Почему сословие силовиков не помогает фронту

По всей России идёт формирование добровольческих батальонов. Обочины дорог, листовки в госучреждениях и местные соцсети полны призывов к молодёжи разных возрастов поступать на службу. И ни у кого нет сомнений, что в ближайшем будущем они отправятся на Украину. Из содержания агитационных материалов видно, что контролирующие проект на местах чиновники не до конца понимают его суть.

Они убеждены, что главным мотивом военного выступают деньги. В роликах речь исключительно о них. С одной стороны, такой агитационный инструмент понятен – во многих регионах, где набор добровольцев идёт полным ходом, заработать предлагаемые за специальную военную операцию (СВО) гонорары просто не представляется возможным, по крайней мере в бюджетной сфере. Эти регионы в традициях современной политической лингвистики так и называют: депрессивные. И патриотические идеи там работают не всегда.

Одна из причин, по которым патриотическая мотивация отодвинута региональными чиновниками на второй план, а деньги – на первый, пожалуй, кроется в том, что сами «региональные элиты» не до конца понимают задачу добровольческих батальонов, и тому тоже есть веская причина – так называемые элиты в СВО не участвуют. Администраторы разных рангов рассматривают воинскую службу как некую разновидность службы чиновничьей, но с повышенной страховкой на случай смерти или ранения. Не знаю, можно ли найти более яркое проявление раскола между элитами и народом, которому предложено рисковать здоровьем, а может быть, и отдать жизнь на военной службе.

Обратимся к классическому стихотворению Лермонтова, перед силой которого склонит голову всякий военный профессионал:

Что нужды? здешние полки
Народ испытанный... «В штыки,
Дружнее!» – раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
«Ура!» – и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» – и пошла резня.

Строчка в середине описывает отношения сословий на воинской службе. По действующему тогда уставу офицеры полка действительно обязаны были идти в атаку перед строем и погибали в числе первых. А кто были офицеры пушкинского времени?

Впереди строя навстречу картечи шли Аничковы, Толстые, Оболонские, Бестужевы, Трубецкие – цвет дворянства, всего 3 процента от населения. Из-за этого потери мужчин в дворянских семьях по сравнению с крестьянами были катастрофические.

Остальные сословия не имели возможности стать офицерами. Разрыв между народом и элитами в той России был гигантским: первые слова матери будущие офицеры произносили по-французски, а их солдаты в большинстве своём до конца жизни не умели читать.

Все российские дворянские семьи посылали на войну своих лучших мужчин без жалоб на судьбу.

Своими жизнями они выкупали воинское уважение подчинённых. Именно их личный пример, хождение на смерть вместе, примирял элиты с народом. Любому, кто усомнится в этом, советую посетить военную галерею героев войны 1812 года в Эрмитаже, очень впечатляет. Об участии в Великой Отечественной войне самых высокопоставленных и авторитетных семей СССР написаны буквально тома, фамилий – многие тысячи.

Участие элит в общей судьбе во время военных действий характерно для всех народов. Вплоть до смерти Миттерана ни один француз не мог даже надеяться стать президентом страны, если он не участвовал в Сопротивлении или не воевал против фашистов в армии, – не принял бы избиратель. Более 20 детей французских генералов погибли в Индокитае после 1945 года.

Дети американских генералов, конгрессменов и сенаторов отправлялись во Вьетнам, нередко оставляя дома беременных жён. Это отнюдь не один Джон Маккейн, их были многие десятки. Сегодня очевидно всем, что там ковалась послевоенная элита страны, изменившая ход развития США.

Любая историческая аналогия, впрочем, хромает. Кого же мы привычно называем элитой сегодня, чьи дети должны возглавить батальоны? По всем опросам, это силовики. Причём военных в число влиятельных групп граждане или не включают вовсе, или ставят на последнее место. В первую очередь имеют в виду служащих МВД, Росгвардии, ФСБ, ФСО, разведки и даже МЧС.

Руководство этих ведомств имеет самое непосредственное отношение к подготовке специальной операции на Украине. Знаменитое независимое исследование The Washington Post о том, как они это сделали, сегодня прочли и в Кремле, и во всех министерствах. Грубейшие, что называется, детские ошибки привели к тяжёлым последствиям для всего народа. Потому что именно народ несёт главную тяжесть СВО. А элиты, ведущей наших детей в наступление, в первых рядах нет.

Силовики как часть правящего класса должны взять на себя несомненную часть вины за неудачи первого периода СВО. Но, может быть, они блестяще исполняют свою роль внутри страны, пока армия сражается в меньшинстве? Для этого и платят немалые зарплаты более чем 2,5 миллиона мужчин?

Как и дворян во времена Крымской войны, их около 4 процентов трудоспособного населения. В МВД – 692 тысячи, в Росгвардии – 340 тысяч (больше, чем собственно военных). В эту закрытую касту входят 200 тысяч человек из ФСБ, 50 тысяч из ФСО и 220 тысяч человек из ФСИН. Есть и другие ведомства, менее известные. Сравним их численность на душу населения с пропорциями в развитых странах.

Итак, в России больше всего полиции на одного гражданина. При этом мы не учитывали остальных силовиков, которых очень много. В США, где на руках больше нарезного оружия, чем самих граждан, полицейских почти в два раза меньше.

Характерно, что это соотношение не зависит от политического устройства: демократические и тоталитарные страны справляются со своими преступниками намного меньшим числом полицейских. Причём во многих из них криминальная обстановка очень непростая. Местные силовики вступают в перестрелки с организованными бандами, наркокартелями. Они обслуживают районы, из которых можно не вернуться с дежурства живым.

Наши силовики действуют в чрезвычайно комфортных (в сравнении с той же Бразилией или ЮАР) условиях. Но они добились доверия лишь трети граждан, согласно опросам социологических служб, в том числе вполне лояльных государству. О какой тогда эффективности этого огромного числа людей можно говорить?

Получается, что в стране есть вторая армия.

Более миллиона человек имеют специальную подготовку, многие – опыт боевых действий.

Им по штату положено оружие. Они хорошо подготовлены и оснащены. Зарплаты у них зачастую выше, чем в армии.

Пока всё участие силовиков в спецоперации ограничивается участием частей Росгвардии в обеспечении режима на занятых настоящей армией территориях или охране аэродромов. Некоторые помогают поддерживать политическое единство: участвуют в задержаниях протестующих против СВО близоруких «ботанов» и давлении на задающих неудобные вопросы. В большинстве своём они очень любят поговорить о патриотизме, поддерживают СВО в соцсетях и на закрытых форумах. В этом они ничем не отличаются от огромного сословия чиновников.

Совершенно очевидна избыточность построенного в последние годы и бурно разросшегося силового аппарата, претендующего на особую роль в жизни России. Причём растёт он, следуя законам Паркинсона, описывающим логику бюрократии, а вовсе не из-за реальных потребностей. Если часть полных сил и энергии служащих этой «второй армии России» приняла бы участие в военных действиях, их хватило бы на несколько дивизий. Ударный кулак прорыва был бы готов в приемлемые сроки. Не потребовалось бы вообще создавать добровольческие батальоны в регионах. И главное, была бы достигнута та цель, которая ставится политическим руководством страны в том числе и перед силовиками, и перед «региональными элитами» всей России.