Мифология. Советско-китайские отношения при Сталине: на самом ли деле в них царила идиллия, но Н.С.Хрущёв всё порушил?

Acheson Speech on the Far East - 12 January 1950 : Central Intelligence Agency : Free Download, Borrow, and Streaming : Internet Archive

Однажды, когда переговоры относительно текста договора были очень затяжными и напряженными, Сталин пригласил Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая, Ван Цзясяна в соседнюю комнату и попросил Мао Цзэдуна откровенно высказать то, что у него лежало на сердце.

Мао Цзэдун снова начал рассказывать о том, как в период аграрной революции в Китае он подвергся нападкам со стороны тех, кто проводил ошибочную линию, тогда его даже оттеснили от руководства:

«Они отняли у меня право высказывать свое мнение, не позволяли мне участвовать в работе»…

Сталин, как обычно, серьезно и внимательно слушал Мао Цзэдуна. Судя по выражению его лица, отмечал китайский переводчик, Сталин и симпатизировал Мао Цзэдуну, и испытывал некую неловкость.

Мао Цзэдун же все более воодушевлялся. Внезапно он даже встал с кресла и, указывая на Ван Цзясяна, сказал:

«Он, они, именно они и наносили по мне удары, вытесняли и оттесняли меня! Вот он и есть тот самый человек, который в Советских районах {Китая} и совершал эти ошибки!»

Чжоу Эньлай и Ван Цзясян просто места себе не находили, не знали, как реагировать, как остановить Мао Цзэдуна.

Сталин же сказал с удивлением:

«Ну, посол Ван, ну ты и силен; значит, ты тоже совершал такие ошибки?!»

Ван Цзясян искренне ответил:

«Да, совершал».

Мао Цзэдун почувствовал, что он слишком разошелся, и исправил положение:

«Он давно уже исправился. А теперь он у нас сильный работник. После проведения нами движения за исправление стиля работы в Яньани мы осуществляли курс на то, чтобы извлекать урок из ошибок прошлого в назидание на будущее и относиться к тем, кто ошибался, как к больным, лечить и вылечивать их. Совершил ошибку, исправь ее, и дело с концом.

А уж если исправился, тогда мы больше не будем и вспоминать о прошлом, как говорится, прошлое тут в вину не ставится, за прошлое не взыскивается. Я и сам совершал ошибки, но я осознавал и исправлял их, исправлял втихомолку, украдкой!»

(...)

Конечно, Сталин не давал Мао Цзэдуну почувствовать свои подлинные настроения. Более того, Сталин понял, что следует проявлением внимания к рассказам Мао Цзэдуна создавать определенную атмосферу в ходе переговоров и встреч.

СТАЛИН, МАО ЦЗЭДУН И КИТАЙСКАЯ КОМПАРТИЯ. ИСПРАВЛЕНИЕ СТИЛЯ

(...)  С 1942 по 1944 год в Яньани Мао Цзэдун осуществлял кампанию, которая получила название движения за исправление стиля, то есть политического поведения, отношения к проблемам; по сути дела, это была кампания политической чистки партии от всех тех, кто не был согласен с Мао Цзэдуном, особенно по вопросу о взаимоотношениях с Коминтерном, то есть с ВКП(б) и со Сталиным. В КПК при этом утверждали, что это был важный этап во взаимоотношениях между революцией в Китае, то есть между КПК, и Коминтерном. Одновременно это был также важный этап сопоставления взглядов и мыслей Сталина и Мао Цзэдуна на проблемы революции в Китае, этап острого столкновения и борьбы двух подходов к китайской действительности и событиям в Китае, к вопросам революции в Китае, подходов Сталина и Мао Цзэдуна. Иначе говоря, Мао Цзэдун развернул широчайшую, охватившую практически всю его партию, Коммунистическую партию Китая, кампанию, в ходе которой от каждого члена партии требовалось отмежеваться от поддержки Сталина как вождя и поддерживать как вождя одного только Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун использовал ситуацию именно в тот период, когда Сталин был занят войной с Гитлером, заставил членов своей партии критически посмотреть на Сталина. А заодно и на ВКП(б), СССР, да и на Россию.

Еще на совещании в Цзуньи в 1935 году Мао Цзэдун подчеркнул то, что у него были расхождения со Сталиным (Коминтерном) и по политическим, и по военным вопросам. Тогда Мао Цзэдун представил себя своим сторонникам как руководителя, который оказывает сопротивление политике Сталина, полагая ее ошибочной в отношении КПК, Китая, советско-китайских отношений.

Когда же было развернуто движение за исправление стиля в Яньани, то Мао Цзэдун стал систематически, всесторонне выступать против политики Сталина, называя это борьбой против догматизации марксизма-ленинизма. Мао Цзэдун повел идеологическую борьбу против того, чтобы делать приемлемый для Китая шаблон из опыта СССР, против обожествления решений Коминтерна. Свою цель Мао Цзэдун видел при этом в том, чтобы устранить, отбросить контроль со стороны Сталина и Коминтерна над КПК в идейном и политическом плане. Мао Цзэдун все это делал под лозунгом отстаивания и развития независимости и самостоятельности, суверенитета КПК. Он называл это стремлением к истине на основе фактов. Мао Цзэдун именовал свою кампанию движением за раскрепощение или освобождение в духовном, идейном отношении.

Одним словом, годы Отечественной войны в СССР, годы, когда Сталин был занят и не имел возможности активно воздействовать на положение внутри КПК, в Китае, Мао Цзэдун использовал для того, чтобы вывести свою партию, своих сторонников из-под идейного и политического господства и контроля со стороны Сталина. [13]

Разъясняя позицию Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлай говорил в период движения за исправление стиля в Яньани: «Возникновение и развитие Коммунистической партии Китая связано с получением немалого числа указаний и помощи со стороны Коминтерна, однако опорой для Коммунистической партии Китая служит не Коминтерн, а народ Китая». [14] 

Мао Цзэдун и его сторонники стремились трактовать, особенно для внутрипартийного потребления в КПК, процесс развития отношений между Сталиным и Мао Цзэдуном как историю, в ходе которой Мао Цзэдун был всегда прав, а Сталин совершал ошибки в отношении Мао Цзэдуна, КПК, но постоянно под давлением Мао Цзэдуна был вынужден исправлять их; при этом вся заслуга Сталина в глазах Мао Цзэдуна состояла в том, что он оказывался способен исправлять свои ошибки. Такая трактовка позволяла Мао Цзэдуну «сохранять лицо» перед своими сторонниками и в то же время унижать Сталина, который постоянно «терял и терял лицо». Мао Цзэдун при этом всегда стремился подчеркивать, что он хранит честь китайской нации, отстаивает ее интересы, выступает не как последователь Сталина, а ведет КПК и китайскую революцию по особому самобытному пути, который во многом не походит на советскую модель. Мао Цзэдун фактически предлагал своим сторонникам проявлять снисхождение к Сталину, который был вынужден Мао Цзэдуном, несмотря на всю свою подозрительность или сохраняя всю свою подозрительность (...), все-таки оказаться способным проделать сложную эволюцию от подозрительности в отношении Мао Цзэдуна к поддержке Мао Цзэдуна, а затем и к восхищению Мао Цзэдуном.

Что же касалось конкретно оценки ситуации во время проведения в Яньани движения за исправление стиля, то, с точки зрения Мао Цзэдуна и его апологетов, важно было доказывать полнейшую правоту Мао Цзэдуна, а потому все происходившее трактовалось как результат осознания Сталиным того, что линия Ван Мина, а следовательно и его собственная линия, вела революцию в Китае к поражению, в то время как идеи Мао Цзэдуна сулили возможность поворота событий к успешному развитию революции; Сталин, по мысли Мао Цзэдуна, в этой ситуации с уважением отнесся к фактам, «отбросил» Ван Мина и поддержал Мао Цзэдуна. Оказывалось, таким образом, что Сталин выступал в роли «способного ученика» Мао Цзэдуна, по крайней мере в том, что касалось Китая и КПК. С точки зрения Мао Цзэдуна и его сторонников, Сталину в этой ситуации пришлось не только обуздать себя, холодным рассудком подавить свои чувства (к Ван Мину), но это потребовало от Сталина также повернуть в ином ракурсе привычные для него представления о расстановке сил в Коминтерне. Сталину пришлось это сделать и молчаливо признать, что критика Ван Мина во время яньаньского движения за исправление стиля, то есть фактически осуждение просчетов самого Сталина, является справедливой. Китайские авторы подчеркивали в этой связи, что позиция Сталина в то время показывала «широту его воззрений и поступков как пролетарского революционера». [22] (...) 

НЕЖЕЛАНИЕ ВЕЛИКОГО КОРМЧЕГО ЛИЧНО ПОДПИСЫВАТЬ ДОГОВОР.  СССР ОБЯЗАН ОТВЕЧАТЬ ЗА ДЕЯНИЯ ЦАРСКОЙ РОССИИ

(...)  Для того чтобы добиться этой цели, и было необходимо вести переговоры и заключать договор таким образом, чтобы калибр представителей с обеих сторон был одинаковым, чтобы все здесь соответствовало нормам международного права и международной практике, обычаям. Поэтому-то когда Сталин пошел на уступки и согласился заключить договор, предложив, чтобы свои подписи под ним поставили он сам и Мао Цзэдун, Мао Цзэдун все-таки не согласился с ним. Он улыбнулся, покачал головой и сказал: «Вы — председатель Совета Министров, а я — не премьер. Поэтому у нас с вами разные калибры. А что до подписания документа, то я хотел бы вызвать своего премьера». Сталин принял мнение Мао Цзэдуна. [300]

Главное, на что хотелось бы обратить внимание в данном случае, — это на то, что в КПК — КНР извращают положение дел, утверждая, что Мао Цзэдун был инициатором заключения советско-китайского договора 1950 года, что Мао Цзэдун сам предложил его основные принципы и заставил Сталина пойти на уступки и заключить договор.

На самом же деле Сталин был инициатором заключения договора между СССР и КНР, ему долго пришлось вынуждать Мао Цзэдуна согласиться на переговоры по этому договору и вообще на то, чтобы в принципе подписать такой договор, и в конце концов Сталин добился согласия Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун был вынужден Сталиным пойти на подписание в 1950 году договора между СССР и КНР о дружбе, союзе и взаимной помощи.

(...) Реакция советской стороны была скорой. На следующий же день был дан ответ. Было сказано, что советская сторона согласна подписать документ. Сталин по своей инициативе пригласил Мао Цзэдуна для новой беседы.

Мао Цзэдун согласился. Впоследствии он говорил Ши Чжэ, что «Сталин был великим марксистом, однако порой он проявлял слабость к тем, кто ему наушничал; Сталин совершал ошибки, прислушиваясь к клевете и наветам. В результате он оказывался в дураках. В вопросах революции в Китае он много раз попадался на удочку Гоминьдана. Сначала попался на удочку Чан Кайши и потерпел ущерб. Потом снова попался на удочку, теперь уже Ван Мина, и снова потерпел ущерб. И наконец опять попался на удочку Чан Кайши. Видно, нельзя забывать о классовом анализе!» [297]  (...)

(...) Глядя вдаль на [Финский] залив, Мао Цзэдун прочувствованно сказал: «У меня есть желание. Я хотел бы от Хайшэньвэя (так Мао Цзэдун именовал Владивосток, который Ленин называл “городом нашенским”. — Ю. Г), то есть от западного берега Тихого океана, добраться до Балтийского моря (...)

В Ленинграде Мао Цзэдун посетил Кировский механический завод, побывал в музейных залах Зимнего дворца, а также в бывших царских покоях: опочивальне, кабинете, гостиной, библиотеке. Сопровождавшие сказали ему, что в Зимнем дворце есть и Китайский зал, но ознакомиться с ним нельзя, так как там идут ремонтные работы.

Мао Цзэдун всегда считал необходимым подчеркивать свои чрезвычайно сильные чувства протеста против антикитайской деятельности империалистов, в том числе если не прежде всего России. Поэтому, услышав такие разъяснения, он тут же сказал находившемуся рядом с ним Ши Чжэ: «На самом-то деле им просто неудобно открывать этот зал; им стыдно показывать его нам! Ведь подумать только, сколько же награбила в Китае царская Россия!»

Все дело было, однако, в том, что Мао Цзэдун был нацелен исключительно на то, чтобы не только сохранять в КНР унаследованное от Цинской монархии и от Китайской Республики предвзятое, однозначно отрицательное отношение к России (в равной степени и к советской России, и к царской России) и ее политике в отношении Китая, но и навечно внедрить в умы китайцев мысль об историческом долге России перед Китаем, который рано или поздно придется вернуть, а также об исторической несправедливости России как нации перед Китаем, в чем России придется рано или поздно повиниться перед Китаем.(...)

КИТАЙСКАЯ ЧАНЧУНЬСКАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА (русская КВЖД)

(...) Складывалось положение, при котором Сталин и Мао Цзэдун взаимно имели выгоду от такого решения вопросов о КЧЖД, Порт-Артуре и Дальнем. При разумном и объективном подходе к делу возникала возможность для обеих сторон толковать ситуацию таким образом, что этот сложный вопрос в двусторонних отношениях России и Китая находил таким образом такое решение, которое не только отвечало интересам и СССР, и КНР, но и позволяло объективно, без предвзятого, односторонне негативного отношения к политике России, толковать действия обоих государств на рубеже XIX и XX веков, а также в первой половине XX века как обусловленные их взаимными интересами.

Мао Цзэдун полагал, что КПК—КНР следовало твердо и последовательно утверждать, что Китайская Чанчуньская железная дорога, Порт-Артур (Люйшунькоу) и Дальний (Далянь) были сооружены Россией, находились в ее ведении, находились в аренде у России в результате того, что она вынудила правительство династии Цин дать на это «согласие». По мнению Мао Цзэдуна, ситуация с КЧЖД явилась результатом раздела Китая сильными империалистическими державами, в том числе Россией.

Даже тогда, когда они практически не существовали, Мао Цзэдун намеренно создавал впечатление, что «исторический долг» Россией Китаю «не выплачен».

С точки зрения Мао Цзэдуна, Япония в период оккупации Северо-Восточного Китая уже выплатила Советскому Союзу стоимость КЧЖД и купила суверенное право на эту железную дорогу. Хотя этих денег оказалось маловато, признавали сторонники Мао Цзэдуна (а сумма эта действительно была не просто мизерной, но чисто условной), однако, подчеркивалось в КПК, «при Мао Цзэдуне, так или иначе деньги были выплачены. После вступления советских войск в Северо-Восточный Китай» (именно такова официальная оценка Мао Цзэдуном и его сторонниками участия СССР в разгроме Японии на последнем этапе Второй мировой войны

После создания КНР СССР, считали сторонники Мао Цзэдуна, вообще говоря, должен был безоговорочно передать свое суверенное право на железную дорогу, однако ввиду того, что Советский Союз по Китайской Восточной железной дороге был связан с городом Хайшэньвэем (так сторонники Мао Цзэдуна называют Владивосток с той целью, чтобы подчеркивать временную принадлежность этого «китайского поселения» России), а это был значительно более короткий путь по сравнению с передвижением по Дальневосточной железнодорожной магистрали, проходящей по советской (российской) территории, Советский Союз попросил разрешения в течение определенного периода времени совместно пользоваться суверенным правом и выгодой от Китайской Чанчуньской железной дороги... Вследствие того, что у КНР в то время еще не было возможностей (приходилось признавать сторонникам Мао Цзэдуна) для ее эксплуатации и управления ею, а также технических возможностей, временное совместное управление и использование этой дороги двумя государствами при таких обстоятельствах для КНР все-таки приносило пользу, поэтому, как и раньше, было дано согласие на совместное использование двумя государствами права и выгод от эксплуатации Китайской Чанчуньской железной дороги. [340]

ИМУЩЕСТВО В МАНЬЧЖУРИИ

(...) Существует и односторонняя трактовка этих договоренностей, отражающая позицию Мао Цзэдуна. Известный дипломат У Сюцюань, принимавший участие в переговорах 1950 года в Москве, в своих воспоминаниях отмечал, что «обе стороны достигли договоренности о том, что Советский Союз полностью и безвозмездно передаст Китаю имущество, захваченное им у Японии в Северо-Восточном Китае, а также казармы военного городка Советского Союза в Пекине и прочее, также оставшееся от царской России. Все эти соглашения и договоренности были совершенно необходимы для защиты независимости и суверенитета нашего государства»... [342]

У Сюцюань также отмечал: «По договоренности кроме того предусматривалось, что Советский Союз должен был безвозмездно передать Китаю захваченное им у японцев на Северо-Востоке нашей страны имущество, а именно — целый ряд заводов, фабрик и рудников, а также их машинное оборудование и прочее. Однако в действительности советские войска, когда они покидали Северо-Восточный Китай, все машинное оборудование, которое можно было демонтировать и перевезти, а также инвентарь, материальные ресурсы и прочее почти полностью перевезли в Советский Союз. На Аньшаньском металлургическом комбинате, в Шэньянском арсенале, на Сяофэньманьской электростанции и в других местах “безвозмездно” было передано только несколько пустых домов; даже фортепьяно, диваны, предметы хорошей обстановки и т. п. из квартир японских чиновников и офицеров, а также большое количество всевозможных материальных ресурсов, захваченных у противника, были ими вывезены в СССР. В этом отношении их стиль оказался невысоким, обнажал тяготение к национальному эгоизму и отнюдь не соответствовал тому, что они заявляли на словах. Впрочем, в то время мы учитывали главным образом обстановку в целом, обращали внимание на самое главное и основное и по этим конкретным вопросам не собирались затевать с ними спор. Отношение к нам со стороны Сталина и других руководителей совкомпартии все-таки было довольно сердечным, они к тому же оказывали помощь строительству в нашей стране». [343]

КРЕДИТ ПЕКИНУ

Правительство СССР предоставило правительству КНР кредит в долларовом исчислении в сумме 300 млн ам. долларов из расчета 35 ам. долларов за унцию чистого золота.

Ввиду чрезвычайной разоренности Китая, вследствие длительных военных действий на его территории советское правительство согласилось предоставить кредит на льготных условиях в расчете из 1% годовых.

Кредит предоставлялся в течение пяти лет, начиная с 1 января 1950 года, равными частями по 1/5 кредита в течение каждого года для оплаты поставок из СССР оборудования и материалов, в том числе оборудования для электростанций, металлургических и машиностроительных заводов, оборудования шахт для добычи угля и руд, железнодорожного и другого транспортного оборудования, рельсов и других материалов для восстановления и развития китайской экономики. Цены на оборудование и материалы должны были определяться на основе цен мировых рынков.

В то же время Мао Цзэдун внушал своим сторонникам в КПК — КНР, что Сталин выделил для КНР смехотворно малую сумму кредита и при этом вынудил КНР предоставлять Советскому Союзу важное стратегическое сырье.

Сторонники Мао Цзэдуна, вторя своему вождю, также старались создавать впечатление об СССР как о государстве, руководствующемся национальным эгоизмом, богатом и процветающем, но не желающем должным образом поделиться своими лишними деньгами с КНР.

Уже упоминавшийся У Сюцюань писал, что в 1950 году, то есть спустя всего пять лет после окончания Отечественной войны, в нашей стране, «хотя... [и] было пережито бедствие столь великой войны, однако в Москве уже нельзя было заметить каких-либо явных следов военного времени, можно было отметить высокие темпы восстановления, что свидетельствовало об очень хорошем положении в области экономического развития». [345]

БАЛЕТ «КРАСНЫЙ МАК»

Дело в том, что советская сторона пригласила Мао Цзэдуна на просмотр балета Р. М. Глиэра «Красный мак» в Большом театре.

Очевидно, что это ни в коей мере не был шаг, которым Мао Цзэдуну пытались навязывать трактовку событий в Китае, советско-китайских отношений и т. п. Во всяком случае, сознательно такая задача не ставилась. Советские хозяева, в том числе высшие кураторы советского искусства в ЦК ВКП(б), действительно полагали, что постановка балета «Красный мак»—это вклад в дело развития дружбы советского и китайского народов, проявление симпатий к Китаю; это был единственный в балетном искусстве спектакль на китайскую тему.

Одним словом, в Москве думали, что посещение Мао Цзэдуном спектакля Большого театра, а именно балета «Красный мак», выльется в очередную демонстрацию советско-китайской дружбы.

На практике все получилось по-иному. 

(Прим. ТС. Великий Кормчий вместо себя послал в театр секретаря-помощника по идеологии, культуре и искусству, а также переводчика Чэнь Бода)

(...) Его сразу же поразило, что балерины бегают по сцене на пуантах. Он писал в своих воспоминаниях, что одно это сразу же насторожило его, ибо он понял это таким образом, что в Советском Союзе хотят тем самым просто показать, что в Китае существует варварский обычай бинтовать девочкам ножки, оставляя их уродливыми и маленькими.

Далее Чэнь Бода начал тут же, в ложе, изводить своими вопросами сопровождавшего его Н. Т. Федоренко. Чэнь Бода представлялось, что в этом балете его авторы хотели бы представить дело таким образом, что революцией в Китае руководили члены команды советского торгового судна, пришедшего в китайский портовый город, что именно им китайская революция обязана и своим развитием, и своей победой. [348]

Н. Т. Федоренко также вспоминал, что Чэнь Бода в ходе представления стал задавать множество вопросов, да все с подковырками. Он утверждал, что таких китайцев, которые показаны на сцене, в действительности не существует. Чэнь Бода говорил, что, очевидно, в СССР именно такими уродливыми хотели бы представлять себе китайцев.

Чэнь Бода хотел уйти из театра, не дожидаясь конца спектакля. Его с трудом удалось удержать от этого шага.

После окончания балета Чэнь Бода был вынужден встретиться с руководителями театра, с автором музыки и с артистами. Вместо слов восхищения и благодарности он, однако, заявил, что от просмотра у него осталось тягостное впечатление. Дело в том, разъяснил Чэнь Бода, что в Китае под красным маком обычно разумеют опиум, а опиум — злейший враг китайского народа, опиумом отравлены поколения людей в Китае. [349]

(...) Мао Цзэдун исходил, очевидно, прежде всего из того, что в СССР вообще не понимают Китай и, следовательно, не могут правильно отобразить китайские реалии. В этом смысле он даже интуитивно, а возможно и сознательно, решил на этом примере еще раз дать почувствовать Сталину, что он, Мао Цзэдун, является единственным человеком, который правильно толкует события в Китае, что все, что делается в этом плане в ВКП(б) и в СССР, в том числе и в руководстве партии и государства, да и деятелями литературы и искусства, все это проявление предвзятого и неверного взгляда на Китай, который он, Мао Цзэдун, будет исправлять при всякой возникающей для него возможности.

(...) Можно лишь отметить, что взаимное непонимание, в том числе и по вопросам, связанным с этим спектаклем, не исчезло. Балет «Красный мак» еще несколько лет сохранялся в репертуаре Большого театра. Его, правда, после посещения спектакля Чэнь Бода переименовали в балет «Красный цветок». [351]

В целом очевидно, что действительно у Сталина и Мао Цзэдуна было разное понимание многих вопросов; причем они упорно оставались при своем мнении, хотя в иных случаях шли на компромиссы.

(...) Мао Цзэдун не желал соглашаться с тем, чтобы в произведениях искусства в СССР китайцев изображали следующими за их советскими товарищами. Сталин же, как это вполне понятно, хотел, чтобы он и его силы играли главную роль везде, в том числе и в Китае; во всяком случае, чтобы именно такое представление воспитывалось у людей в СССР.

Столкновение мнений по этому вопросу было неизбежным следствием расхождений между Сталиным и Мао Цзэдуном по существу взаимоотношений наших двух стран.

--------------------------------

(...)  По свидетельству Н. Н. Риммара, «осенью 1944 года Цзян Цин подготовила к постановке пьесу Корнейчука “Фронт”. Меня пригласили для консультаций на один из просмотров. Цзян Цин и артистов интересовали наш быт, отношения, форма одежды...

После просмотра я сказал, что артисты представляют офицеров Советской Армии суетливыми, фальшиво энергичными, крикливыми и... расхлябанными. Особенно меня поразил герой пьесы Орлов (не наш, конечно, хирург Андрей Яковлевич). Орлов из пьесы — это совершенно невоспитанный и грубый тип.

Этот китайский Орлов из пьесы мог запросто в штабе фронта усесться на письменный стол или развалиться в кресле, закинув ногу на ногу, улегшись на локоть, и рассуждать, покуривая и сплевывая на пол, — и это в разговоре с офицерами, равными или даже старшими по чину!

Помню, я возмутился. Однако чувства сдержал. Поразмыслив, решил подступиться с другой стороны. Как можно спокойнее и равнодушнее я попросил их проиграть акт из пьесы местного драматурга на военную тему. Артисты изобразили человека, достойного уважения, настоящего коммуниста-командира. Он говорил мало, но весомо и вел себя безупречно: ни крика, ни плевков, ни каншэновской заносчивости. Даже когда пленный японский офицер с бранью кинулся на него, он, сохраняя достоинство, лишь жестом указал на дверь. Пленного увели. Зашли младшие командиры, командующий армией — все как в хорошо организованном штабе армии, где командиры — коммунисты. Я остановил артистов и спросил:

— Кем можно назвать русского коммуниста Орлова после того, как зритель посмотрит обе пьесы?

Тягостным молчанием был ответ.

Моя критика не принесла результат. Цзян Цин что-то изменила, что-то смягчила, но в целом все сохранила, как прежде. После двух представлений пьесу сняли под нажимом Владимирова. Кстати, Мао Цзэдун не мог не быть информирован обо всем. Однако ни словом, ни жестом не проявил отношение к пьесе “Фронт” в исполнении яньаньской труппы, хотя слыл знатоком театра. Впрочем, такая “постановка” и была “отношением”»... [73]

Столкновением взглядов, позиций, даже проявлением скрытой борьбы Сталина и Мао Цзэдуна были постановки в Яньани этих двух пьес: китайской «Товарищ, ты пошел по ложной дороге!» и пьесы А. Корнейчука «Фронт».

Следует иметь в виду, что, с одной стороны, Сталин особо отметил пьесу А. Корнейчука «Фронт». Она даже была напечатана в центральной газете «Правда». Корнейчук выполнял, по сути дела, заказ Сталина. Он своей пьесой доказывал, что в поражениях Красной армии были виноваты некоторые ее военачальники, которые отстали от времени и пытались руководить военными действиями так, как это они привыкли делать еще во времена Гражданской войны в нашей стране. В армию приходили новые военачальники, которые начинали побеждать немецких захватчиков. Пьеса должна была доказывать, что Сталин и военачальники его типа способны разбить армию Гитлера. Вероятно, имея в виду такие соображения, Москва и порекомендовала поставить в Яньани эту пьесу.

Мао Цзэдун был вынужден согласиться с рекомендацией Москвы. Формально он выполнил ее пожелание. Мао Цзэдун даже отрядил для постановки пьесы свою жену -— специалиста в области драматического театра.

В то же время Цзян Цин наверняка руководствовалась если не прямыми указаниями Мао Цзэдуна, то духом его отношения к Сталину, к нашей стране и к нашей армии. Поэтому Цзян Цин при попустительстве Мао Цзэдуна, а если точнее, то просто с ведома и по наущению Мао Цзэдуна, представила Красную армию в самом неприглядном виде. Именно по этой причине П. П. Владимиров и настоял на том, чтобы спектакли были прекращены.

СООТНОШЕНИЕ ВАЛЮТ И РЕАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР ОТНОШЕНИЙ

(...) У Сюцюань в этой связи писал: «(...) В конце концов, после того, как мы обратились к внутригосударственным инстанциям за указаниями и получили их согласие, нам ничего не оставалось делать, как идти на уступки и компромиссы, и фактически соотношение валют двух государств было определено в условиях относительного неравноправия. В ходе этих споров мы в полной мере ощутили великодержавный шовинизм и национальный эгоизм, существующие в Советском Союзе, когда во имя интересов собственной страны они навязывают свою волю другим и не считаются с интересами других стран, пусть даже это будет братское государство, с которым они поддерживают отношения сердечной дружбы. Советский Союз впоследствии превратился в агрессивную, экспансионистскую сверхдержаву и на международной арене стал проводить гегемонизм, причем это не было случайным, поскольку первые признаки этого существовали еще в период Сталина. В начале 50-х годов, хотя в ходе усиленной пропаганды на все лады проповедовалась великая и нерушимая дружба между двумя странами — Китаем и Советским Союзом, в действительности уже возникли некоторые неприятные явления, которые закладывали семена разрыва отношений между двумя государствами». [352]

(...) У Сюцюань писал: «Наши отношения с Советским Союзом в то время были в целом равноправными и взаимовыгодными, но одновременно с этим если говорить о дружбе, то она не обходилась без противоречий, а если говорить о единении, то оно не обходилось без борьбы». [353]

И далее: «Вообще говоря, китайско-советские отношения в начале 50-х годов все еще были отношениями сплоченности и дружбы, однако уже тогда существовали факторы разногласий и разрыва». [354]

(...) С точки зрения Сталина, во взаимоотношениях двух коммунистических партий (ВКП(б) и КПК) и руководимых ими государств (СССР и КНР) следовало бы исходить из того, что эти отношения в обоих случаях с образованием КНР начинаются как бы с чистой страницы; при этом ни один из нынешних партнеров не несет ответственности за предыдущую историю двусторонних отношений, хотя извинения частного порядка и могут быть принесены. Далее, Сталин полагал, что если уж руководители материкового Китая провозгласили свое намерение идти по пути социализма, если уж Компартия Китая является правящей политической партией в стране, то у такого китайского государства не только не может быть никаких серьезных вопросов к СССР и его политике, касающихся прошлого и настоящего двусторонних отношений, но сама постановка такого рода вопросов должна рассматриваться как проявление классово чуждых коммунистам (Советского Союза, а также, следуя этой логике, и Китайской Народной Республики) взглядов.

(...) У китайских партнеров взгляд на ситуацию был несколько иным. Они не стремились начинать писать историю отношений с чистой страницы, но всегда подчеркивали, что в истории двусторонних связей существуют нерешенные вопросы.   Кроме того, Мао Цзэдун в 1949 году полагал, что Сталин намеренно не придает должного значения победе компартии в материковом Китае, а также тому факту, что эта победа достигнута главным образом благодаря собственным усилиям Китайской компартии. (...) 

СИНЬЦЗЯНСКАЯ НЕФТЬ

(...) С другой стороны, по словам того же У Сюцюаня, «(...) так, например, в китайско-советской акционерной нефтяной компании в Синьцзяне Советский Союз в одностороннем порядке выступил с требованием расширить границы районов, где велась разведка нефтяных месторождений. В соответствии с соглашением капиталовложения в участки нефтяных месторождений производит наша страна, поэтому, если расширить границы нефтяных месторождений, это будет равнозначно тому, чтобы наша страна увеличила свои капиталовложения в них, а СССР соответствующим образом также должен был бы дополнительно поставить оборудование для нефтяных промыслов. Мы вместе с товарищем Ван Чжэнем, ответственным за работу в Синьцзяне, поставили этот вопрос перед послом СССР, но они тем не менее не собирались увеличивать поставки оборудования, а стремились всего лишь к тому, чтобы мы в одностороннем порядке расширили границы нефтяных месторождений. Мы, само собой разумеется, не могли пойти на это и вели дела, твердо придерживаясь принципов соглашения». [355]

(...) В СССР исходили из широкого научного взгляда на этот вопрос и стремились, начав нефтеразведку в Синьцзяне, осуществить ее во всей полноте, добиться максимального охвата площадей потенциальных нефтяных районов и тем самым полностью решить задачи нефтеразведки в интересах, прежде всего, китайской стороны. Из этого и исходили в своих предложениях советские геологи.

Оказывалось, однако, что обе стороны были стеснены в средствах и не выделяли их на расширение соответствующих работ.

Советские геологи не предъявляли в этой связи никаких, тем более политических, претензий китайской стороне.

Китайские же чиновники, исходя из духа отношения Мао Цзэдуна к СССР, поднимали такого рода вопросы на уровень политических обобщений, подчеркивая тезис о наличии разногласий и о том, что советская сторона хотела якобы ущемить материально китайскую сторону.

КИНОФИЛЬМ «ПУТЕШЕСТВЕННИК ПРЖЕВАЛЬСКИЙ»

(...) В Советском Союзе в последние годы жизни Сталина была выпущена на экран целая обойма кинофильмов об известных русских ученых, деятелях искусства и т. д. В том числе появился цветной художественный фильм о знаменитом русском географе, путешественнике по Центральной Азии и Дальнему Востоку Николае Михайловиче Пржевальском (1839-1888). Кинофильм так и назывался — «Путешественник Пржевальский». Для своего времени он был относительно заметным явлением. Вполне естественно, что фильм был предложен к прокату в КНР. Советская сторона даже полагала, что этот фильм может послужить делу укрепления и развития дружбы между народами Советского Союза и КНР, так как в нем участвовали в качестве действующих лиц представители обоих народов.

(...) Как бы там ни было, а в ответ на рядовое, с точки зрения советской стороны, предложение демонстрировать в КНР кинофильм «Путешественник Пржевальский» последовала далеко не обычная реакция, а вернее даже сказать, дипломатический или политико-дипломатический демарш со стороны Пекина.

Вот как характеризовал события высокопоставленный чиновник МИД КНР У Сюцюань: «...Советский Союз рекомендовал нам для демонстрации свой кинофильм под названием “Путешественник Пржевальский”, содержание которого сводилось к показу истории некого русского “путешественника”, совершившего “экспедицию” в Китай. Мы предварительно просмотрели этот кинофильм и обнаружили, что в данной картине народ нашей страны изображается в состоянии крайней бедности, темноты и невежества, чиновники маньчжурско-цинского правительства в кинофильме тем более выглядели подобострастными уродинами перед лицом русских, которые в отношении китайцев совершали некие “благотворительные” акции, делали мелкие подачки, одаривали их небольшими порциями жидкой каши и т. д. и т. п., то есть они в полной мере использовали приемы империалистов. Мы считали, что это по сути дела кинофильм, который открыто поддерживал экспансионистов царской эпохи и оскорблял народ нашей страны, поэтому было решено не принимать эту кинокартину. Руководство поручило мне вместе с товарищем Чжоу Яном (одним из руководителей пропагандистского аппарата ЦК КПК. —Ю. Г.) встретиться с послом СССР Рощиным и заявить ему, что, по нашему мнению, эта кинокартина может вредно отразиться на чувствах китайского народа, оказаться неблагоприятной для дружбы и сплоченности народов Китая и Советского Союза. Мы поставили их в известность о том, что правительство нашей страны не согласно импортировать эту кинокартину. Рощин выслушал нас, но ничего не сказал. Это... свидетельствует о том, что между Китаем и СССР в период дружбы имелись противоречия и велась борьба». [356]

Итак, в КПК — КНР Н. М. Пржевальского сочли русским военным шпионом, действовавшим на китайской территории, выполнявшим экспансионистские планы и пренебрежительно относившимся к китайцам. (...) 

МОНГОЛИЯ

Уже упоминавшийся работник внешнеполитического фронта КПК—КНР У Сюцюань в своих воспоминаниях отмечал, что «после подписания вышеуказанных договора и соглашений (14 февраля 1950 г. — Ю. Г.) два государства к тому же сделали совместное заявление о том, что договор и соглашения, заключенные Советским Союзом в августе 1945 г. с бывшим гоминь-дановским правительством Китая, все без исключения утратили свою силу». [358]

Из этого следовало, что Мао Цзэдун желал представить дело таким образом, что КНР свободна от обязательств, которые взяли на себя Китайская Республика и Чан Кайши в отношении вопроса о МНР, согласившись с тем, что вопрос о ее независимости будет решаться путем всенародного плебисцита.

(...)  Мао Цзэдун в качестве главы нового государства, то есть в качестве председателя правительства КНР, судя по заявлению У Сюцюаня, безусловно отражавшего мнение Мао Цзэдуна, стремился по-своему интерпретировать высказывание Сталина о том, что договор 1945 года был неравноправным, и утверждать в сознании людей в КНР, а также за ее рубежами, что договоренности Сталина и Чан Кайши в 1945 году «все без исключения» «утратили свою силу».

С точки зрения Мао Цзэдуна, это, возможно, в первую очередь означало, что он снова ставит в повестку дня при обсуждении двусторонних отношений вопрос о Монголии.

Очевидно, что именно исходя из такого толкования этого вопроса в 1954 году Чжоу Эньлай, выражая мнение Мао Цзэдуна, вновь поднимал перед Н. С. Хрущевым и другими советскими руководителями, преемниками Сталина, вопрос о вхождении МНР в состав КНР. Здесь Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай проделывали нечто подобное своему же пируэту в отношении того, что ими трактовалось как «обещание Ленина вернуть Китаю незаконно отторгнутые у него Россией китайские земли»; согласно трактовке Мао Цзэдуна, Ленин обещал это сделать, но не успел выполнить свое обещание, а Сталин не пожелал выполнить обещание Ленина. Что же касается Монголии, то по логике Мао Цзэдуна получалось, что Сталин в 1949 году признал договоренности с Чан Кайши в 1945 году неравноправными, а следовательно, обещал пересмотреть вопрос о Монголии, то есть обещал вернуть ее Пекину; Сталин умер, не успев выполнить свое обещание, а его преемники, прежде всего Н. С. Хрущев, не захотели выполнить обещание Сталина относительно судьбы Монголии. (...)

3. Лю Цзечэн. Мао Цзэдун юй Сыдалинь — Мао Цзэдун и Сталин. Пекин: Чжун Гун Чжунъян дан сяо чубаныш, 1993. — С. 294. (Далее: Лю Цзечэн...)

24. Ши Чжэ. Цзай лиши цзюйжэнь шэньбянь — Рядом с гигантом истории. — Чжунъян вэньсянь чубаньшэ, 1991. — С. 412.

164. Ли Юежань. Вайцзяо утайшан ды Синь Чжунго линсю — Вожди Нового Китая на дипломатической арене. — Пекин, 1989,—С. 10-15.

170. См.: Бо Ибо. Жогань Да Цзюецэ юй шицзянь ды Хоугу — Воспоминания о некоторых важных решениях и событиях. — Т. 1. —Пекин, 1991, —С. 37.

173. См.: Ши Чжэ. С председателем Мао в Москву // Проблемы Дальнего Востока. — 1989. — № 1; его же: Что я видел и слышал во время визита председателя Мао в Москву // 1946-1976 Мао Цзэдун шэнхо шилу — Правдивая хроника жизни Мао Цзэдуна с 1946 по 1976 год. — Нанкин, 1989. — С. 24-26.

179. См.: Чжао Сяалу. Усилия в критический момент: анализ политики КПК в отношении США в 1949 г. // Шэхой кэсюе чжаньсянь. — Чанчунь, 1990. —№4. —С. 213.

235. Среди работ, где утверждается, что Сталин через Микояна передал указание не пересекать Янцзы и не развивать наступление на юг, можно назвать: Лю Сяо. Посольская миссия в Советском Союзе [часть 1 ] // Шицзе чжиши.—Пекин. — 1987. — № 3. — С. 15; Цюй Син. Политика Советского Союза в отношении Китая накануне и после его основания // Гоцзи гун инь. — Пекин. — 1986. — № 6. — С. 4. Эти работы основаны на высказываниях Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая о том, что Сталин не верил в силы китайской революции и стремился раздробить страну на «южную и северную династии», где юг контролировался бы Чан Кайши, а север — коммунистами. Косвенно подтверждает подобную версию в своих воспоминаниях и видный военачальник Не Жунчжэнь. См.: Nie Rongzhen. Inside the Red Star: The Memoirs of Marshal Nie Rongzhen. — Beijing, 1988. — P. 585. Вместе с тем Ши Чжэ, который был переводчиком во время переговоров с Микояном, категорически утверждает, что ничего подобного он не говорил. См.: Ши Чжэ. Вместе с председателем Мао от Яньани до Бэйпина // Жэньу. — Пекин. — 1989. ?— № 5. — С. 152; Ши Чжэ. Первый визит председателя Мао в Советский Союз // Синь Чжунго вайцзяо фэиьюнь — Рассказы о дипломатии Нового Китая. — Пекин, 1990. — С. 8-9. К аналогичному выводу пришли два авторитетных китайских специалиста, которые провели разыскания в архивах и опросили очевидцев событий. См.: Юй Чжанъ, Чжан Гуанъю. Разыскание о том, отговаривал ли нас Сталин от переправы через Чанцзян // Синь Чжунго вайцзяо фэнъюнь. — С. 15-21.

260. БяньЯньцзюнь, Гун Юйчжи, ВанЮйшао, ФэнХой. Синь Чжунго ды ци бу. Цзянь го илай Мао Цзэдун вэньгао яньцзю синь дэ чжии — Мао Цзэдун и первые шаги нового Китая. Один из итогов изучения рукописей Мао Цзэдуна со времени создания КНР // Хунци. — 1988. — № 8.—С. 22.

274. Подробнее см.: Дэн Лицюнь. До и после мирного освобождения Синьцзяна. Страница из истории китайско-​советских отношений // Цзиньдай ши яньцзю. — Пекин, 1989. — №5, —С. 143-150.

294. Синь Чжунго вайцзяо фэнъюнь лу — О перипетиях внешней политики Нового Китая. — Шицзе чжиши чубаныпэ.— Май 1990, —С. 11.

302. У Сюцюань. «Чжун Су юхао тунмэн хучжу тяоюе» цзяньдин ды цзинго — О том, как был заключен «Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи между СССР и КНР». (Лю Цзечэн... С. 155.)

368.Бо Ибо. Жогань ДаЦзюецэюйШицзяньдыХойгу—Воспоминания о некоторых важных решениях и событиях). — Пекин, 1991. — Т. 1. — С. 40-41. По мнению С. Н. Гончарова, «версия Бо Ибо в общем не противоречит сообщению И. В. Ковалева, хотя некоторые моменты в ней вызывают сомнения. Например, вряд ли правомерно приписывать недоверие Сталина к Мао только влиянию доклада И. В. Ковалева. Корни этого недоверия лежат весьма глубоко, и проявилось оно не после 24 декабря 1949 г., когда Сталин ознакомился с докладом, а с момента первой встречи двух лидеров 16 декабря». (Проблемы Дальнего Востока. — 1991,— №6. — С. 92-93.)

Содержание

• КОМИНТЕРН И СУНЕВЕЦ МАО ЦЗЭДУН
• СТАЛИН, МАО ЦЗЭДУН И ЧАН КАЙШИ
• СТАЛИН, МАО ЦЗЭДУН И КИТКОМПАРТИЯ
• СТАЛИН И РОДСТВЕННИКИ МАО ЦЗЭДУНА
• П. П. ВЛАДИМИРОВ — НЕЧАЯННЫЙ ПОСРЕДНИК МЕЖДУ СТАЛИНЫМ И МАО ЦЗЭДУНОМ
• СВЯЗНОЙ СТАЛИНА И. В. КОВАЛЕВ И МАО ЦЗЭДУН
• А. И. МИКОЯН — «ГОЛОС И УХО СТАЛИНА» И МАО ЦЗЭДУН
• СТАЛИН И ПОСЛАНЕЦ МАО ЦЗЭДУНА ЛЮ ШАОЦИ
• СТАЛИН И МАО ЦЗЭДУН НАКАНУНЕ ОБРАЗОВАНИЯ КНР
• ВСТРЕЧИ СТАЛИНА И МАО ЦЗЭДУНА В МОСКВЕ (декабрь 1949 года — февраль 1950 года)
• СТАЛИН, МАО ЦЗЭДУН И В. М. МОЛОТОВ
• СОВЕТСКО-КИТАЙСКИЙ ДОГОВОР О ДРУЖБЕ, СОЮЗЕ И ВЗАИМНОЙ ПОМОЩИ (1950)
• СТАЛИН И ИЗДАНИЕ РАБОТ МАО ЦЗЭДУНА
• КИТАЙСКАЯ ЧАНЧУНЬСКАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА (КЧЖД)
• ИМУЩЕСТВО В МАНЬЧЖУРИИ
• КРЕДИТ ПЕКИНУ
• БАЛЕТ «КРАСНЫЙ МАК»
• СООТНОШЕНИЕ ВАЛЮТ И РЕАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР ОТНОШЕНИЙ
• СИНЬЦЗЯНСКАЯ НЕФТЬ
• КИНОФИЛЬМ «ПУТЕШЕСТВЕННИК ПРЖЕВАЛЬСКИЙ»
• СТАЛИН, МАО ЦЗЭДУН И Н. С. ХРУЩЕВ
• МОНГОЛИЯ
• СИНЬЦЗЯН
• ХАЙНАНЬСКИЙ КАУЧУК
• СТАЛИН, МАО ЦЗЭДУН И ГАО ГАН
• КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА
• ПОСМЕРТНАЯ ОЦЕНКА СТАЛИНА И МАО ЦЗЭДУН
• ПОСЛЕСЛОВИЕ