Очерки по истории классической политэкономии. Очерк №1

2023-й – год истории политической экономии. Очерки по истории классической политэкономии. Очерк первый: Ab ovo

В текущем году нас ждут сразу три грандиозные памятные даты, относящиеся к истории классической политической экономии: 26 мая – 400 лет со дня рождения Уильяма Петти (1623–87), 5 июня – 300 лет со дня рождения Адама Смита (1723–90) и, наконец, 11 сентября – 200 лет со дня смерти Дэвида Рикардо (1772–1823). Мимо таких дат точно пройти нельзя, и поэтому я решил, несмотря на сложность и взрывоопасность ситуации, написать эту серию очерков по истории политэкономии.

При этом совсем не так давно – 19 февраля – была ещё одна видная дата, тоже имеющая, как это ни покажется кому-то странным, прямое отношение к истории политической экономии: 550 лет со дня рождения Николая Коперника (1473–1543). Великий польский астроном, перевернувший человеческие представления о Вселенной, был, как типичный человек Возрождения – примерно ровесник Дюрера и Микеланджело и младший современник Леонардо, – разносторонней личностью. Н. Коперник получил широкое образование в лучших итальянских университетах, практиковал как врач (и, по отзывам, был превосходным врачом!), переводил с греческого на латынь, плодотворно занимался государственным управлением и даже во время войны с Тевтонским орденом руководил обороной города Ольштына.

Именно Коперник открыл закон денежного обращения, известный как закон Грэшема: «худшие деньги вытесняют из обращения лучшие деньги». Смысл закона в том, что «хорошие деньги» – полноценные золотые и серебряные монеты – люди стараются отложить в сокровище, тогда как денежное обращение переполняют неполноценные монеты, чья реальная стоимость ниже номинала (в частности, это монеты из низкопробного серебра), – или бумажные денежные знаки. Сознательной порчей монеты систематически занимались в Средние века государи, пытаясь таким способом наполнить казну и поправить свои финансовые дела, – и результатом выброса в обращение «плохих денег» становилось расстройство денежной системы.

Такая ситуация острого финансового кризиса и сложилась в Польше после окончания её войны с Тевтонским орденом. И вот в 1526 году Н. Коперник пишет записку «О лучших основах чеканки монеты», в которой формулирует указанный закон. Коперник предлагает королевскому правительству меры по выводу «плохих денег» из обращения с тем, чтобы стабилизировать денежное обращение. Отчасти его труд возымел действие: король Сигизмунд I запретил чеканку монет на местах, то есть осуществил централизацию чеканки. Однако меры оказались половинчатыми, и огромное количество ранее выпущенных неполноценных монет осталось в ходу…

Закон, открытый Коперником, позднее был ошибочно приписан английскому экономисту Томасу Грэшему, сформулировавшему его в своих предложениях новой королеве Елизавете I в 1558 году, то есть на три десятилетия позже Н. Коперника.

Николай Коперник, как известно, родился в Торне (Торунь), богатом торговом городе, входившем с 1280 года в Ганзейский союз. Торунь, исстари славящийся своими пряниками, поляки так и называют: miasto piernika i Kopernika. Предки астронома по мужской линии, однако, происходили с юга, из Силезии; они жили в Кракове, где занимались торговлей медью. Отсюда, как считается, происходит его фамилия – от немецкого Kupfer (ср. лат. cuprum, англ. copper). Обращает на себя внимание и то, что именем Ник немецкие рудокопы называли злого подземного духа, подбрасывающего горнякам вместо ценной медной руды вредные минералы (так возникло название металла и химического элемента «купферникель», или просто никель; кстати, в английском языке Nick, Old Nick означает «чёрт, дьявол»).

Николай Коперник, несомненно, должен был унаследовать «практическую жилку» от предков. Его отец, тоже Николай, был богатым купцом-судовладельцем, торговавшим с Голландией и Швецией; а кроме того, Коперник-старший избирался членом городского совета Торуня. Не умри он, когда младшему сыну его было всего 10 лет, возможно, и отпрыск пошёл бы по его купеческим стопам. Однако судьба сложилась иначе, и решающую роль в жизни будущего астронома сыграл его дядя, младший брат матери Лукас Ватценроде, занимавший с 1489 по 1522 год пост князя-епископа области Вармия. Дядя не только дал племяннику блестящее образование – что побудило Николая к теоретическому осмыслению окружающего мира, но и ещё в юности назначил на весьма выгодную церковно-государственную должность. В Копернике, таким образом, сочетались астроном-теоретик и практик-управленец.

Политическая экономия, как и любая наука, вырастает из практических потребностей людей – а экономика, хозяйство составляет фундамент всякого общества. Естественно, поэтому, что первыми экономистами обычно становились либо купцы, либо государственные мужи – люди сугубо практические, связанные с проблемами производства, торговли или государственного управления. Образно высказался на сей счёт американский экономист Роберт Хайлбронер (1919–2005), назвавший экономистов «the worldly philosophers» – «философы от мира сего»! Что, впрочем, не мешало многим великим экономистам быть подлинными философами!

Ранняя история политической экономии изобилует яркими и многогранными личностями, целая галерея которых пройдёт перед читателем предлагаемого цикла очерков. Марксисты не могут замыкаться только на К. Марксе и его «Капитале»: изучение домарксовой политической экономии чрезвычайно важно для выработки культуры мышления, для овладения диалектикой развития науки, отражающей развитие общества как крайне сложной для анализа и прогнозирования системы.  

 

От Хаммурапи до Аристотеля – и от Аристотеля до Фомы Аквинского

 

Наука зарождается в раннеклассовом обществе, причём общественные науки в своём развитии отстают от естествознания. Так, например, в Египте был достигнут весьма высокий уровень знаний в области математики и естественных наук, прежде всего – медицины и химии, но общественные науки не появились даже в зачаточном виде. Только под самый конец истории Египта, уже при Птолемеях, учёный жрец Манефон написал основательный труд по истории этой древней страны, однако то была не более чем летопись, изложение событий старины, а ежели автор и пытался объяснять причины перипетий тысячелетней истории, то разве лишь «волею богов»!

Экономическая наука может возникнуть только на такой достаточно высокой ступени хозяйственного развития общества, когда определённое развитие получают товарно-денежные отношения. Натуральное хозяйство – оно ж ведь и не требует осмысления! Поэтому достаточно сомнительны попытки историков экономической науки искать её истоки в глубочайшей древности: в египетских папирусах и законах царя Хаммурапи, в древнеиндийских Ведах и Библии. В указанных источниках можно найти лишь определённые экономические наблюдения – но не более того!

Хотя и наблюдения могли быть меткими! Гомер дал в своих поэмах целую энциклопедию жизни общества, находившегося на стадии распада родового строя и формирования общества раннеклассового. И вот в «Одиссее» он отмечает низкую производительность рабского труда: «Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим / К делу его, за работу он сам не возьмётся охотой: / Тягостный жребий печального рабства избрав человеку, / Лучшую доблестей в нём половину Зевес истребляет». Однако, как видно из этих строчек, рабство представляется Гомеру «тягостным жребием», установленным Зевсом, – вот и всё объяснение сего явления!

Встречается в древних писаниях и осуждение несправедливых порядков – но оно не выходит за рамки морализаторства. Хотя как актуально, как злободневно звучит и для нашего времени агонизирующего капитализма такое вот высказывание древнеегипетского мудреца: «Жадность бездонна – и в эту пропасть можно падать бесконечно. Корыстный часто не знает, чего он хочет, и единственное, что его ждёт, – это конечная неудача»! Да, древняя мудрость может попадать «в точку», но в ней нет анализа причин социальных явлений – нет, стало быть, науки.

Первые зачатки экономической науки появляются в Греции классической поры, в которой товарно-денежные отношения уже получают достаточное развитие, так что у людей возникает потребность осмыслить такие явления, как цена, деньги, прибыль, ссудный процент и т. д. Считается, что первые экономические сочинения – под названиями «Ойкономика» (в форме диалога, да!) и «О доходах» – написал историк и писатель Ксенофонт (ок. 430–355 до н. э.). Ксенофонт, как известно, был учеником Сократа – а значит, скорее всего он излагал воззрения на общество и хозяйство своего великого учителя, сместившего в греческой философии акцент с натурфилософии в сторону социальных и нравственных проблем. Другой ученик Сократа – Платон, – по сути дела, первым попытался осмыслить разделение труда в обществе: в его социальной утопии общество состоит из правителей-философов, воинов и тружеников (крестьян и ремесленников), выполняющих в обществе определённые функции на основе соответствующих душевно-умственных качеств.

Но по-настоящему первым экономистом в истории был, вне всяких сомнений, Аристотель (384–322 до н. э.), основоположник, вообще, науки об обществе – социологии, в рамках которой – в таких сочинениях, как «Политика» и «Никомахова этика», – им рассматривались и экономические проблемы. В своих многосторонних исследованиях Аристотель опирался на громадный, по сути – весь доступный в его времена, фактический материал. Достаточно сказать, что в «Политике» он обобщил сведения о государственном устройстве и законах 158-ми эллинских и «варварских» государств! Надо полагать, что и в экономических отношениях своего времени он был весьма сведущ – тем паче, что два периода жизни философ провёл в Афинах, главном центре торговли и ремесла в Греции, и именно там в последний период жизни мыслитель написал свои сочинения, связанные с экономической тематикой.

Стагирит дал первую в истории классификацию наук и разработал стройную систему философских категорий, и он же – что можно считать величайшей заслугой Аристотеля как экономиста – первым выявил некоторые категории политической экономии, в известной мере показав даже их взаимосвязь. Начиная с Аристотеля, экономисты пытаются найти закон образования и изменения товарных цен – закон стоимости. Иначе говоря, Аристотель первым задумался над вопросом: Почему товары обмениваются в тех или иных соотношениях? Что лежит в основе их приравнивания один к другому? Он открыл две стороны товара – потребительную и меновую стоимости, «схватив» противоречие товара: «Каждое благо имеет двоякое употребление: первое присуще вещи как таковой, второе – нет; так, сандалия может служить для обувания ноги и для обмена; то и другое суть способы употребления сандалии, ибо даже тот, кто обменивает сандалию на что-либо, в чём он нуждается, например, на деньги или пищу, пользуется сандалией как сандалией...». Однако разработать теорию стоимости Аристотель не смог и не мог.

И тем не менее – и это самое главное! – он понимает проблему стоимости, являющуюся одной из ключевых, основополагающих, стержневых проблем науки политической экономии, вокруг которой выстраивается принципиальная проблема распределения доходов и богатства в обществе. Вопрос о природе стоимости в политической экономии сродни основному вопросу в философии – и вокруг этого вопроса вопросов предстоит ломать копья политэкономам всех времён и народов! 

Точно так же, как в философских взглядах Аристотеля имеются элементы как идеализма, так и материализма, – и «борьба за Аристотеля» между представителями двух противоположных лагерей в философии послужила двигателем её дальнейшего развития, – точно так же у Аристотеля присутствуют и обе трактовки стоимости в политической экономии: 1) стоимость объективна, обусловлена затратами труда на изготовление товара (трудовая теория стоимости, ТТС) и 2) она субъективна, в её основе лежит оценка людьми полезности вещей (благ) – т. н. «теория предельной полезности», созданная буржуазной политэкономией в XIX веке «в пику» Марксу.

В самом деле, у Аристотеля есть какой-то «зачаточный» вариант ТТС. Прежде всего, он приближается к правильному пониманию стоимости как общественного отношения между людьми: «...всё, что подвергается обмену, должно быть как-то сравнимо... ...нужно, чтобы всё измерялось чем-то одним... ...расплата будет иметь место, когда будет найдено уравнение, чтобы продукт сапожника относился к продукту земледельца, как земледелец относится к сапожнику», – писал Стагирит в «Никомаховой этике». Однако великий мыслитель не смог сделать этот «последний шаг» к ТТС – и, увязнув в неразрешимых для него затруднениях, он скатился к субъективному объяснению стоимости различием полезности вещей.

Причины того, почему столь выдающийся ум так и не смог прийти к трудовой теории стоимости, исчерпывающе объяснил в «Капитале» Карл Маркс: «...“Обмен, – говорит он [Аристотель – К. Д.], – не может иметь места без равенства, а равенство без соизмеримости”... Но здесь он останавливается в затруднении и прекращает дальнейший анализ формы стоимости. “Однако в действительности невозможно... чтобы столь разнородные вещи были соизмеримы, т. е. качественно равны”. ... ...того факта, что в форме товарных стоимостей все виды труда выражаются как одинаковый и, следовательно, равнозначимый человеческий труд, – этого факта Аристотель не мог вычитать из самой формы стоимости, так как греческое общество покоилось на рабском труде и, следовательно, имело своим естественным базисом неравенство людей и их рабочих сил. Равенство и равнозначность всех видов труда, поскольку они являются человеческим трудом вообще, – эта тайна выражения стоимости может быть расшифрована лишь тогда, когда идея человеческого равенства уже приобрела прочность народного предрассудка. ...Гений Аристотеля обнаруживается именно в том, что в выражении стоимости товаров он открывает отношение равенства. Лишь исторические границы общества, в котором он жил, помешали ему раскрыть, в чём же именно состоит “в действительности” это отношение равенства».

Именно: Аристотель был человеком своего – рабовладельческого – общества! Рабство для него нечто естественное и неустранимое; раб – «говорящее орудие». Труд вообще, в принципе, в особенности – физический труд, недостоин свободного человека! И поэтому философ отверг, отбросил «пришедшее к нему» в результате рассуждений о сути обмена представление о равнозначности всех видов труда!

Но это нисколько не умаляет тот вклад, который внёс Аристотель в развитие философии, естественных и общественных наук. Оценивая развитие экономической мысли у греков, Маркс писал: «Поскольку греки делают иногда случайные экскурсы в эту область, они обнаруживают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях. Исторически их воззрения образуют поэтому теоретические исходные пункты современной науки» [«Анти-Дюринг», раздел по истории политической экономии, написанный К. Марксом по просьбе Ф. Энгельса].

Древний Рим, усвоив достижения Эллады, в большинстве отраслей не смог двинуть науку дальше. Это касается и экономической науки: те римские учёные, которых можно назвать экономистами, ограничиваются больше практическими советами, как организовать хозяйство – рабовладельческое хозяйство, как управлять рабами. Наибольшее развитие в Риме получила экономика сельского хозяйства – вопросы которой разрабатывались римскими агрономами. И им порой удавалось разглядеть признаки разложения и упадка рабовладельческого строя – и даже приблизиться к пониманию причин этого. Так, в первом веке нашей эры Колумелла ясно видел неэффективность рабского труда: «Рабы приносят полям величайший вред. Они дают взаймы на сторону волов. Пасут их и остальной скот плохо. Дурно пашут землю». А Плиний Старший прямо указывал на то, что «латифундии погубили Италию и её провинции». В целом же, господство рабовладельческих отношений, очевидно, препятствовало развитию представлений о стоимости и т. п.

Тем более всё это сделалось невозможным в Средние века, в состоянии упадка торговли и городов. При полном господстве религиозной идеологии социально-экономические вопросы поднимают богословы – опираясь, ясное дело, на авторитет Священного Писания и всё того же Аристотеля. Так они обосновывают феодально-средневековое порицание ростовщичества как занятия, недостойного христианина, вследствие чего сия отрасль хозяйственной деятельности была отдана в руки евреев.

Главнейшую роль в «согласовании» Аристотеля с учением отцов церкви, как известно, сыграл Фома Аквинский. Надо полагать, что не прошёл он мимо и экономических воззрений великого эллина, но Аквинат выступил идеологом уже не рабовладельческого, а феодального строя, незыблемость которого он обосновывал «божественным законом». Отсюда заметные расхождения с мнениями греков. Так, Фома Аквинский утверждал, что «в своём духе раб свободен» и господин не имеет права его убивать. Труд уже не рассматривается как занятие, недостойное человека, однако при этом Фома Аквинский рассматривал физический труд как «чёрный», а умственный – как «белый». Учитывая христианское представление о равенстве всех людей «во грехе», идеологам феодализма нужны были социально-экономические обоснования сословного деления общества и зависимости размера располагаемого данным человеком богатства от его места на феодально-иерархической лестнице.

С этой точки зрения очень показательно учение средневековых богословов о «справедливой цене». Вроде бы признаётся, что человек должен получить за свой труд вознаграждение, соответствующее затратам труда, трудовым усилиям, – и в этом тоже можно усмотреть зачатки трудовой теории стоимости, – но... при этом «справедливая цена» определяется также сословным положением человека. Учение о «справедливой цене» может служить отличной иллюстрацией положения о том, как идеологическая надстройка определяется социально-экономическим базисом.

Антифеодальная борьба в средневековом обществе нашла идеологическое выражение не только в средневековых ересях, но и в самых ранних произведениях утопического коммунизма – у Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы, деятельность которых пришлась уже на период разложения феодализма и формирования новых, буржуазных отношений. Томас Мор, мы знаем, отразил в критической части своей «Утопии» и новые реалии: в его знаменитой фразе о том, как «овцы съели людей», разоблачена вся «идиллия» т. н. «первоначального накопления капитала» в Англии!

Мне представляется, что утопичность утопий была обусловлена не только неразвитостью в ту эпоху капиталистических отношений и классовой борьбы ещё только нарождавшегося пролетариата, но и неразвитостью политической экономии. Если верно утверждение о том, что политэкономия – ключ к «анатомии общества», то и «врач», не обладающий таким «ключом», может самое большее прослушать пульс «пациента». Во времена Т. Мора и Т. Кампанеллы политической экономии, по большому-то счёту, и не существовало; утописты следующей «волны» уже могли опираться на достижения английской и французской классической политэкономии, но только после того, как Адам Смит и Дэвид Рикардо завершили возведение здания классической политэкономии, Карл Маркс смог создать своё принципиально новое учение об обществе. А с утверждением о том, что классическая политэкономия послужила одним из источников научного коммунизма, не спорят и его противники.

 

Экономия vs. хрематистика

 

Слова «экономия» («экономика») и «экология» созвучны, ибо имеют общее происхождение – от греческого слова «ойкос» («дом»). Выходит, что и то и другое суть науки о правильном обустройстве дома, в котором мы, все земляне, обитаем.

Именно так изначально, у Ксенофонта и Аристотеля, понималась экономия – как наука о домашнем хозяйстве, домоводство. Речь, естественно, шла о хозяйстве, о доме богатого грека-рабовладельца, являвшемся, по сути дела, своего рода целым экономическим микрокосмом. Наука экономия призвана была давать советы, как это домашнее хозяйство наилучшим образом организовать. Такое непривычное для нас понимание экономики сохранялось ещё долго после Аристотеля, вплоть до XVII века, когда экономисты включали в свои книги  советы даже о том, как выбрать жену!

Аристотель был человеком консервативных взглядов, выражавшим интересы старой родовой аристократии, которая противостояла демократическому плебсу. В политической сфере это выразилось в том, что демократию – заодно с тиранией и  олигархией – философ отнёс к «неправильным» формам государственного строя, полагая «правильными» формами монархию, аристократию и некую идеальную политию, сочетающую в себе достоинства монархии, аристократии и демократии.

В экономической сфере консервативность великого мыслителя выразилась в неприятии им развития товарно-денежных отношений в современной ему Греции. Его идеалом оставалось сравнительно небольшое и замкнутое рабовладельческое хозяйство. Разумеется, он не был совсем против обмена – Аристотель допускал обмен с соседями теми благами, которых у кого-то недостаёт, а у кого-то имеется в избытке. Но этот обмен должен лишь дополнять натуральное в целом хозяйство – и осуществляться в рамках «справедливого обмена». Истинная цель хозяйственной деятельности для Аристотеля: удовлетворение собственных потребностей, но не обогащение как таковое, не обогащение как самоцель хозяйствующего субъекта.

Соответственно, экономия у Аристотеля – это «естественная» хозяйственная деятельность, связанная с производством потребительных стоимостей (жизненных благ) и направленная на удовлетворение личных потребностей человека, – в т. ч. и через посредство обмена. Экономии же он противопоставляет хрематистику (от слова «хрема» – «имущество, владение») как искусство наживать состояние (=капитал), как деятельность, направленную на «обогащение ради обогащения».

Хрематистика для Аристотеля есть нечто противоестественное, но, имея свои политические и социальные идеалы, великий мыслитель был реалистом. Он видел развитие товарно-денежных отношений в Греции и при всём своём неприятии сего явления сделал – назвав это хрематистикой – первую в истории попытку анализа капитала. Речь, конечно, не могла идти об анализе промышленного капитала, ибо на той ступени социально-экономического развития капитал был представлен в его докапиталистических формах – в формах торгового и ростовщического капитала.

Более того, считая хрематистику противоестественной, Аристотель понимает, что она непрерывно вырастает из самой экономии, – то есть понимает, что товарное хозяйство закономерно возникает в результате разложения натурального хозяйства, а из мелкого товарного хозяйства, направленного на удовлетворение личных нужд того, кто его ведёт, столь же закономерно вырастает крупное товарное хозяйство, подчинённое цели обогащения, – капиталистическое хозяйство, как сказали бы мы.

Слово «хрематистика» в экономическом лексиконе по каким-то причинам не удержалось. Зато слово «экономия» стало со временем употребляться как раз для обозначения того, что Аристотель называл – в противоположность экономии –  «хрематистикой»! Последователи А. Смита ввели в обиход ставшее очень модным представление о homo oeconomicus – хозяйствующем субъекте, вся деятельность которого подчинена цели извлечения прибыли. Для буржуазных идеологов homo oeconomicus – это и есть «правильный» человек. Но Аристотель бы назвал такого субъекта, напротив, homo chrematisticus – и считал бы его как раз «неправильным»! Аристотель бы скорее назвал «правильным» того индивида, который стремится к личностному развитию – и который видит в хозяйственной деятельности средство создания материальных ресурсов для жизни и саморазвития, но никак не самоцель!

Мы должны исходить из того, что капитализм, агентами которого выступают буржуазные homo oeconomicus, в смысле – homo chrematisticus, сыграл в своё время важную, выдающуюся роль в развитии производительных сил человечества. Но капитализм с его частно-эгоистическими интересами и лютым хищничеством зашёл в полный тупик, в том числе и в вопросе экологии: деятельность homo chrematisticus всё более ведёт к разрушению естественной среды существования человечества.

А значит, пришло время разрешить идущее ещё от великого грека Аристотеля противопоставление экономии и хрематистики в пользу подлинной экономии – такой организации народного хозяйства, которая преследовала бы цель удовлетворения материальных и культурных потребностей общества, находящегося в согласии с природой. Соответственно, нужно прийти к единению экономики и экологии как двух сторон единой науки о правильной, рациональной организации нашего дома.

Перед наукой вправду стоит задача создания экологической экономии – но это можно сделать единственно на основе понимания экологии как классовой науки, исследующей взаимодействие с природой не абстрактного общества, но конкретно-исторического общества, разделённого на классы со своими особыми интересами – антагонистическими интересами в существующем ныне обществе. Подобно тому, как отношения собственности – это, на самом деле, не отношения людей к вещам, но отношения между людьми по поводу вещей, так и отношение человека к природе в действительности состоит в отношениях между людьми по поводу природы, а эти отношения определяются стержневыми для любого общества отношениями собственности. Упразднение частной собственности, кладущее конец буржуазному хищничеству, представляет лишь первый шаг к созданию экологичного хозяйства, к разрешению экологического кризиса – но не даёт окончательного его разрешения.

Господство товарно-денежных отношений с неизбежностью обусловливает отчуждение человека в обществе, а значит, и отчуждение человека от природы. Так что лишь преодоление товарно-денежных отношений способно в корне изменить отношение человека к природе, поставив на место хрематистики именно экономию.   

 

Почему экономия политическая?

 

Название науки «политическая экономия» появилось в 1615 году, когда французский дворянин-гугенот Антуан де Монкретьен (ок. 1575–1621) издал в Руане книгу «Трактат политической экономии». Сочинение это вряд ли можно было бы ещё назвать действительно политэкономическим – в том смысле, как мы теперь понимаем, что такое политэкономия, – однако удачное название прижилось.

Политическую экономию следует определять как экономическую науку – своего рода «ядро» всего комплекса экономических наук, – изучающую развитие производственных отношений в связи с развитием производительных сил. Понятно, что такое развитое понимание политэкономии могло сформироваться только после открытия материалистического понимания истории, однако к такому пониманию политической экономии закономерно вело развитие всей экономической мысли.

Если изначально – и даже вплоть до XVII столетия – наука экономии всё ещё рассматривалась как искусство правильного ведения индивидуального хозяйства, то упомянутый Антуан Монкретьен попытался поднять её на уровень национального хозяйства, тесно связанного с политикой, с экономической политикой государства, – и именно поэтому славный француз добавил к слову «экономия» определение «политическая». В последовавший далее период, по мере становления классической политэкономии, утверждалось понимание этой науки как науки о государственном управлении хозяйством, и лишь у Адама Смита она превратилась в науку о законах функционирования и движения хозяйства вообще и об экономических отношениях общественных классов. Ведь центральной проблемой классической политической экономии Смита – Рикардо сделалась проблема распределения продукта (доходов) между классами в обществе – проблема остросоциальная, вправду политическая!

К. Маркс, опираясь на предшественников-классиков и придя к историческому материализму, пошёл дальше: стал сознательно изучать развитие производственных отношений, которое, как Маркс показал, неизбежно ведёт к гибели капитализма.

С этого момента политическая экономия стала крайне неудобной, опасной для правящей буржуазии, и оттого уже в XIX веке политэкономия стала на Западе «выходить из моды», заменяясь внешне аполитичной Economics, снова, как это было в далёкие доклассические времена, стремящейся низвести экономическую науку до полезных советов по организации экономической деятельности. Главное – избегать анализа отношений между классами, классовых антагонизмов, то бишь политики!

Усложнение в XX веке экономической деятельности, форм хозяйствования – что обусловлено мощным ростом производительных сил, выходом их на новые рубежи развития, – объективно подняло значение конкретных экономических наук. Соответственно, это отодвинуло на задний план политэкономию – и не только на Западе, но в СССР: конкретные экономические науки (экономика промышленности, экономика транспорта, финансы и кредит и др.), которые должны развиваться не иначе как на мировоззренческом и методологическом фундаменте политэкономии, стали развиваться «сами по себе», а политэкономия всё более превращалась в поле деятельности оторванных от реальных народнохозяйственных проблем начётников.

Свою неоднозначную роль сыграло и широкое внедрение в экономические науки математических методов и вычислительной техники. Практически важная для потребностей народнохозяйственного управления и планирования математизация-компьютеризация чрезвычайно способствует «деидеологизации» науки и смещению акцентов в исследованиях с принципиально важных, политически злободневных проблем к каким-то «частностям и деталям». Оттого «современная» буржуазная экономическая наука, отмеченная нобелевскими наградами, выродилась в набор абстрактно-логических и математических схем, основанных, так или иначе, на субъективно-психологическом подходе к экономическим явлениям. А такая наука и не может называться политической экономией – ей понадобилось другое название.

Однако в последнее время – в нынешнюю эпоху Мегакризиса, стартовавшую в 2008 году, – вновь заговорили о необходимости возрождения «старой доброй» политэкономии. Видимо, до серьёзных людей науки, даже обременённых учёными и академическими степенями, начало доходить понимание того, что экономическая наука не сможет вообще оставаться наукой, если она будет игнорировать острейшие социально-политические проблемы современности. Кто знает, может, мы доживём ещё до того дня, когда Нобелевской премии по экономике будет удостоена работа не по «поведенческим мотивам участников рынка» или «математической зависимости биржевых индексов от погоды в Австралии», но именно по политической экономии!..

Что же касается человека, придумавшего термин «политическая экономия», – Антуана де Монкретьена, – то это был очень интересный и достойный человек, имя которого, однако, было в своё время оклеветано и стёрто из истории науки, – так что о нём стало по-настоящему известно только в XX веке; да и сегодня, к сожалению, имя Монкретьена мало известно широкой публике. Это был образованный человек, поэт и храбрый воин, закончивший свою бурную жизнь в бою – как инсургент, поднявший восстание против королевской власти, притеснявшей его единоверцев.

Монкретьен не был урождённым дворянином – он родился в семье аптекаря. В молодые годы увлекался сочинением драматических произведений на античные сюжеты, а также писал труд по истории родной Нормандии. Поворотный момент в его жизни наступил тогда, когда Антуан убил на дуэли соперника и вынужден был бежать в Англию, где француз прожил четыре года. В Англии Монкретьен увидел страну экономически куда более развитую, с более развитыми капиталистическими отношениями, и это заставило его призадуматься о путях развития самой Франции.

Кроме того, за Ла-Маншем беглец встретил иммигрантов-гугенотов – и со временем принял их веру. Бегство гугенотов из Франции – а многие из этих людей были искусными ремесленниками или предприимчивыми купцами – подрывало экономический потенциал Франции, очень мешало развитию страны. Национальные и религиозные притеснения никогда не способствуют процветанию страны – но, к сожалению, этого и в XXI веке не понимают некоторые «очень европейские нации».  

Под влиянием увиденного в Англии Монкретьен стал живо интересоваться ремёслами, торговлей и экономической политикой. На родину он вернулся горячим поборником развития национальной промышленности и торговли – по английскому образцу. В своём «Трактате» Монкретьен, собственно, и предложил правительству программу мер, направленных на всестороннее покровительство французским промышленникам и купцам, выступая, в частности, за высокие ввозные пошлины.

Антуан Монкретьен, таким образом, выступает одним из основоположников меркантилизма – причём, заметим, выступает как представитель более развитого, продвинутого меркантилизма, чем первоначальный т. н. монетаризм. Он склонен считать главным богатством нации не деньги, т. е. золото и серебро, к удержанию коих и привлечению в свою страну посредством таможенной политики призывали сторонники монетарной системы, а «естественное богатство» – хлеб, вино и другие товары, потребительные стоимости, блага, необходимые человеку для жизни.

Монкретьен видит угрозу экономическому развитию Франции в конкуренции со стороны более сильного иностранного купечества – и поэтому требует высокими таможенными пошлинами ограничить его торговую экспансию, не позволяя ему «выкачивать» богатства из страны. При этом, будучи идеологом нарождающейся буржуазии, Антуан Монкретьен выражает сочувствие народным массам, особенно – крестьянству, а ремесленников прославляет как главных творцов богатства страны.

Теоретик сочетался в Монкретьене с практиком – по возвращении из Англии он основал скобяную мастерскую и весьма преуспел, поставляя свой товар в Париж.

Главное сочинение Монкретьена, которое он посвятил Марии Медичи, не осталось незамеченным властью. Автор был даже поначалу ею обласкан – получил дворянство, назначен экономическим советником, а затем мэром города Шатийон.

Но в какой-то момент он перешёл в оппозицию, поменяв веру, – когда и при каких обстоятельствах он стал протестантом, достоверно неизвестно. Недруги его позже утверждали, что Антуан женился на богатой гугенотке с целью завладения её богатствами, – однако, повторимся, на Антуана Монкретьена, как государственного преступника, после гибели его было, вообще, возведено много всякой клеветы.

Так или иначе, религиозное движение гугенотов во Франции представляло собой форму борьбы рождавшейся французской буржуазии против реакционных феодально-абсолютистских порядков, освящавшихся католической церковью.

«Трактат» Антуана де Монкретьена неправомерно ещё в полной мере назвать политэкономическим произведением, поскольку автор его не ушёл от понимания «экономии» как набора советов по ведению хозяйства. Иначе говоря, у него нет ещё анализа экономических отношений людей, и составляющих-то, собственно говоря, предмет политической экономии. Зато у Монкретьена есть понимание хозяйства, национального хозяйства, как объекта государственного управления. От советов о том, как вести своё «дело», он поднимается до советов насчёт того, как организовать хозяйство в национальном масштабе. В таком русле политическая экономия будет развиваться дальше, в XVII–XVIII столетиях, и в рамках анализа экономической политики государства, устройства государственного «экономического организма» неизбежно будет зарождаться анализ экономических отношений, будут подниматься острые – политически острые – вопросы распределения богатства между теми или иными группами людей в обществе, преследующих свои материальные интересы.

Закономерно то, что экономические науки быстрее, сильнее всего развиваются в экономически передовых странах. Экономическая наука зарождается в Древней Греции, «на вершине» развития рабовладельческого строя. В XVI–XVIII веках политическая экономия – преимущественно английская наука, поскольку Англия стояла в авангарде буржуазного развития. Завершение классической политэкономии у Адама Смита и Д. Рикардо совпало с промышленной революцией в этой стране. Франция отстала в развитии, но специфика её обусловила особую революционность её буржуазии – отсюда значительный вклад в политэкономию также и французов.      

 

К. Дымов