Енисей – навсегда. Михаил Тарковский 2

В тексте «Енисей – навсегда 2. Михаил Тарковский» обещал написать о Михаиле еще один текст и долго думал: о чем. Просто описывать забавные эпизоды нашей жизни тогда – ну да, было всякое. Ну и что? И решил в итоге, что о нем надо написать, как о поэте и барде, так как теперь все это проваливается и забывается. А он остается поэтом и был вполне качественным бардом. Но кто это теперь знает?

Светом неясным залит полупустой перрон.

Здесь, на чужом вокзале, кончился твой сезон.

Михаил Тарковский

Бичи

Зал старого Красноярского аэропорта встретил массой народа, но очередь в кассу была небольшой, чем мы с Микой воспользовались немедленно. Буквально сразу же за нами подвалила огромная толпа студентов, и мы мысленно перекрестились.

Купив билеты и осмотрев переполненный зал, обнаружили, что мест у стен нет совсем и нигде. Самым свободным пространством был центр зала, где мы, составив рюкзаки спина к спине, вольготно устроились, привалившись спиной к рюкзакам. Отходящие от кассы студенты начали выстраивать вокруг нас заградительный барьер.

Выглядели студенты зачетно – типа пламенный стройотряд, строивший коровник на окраине Красноярска. Коротенькие до поясницы штормовочки под покрой джинсовых курток обляпаны эмблемами, из которых понятно, что это технический ВУЗ из Махачкалы и детишек вывезли в лютую Сибирь почувствовать себя первопроходцами. Комаров, особенно с такими штормовками, они точно почувствовали, про остальное – не похоже. И тут вдруг пред их взором предстали настоящие сибирские бичи, как из песен Высоцкого с привкусом Визбора и Галича.

Особенно колоритен был Мика в кожаных охотничьих броднях и суконном анораке с неотстирываемыми бурыми пятнами лосиной крови. Под одной рукой у него чехол с охотничьим ружьем, под другой – чехол с гитарой, а в ногах свернулась лайка с очень дружелюбной физиономией, которая так и приглашала погладить. Ваш покорный слуга выглядел попроще – выцветшая штормовка с эмблемой Мингео и потертые болотники. Нестриженные с весны головы и бороды дополняли колорит картины. Ну и пахло от нашей одежды костром, хвоей, бензином, дэтой и прочими спиртосодержащими жидкостями (перед отплытием из Мирного побанились и торфом с тонкими оттенками тины от нас не пахло).

Студенты можно сказать уже на пороге самолета увидели наконец – вот оно, настоящее, сибирское, посконное, берущее за душу как гитарный аккорд. Но тут сказка кончилась – в круг ворвались два препа с воплями, чтобы немедленно отошли подальше от этих бичей из колымской подворотни. Они наверняка с блохами, а собака их бешенная.

Под небом голубым

Не всякий артист сможет изобразить ту меру неудовольствия, с которым отходили от нас хлебнувшие красноярской экзотики студенты, как и ту радость, с которой они обнаружили, что весь задний салон ИЛ-62 заполнен ими и нами с собачкой. Девушки явно уже предчувствовали песен, памятуя про чеховскую гитару на стене (в чехле), но злая судьба часто лишает детей сладкого. Их препы просто взвились от такой перспективы и побежали ругаться с экипажем. Приглушенные звуки их голосов с колоритным акцентом доносились из носового салона и можно было разобрать только, что они напирают на антисанитарию и риск поголовного заражения подопечных чем-то венерическим.

Когда пассажиры расселись к нам подошла бортпроводница с очаровательной, полной ехидства улыбкой и пригласила с собой. Оказалось, первый ряд оставлен бортпроводницам, нас у себя и разместившим. Умные и опытные, они сразу оценили ситуацию и на их улыбающихся лицах было написано: концерт, девушки, будет. Но не вам.

Песик наш, строя умиленные глазки, облизывал им пальчики, поедая колбасные обрезки. О нас также не забыли и Мике не надо было объяснять словами, чего от него ждут. Три часа песен очаровательным девушкам, перемежающихся чаем, ну и что еще было. У Михаила уже был опыт, включая аккомпанирование Александру Городницкому на его концертах. Но вряд ли и до, и после он доставлял ТАКОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ своим слушательницам. Естественно, спето было и «Прощание с Сибирью» Визбора, которое у Мики получалось существенно убедительнее, можно даже сказать брутальнее, чем у Визбора. Вот Микин вариант.

А за бортом - представляешь, как дует!

Вот и уходит Сибирь в горизонт.

В чахлой тайге и по талому льду

Понатаскался в минувший сезон.

Мало ли что может в жизни случиться,

Но не забыть мне глаз синеву

И на борту бортпроводницу -

Что проводила нас из Сибири в Москву.

Вдруг без нее мы заблудимся в чаще,

Ладно бы в чаще - в сплошных облаках.

Вдруг без нее о любви настоящей

Нам за полгода не вспомнить никак.

Мало ли что может в жизни случиться,

Но не забыть мне глаз синеву

И на борту бортпроводницу -

Что проводила нас из Сибири в Москву.

Старой Москвой эту рану замою,

Может быть сразу уеду на юг.

В чахлой тайге заметает зимовье,

Солнце встает из непуганых вьюг.

Вряд ли нужно описывать меру тепла, которым лучились счастливые глаза бортпроводниц. Таких благодарных слушателей не видел более никогда.

А как уверенно и благостно журчал их голос, когда они ходили по салонам, особенно в заднем, где в интонациях начинало чувствоваться легкое торжество: ну что, фраерочки санаторные, парнями нашими настоящими побрезговали, завидуйте теперь.

Поэт – да, поэт

Начинал Михаил, как и положено, со стихов и песен, благо гитару освоил хорошо. Но ближе к сорока стал все это задвигать в тень, сначала убрал со своего сайта, потом убрал сам сайт. Он все более и более становился прозаиком и акцентировал это. Возможно, тень великого деда и нежелание конкурировать с ним в его пространствах подсознательно влияют. Со временем Михаил как поэт и бард все более тает в прошлом. Только те, кто начинал жизнь вместе с ним помнят его таким, помнят его песни и стихи. Но память со временем истирается и остаются только обрывки строк и впечатлений. Вот то, что удалось вытащить из инета, https://m.my.mail.ru/mail/daschovit/video/_myvideo/1491.html

У исполнительницы написано, что: «В авторской редакции эта песня изначально звучала немного иначе». Привожу то, как я слышал ее от Мики, благо еще помню – по профессии, диссер защищал по дикому северному оленю туруханской тайги. Михаилу, когда он ее написал, было что-то около 20 и это не середина, а вторая половина 70-х годов.

Светом неясным залит полупустой перрон.

Здесь, на чужом вокзале, кончился твой сезон.

Странного сна обрывки тают в моем мозгу.

Старых стихов отрывки тихо слетают с губ.

Как не ходи по свету. Сколько не жги костров.

Взгляд непреклонный смерти вмиг остановит кровь.

Ветер задует свечи, снег занесет пути,

Буду у синей речки белых оленей пасти.

Я поднимусь на сопки. Я загляну в глаза.

Вдаль убегают тропки, и ни одной назад.

И наконец в награду, будто в волшебном сне

Белых оленей стадо выйдет на первый снег.

Вьется над речкой синей память друзей моих.

Против нее бессилен времени пыльный вихрь.

Встретившись с ней согнется смерти стальной клинок.

Только жена нагнется, чтоб положить венок.

Светом неясным залит полупустой перрон.

Здесь, на чужом вокзале, кончился твой сезон.

Милая, что мне делать? Я не могу вздохнуть.

Стадо оленей белых пересекает путь.

Возможно, дело еще в том, что Михаил какое-то время экспериментировал с сочетаниями разнородных природных и техногенных образов, обыгрывая техницизмы и несхожую схожесть имен (например, Енисей и «Обь» - лодка). В целом это было забавно и совсем не плохо. Но потом он этот период (литературный) решил вообще выкинуть как нечто ученическое. А с моей точки зрения – зря. Если вспомнить, что по молодости писали Пушкин с Лермонтовым, то Мика – просто ботан очкастый.

От этого времени в памяти остались одни обрывки строк и алаверды, которое написал Мике после новогоднего застолья с ним в праздничном сарае с большим столом и камином – есть у наших друзей уже куда более полувека такое замечательное местечко, чтобы жилые помещения на уши не ставить.

В этом алаверды я собрал в одном тексте в прямых обыгрываниях словосочетаний и парафразах все темы звучавших в тот вечер Микиных песен. 

Голова моя оперирует не стихами и даже не литературной прозой, хотя пишу легко. Мозги рождают исключительно тексты аналитического содержания. Но впечатления от той пьянки-гулянки переполняли и меня прорвало на аналитику такого рода. Во всяком случае – это своего рода исторический документ. А то, что будет еще впереди научное Миковедение (литературоведческое) не сомневаюсь.

Алаверды

Не женитесь вы, поэты,

На девицах Ленорманн.

Улетел, срывая шпонки,

«Ветерок» по полю ржи.

Я бежал за ним вдогонку

Разрывая миражи.

 

М.Тарковский

Не женитесь вы, поэты.

Нежной ручкой милых дам

Сковородкой разогретой

Лупит жизнь по головам.

Надорвется, попытавшись

Протащить семейный воз,

Ибо мерина с пегасом

Невозможен симбиоз,

Тот, чей лоб с рожденья метит

Неспособности печать

Пораженья от победы,

Сон от бреда отличать.

Неизбежно в ЧАС РАССВЕТА

На глаза падет туман.

Да и встретятся по свету

Лишь девицы Ленорманн.

Нам, с прапрадедов привыкшим

Боль любовью разбавлять,

Стосковавшуюся душу

Консервантом поправлять.

Дум людских и вод глубины

Мерить, лежа на боку.

Пролетевши мимо денег

Побродить на берегу.

Одиноко опустившись

На остывшую постель,

Вспомни, как по ней метался

Ошалевший коростель.

Не с того ль тебе приснится,

Как хиляют вдоль реки

Озверевшие от жизни

Без надежды мужики.

Утонув кормой в диване

Вспомни, глядя в свой стакан,

Как в упругом теле зверя

Раскрывал цветок «якан».

Как сгорая от азарта,

Задыхаясь от любви,

Енисеем упивался

Пролетая на «Оби».

Как знаменьем всех прощаний

Возносяся на угор,

Мял цветное разнотравье

Улетающий мотор.

                ***

Счастья нашего дозатор –

Пуля, ждущая в стволе.

Захлебнется карбюратор

У хирурга на столе.

Ты, хмелеющий от гонки

«Вихрем» по полю летел.

Жаль, что сорванные шпонки

Врач исправить не сумел.