Это было однажды. Часть 3-я. МОРАЛЬНО НЕУСТОЙЧИВАЯ

МОРАЛЬНО НЕУСТОЙЧИВАЯ.
После публикации в 1979 в „Circulation Research“ признание выходит за рамки  страны. Тогда я не подозревала, что этому способствовало и то, что отныне написанное мной на русском, сразу переводилось на английский с кратким изложением содержания. Не мной, не Смирновым и даже не в России. «Ваше КГБ хорошо работает», - пошутила я много лет спустя в Германии, когда получила в Университете Гамбурга список моих публикаций на 23-х (!) страницах, - «У меня никогда не было столько статей, да еще на английском! Тут сплошные повторения того, что написано на русском и с объяснениями».

Werner Förster, директор Института фармакологии и токсикологии Университета Мартина-Лютера (Halle, ГДР) был заинтересован в совместной работе по простагландинами. В 1981-м был составлен договор о сотрудничестве и определены сроки поездки. Я, по причине развода, невыездная. Вместо меня посылают тех, кто собирался в капиталистическую страну, но прежде должен был посетить соцстраны. Нормальная ситуация для того времени. Исходя из обстоятельств, я не мечтала о поездках за рубеж. Странно было слышать от Игоря Наумова из моей группы, что его жена откладывает деньги, мечтая поехать в Париж. С таким же успехом можно было мечтать полететь на Луну. Впрочем, Förster проявил настойчивость. После очередного появления  не того, кого они ждали, он лично встречается с Генеральным директором ВКНЦ. Чазов вызывает меня и звонит в Первый отдел: «Вам за что деньги платят?! Это ваши проблемы. Чтобы оформили Гелинг для поездки!» Так благодаря Евгению Ивановичу появилась для меня дыра в «железном занавесе», через которую я и в дальнейшем попадала за пределы СССР.
Хотя я и была беспартийной, но прежде должна была объяснить на партсобрании причину развода, а в шапке своей биографии написать заглавными буквами: МОРАЛЬНО НЕУСТОЙЧИВАЯ. Жаль, копии не осталось. Да и кто знал, что наша жизнь так изменится.

Успешно прошли выступления на международных симпозиумах и конгрессах.

Международный симпозиум по простагландинам в Halle, ГДР, 1984

Только с конгрессом в Венгрии накладка вышла. Получила приглашение, но мне дали понять: «Денег нет, даже не мечтай». Имя приславшего приглашение мне было известно по статьям о простагландинах. Невежливо было бы не извиниться. Ответила, что приехать, к сожалению, не смогу, сложности с финансированием. Если бы я знала, во что это выльется! Чазову, как Генеральному директору ВКНЦ, приходит письмо от организаторов, что они готовы оплатить мою поездку и пребывание на конгрессе. Чазов звонит Смирнову. Тот вызывает меня на ковер, считая интриганткой: «Вышла напрямую на Чазова? За моей спиной?» Но в Будапешт я попала. Нас встретили с плакатом, из которого стало понятно, что я оказалась в одной команде с известными корифеями.

Российские участники IV Конгресса фармакологического сообщества Венгрии
с международным участием, Будапешт, 1985

Узелки моей памяти - ушки предсердий и остальное.
Как перейти от результатов, полученных на кроликах, к разработке теста для людей?
Во время операций на сердце ушки предсердий из-за скопления в них тромбов часто вырезают и выбрасывают. Использовать их в качестве проб? На кроликах проверила, достаточно ли там простагландинов. Удивилась их очень высокой концентрации по сравнению с другими отделами сердца. Нашла только одну заметку о наличии в ушках предсердий неких чрезвычайно лабильных соединений с антитромботическим эффектом, но выделить их авторы не смогли.
 А если это простагландины и их высокая  концентрация играет защитную роль? Договорилась в Бакулевском институте кардиохирургии получать образцы и пришла к Смирнову. Он повернулся к физиологу Розенштрауху: «Леня, что еще за ушки?».
В ответ: «Атавизм, как аппендикс.» Как результат, мне вынесен приговор: «Делай, что хочешь, но моего имени там не будет. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись».
Единственное, что я могла еще предпринять, это написать в тезисах к очередному Конгрессу кардиологов о предполагаемой роли ушка предсердия в тромбообразовании и о возможной связи с синтезом там простагландинов. Проверить я не могла, только предположить. Но и здесь меня ждала неудача. Мне сообщили, что мои тезисы не прошли при оценке экспертной комиссии. Можно было бы поставить точку, но история оказалась с продолжением. Год спустя выступление Чазова в актовом зале ВКНЦ. Потрясая газетой, он вопрошает: «Чем занимается целый институт Экспериментальной кардиологии?  Здесь статья о японских ученых, открывших роль ушка левого предсердия в образовании тромбов!». Уже на следующий день Смирнов раздраженно бросает мне: «Снова ты Чазову что-то наплела!»
Жалуюсь Андрюшке Климбовскому, врачу из клинической кардиологии, который пришел со своими пробирками: «Меня обвиняют в мнимых прегрешениях. Я что-ли эту газету Чазову подсунула?»  И тут я слышу от него, что вчера после выступления Чазова он возвращался в отделение вместе с Игорем Константиновичем Шхвацабая, директором Института клинической кардиологии. По дороге он рассказал ему, что Нина Гелинг год назад об этом говорила, а ее не услышали. Я еще больше удивляюсь:  «Ты-то откуда знаешь? Ведь мои тезисы об этом не прошли.»
Оказалось, Андрей год назад был в группе, отвечавшей за перевод на английский. Увидев мою фамилию среди бумаг в мусорном ведре, достал этот лист, расправил, перевел на английский и отправил в папку для печати.
- «И ничего мне не сказал?! Выходит, опубликовано?!» Воистину, пути господни неисповедимы. Ну, а что там японцы открыли и о чем было написано в газете, я понятия не имею.

Когда умирал Генеральный секретарь ЦК КПСС  К.У.Черненко, Чазов вызвал Некрасову и меня. Требовалось измерить в крови у Генсека новомодные  простагландины. В помощь обещал мне любое количество научных сотрудников, финансирование и оборудование. Чазова понять можно. Ему просто необходимо было показать, что сделано все возможное на тот момент. Но откуда ему было знать, что невозможно было уложиться в указанные им сроки, к тому же без предварительного знакомства с методикой. Я отказалась: «Нереально по времени». Уже за дверью в ответ на дальнейшее давление пояснила Некрасовой, что не буду возражать против данных, полученных другими сотрудниками, но они будут не от меня.

Гадание? Разве может оно соответствовать моральному облику советского ученого? Вовлечена была не только я. Началось с того, что в руки мне попала картинка линий на руке. Посмотрела у себя. А как у других? Стала показывать, объясняя, что эти линии обозначают. Сама не верила, из любопытства­, а началось необъяснимое. Если и были расхождения между трактовкой линий и реальным человеком, то, к моему удивлению, соглашались с тем, что было на руке, говорили, что они не такие, какими их видят окружающие. Из области психологии? На вечеринке, расслабившись, взглянула на руку Смирнова, но рассказала не все. Все-таки начальник. Что может подумать обо мне?! Со временем потеряла интерес, отмахиваясь от желающих узнать про себя, а после одного случая, как отрезало. За зарплатой для другой лаборатории приезжала женщина, имени не помню. На мне лежала ответственность выдавать эти деньги. В очередное ее  появление она так настойчиво просила погадать, что я сдалась. Впервые увидела тогда линию, символизирующую гениальность или шизофрению, которые зачастую и в жизни идут рука об руку. Гениальной она не казалась, а про другое значение я благоразумно промолчала. Через месяц она появилась снова и получила от меня деньги. После ее ухода коллеги стали интересоваться, кто это был, уверяя, что это неизвестная им женщина. В панике звоню. Узнаю, что месяц назад ее забрали на скорой с острым приступом шизофрении, что лечили гормонами и она очень изменилась. Урок для меня, что не стоит углубляться в то, что за пределами твоего понимания.

Еще никогда не видела я Смирнова в такой ярости.
«Гулять вздумала? Не хочешь после защиты работать, так прямо и скажи!». В голове бешеный круговорот: «Что это означает? Кто и что мог наговорить ему, да так, чтобы он поверил?» В диком хаосе мыслей вспоминаю два довольно странных события, которые постепенно складываются в пазл. Вчерашний, вызывающий недоумение, звонок Рамаза Курашвили, директора тбилиского Института кардиологии им. Цинамдзгвришвили о том, что он должен быть на совещании у Смирнова, но внезапно заболел и просит меня передать ему реактивы, оставленные в лаборатории. И не менее странное предложение от него год назад  - предоставить мне после защиты лабораторию в Тбилиси с соответствующей оплатой, ему очень нужны такие специалисты по простагландинам. Я сложила это вместе. Похоже, Курашвили был в эти дни у Смирнова и пытался претворить свое предложение в жизнь. Можно представить ответную реакцию Смирнова, после которой никто бы не осмелился уже на следующий день предстать перед ним, да еще в присутствии остальных.

Объединение с группой Орехова.
Мне трудно отнести себя к какой-либо группе или лаборатории ИЭК. Я была сама по себе. Не по своей воле, не желая того. В Институте Кардиологии Мясникова я была, как и все, в лаборатории метаболизма миокарда. Сначала в группе Юры Селезнева, а потом Валерия Помойнецкого. Позже в ИЭК я формально числилась в лаборатории физиологии сосудов, в лаборатории физиологии миокарда, в лаборатории эспериментальных животных с биологической клиникой, в меж-институтской лаборатории экспериментальной фармакологии. Никому я реально не подчинялась.
Я пыталась предлагать Смирнову кандидатуру на должность заведующего лабораторией по простагландинам, куда входила бы и я со своей группой. Он отказал: «Не уживешься ты ни с кем. Как кошка, которая гуляет сама по себе.» В результате, наравне с заведующими лабораторий я просиживала у кабинета Смирнова, чтобы согласовать тематику работы, получить подпись под нужным документом или «выбить» необходимые приборы и реактивы. Смирнов же, выйдя из кабинета и, видя меня,  добавлял: «И ты здесь? Ты мне скоро сниться будешь!» Не знаю, что думали при этом остальные, находящиеся там, но мне было не до шуток.
Пытаясь вспомнить, кто был у меня в группе, я насчитала семь человек:
Валентина Санфирова, от которой я  переняла умение прилюдно смеяться над собой в любой, казалось бы, самой унизительной для тебя ситуации. Сергей Кудряшов, преданный, готовый защитить, до упора сидевший со мной в лаборатории при проведении экспериментов. Дима Беневоленский, высокообразованный с философским складом ума и аристократическими манерами, который ушел к Мите Левицкому, но продолжал приходить на чаепития. Айгуль Молдобаева. От нее самое яркое впечатление, ее забрал Сергей Данилов. У нее дома во  Фрунзе я была поражена обилием книг, которые тогда невозможно было приобрести. Всю ночь не спала, перелистывая их. Удивительная скромность и трудолюбие, свойственное всей семье, хотя отец  Айгуль был секретарем ЦК КП Киргизии. Игорь Наумов, спокойный и исполнительный, легко вошел в наш общий коллектив из двух групп – Олега Писаренко и моей. Еще двух я помню зрительно, но фамилии, увы, забыла. Получая собственную группу, я была антиподом руководителя. Не мое это предназначение. Много своих идей, добивалась необходимого, легко входила в контакт, но никогда не смогла бы требовать и держать дистанцию. Доходило до того, что, доехав на электричке до Москвы, звонила одному из своих сотрудников, уговаривая не опаздывать.
Однажды подходит Саша Орехов: «Разговаривал о тебе со Смирновым. Если не возражаешь, будет объединение наших групп. Сотрудники твоей группы, естественно, останутся при тебе, подчиняясь тебе и дальше. Мы же на равных позициях. Буду тебе помогать, обеспечивать, если понадобится, необходимым. Смирнов не против, но просит согласовать с тобой.» Я была согласна.
 
Человек предполагает, а судьба располагает или уход из ИЭК.
Я была  уверена, что корнями приросла к ИЭК и Кардиоцентру в целом, не понимая, что застряла в ситуации, не позволяющей мне двигаться дальше. Именно Орехов стал той силой, которая способна была вырвать меня из привычного мира. За что я ему благодарна. Как он этого добился, не принципиально. Тем более, что одновременно произошло другое событие, не оставившее для меня выбора. Смирнов знал, что после переезда на Рублевку я буду тратить на дорогу больше двух часов в один конец. Он обещал, что если я останусь в ИЭК, то он сделает все, чтобы я получила квартиру в Крылатском. Говорил, что осталось только добиться разрешения на проживание в однокомнатной квартире с ребенком другого пола. А тут мне передают, что вместо меня в списке на квартиры другая фамилия. Из группы Орехова. Для меня это был конец.
Почва выбита из-под ног и не было никаких сил, что-либо выяснять. Смирнов в командировке. Да и не в его характере было, что-либо скрывать. Он мог быть резким, мог накричать, но говорил открыто в лицо то, что думал. Я написала заявление о своем уходе и собрала необходимые документы.

Поскольку я была связана с разными лабораториями и подписи должны  были ставить заведующие этих лабораторий, то  знали об этом многие. Орехову никто не сообщил. Даже Володя Тертов из его группы, который был материально ответственным и от которого я получила подтверждение, что все на месте и в сохранности. Когда все было готово, я поставила Орехова  в известность. Реакция была взрывная: «Просто так не уйдешь! Нигде тебя не возьмут!» Он пожаловался, что я выношу ценное оборудование и реактивы. В канцелярии мне сказали, что получен приказ не выпускать меня из ИЭК. Никто меня не остановил.

«Занимательная психиатрия или страшилки на ночь».
Маркова, узнав, что я согласна работать у них, сразу пошла к директору просить для меня ставку старшего научного. Позже я слышала про Смирнова, что, встретив в Министерстве здравоохранения директора ВНИИ общей и судебной психиатрии им. Сербского, он лестно отзывался обо мне. Впрочем, и я своего положительного мнения о Смирнове никогда не меняла.
А тем временем у меня продолжались проблемы со здоровьем, которые я принесла с собой из ИЭК. При проведении ЭЭГ с нагрузкой был отмечен очаг возбуждения  в левовисочном отделе мозга. Врач судебной психиатрии настаивал на приеме психотропных препаратов, считая, что в противном случае где-то через 6 лет я получу полное разрушение структур головного мозга. При пробном приеме рекомендуемого препарата произошло резкое снижение концентрации и способности к логическому мышлению, что не совместимо с моей работой. Познакомилась со специальной литературой и поняла, что медицина убирает симптоматику, но не устраняет причину возникновения.Заинтересовала теория Ухтомского о создании новой доминанты взамен старой. Аналогичный очаг с другой стороны? Как пожар в прерии, который можно потушить идущим навстречу огнем? В моём случае это означало заняться творчеством, как противовесом научной работе. Так и поступила.
Театр пластического (выразительного) танца объявляет набор молодежи. Увидев меня, а мне было уже 38, взяли без экзаменов, считая, что не задержусь. Но у меня своя цель и я не только продолжала приходить каждый вечер, но при любой возможности выходила на сцену. Ослепляющий свет рамп. Спиной к спине с партнером. Стараясь войти в единое с ним эмоциональное пространство, начинаешь пластический танец рук, синхронно отражающих движения партнера. Голова свободна. Никакого напряжения и в дальнейшем исцеление.  Много лет спустя на этом был основан принцип нашей арт-терапии «Вариабили». Методика, работающая на подсознательном уровне с переключением в правополушарное (творческое) мышление.
Сам опыт работы в психиатрии – это захватывающие истории. Много, чего увидела и узнала. Среди прочего, стала свидетелем восстания пациентов, когда медсестер брали в заложники с заостренными вилками у горла. Забавно, что и на новой работе меня нашли немецкие коллеги, только теперь из Института психиатрии Университета в Ростоке. Приехавший в ИЭК из ГДР Hans-Ulrich Block удивился, что меня там больше нет. Узнал, куда я пропала и даже навестил меня на новом месте. Представьте себе, иностранца пропустили в такую закрытую организацию! Из российской судебной психиатрии за границу тогда не ездили. С моим  появлением, исследуя роль простагландинов при шизофрении, у них появился шанс попасть за кордон.
На новом месте я встретила Ирину Шепелеву, которую знала по ИЭК, а также Володю Ефименко, оформлявшего в Министерстве первую мою поездку в Германию. Они стали моими близкими друзьями. Я получила два патента на изобретение -  метод диагностики разного течения шизофрении (прогредиентного и малопрогредиентного), а также способ определения активности простагландин-синтетазы в тромбоцитах. Был одобрен материал, представленный на защиту докторской диссертации, но колесо моей судьбы сделало очередной разворот.

(продолжение следует)