Вдох-выдох

Дело было в 1980 году в геофизической экспедиции, в Горном Алтае там, где несут свои быстрые воды реки Баян-Чаган и Чаган-Бургазы. Местные люди, среди которых были алтайцы, казахи и монголы по-разному объясняли значение этих названий, но мне больше всего понравился самый простой вариант – «нет кустов» и «есть кусты».

В экспедицию я поехал на каникулах, между первым и вторым курсом института. Работа была несложной – надо было носить керамический горшочек с медным купоросом, и опускать его в специальные ямки-закопушки, которые располагались через каждые 50 метров и были обозначены пронумерованными реечками – пикетами. К горшочку был присоединен провод, он тянулся метров на 50 и на его другом конце находился оператор со специальным прибором.

Оператором у меня был алтаец Ямадыков, кадровый геофизик, с высшим специальным образованием и склонностью к меланхолии.

– Убежал бы я отсюда, студент, была бы моя воля, – говорил он в последнее время на привале всё чаще и при этом пронзительно грустно смотрел за край окружных гор.

На маршруте я втыкал горшок в ямку, дергал за провод и ждал реакции. Ямадыков после получения от меня сигнала включал прибор, замерял сопротивление недр, после чего тоже дергал за провод, что означало: «Есть контакт, идём дальше». Если дергал два раза, то я поправлял горшок в каменистой алтайской земле, улучшая контакт с почвой. Три сигнала означали остановку, а четыре или пять: «Задолбал, молодой, ничего прибор не показывает, даже теоретически, однако!» «Теоретически» было его любимым словом.

Кормили в экспедиции насколько обильно, настолько и однообразно. Каждый день тушенка с макаронами или кашей, колбасный фарш, который в экспедиции народ называл «завтрак фашиста», ну и рыбные консервы конечно. На сладкое – сгущенка и пряники. Завтраки и ужины были коллективными, обед на маршруте, сухпайком. Утром давали кашу с тушенкой, бутерброды с маслом и чай со сгущенным молоком, вечером вермишелевый суп и макароны всё с той же тушенкой. Во время общего приема пищи добавка давалась без ограничений, а особо прожорливые могли получить на складе любых консервов, правда уже за свой счет – завхоз Петров вносил отпущенное в ведомость, и стоимость выданного вычиталась потом из зарплаты.

Надо сказать, что уже через пару месяцев тушенка изрядно надоела и если бы не зверский аппетит, вызванный интенсивной работой на свежем воздухе, то впору было начинать отказываться от пищи. Хотелось окрошки на квасе, жареной картошки и салата из помидоров с огурцами. Ещё конечно хотелось домашнего борща, но это представлялось несбыточной мечтой типа выигрыша в спортлото или построения коммунизма.

В принципе, картошку и свежие овощи можно было получить – для этого надо было суметь договориться с экспедиционными водителями, доставлявшими раз в неделю необходимые припасы в базовый лагерь. Однако задача эта была для нас, сезонных рабочих, почти не решаема, поскольку подобных желающих хватало и среди кадровых геологов, просьбы которых выполнялись в первую очередь, а водитель не мог взять слишком много груза сверх лимита.

***

Однажды, в один из выходных дней, мне удалось раздобыть бутылку водки, а это было не просто – в отряде очень жестко соблюдался сухой закон и нарушивший его увольнялся без суда и следствия в тот же день. Причем репрессиям подвергался не только употребивший, но и снабдивший, каковым мог быть только тот же водитель, а терять высокооплачиваемую работу в сезон, лишаться очень приличных денег в виде многочисленных надбавок за высокогорность, отдаленность, безводность и тому подобное, дураков не было.

Но в тот день карта легла идеальным образом – начальник отряда и его заместитель уехали в базовую контору аж за 500 км, а из соседнего района заехал скупщик пушнины Тордой Кыпчаков, знал видно коммерсант эпохи социализма об отлучке строгого начальства. Кыпчаков покупал у геологов шкурки сурков, которых в тех местах водилось несметное количество, их ловили на петли и после грубой, примитивной выделки отдавали скупщику по пять рублей за штуку. Та же шкурка на «большой земле» стоила уже десять рублей, но привезти и реализовать её там было существенно сложней – можно было нарваться на ветконтроль, ОБХСС и других недоброжелателей.

Кыпчаков носил кожаную куртку на меху, подпоясанную белым армейским ремнем, имел хитрые веселые глаза и зубы в шахматном порядке.
– Чего хочешь, студент? – обычно спрашивал он у меня скорее из вежливости, ведь я не был его клиентом – ничего ему не продавал и ничего у него не заказывал. Но предпринимательский перфекционизм заставлял его не брезговать даже такой мелочью как студент-сезонник.
Обычно я отрицательно мотал головой, но в тот раз ответил:
– Вина хочу.

– Эй, откуда у Тордоя вино? Патроны есть, ножи складные есть, фонарики есть, батарейки «Крона» есть, вина нет, – громко и отчетливо закричал Кыпчаков, оглядываясь по сторонам. Так вышло, что в этот момент никого поблизости от нас не оказалось.

– Водка есть, – тихо сказал он. – Будешь брать?
– Сколько? – Так же тихо спросил я.
– Десять, – призывно улыбнулся Тордой.

В то время водку по десятке продавали таксисты на «большой земле» в неурочное время. Я почесал голову и, подумав, что, в принципе, цена в данных обстоятельствах вполне приемлемая, согласно кивнул.
– Деньги давай.

Я выудил десятку из кармана и отдал Кыпчакову. Он полез в объемистый мешок, с которым никогда не расставался и вытащил оттуда горсть карамели.

– Держи, студент! – Снова громко закричал кричал скупщик. – Ешь конфета сладкий, будешь красивый, гладкий!

Затем стал демонстративно завязывать мешок и, не поворачивая головы, громко прошептал:

– Через полчаса в ближнюю кошару зайдешь, справа под пустыми ящиками будет лежать.

Спустя тридцать минут я извлек из-под ящиков бутылку, обернутую в несколько слоёв газеты «Алтайдын Чолмоны».

***

– Может, водки выпьем? – Спросил я у Мишки и Андрея, моих друзей-студентов, с которыми вместе принимал участие в нашем геофизическом приключении.
– Лучше коньяку, – принял мои слова за шутку Андрей.
Я вытащил из-за пазухи энцефалитки бутылку и показал друзьям. Они вскочили на ноги.

– У меня есть стакан, – горячо зашептал нетерпеливый Мишка, – и сайра в масле.

– Стоп, не надо суетиться, у меня есть предложение получше, – остановил я жестом друзей и спрятал бутылку обратно. – Предлагаю устроить праздничный обед.

– Это как? – Спросил флегматичный, склонный к иронии Андрей, – В столовую пойдём?

– Нет, мы пойдём к Ямадыкову, он обещал жаркое из кролика, – веско произнес я, и стараясь не дать появиться на лице самодовольной улыбке (и так с трудом держал в тайне свой сюрприз), добавил:
– С картошкой и салатом из помидор.

***

Ямадыков в отряде был одним из самых заядлых охотников на сурков. Заготавливал их сотнями и благодаря налаженным связям по сбыту имел очень неплохую прибавку к своей и без того немаленькой зарплате.
– Мяса много пропадает, стаю собак можно прокормить, теоретически. Хочешь, молодой, сурка тебе приготовлю? – Часто спрашивал он.
Я был городским ребенком, и мясо воспринимал только в виде котлет или пельменей. Сурок с ободранной шкурой вызывал отвращение.
– Зря отказываешься, сурок теоретически тот же кролик, диетическое мясо. Кушает корешки, живет в горах на свежем воздухе – это тебе не свинья какая-нибудь.
– Я говядину люблю, – обычно отказывался я.
– Ладно, как тушенка надоест, скажешь. К концу сезона она у всех поперек горла становится. С меня жаркое, с тебя бутылка.
– Где же её тут возьмешь? – Как-то спросил я, когда почувствовал первые признаки пресыщения однообразной пищей.

– Скупщик по воскресеньям бывает, у него есть, теоретически.

Ямадыков, как и ещё несколько геологов со стажем, жил на привилегированном положении, у него была отдельная комната – узкий пенал, пристроенный к избе-зимовке, с деревянным топчаном и маленькой буржуйкой в углу.

– Привет старшему поколению! – Поздоровался я, входя в его комнату.
– А, пришли, студенты, заходи, – поднялся он со своего топчана. – Сейчас жаркое готово будет, теоретически… На буржуйке стоял закопченный казан, в котором аппетитно булькало мясо, а аромат от него шёл такой, что мы минут пять стояли, тупо уставившись на вожделенный казан.

– Хорошо пахнет кролик, – наконец промолвил Андрей и проглотил слюну.
– Теоретически кролик, а практически два сурка, – ответил Ямадыков, помешивая мясо. – Хитрость в чем заключается? Жир надо снимать весь под корень, до последней капли… Тогда вкус приятный.
– Какие два сурка? Ты же говорил кролик и мы… – повернулся ко мне Андрей.
– Какая разница, давайте уже выпьем, – перебил его Мишка, – на которого слова о сурке не произвели никакого впечатления.
– Ты, молодой, не горячись, не захочешь – не ешь. Тут дело добровольное. А пока не готово, давайте водку, и прошу к столу, – он снял белоснежное полотенце со стола, на котором стоял огромная эмалированная чашка (или маленький тазик) с салатом из свежих огурцов и помидоров, приправленных луком и зеленью. Я достал бутылку.

– Ну, молодежь, берите стаканы и давайте выпьем. Первый тост предлагаю, как всегда, за родную партию, – Ямадыков сделал паузу. – Но не коммунистическую, а нашу, геологическую! Мы с Мишкой рассмеялись, а Андрей продолжал коситься на булькающий казан и на тост не среагировал. Впрочем, выпил со всеми охотно.
А потом мы накинулись на салат.
– Эй, не гони, студент, – едва остановил нас хозяин комнаты и угощения, – надо под холодное ещё раз выпить.

– На кролика не останется, – возразил я.
– Останется, – разлил Ямадыков.

Выпили ещё и прикончили салат.

– Так говорите, весь жир снимается? – спросил Андрей принюхиваясь.
– А ты подойди, посмотри, можешь даже попробовать, – кивнул на казан автор жаркого.
Андрей взял ложку и приоткрыл крышку над булькающим мясом. Мы с Мишкой тоже вытянули шеи. Из казана сочился волшебный аромат (Ямадыков не пожалел приправ), а само мясо имело ровный коричневый цвет, между его крупными кусками плавали, аккуратно нарезанные, картошка, морковка и лук.

– А выпить ещё есть? – Быстро спросил Андрей, попробовав мясо.
– А как же, – поставил на стол новую бутылку Ямадыков.

***

Жаркое из пары сурков с овощами было съедено молча, деловито и быстро.
– Не ел ничего вкуснее, – выдохнул Мишка, – а ведь дома я терпеть не мог даже настоящих кроликов.

– Однако повар нам попался самого высокого класса, – Андрей утирал вспотевший лоб, глядя на Ямадыкова пьяными счастливыми глазами.
– Теоретически можно было добавить ещё ягод можжевельника, – сыто икнул Ямадыков.
– Ел бы каждый день, – похвалил повара и я.
– Вернусь домой, попрошу маму, чтобы готовила кролика каждый день, – решительно махнул рукой Мишка.

– Пока не потянет обратно на тушенку? – Усмехнулся Андрей.
– Если каждый день, праздника не выйдет…– Ямадыков закурил, затянулся глубоко и продолжил. – Вот мы дышим: вдох-выдох, вдох-выдох… Чем дольше задерживаем дыхание, тем слаще вдох, желанней воздух. А попробуй только вдыхать – умрёшь. Я за что свою профессию люблю? За то, что она даёт сразу две жизни – одна дома, другая в поле. Скоро сезон закончится, и полгода мы будем сидеть в конторе, обрабатывая результаты. С девяти до шести не бей лежачего. Дома первое время так хорошо, будто только женился и сразу квартиру дали. Но месяца через три-четыре в поле тянет, дни начинаешь считать. Уедешь в поле – тоже поначалу праздник, а к концу сезона так домой хочется, хоть увольняйся… Вдох-выдох… Вдох-выдох…
Мы молча слушали Ямадыкова. Было очень хорошо.

– Прямо как в политике, - вдруг сказал Андрей, который был помешан на истории.

– В какой ещё политике? – Не понял его Ямадыков.

– Ну, жесткие правители сменяют мягких, на смену миротворцам приходят воители…

– А лысых меняют волосатые, - вставил пьяный Мишка, хорошо знавший теорию товарища.

– Однако правда твоя, студент, - кивнул головой Ямадыков. – Вон оно как при Сталине устали, зато потом при Хрущёве так отдохнули, что лучше не придумаешь.

– Так сейчас Брежнев вроде бы тоже добрый. – Неуверенно возразил я.

– Теоретически, чем глубже вдох, тем сильнее выдох, - объяснил Ямадыков.

Андрей молча кивнул и добавил:

– После Александра III, которого боялась вся Европа, случился Николай II, самый слабый царь в истории русской монархии. После Петра I его слабая жена, потом ещё пара слабых правителей… После Брежнева даже боюсь представить, что за тиран появится.

– А пойдём на воздух, студенты, погода сегодня хорошая, теоретически, – поднялся из-за стола Ямадыков, которому разговор перестал нравиться.

На воздухе было солнце и прохладная горная свежесть. Перед нами текла Чаган-Бургазы, а далеко впереди, у линии горизонта, едва виднелся её приток – Баян-Чаган.