол­ках. В пе­хо­те ре­гу­ляр­ной армии этот про­цент быст­ро умень­ша­ет­ся, усту­пая место почти ис­клю­чи­тель­но рус­ским фа­ми­ли­ям". В свою оче­редь, М. Сви­дер пишет "Од­на­ко если по­ля­ки со­став­ля­ли более 20 % управ­лен­че­ских и ин­же­нер­ных кад­ров в Си­би­ри, то поль­ские ра­бо­чие со­став­ля­ли менее 3 % всех ра­бо­чих в этой части Рос­сии"; в дру­гом месте он упо­ми­на­ет тот же - 20 % - про­цент среди рус­ских ге­не­ра­лов.

Дело Кат­ко­ва

Па­ра­док­саль­но, но един­ствен­ный пе­ри­од, когда со­вре­мен­ный на­ци­о­на­лизм по за­пад­но­му об­раз­цу и по­сле­до­вав­шее за ним тре­бо­ва­ние ру­си­фи­ка­ции стали зна­чи­мым те­че­ни­ем в рос­сий­ском го­су­дар­ствен­ном мыш­ле­нии, при­шел­ся на пе­ри­од после 1863 года и был в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни ре­ак­ци­ей на Ян­вар­ское вос­ста­ние. Наи­бо­лее ярким пред­ста­ви­те­лем этого те­че­ния был Ми­ха­ил Кат­ков, ко­то­рый тогда ра­ди­каль­но из­ме­нил свое от­но­ше­ние к поль­ско­му во­про­су (до этого, в со­от­вет­ствии с до­воль­но рас­про­стра­нен­ны­ми на­стро­е­ни­я­ми и пла­на­ми Алек­сандра II, он вы­сту­пал за воз­вра­ще­ние к со­сто­я­нию до но­ябрь­ско­го вос­ста­ния, ис­клю­чая от­дель­ную армию). Од­на­ко и тогда это те­че­ние не было до­ми­ни­ру­ю­щим, а ре­дак­ти­ру­е­мые и из­да­ва­е­мые Кат­ко­вым "Рус­ский вест­ник" и "Мос­ков­ские ве­до­мо­сти" ино­гда при­оста­нав­ли­ва­лись и имели про­бле­мы с цен­зу­рой. Тра­ди­ци­он­ная им­пер­ская муд­рость ко­оп­та­ции элит на­ци­о­наль­ных мень­шинств во власть пре­об­ла­да­ла до конца цар­ской Рос­сии.

Так было с нем­ца­ми, вклю­чая очень вли­я­тель­ных бал­тий­ских ба­ро­нов, а также с фин­на­ми (ко­то­рые со­став­ля­ли около 300 ге­не­ра­лов в цар­ской армии), гру­зи­на­ми и, в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни, по­ля­ка­ми, хотя по­сле­ре­во­лю­ци­он­ные ре­прес­сии за­кры­ли им путь к ка­рье­ре в долж­но­сти, часто под пред­ло­гом ре­ли­ги­оз­ных раз­ли­чий.

В мно­го­на­ци­о­наль­ной им­пе­рии это было самое ло­гич­ное ре­ше­ние, из­вест­ное еще со вре­мен ан­тич­но­сти. Часто де­мо­ни­зи­ру­е­мый как "раз­де­ляй и власт­вуй", он имел и свою луч­шую сто­ро­ну, по­сколь­ку при уме­лом и уме­рен­ном ис­поль­зо­ва­нии обес­пе­чи­вал мир и ста­биль­ность в клуб­ке кон­флик­ту­ю­щих ин­те­ре­сов и куль­тур. Труд­но удер­жать­ся и от впе­чат­ле­ния, что если бы не вос­ста­ния, если бы после 1815 года мы не "про­ва­ли­ли эк­за­мен по по­ли­ти­ке", о чем так убе­ди­тель­но писал в своих ра­бо­тах Лех Ма­жев­ский, то смог­ли бы не толь­ко стро­ить Рос­сию, но и управ­лять ею, ибо, как писал Ста­шич: "Поль­ский народ более про­све­щен, чем ру­си­ны".

До­пол­ни­тель­ным пре­иму­ще­ством, но и опре­де­ля­ю­щим фак­то­ром та­ко­го под­хо­да для цар­ских вла­стей было и то, что боль­шин­ство упо­мя­ну­тых выше элит про­жи­ва­ло в рай­о­нах, где еще были силь­ны дру­гие эт­ни­че­ские груп­пы, чье со­вре­мен­ное на­ци­о­наль­ное со­зна­ние толь­ко за­рож­да­лось, при­чем на­ци­о­наль­ное де­ле­ние часто пе­ре­се­ка­лось с эко­но­ми­че­ским, а ино­гда и с ре­ли­ги­оз­ным, но не все­гда с гео­гра­фи­че­ским.

В слу­чае с по­ля­ка­ми это были бе­ло­ру­сы, ли­тов­цы и ру­си­ны, сме­шан­ные с нами; в слу­чае с бал­тий­ски­ми ба­ро­на­ми - ла­ты­ши и эс­тон­цы; в слу­чае с Фин­лян­ди­ей - финны, жив­шие под вла­стью швед­ской ари­сто­кра­тии (мар­шал Карл Гу­став фон Ман­нер­гейм, среди про­чих, имел швед­ские корни).

Им­пе­рия также по­сто­ян­но бо­ро­лась с про­бле­мой ев­рей­ско­го мень­шин­ства, ко­то­рое сме­няв­шие друг друга цари с неосла­бе­ва­ю­щим упор­ством пы­та­лись убе­дить за­нять­ся сель­ским хо­зяй­ством вме­сто по­сто­я­лых дво­ров и спа­и­ва­ния кре­стьян­ства.

В Австро-​Венгрии можно на­блю­дать сход­ство в от­но­ше­ни­ях между им­пер­ским, ав­стрий­ским цен­тром, вен­гра­ми, сла­вян­ски­ми на­ро­да­ми, а также по­ля­ка­ми и ру­си­на­ми.

В опре­де­лен­ной сте­пе­ни то же самое де­ла­ла и Пер­вая поль­ская рес­пуб­ли­ка, вклю­чив в свое управ­ле­ние ли­тов­скую и ру­син­скую элиты. Ана­ло­гич­ная по­ли­ти­ка на­блю­да­ет­ся и в Тре­тьей рес­пуб­ли­ке как от­да­лен­ной про­вин­ции Imperium Americanum. Им­пер­ская штаб-​квартира под­дер­жи­ва­ет в про­вин­ци­ях несколь­ко, а лучше две, кон­ку­ри­ру­ю­щие пар­тии, ре­гу­ли­руя внут­рен­ние про­ти­во­ре­чия через сво­е­го губернатора-​посла, а также под­дер­жи­ва­ет им­ми­гра­цию из стран с со­вер­шен­но раз­ны­ми куль­ту­ра­ми, чтобы раз­де­лять и власт­во­вать еще эф­фек­тив­нее.

Од­на­ко если в Рос­сии поль­ская куль­ту­ра и поль­ский народ в целом поль­зо­ва­лись ува­же­ни­ем и ин­те­ре­сом, то для Боль­шо­го брата из-за оке­а­на или его по­сред­ни­ка из Бер­ли­на мы были и оста­ем­ся по­лез­ным эле­мен­том, но куль­тур­но, по­ли­ти­че­ски и, если при­слу­шать­ся, ра­со­во непол­но­цен­ным, хотя сын Ра­де­ка Си­кор­ско­го, воз­мож­но, сде­ла­ет ка­рье­ру в аме­ри­кан­ской армии.

Сви­де­тель­ство Яло­вец­ко­го

При­ме­ром ис­то­рии эли­тар­ной по­зи­ции по­ля­ка во вре­ме­на "цар­ско­го гнета" могут слу­жить ме­му­а­ры Ме­чи­сла­ва Яло­вец­ко­го "На грани им­пе­рии", пред­став­ля­ю­щие собой увле­ка­тель­ную хро­ни­ку со­бы­тий и на­блю­де­ний ав­то­ра, ко­то­ро­му по­счаст­ли­ви­лось или не по­счаст­ли­ви­лось на­блю­дать три ре­жи­ма: цар­скую Рос­сию, за­рож­да­ю­щий­ся боль­ше­вист­ский ком­му­низм и де­мо­кра­тию, сна­ча­ла за­рож­да­ю­щу­ю­ся в Рос­сии, а затем пе­ре­жи­ва­ю­щую рас­цвет вплоть до май­ско­го пе­ре­во­ро­та в Поль­ше. Кроме того, это было на­блю­де­ние с ис­поль­зо­ва­ни­ем языка пар­ти­си­па­тив­ной со­цио­ло­гии.

В Рос­сии он был на­след­ни­ком со­сто­я­ния и круп­ной ком­па­нии в бурно раз­ви­ва­ю­щей­ся же­лез­но­до­рож­ной от­рас­ли, по­се­щал при­е­мы в цар­ской семье и имел об­шир­ные связи в выс­ших де­ло­вых и по­ли­ти­че­ских кру­гах. Он также хо­ро­шо по­зна­ко­мил­ся с им­пер­ской Гер­ма­ни­ей сво­е­го вре­ме­ни, где, чтобы под­го­то­вить­ся к вступ­ле­нию в на­след­ство отца в его род­ных Сы­л­гу­дыш­ках в Литве, он сна­ча­ла про­хо­дил сель­ско­хо­зяй­ствен­ную прак­ти­ку, а затем ра­бо­тал в рос­сий­ской ди­пло­ма­тии. По ука­за­нию отца он также несколь­ко ме­ся­цев ра­бо­тал чер­но­ра­бо­чим на от­цов­ской фаб­ри­ке.

Уже в школь­ные годы он столк­нул­ся с при­ме­ра­ми на­ци­о­наль­ных раз­ли­чий в школе, когда один из маль­чи­ков пы­тал­ся из­де­вать­ся над ним из-за его поль­ско­сти, что за­кон­чи­лось тем, что рус­ские кол­ле­ги вме­ша­лись и под­верг­ли агрес­со­ра ост­ра­киз­му, а учи­те­ля от­ре­а­ги­ро­ва­ли ана­ло­гич­ным об­ра­зом. Пре­об­ла­да­ло мне­ние, что по­ля­ки немно­го су­ма­сшед­шие, но бла­го­род­ные в своих на­ци­о­наль­ных устрем­ле­ни­ях и как та­ко­вые за­слу­жи­ва­ют ува­же­ния.

Кня­же­ский род и род Рю­ри­ко­ви­чей, ко­неч­но, сде­ла­ли свое дело в слу­чае с Пиржеславскими-​Яловецкими, но Фло­ри­ан Чар­ны­ше­вич, вы­хо­дец из со­вер­шен­но дру­го­го слоя - кре­стьян­ской шлях­ты, жи­ву­щей по-​крестьянски, также опи­сы­ва­ет свои школь­ные годы как пе­ри­од ру­си­фи­ка­ции, да, но он также при­во­дит си­ту­а­ции, в ко­то­рых выс­шее школь­ное ру­ко­вод­ство сдер­жи­ва­ло слиш­ком ре­ти­вых учи­те­лей, и в ко­то­рых зна­ния и ум, а не ре­ли­гия и на­ци­о­наль­ность, были ре­ша­ю­щим фак­то­ром, от­ли­ча­ю­щим поль­ско­го уче­ни­ка. Юзеф Мац­ке­вич, на­про­тив, ссы­ла­ясь на вос­по­ми­на­ния Вла­ди­сла­ва Студ­ниц­ко­го о пре­бы­ва­нии в Си­би­ри, пишет, что с ра­до­стью об­ме­нял бы свою эми­грант­скую ве­ге­та­цию на си­бир­скую ссыл­ку: "по­ли­ти­че­ские пре­ступ­ле­ния (в цар­ской Рос­сии - прим. О.С.) от­но­си­лись к сво­е­го рода "по­чет­ной" ка­те­го­рии и рас­смат­ри­ва­лись, в от­ли­чие от се­го­дняш­них ком­му­ни­сти­че­ских норм, не как нечто "худ­шее", а как нечто "луч­шее", чем дру­гие виды пре­ступ­ле­ний".

В ра­бо­тах рус­ских на­ци­о­на­ли­стов пре­об­ла­да­ло мне­ние, что по­ля­ки опас­ны своей ци­ви­ли­за­ци­он­ной, ду­хов­ной, со­ци­аль­ной и, в слу­чае по­гра­нич­ных по­ме­щи­ков, эко­но­ми­че­ской мощью. На­вер­ное, ни в одной дру­гой ми­ро­вой дер­жа­ве по­ля­ки не поль­зо­ва­лись таким по­ли­ти­че­ским ува­же­ни­ем и, преж­де всего, зна­ни­ем и по­пу­ляр­но­стью поль­ской куль­ту­ры. О по­след­нем, как о еще одной боль­шой упу­щен­ной воз­мож­но­сти, много писал Ан­джей Ва­лиц­кий в своих ста­тьях, во­шед­ших в сбор­ник "О Рос­сии по-​другому".

Дра­ко­нов­ские при­го­во­ры, вы­не­сен­ные после вос­ста­ния, часто смяг­ча­лись или даже про­ща­лись, в ре­зуль­та­те чего кон­фис­ко­ван­ные по­ме­стья воз­вра­ща­лись к шля­хет­ским се­мьям в по­сле­ду­ю­щих по­ко­ле­ни­ях. Так было с се­мьей Яло­вец­ких, так было и в моей семье, где моего пра­де­да Бо­ле­сла­ва Свол­ке­на сна­ча­ла при­го­во­ри­ли к смер­ти за уча­стие в Ян­вар­ском вос­ста­нии, затем при­го­вор был за­ме­нен на 12 лет ка­тор­ги, а потом он ро­ман­тич­но сбе­жал из тюрь­мы (в жен­ском об­ли­чии). Од­на­ко его сын, а мой дед, же­на­тый на внуч­ке спа­си­те­ля сво­е­го отца, снаб­див­ше­го его жен­ской одеж­дой и про­си­дев­ше­го неко­то­рое время в тюрь­ме, в 1915 году уда­лил­ся из сво­е­го нема­ло­го име­ния, как вер­ный цар­ский под­дан­ный перед дви­же­ни­ем во­сточ­но­го фрон­та. Вот по­че­му мой отец ро­дил­ся так да­ле­ко, в Ко­стро­ме, в Рос­сии. Ис­то­рия моих ба­буш­ки и де­душ­ки с жен­ской сто­ро­ны была по­хо­жей. Их со­ли­дар­ность и чув­ство об­ще­го долга, их вы­со­кий мо­раль­ный дух, тот факт, что они жили на ты­ся­чах гек­та­ров своих ро­до­вых по­ме­стий, где все знали друг друга на про­тя­же­нии мно­гих по­ко­ле­ний, их бе­реж­ли­вость, их муд­рые браки и их ос­но­ва­тель­ное об­ра­зо­ва­ние в об­ла­сти сель­ско­го хо­зяй­ства или сво­бод­ных про­фес­сий (часто в ино­стран­ных уни­вер­си­те­тах) были силь­нее, чем ино­гда же­сто­кие, но все­гда непо­сле­до­ва­тель­ные цар­ские ре­прес­сии. Па­ра­док­саль­но, но в По­гра­ни­чье они ощу­ща­лись менее эмо­ци­о­наль­но, чем в Ко­ро­лев­стве Кон­грес­са и, что уди­ви­тель­но, в Га­ли­ции, ко­то­рая знала "цар­ский гнет" лишь по­на­слыш­ке. Даже се­го­дня меня все­гда по­ра­жа­ет местно-​галицкая ру­со­фо­бия, про­воз­гла­ша­е­мая с по­зи­ции неко­е­го на­ду­то­го за­пад­но­го пре­вос­ход­ства по от­но­ше­нию к якобы ази­ат­ской рус­ской ди­ко­сти и де­мон­стри­ру­е­мая людь­ми, ко­то­рые, как писал Вы­спянь­ский, "за­бы­ли все о пи­ле­нии".

Яло­вец­кий ха­рак­те­ри­зо­вал "га­ли­ле­ян" сле­ду­ю­щим об­ра­зом: "Ком­плекс непол­но­цен­но­сти, ко­то­рый они при­вез­ли из Га­ли­ции по от­но­ше­нию к нем­цам, и их сми­ре­ние по от­но­ше­нию к ино­стран­цам, таким как ан­гли­чане, плохо слу­жи­ли поль­ским ин­те­ре­сам". С дру­гой сто­ро­ны, в при­гра­нич­ных се­мьях, знав­ших ста­рых белых рус­ских, их обыч­но пом­ни­ли как са­мо­до­воль­ных, чрез­вы­чай­но куль­тур­ных людей, но имен­но для рус­ских ве­че­рин­ка в поль­ском доме была со­ци­аль­ным обла­го­ра­жи­ва­ни­ем, а не на­обо­рот. Ва­лиц­кий на­зы­ва­ет их "рус­ски­ми ев­ро­пей­ца­ми". Ин­те­рес­но, что даже про­сто­душ­ные рус­ские, попав в со­вет­скую ма­ши­ну, не про­яв­ля­ли враж­деб­но­сти или пре­зре­ния к по­ля­кам; они часто по­мо­га­ли им вы­жить, о чем сви­де­тель­ству­ют судь­ба и вос­по­ми­на­ния еще од­но­го моего род­ствен­ни­ка, ко­то­рый, бу­дучи сол­да­том Оте­че­ствен­ной армии, попал в со­вет­ский плен в Ме­ди­нин­кае после Остра-​Брамской опе­ра­ции. По­доб­ные сви­де­тель­ства да­ва­ли и мно­гие дру­гие по­ля­ки. Жи­те­ли Га­ли­ции, по­хо­же, не при­ни­ма­ют и такие факты, как со­зда­ние Ко­ро­лев­ства Поль­ско­го в 1815 году и то, что улуч­ше­ни­ем сво­е­го по­ло­же­ния в XIX веке они обя­за­ны, с одной сто­ро­ны, во­ен­но­му по­ра­же­нию Ав­стрии, а с дру­гой - ло­яль­ной и под­не­воль­ной по­ли­ти­ке соб­ствен­ной элиты, ко­то­рая за­яви­ла, что "стоит на сто­роне свет­лей­ше­го гос­по­ди­на и хочет сто­ять на его сто­роне". Од­на­ко даже тогда не была до­стиг­ну­та та сте­пень неза­ви­си­мо­сти, ко­то­рой об­ла­да­ло почти пол­но­стью стер­тое из па­мя­ти Поль­ши Ко­ро­лев­ство Поль­ское, со­здан­ное во­пре­ки За­па­ду, толь­ко в ре­зуль­та­те уси­лий Рос­сии и лишь через три года после на­по­лео­нов­ско­го втор­же­ния и со­жже­ния Моск­вы. Здесь на­пра­ши­ва­ет­ся ана­ло­гия с уста­нов­ле­ни­ем гра­ниц Поль­ши после Вто­рой ми­ро­вой войны, где, опять же во­пре­ки За­па­ду, имен­но "пло­хой Во­сток" стре­мил­ся к проч­ным гра­ни­цам поль­ско­го бу­фе­ра.

Воз­мож­но, на несколь­ко иде­а­ли­зи­ро­ван­ную кар­ти­ну былых вре­мен вы­ше­упо­мя­ну­тых ав­то­ров по­вли­ял и тот факт, что вы­со­ко­му по­ло­же­нию ли­тов­ских зем­ле­вла­дель­цев по­ло­жи­ла конец Пер­вая ми­ро­вая война, та самая, ко­то­рая при­ве­ла к воз­рож­де­нию поль­ско­го го­су­дар­ства. Одни, как Михал К. Пав­ли­ков­ский, по­те­ря­ли свои по­ме­стья, остав­ши­е­ся на со­вет­ской сто­роне, дру­гие, как Фло­ри­ан Чар­ны­ше­вич, вы­нуж­де­ны были бе­жать из-за Бе­ре­зи­ны, чтобы не быть про­сто уби­ты­ми, как это слу­чи­лось с его род­ствен­ни­ка­ми во время ге­но­цид­ной поль­ской опе­ра­ции 1937-38 годов, тре­тьи пе­ре­жи­ли зе­мель­ную ре­фор­му, про­ве­ден­ную в Ка­у­нас­ской Литве, а все без ис­клю­че­ния по­тер­пе­ли эко­но­ми­че­ское бед­ствие, ока­зав­шись от­ре­зан­ны­ми от рос­сий­ских рын­ков и попав в ви­лен­ский мешок. Здесь стоит на­пом­нить, что, неза­ви­си­мо от ре­жи­ма, от­кры­тие Поль­ши на во­сток все­гда при­но­си­ло нашей стране про­мыш­лен­ное раз­ви­тие и эко­но­ми­че­ский бум, будь то "цар­ский гнет" или Поль­ская На­род­ная Рес­пуб­ли­ка. Од­на­ко, когда я спра­ши­ваю у ста­ти­сти­че­ско­го со­оте­че­ствен­ни­ка, в какой части Поль­ши про­мыш­лен­ность раз­ви­ва­лась лучше всего, я обыч­но слышу ответ, что в прус­ской, и толь­ко когда я при­во­жу ис­точ­ни­ки, со­бе­сед­ни­ки неохот­но при­зна­ют, что Заглембе-​Донбровские, Вар­шав­ские, Лод­зин­ские и Бе­ло­сток­ские рай­о­ны эко­но­ми­че­ски важ­нее са­хар­ных за­во­дов, ви­но­ку­рен и за­во­дов сель­ско­хо­зяй­ствен­ных машин.

"Мон­голь­ское на­сле­дие и рус­ская душа".

Вто­рой глу­бо­ко уко­ре­нив­ший­ся в поль­ском со­зна­нии миф о Рос­сии за­клю­ча­ет­ся в убеж­де­нии, что боль­ше­визм, ста­ли­низм и ком­му­ни­сти­че­ский то­та­ли­та­ризм каким-​то ор­га­ни­че­ским об­ра­зом про­ис­те­ка­ют из ази­ат­чи­ны, на­сле­дия мон­голь­ско­го вла­ды­че­ства и дру­гих тем­ных черт рус­ской души или, воз­мож­но, даже генов. На­про­тив, по мне­нию по­ля­ков, жив­ших в цар­ской Рос­сии и впо­след­ствии ис­пы­тав­ших на себе ужасы ре­во­лю­ции, тер­ро­ра и то­та­ли­тар­но­го ком­му­низ­ма, цар­ская Рос­сия и боль­ше­вист­ский ком­му­низм были чем-​то, сто­я­щим на ан­ти­по­дах си­стем­но­го, по­ли­ти­че­ско­го и ду­хов­но­го. Лож­ность веры в ор­га­ни­че­ски рус­ский ха­рак­тер ком­му­низ­ма наи­бо­лее ра­ди­каль­но про­бил через все его твор­че­ство быв­ший уче­ник гим­на­зии Ви­но­гра­до­ва Юзеф Мац­ке­вич. Ли­те­ра­тур­ным ге­ро­ем, чей жиз­нен­ный путь сим­во­ли­зи­ру­ет эту ис­ти­ну, яв­ля­ет­ся улан Павел Зы­би­ен­ко - один из глав­ных ге­ро­ев польско-​большевистской во­ен­ной эпо­пеи, ос­но­ван­ной на био­гра­фии са­мо­го ав­то­ра, ро­ма­на "Остав­лен­ные сво­бод­ны­ми". Он - белый рус­ский, во­е­вав­ший в поль­ской армии, а затем, обес­ку­ра­жен­ный про­мед­ле­ни­ем Пил­суд­ско­го и его фак­ти­че­ским со­труд­ни­че­ством с боль­ше­ви­ка­ми в 1919 году, де­зер­ти­ро­вал в отряд Булак-​Балаховича. Там, в одной из сты­чек, он за­ру­бил саб­лей поль­ско­го ком­му­ни­ста из шля­хет­ской семьи. Имен­но в его уста Мац­ке­вич вло­жил зна­ме­ни­тую фразу о боль­ше­ви­ках как о тех, кто хочет от­нять душу и пре­вра­тить че­ло­ве­ка в инерт­ную жижу, а в дру­гом месте до­ба­вил, что в от­но­ше­нии их есть толь­ко две вещи: спа­сать сво­бод­ную мысль и бить боль­ше­ви­ков до по­бе­ды, до­ба­вив в кон­тек­сте Ве­ли­кой пе­ре­за­груз­ки; бить боль­ше­ви­ков всех ма­стей.

Ком­му­низм пред­ста­ет здесь как сво­е­го рода бо­лезнь, ду­шев­ный вирус, ко­то­рый нашел в Рос­сии ор­га­низм, пол­но­стью ли­шен­ный им­му­ни­те­та, и при­чи­ной тому была не ази­ат­чи­на, а, на­про­тив, чрез­мер­ная увле­чен­ность за­пад­ны­ми идео­ло­ги­че­ски­ми кон­цеп­ци­я­ми при от­сут­ствии есте­ствен­ных им­мун­ных ме­ха­низ­мов, ко­то­рые дает дли­тель­ная борь­ба с мик­ро­ба­ми. Это при­шло в Рос­сию, как оспа в Аме­ри­ку, еще более ослаб­лен­ную несколь­ки­ми го­да­ми войны и неве­ри­ем в соб­ствен­ные ре­ше­ния. Но когда вера в ком­му­низм тоже рух­ну­ла, то и рус­ский ком­му­низм рух­нул так же стре­ми­тель­но, как и под­нял­ся. Воз­мож­но, имен­но по­это­му, на­учен­ная тра­ги­че­ским опы­том, се­го­дняш­няя Рос­сия с несколь­ко мень­шим эн­ту­зи­аз­мом, чем Запад, пре­сле­ду­ет безум­ные планы да­вос­ских со­ци­аль­ных ин­же­не­ров, ко­то­рые, имея в своем рас­по­ря­же­нии новые тех­но­ло­гии, вновь ре­ши­ли "сдви­нуть глыбу мира с места" и со­здать "новый тип че­ло­ве­ка, со­ци­аль­но более про­грес­сив­ный".

Мац­ке­вич неод­но­крат­но под­чер­ки­вал, что боль­ше­визм не был ни рус­ской чер­той, ни изоб­ре­те­ни­ем, элита этой меж­ду­на­род­ной секты со­сто­я­ла из пред­ста­ви­те­лей нерус­ских мень­шинств и груп­пы то­гдаш­них ой­ко­фо­бов, пре­зи­рав­ших и даже нена­ви­дев­ших соб­ствен­ную стра­ну и нацию, ко­то­рым в ре­ша­ю­щий мо­мент по­мог­ли немцы, же­лав­шие таким об­ра­зом уни­что­жить од­но­го из своих вра­гов в Ве­ли­кой войне. Эндрю Ва­лиц­ки, без­услов­но, один из круп­ней­ших в мире спе­ци­а­ли­стов по рус­ской мысли, вы­ра­зил­ся сле­ду­ю­щим об­ра­зом: "Я про­ти­во­по­став­ляю этой тео­рии (ис­кон­но рус­ско­го про­ис­хож­де­ния ком­му­низ­ма - прим. О.С. ) я про­ти­во­по­став­ляю ей факты, до­ка­зы­ва­ю­щие, что ли­де­ры и тео­ре­ти­ки боль­ше­виз­ма во главе с Ле­ни­ным стре­ми­лись во­пло­тить в жизнь тща­тель­но ре­кон­стру­и­ро­ван­ную ком­му­ни­сти­че­скую уто­пию Марк­са и Эн­гель­са, ко­то­рую они рас­смат­ри­ва­ли как по­след­нее слово за­пад­ной мысли о бу­ду­щем че­ло­ве­че­ско­го мира, в то время как они с от­вра­ще­ни­ем от­вер­ну­лись от соб­ствен­ной на­ци­о­наль­ной ис­то­рии, рас­смат­ри­вая ее (с боль­шим пре­уве­ли­че­ни­ем) как ис­то­рию са­мо­го по­зор­но­го раб­ства и в те­че­ние мно­гих лет при­зы­вая эт­ни­че­ских рус­ских к кол­лек­тив­но­му по­ка­я­нию за их вер­ную служ­бу им­пе­ра­то­ру".

Для по­ля­ков и Поль­ши очень обид­но, что все­мир­но из­вест­ные ра­бо­ты та­ко­го мыс­ли­те­ля, как Ан­джей Ва­лиц­кий, прак­ти­че­ски неиз­вест­ны в Поль­ше. Они почти пол­но­стью за­глу­ше­ны вар­вар­ским кри­ком про­сто­душ­ных ру­со­фо­бов, ко­то­рые, об­ма­ны­вая себя, пы­та­ют­ся за­ста­вить мир по­ве­рить, что их при­ми­тив­ные, ос­но­ван­ные на неве­же­стве ком­плек­сы и обиды сле­ду­ет при­ни­мать за какое-​то осо­бое зна­ние Рос­сии, а между тем имен­но их неве­же­ство и сле­пое упрям­ство мир видит, при­вет­ли­во улы­ба­ет­ся и ци­нич­но экс­плу­а­ти­ру­ет. У этого мрач­но­го яв­ле­ния есть и дру­гая при­чи­на, же­ла­ние скрыть еще одну ложь: не по­ля­ки, а имен­но рус­ские боль­ше всего по­стра­да­ли от ком­му­низ­ма и, к их ужасу, имен­но рус­ские сверг­ли ком­му­низм, к от­ча­я­нию и разо­ча­ро­ва­нию за­пад­ных сто­рон­ни­ков, а бо­лезнь, ко­то­рую они ис­пы­та­ли на соб­ствен­ной шкуре, де­ла­ет их более устой­чи­вы­ми к новым му­та­ци­ям.

К боль­ше­виз­му через де­мо­кра­тию

Через чрез­вы­чай­но про­ни­ца­тель­ные на­блю­де­ния Яло­вец­ко­го за цар­ской Рос­си­ей про­хо­дит еще одна нить. Такая стра­на, как Рос­сия, не могла долго су­ще­ство­вать и управ­лять­ся по де­мо­кра­ти­че­ским ле­ка­лам. Боль­ше­ви­ки были боль­ше­ви­ка­ми, но бо­лезнь уже на­ча­лась. Яло­вец­кий видит ее ис­то­ки не толь­ко в сла­бо­сти ха­рак­те­ра по­след­не­го им­пе­ра­то­ра, но и в фор­ми­ру­ю­щем­ся слое мас­со­во­го на­ро­да, бю­ро­кра­тов, квар­таль­ных, по­лу­ин­тел­ли­ген­ции, имен­но они легче под­да­ют­ся ин­тел­лек­ту­аль­ным модам и эк­заль­та­ци­ям, чем преж­няя элита.

Вот как он вспо­ми­на­ет ат­мо­сфе­ру в пе­тер­бург­ских кафе сразу после от­ре­че­ния царя и при­хо­да к вла­сти Вре­мен­но­го пра­ви­тель­ства: "За сто­ли­ка­ми ве­лись ожив­лен­ные раз­го­во­ры. Не было ощу­ще­ния па­ни­ки (...) слово "ре­во­лю­ция" как-​то очень мно­го­обе­ща­ю­ще зву­ча­ло". К этому вре­ме­ни на ули­цах ца­ри­ли анар­хия и бан­ди­тизм. Се­го­дня мы бы на­зва­ли этих людей кули.

Имен­но такой кли­мат в ко­неч­ном итоге осла­бил за­щит­ные ме­ха­низ­мы про­тив бо­лез­ни боль­ше­виз­ма. С дру­гой сто­ро­ны та­ил­ся не зна­ю­щий тор­мо­зов фа­на­тизм и сле­пая вера в (дей­стви­тель­но) на­уч­но якобы обос­но­ван­ные ис­то­ри­че­ские за­ко­ны. Вот как Яло­вец­кий опи­сы­ва­ет Ле­ни­на в этом кон­тек­сте: "С этого рас­сто­я­ния я мог хо­ро­шо рас­смот­реть лицо ора­то­ра. Это была смесь мон­голь­ских черт, при­прав­лен­ных ев­рей­ством. В этом лице было что-​то на­столь­ко от­тал­ки­ва­ю­щее, что я уже не мог от­ве­сти от него глаз. Тщет­но было ис­кать в этих чер­тах что-​то бла­го­род­ное. Ма­лень­кие бес­цвет­ные глаз­ки бес­по­кой­но бе­га­ли по лицам со­брав­шей­ся толпы. Под ними - мон­голь­ский нос, вы­сту­па­ю­щие кости, а над ними - боль­шой, круг­лый, лысый череп, об­тя­ну­тый блед­ной кожей. Это было лицо не че­ло­ве­ка, а са­та­ны".

Ре­зуль­тат столк­но­ве­ния этих двух сил-​среды мог быть толь­ко один, по­это­му Яло­вец­кий поды­то­жил его сле­ду­ю­щим об­ра­зом: "Для Рос­сии самый боль­шой враг - это де­мо­кра­тия".

Де­мо­кра­ти­че­ский со­юз­ник, ко­то­рым была Ан­глия, тоже не вы­дер­жал, так как "в ми­ну­ту от­кро­вен­но­сти Холл (агент бри­тан­ской раз­вед­ки в Пе­тер­бур­ге - прим. О.С.) объ­яс­нил мне, что один из глав­ных прин­ци­пов ан­глий­ской по­ли­ти­ки - ослаб­лять своих парт­не­ров, ка­ки­ми бы ло­яль­ны­ми они ни были".

Ха­рак­тер­но, что и Ю. Мац­ке­вич скеп­ти­че­ски от­но­сил­ся к за­рож­да­ю­щей­ся де­мо­кра­тии и по­яв­ле­нию на­род­ных масс. В книге "По­бе­да про­во­ка­ции" он писал "Негра­мот­ность, с ко­то­рой спра­вед­ли­во бо­рют­ся все на­ро­ды мира, сыг­ра­ла по­ло­жи­тель­ную роль и в прак­ти­ке Во­сточ­ной Ев­ро­пы. А имен­но, в до­ре­во­лю­ци­он­ный пе­ри­од она ли­ши­ла со­ци­аль­ные ямы той псев­до­куль­ту­ры, ко­то­рая се­го­дня на­вод­ня­ет Запад, на­хо­дя себе ауди­то­рию среди полу- и чет­вер­тьин­тел­лек­ту­аль­ных масс. На Во­сто­ке так на­зы­ва­е­мое об­ще­ство в то время со­сто­я­ло ис­клю­чи­тель­но из выс­ших слоев с куль­ту­рой, не усту­па­ю­щей выс­ше­му уров­ню за­пад­ной куль­ту­ры. Че­ло­век, сде­лав­ший себя сам, из со­ци­аль­ной ямы, шел прямо к этой куль­ту­ре и на­чи­нал с чте­ния клас­си­ки, минуя этого по­сред­ни­ка, ко­то­рый по-​немецки на­зы­ва­ет­ся: "Schundleteratur"".

Он вы­ра­зил это в дру­гом своем ве­ли­ком ро­мане - "Дело пол­ков­ни­ка Мя­со­едо­ва", где вся под­лая ин­три­га вы­те­ка­ет из ка­пи­ту­ля­ции дей­ству­ю­щих лиц перед ме­ха­низ­ма­ми мас­со­вой де­мо­кра­тии, дик­та­том СМИ и об­ще­ствен­но­го мне­ния, а на вто­ром плане - игры все более все­мо­гу­щих спец­служб. Хо­чет­ся еще раз ска­зать: как во­вре­мя. То же самое от­но­сит­ся и к его опи­са­ни­ям со­вет­ской ок­ку­па­ции 1939-1941 годов, ко­то­рые в эпоху позд­не­го ком­му­низ­ма мы часто счи­та­ли ана­хро­низ­мом, но бло­ки­ров­ки, цен­зу­ра "языка враж­ды" и про­чие безум­ства, ла­ви­ной об­ру­шив­ши­е­ся на нас в по­след­ние годы, за­став­ля­ют вновь об­ра­тить­ся к ним, чтобы по­нять ме­ха­низ­мы ма­ни­пу­ля­ции, одур­ма­ни­ва­ния, за­пу­ги­ва­ния и тер­ро­ра, ко­то­рые оста­ют­ся неиз­мен­ны­ми, несмот­ря на ме­ня­ю­щи­е­ся вы­вес­ки.

Также в "Кон­тре" и в сбор­ни­ке "Fakty, przyroda, ludzie" Я. Мац­ке­вич срав­ни­ва­ет пре­ступ­ле­ния в Ка­ты­ни и По­на­рах по их мо­раль­ной мер­зо­сти с пре­да­тель­ством в Драве, а "Дело пол­ков­ни­ка Мя­со­едо­ва" за­кан­чи­ва­ет­ся прон­зи­тель­ным опи­са­ни­ем ге­но­цид­но­го воз­душ­но­го на­ле­та со­юз­ных де­мо­кра­тов на Дрез­ден, образ тысяч обуг­лен­ных че­ло­ве­че­ских тел сме­ши­ва­ет­ся в со­зна­нии ис­тер­зан­ной этими звер­ства­ми Клары Мя­со­едо­вой с фи­гу­рой - на­ва­жде­ни­ем за­му­чен­но­го нем­ца­ми еврея, И все это на фоне преж­них вре­мен, когда цар­ский жан­дарм с таким же ев­ре­ем де­ла­ли боль­шие дела в го­су­дар­стве Ро­ма­но­вых, го­су­дар­стве, в ко­то­ром "не важно было, кто каких убеж­де­ний при­дер­жи­ва­ет­ся, а важно, какой он че­ло­век", "не важно, кто пра­вит, а важно, может ли он жить или нет", а самым есте­ствен­ным видом пат­ри­о­тиз­ма был "пат­ри­о­тизм пей­за­жа".

Олаф Су­ол­ки­ен (Olaf Swolkień)