О моем отце

Невероятные вещи порой творит с людьми судьба. Будто играючи, она поднимает их наверх, бросает на дно и снова милостиво позволяет выплыть на поверхность. Одни в таких передрягах ломаются, другие упорно учатся, работают и набираются опыта. Такая судьба была у моего отца, и сейчас я хочу о ней рассказать.

Дед мой, Аркадий Степанович Хуршудов родом из села Карадаглы Степанокертского района Нагорного Карабаха. Он рано осиротел, и подростком был определен на учебу в сиротское учреждение Баку, через несколько лет после окончания его там женился. Мой отец, Григорий Аркадьевич Хуршудов, восьмой ребенок в семье, родился в 1916 году. Через 2 года турецкие и азербайджанские войска устроили в Баку армянскую резню. Пришлось бежать в Россию. Осели под Кисловодском, построили саманный домик.

Жили бедно. Из девяти рожденных детей в живых осталось пятеро. В домике были кухня и две комнаты, в одной держали корову-кормилицу, а в другой спала вся семья. Отцу было 4 года, когда в 36 лет трагически умерла мать. Дед нанялся возить хлеб в продразверстку. Из кубанской станицы он привез домой вторую жену, бойкую казачку с дочкой-подростком. Она стала осиротевшим детям настоящей матерью, строгой и заботливой.

Подрастая, дети шли работать, но работы в Кисловодске было мало, опустели знаменитые курорты. В 16 лет старший брат отца Александр уехал в Подмосковье на шахту буроугольного бассейна. Через 2 года он забрал туда и отца, который к тому времени окончил 6 классов. Потом был фабзавуч, а в 1934 году отец поступил в Ленинградское ВВМУ им. Фрунзе.

Брат Александр оказался способным шахтером, быстро продвигался по работе и стал директором шахты. В 1937 году на него написали донос, он получил 5 лет лагерей «за троцкизм» и отправился добывать золото на Колыму в поселок Сусуман. Может быть поэтому, когда отец закончил училище, его не послали служить на военные корабли, а оставили на берегу, в гидрографической службе Амурской флотилии.

С моей матерью отец познакомился летом 1942 года в Астрахани, где она была в эвакуации. Он сказал ей, что два месяца участвовал там в шлюпочных соревнованиях. Шел второй год тяжелейшей войны, враг рвался к Сталинграду, и в такое трудно было поверить. Но мать поверила. Только после смерти отца, разбирая его бумаги, я нашел серенькое удостоверение, датированное 1942 годом, он там «прошел курс специальной подготовки». Я так и не узнал, в чем она состояла.

Во всех анкетах отец писал, что в боевых действиях Отечественной войны не участвовал. Но через год он стал старпомом гвардейского монитора, потом – его командиром. В 1944 году он был награжден офицерской медалью «За боевые заслуги», еще через год – орденом Красной Звезды, потом был орден Боевого Красного Знамени. Отец никогда не упоминал, за что получены эти награды.

В 1948 году брат отца был освобожден, но остался вольнонаемным в том же Сусумане. Забегая вперед, скажу, что он проработал там еще 10 лет, был реабилитирован и вышел на пенсию с должности начальника прииска. С тех пор отец пошел в гору, его перевели на Черноморский флот, он командовал эсминцами в Поти и Одессе, а в 1953 году в звании капитана 2 ранга стал старпомом линкора в Севастополе.

Матросы его любили, хотя и звали Драконом. Был он строг, но справедлив, службу требовал и на корабле поддерживал необходимый порядок. Через 2 года отец подал документы в Военно-Морскую Академию, это была дорога к адмиральскому званию.

Но 29 октября 1955 года в 1 час 30 минут ночи флагман Черноморского флота линкор «Новороссийск» взорвался на рейде, получил тяжелые повреждения, перевернулся и затонул. Погибло более 600 человек. Командир корабля был в отпуске, замещал его отец. В момент взрыва он был на берегу, быстро прибыл на корабль и участвовал в спасательных операциях, которыми руководил командующий флотом вице-адмирал В.Пархоменко. До последнего момента отец не покидал корабль, спасло его хорошее умение плавать.

Трагический случай разбирала Правительственная комиссия под руководством зампредсовмина В.Малышева. Действия адмиралов и отца по спасению корабля были признаны неудовлетворительными, их понизили в звании и должности, объявили строгие выговоры по партийной линии. Отец снова попал в гидрографическую службу, на берег.

Но без моря он уже жить не мог. Прослужив год в гидрографии, ушел капитаном маленького судна-гидрографа. Через год его восстановили в звании капитана 2 ранга и назначили командиром дивизиона таких судов.

В 1960 году Верховный Совет СССР принял закон о сокращении вооруженных сил на 1,2 млн человек. Отец не стал дожидаться сокращения, выслуга лет позволяла ему выйти на военную пенсию, и он ушел в рыболовный флот, четвертым помощником капитана среднего рыболовного траулера, который ловил рыбу в Атлантике. В следующий рейс он пошел вторым помощником, потом – капитаном большого траулера. И еще 12 лет он водил траулеры, дизель-электроходы-рефрижираторы и плавучие консервные заводы водоизмещением в 20 тыс. тонн с командой до 200 человек. Плавал (моряки говорят «ходил») в Гавану, Аккру и Кейптаун.

К 60 годам стало подводить здоровье, и дальнее плавание пришлось оставить. Несколько лет отец работал лоцманом в рыбном порту Севастополя, там перенес инфаркт. Надо было уходить, но перед этим его назначили капитаном списанного на металлолом судна. Подошло время судну отправляться на разделочную базу. Утром отец написал заявление на пенсию, пришел домой, выпил рюмку водки, вышел на улицу посмотреть на солнышко и упал. Через неделю он, почти не приходя в сознание, умер от инсульта.

Здесь можно было закончить мой рассказ, но я его продолжу.

Через 10 лет после смерти отца нашелся щелкопер, сумевший получить доступ к засекреченным архивам и написать книгу о гибели линкора «Новороссийск». Я не буду называть его имени. Прослужив когда-то во флоте 6 лет, он возомнил себя военно-морским историком. В книге разбирались несколько конспирологических версий, но весь пыл автора ушел на обвинения тех, кто командовал спасательной операцией. Действия трех адмиралов и отца были названы «преступно-безответственными», они были выставлены виновниками гибели людей.

Я подал против него иск о защите чести и достоинства отца. Дело слушалось в С-Петербурге в течение 2,5 лет. Судье оно было откровенно скучно, его ждали более громкие дела, к тому же ответчик был известен в городе. В итоге суд отказал мне в иске, умудрившись при этом не выслать мне свое решение.

После финального заседания торжествующий автор решил надо мной посмеяться. Он раскопал детали из моей личной жизни, тыкал мне в лицо смертью матери, судьбой сестры. Это была откровенная провокация: если бы я, не сдержавшись, его ударил, меня тут же привлекли бы за хулиганство. Но я стиснул зубы, сжал кулаки за спиной, а в голове сверкнула пронзительная мысль: как таких мерзавцев личностей еще земля носит?

Через год он умер от инфаркта. Еще раньше обанкротилось издательство, выпустившее его книгу.

В ходе судебного разбирательства я обращался за консультациями к профессору и академику Николаю Петровичу Муру, который был главным инженером экспедиции по подъему линкора «Новороссийск». У него два года лежала рукопись книги, в которой он детально разбирал те давние события. Убедительная аргументация не оставляла сомнений, что первопричиной гибели линкора был взрыв двух ящичных мин, оставленных немцами при отступлении из Севастополя и утонувших в толстом слое донного ила.

Прошло 5 лет, я собрал нужную сумму и предложил Муру издать его книгу. Она вышла в 1999 году. Мне удалось найти для нее более удачное название – «Катастрофа на внутреннем рейде». С разрешения и одобрения автора я поместил в ней свою главу «Послесловие неравнодушного читателя». Приведу из нее выдержки:

В материалах Правительственной комиссии есть несколько свидетельств о том, что Г.А.Хуршудов и Н.И.Никольский предлагали эвакуировать личный состав. Никто не опровергал эти свидетельства. Но из доклада комиссии эти сведения как-то незаметно выпали, и оба они были названы виновниками гибели людей…

Из рецензии бывшего командира 1-го артиллерийского дивизиона ЛК «Новороссийск» В.В. Марченко:

Знакомясь с архивными документами… можно сделать вывод о том, что дезинформация Правительственной комиссии была настолько огромной, что она исказила фактический ход борьбы за живучесть и действия адмиралов, офицеров, старшин и матросов корабля. Фактически врали почти все опрошенные. Правду говорили не все и не всегда. Опрошенных со стенограммами не знакомили, потому оценить их достоверность они не могли. В этих условиях или стенографистки путали (для них терминология была «темным лесом») или стенограммы потом кем-то редактировались…

За 15 минут до опрокидывания в нижние помещения поступила команда «Покинуть корабль». Десятки человек, выполнив ее, остались живы, но ни один из них не сообщил комиссии, от кого он получил эту команду. Сложно было угадать, чем обернется такое свидетельство: благодарностью, судом или худшим исходом…

Многое в прошлом скрыто от наших глаз. Что-то дошло до нас в искаженном виде. Там жили и действовали сильные, достойные люди, но и они порой заблуждались, нарушали законы. Нельзя судить их по нынешним меркам, в отрыве от той обстановки, которая была в стране.

Будем же бережно относиться к нашему прошлому. Будем помнить его горький опыт, но не станем высокомерно обличать и насмехаться над ним.

Потому что это наше прошлое. Без него не было бы нас. Верно сказал о нем мудрый лакский поэт Абуталиб устами Расула Гамзатова: