Что такое Марксизм? (2)

Продолжение статьи Егора Тимуровича Гайдара и Владимира Александровича Мау "Марксизм: между научной теорией и "светской религией" оказалось столь содержательным, что конспектирование свелось к улучшению разбиения на абзацы и выделение занятного. О модификации Учения, претерпевшего разнообразные исторические перипетии, и ставшего, благодаря им, где непримиримо ортодоксальным, где соглашательски оппортунистическим... А в Китае так сразу непримиримо соглашательским... "Ортодоксальные оппортунисты" - классно обозвал. Кстати, не только китайских перебежчиков, но и местных ревнителей буржуазных порядков, пытающихся из себя хранителей Русской Империи изобразить.

Первые модификации и уточнения

1

Учение Маркса сразу после своего оформления начало уточняться и видоизменяться. Марксизм действительно оказался “живым учением” (как утверждала позднее советская пропаганда). Борьба велась не только с представителями иных течений общественной мысли, но и среди самих марксистов.

Разброс мнений среди учеников и последователей был таков, что, как говорят, сам Маркс по поводу некоторых интерпретаций адептов своего учения как-​то воскликнул: “В таком случае я знаю только, что сам я не марксист”

***

Модификации и уточнения были связаны с новыми обстоятельствами, становившимися все более очевидными по мере развития капитализма.

Дифференциация положения рабочего класса и буржуазии, еще недавно казавшаяся стремительно нарастающей, ведущей к их лобовому столкновению, в наиболее развитых странах стала постепенно ослабевать. Вопрос о том, действительно ли заработная плата в 18201850 гг. имела тенденцию к понижению, навсегда останется спорным. Но то, что во второй половине XIX в. доходы рабочих начинают расти — очевидный и доказанный факт. Был найден социальный компромисс. Становилось ясно, что капитализм не исключает политическую интеграцию рабочего класса в структуры капиталистического общества. Расширяется избирательное право, введено фабричное законодательство, легализованы профсоюзы. Все труднее доказывать, что государство — лишь “аппарат по управлению делами буржуазии”.

На протяжении длительного периода на это можно было закрывать глаза, пытаться доказывать, что улучшение положения рабочих является лишь видимым или временным. Ф. Энгельс пытался следовать логике “железных законов”, стремился видеть в этом тенденции к усилению эксплуатации в странах “второй очереди” развития капитализма.

Он же выдвинул тезис о появлении в Англии рабочей аристократии, чье положение улучшается на фоне роста нищеты основной массы рабочих: “Но что касается широкой массы рабочих, то степень ее нищеты и необеспеченности ее существования в настоящее время так же велика, как была всегда, если только не больше”. Тогда же возникла традиция идеологизированных объяснений улучшения положения рабочих как явления то ли временного, то ли вовсе несуществующего. Это хорошо видно из заявления Энгельса, сделанного в 1886 г.: “Буржуазия достигла дальнейших успехов в искусстве скрывать бедствия рабочего класса”.

***

Но Маркс, один из наиболее серьезных и проницательных исследователей своего времени, не мог не заметить возникновения новых веяний в развитии капитализма по сравнению с первой половиной XIX в. Это понимание находит отражение в “Капитале”, где зарплата пролетария определяется уже не минимально необходимым для его жизни и воспроизводства объемом средств, но некоторой средней стоимостью рабочей силы. Открывается возможность для признания факта роста благосостояния рабочих.

Когда читаешь поздние работы Маркса, нетрудно понять, что перспективы социалистической революции начинают вызывать у ученого определенные сомнения. Это состояние растущего пессимизма удается преодолеть во времена Парижской Коммуны, но поражение последней и укрепление во Франции режима Третьей Республики еще более усиливают скептические настроения по отношению к неизбежности пролетарской революции. Маркс перестает работать над “Капиталом”. В то же время растет его интерес к менее развитым странам, прежде всего к России.

Наиболее существенные модификации историко-​философской доктрины, сделанные самими ее основоположниками, касались условий осуществления социального переворота. Практика свидетельствовала, что революционные катаклизмы, стремление пролетариата взять власть в свои руки не зависят линейно от прогресса капиталистических отношений. В противном случае следовало бы ожидать, что Англия покажет пример не только развития производительных сил, но и революционного движения, приближения общества к социализму. Между тем реальность демонстрировала, что революционные движения (и рабочие партии) активнее развиваются в более отсталых странах. Во Франции, а не в Англии периодически происходили революционные взрывы, причем если события 1848-1851 гг. еще можно было трактовать как продолжение буржуазной революции (хотя социалисты чуть было не пришли к власти), то в 1870-1871 гг. революция (и особенно Парижская Коммуна) носила выраженный пролетарский и социалистический характер.

В еще менее развитой, хотя и быстро растущей Германии сформировалась влиятельная социал-​демократия, рассматривавшая себя как партию рабочего класса и основывавшаяся на марксистском учении. Наконец, что не могло не удивлять ортодоксальных марксистов, марксизм стал популярен в России, где набирало силу революционное движение под социалистическими лозунгами.

В предисловии ко второму русскому изданию “Манифеста...” его авторы писали: “Первое русское издание “Манифеста Коммунистической партии” в переводе Бакунина появилось в начале 60-х годов. В то время русское издание “Манифеста” могло казаться на Западе не более как литературным курьезом. В настоящее время такой взгляд был бы уже невозможен”

***

Напротив, не только в Англии, но и в США, где капитализм развивался невиданными доселе темпами, признаки нарастания революционного напряжения отсутствуют. Рабочие партии здесь остаются слабыми. Концентрация богатства на одном полюсе не приводит к социальному взрыву на другом. Рассуждения Маркса и Энгельса о США и Англии содержат двоякого рода утверждения. С одной стороны, в США пассивность рабочего движения объясняется постоянным притоком иммигрантов и обилием свободной земли, в Англии — ее монопольным положением в мировой промышленности, обеспечивающим рост благосостояния английских рабочих за счет рабочих других стран. С другой — предпринимаются попытки доказать, что в конечном счете развитие идет по пути, предначертанному еще в середине 1840-х годов, и в наиболее развитых странах должен, наконец, произойти революционный катаклизм. И за всем этим стоит плохо скрываемая обида на пролетариат наиболее развитых стран, не понимающий “общие условия освобождения”. Постепенно тенденция к росту реальной заработной платы рабочих проявляется и в идущих в кильватере Англии странах континентальной Европы. В конце XIX в. марксисты попытались спасти чистоту своего учения, утверждая, что у Маркса de facto речь идет не об абсолютном, а об относительном обнищании пролетариата, а ведь это противоречит работам самого Маркса.

“Есть марксисты, которые действительно готовы занять смехотворную позицию и утверждать, что тенденция к снижению жизненного уровня рабочего класса наблюдается фактически. Другие ограничивались менее абсурдным предположением, что абстрактный закон Маркса не действовал вследствие уникально благоприятных условий, преобладавших в XIX в. (таких, как открытие новых источников продуктов питания и сырья благодаря значительному удешевлению перевозок), но что он в конце концов подтвердится, если уже не подтвердился в 1930-х гг. Есть и такие интерпретаторы, которые пытались объяснить, что закон Маркса предполагает лишь относительное обнищание, т.е. падение относительной доли живого труда, но это интерпретация не только несостоятельна, но к тому же нарушает смысл закона Маркса”

(Шумпетер И. История экономического анализа, т. 2. СПб.: Экономическая школа, 2001, с. 903).

 2

Продвижение марксистских идей на Восток потребовало уточнения еще одного принципиального вопроса: в какой мере универсальны закономерности, сформулированные Марксом? Неизбежно ли все страны должны будут повторить путь Англии, двигаться от феодальных к капиталистическим производственным отношениям и на основе последних — к социализму? Или, формулируя тот же вопрос в этических терминах, обязательно ли пройти через все тяготы и страдания капитализма, чтобы достигнуть всеобщего счастья и братства при социализме?

Ход событий подталкивал к выводу, что революция — не магистральное направление развития буржуазной цивилизации. Возможность революции нарастает на определенном, начальном этапе развития буржуазных отношений, когда происходит поляризация классов, и положение трудящихся, переселяющихся из деревни в город, может ухудшаться. Недаром после Англии центр революционной борьбы смещается во Францию и в Германию (отстававших от Англии на 30-40 лет), а затем — в Россию (на 50 лет).

Отсталые страны демонстрируют, что революционное движение разворачивается в них даже при отсутствии классических для марксизма предпосылок, при сохранении традиционных форм организации социально-​экономической жизни. В первую очередь речь шла о России, о возможности использовать общину как ячейку, исходный пункт социализма.

Здесь среди немарксистских социалистов была распространена точка зрения, согласно которой община создает условия для перехода к социализму минуя капитализм. Положительный ответ на этот вопрос означал бы существенный пересмотр учения об общественно-​экономических формациях.

В последние 10-15 лет своей жизни Маркс обратился к этой проблеме, стал изучать русский язык, работал с российскими статистическими материалами. В его бумагах сохранились некоторые размышления по данному поводу. Характерно, что большинство из них не было предано гласности при жизни автора. В них он признает, что через развитие общины возможно в принципе прийти к социализму. Выясняется, что к социализму ведут несколько путей.

Опыт западного капитализма не универсален. Маркс возражает против превращения его “очерка возникновения капитализма в Западной Европе” в некую “историко-​философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются”. Он призывает вместо построения универсальных исторических законов “изучать каждую из этих эволюций в отдельности” и затем сопоставлять их друг с другом.

Из этого вытекает ряд далеко идущих выводов. Применительно к отсталым странам вообще и к России в частности приходится признать, что марксова схема может в них действовать только в том случае, если страна пойдет по пути разрушения традиционных форм развития капиталистических отношений. Сохранение общины позволяет перейти к социализму минуя буржуазную эксплуатацию. В определенной ситуации сохранившаяся община — это “элемент возрождения русского общества и элемент превосходства над странами, которые еще находятся под ярмом капиталистического строя”. “Анализ, представленный в “Капитале”, не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные исследования, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития”. В черновике эта мысль нашла такое уточнение: “Жизни русской общины угрожает не историческая неизбежность, не теория, а угнетение государством и эксплуатация проникшими в нее капиталистами” (курсив наш. — Е.Г., В.М.).

***

Понимание нелинейности общественного развития в поздние годы его жизни заставляет Маркса внести коррективы в теорию общественных формаций. Впоследствии “Краткий курс истории ВКП(б)”, написанный под руководством И. Сталина, сведет эту теорию к пресловутой “пятичленке”, по которой мир развивается, переходя последовательно от одной формации к другой, более высокой. У Маркса все обстоит сложнее. Он выдвигает гипотезу о существовании трех фаз развития общества: первичной (архаической) общественной формации, основанной на общественной собственности, наиболее развитой (и последней) формой которой является земледельческая община; вторичной формации, основанной на частной собственности; и формации, вновь основанной на общественной собственности, напоминающей архаичную, но уже предполагающей более высокую фазу развития производительных сил. Из этого тезиса следует ряд выводов принципиального характера:

—  формации могут развиваться не только последовательно, сменяя одна другую, но и параллельно; различные страны, находящиеся примерно на одном уровне развития производительных сил, могут характеризоваться различными общественными формами (азиатский способ производства, рабовладение, феодализм);

—  не обязательно все страны должны пройти через одни и те же фазы развития общества (одни и те же производственные отношения), даже если их производительные силы находятся на сопоставимом уровне;

—  существует множество факторов помимо экономических, оказывающих влияние на формы общественной жизни данной страны.

В последние годы жизни Маркс стал скептически отзываться о “вечных, железных, великих законах”. Это означало существенную трансформацию исходной доктрины, ее усложнение, вызов “светской религии”, которая не может быть сложной и многозначной и которая должна давать простые рецепты. Обозначилось противоречие. Развитие научных основ марксизма предполагало усиление внимания к нюансам, исключениям из правил. Но марксизм как “светская религия” требовал сохранения непоколебимости догм, минимизации исключений, выпячивания “железных законов”. Дальнейшее научное развитие марксизма заставляло признать, что значительная часть исходных установок не соответствует долгосрочным трендам развития цивилизации. А “религия” требовала решительной борьбы против попыток пересмотра не только логических конструкций, но и самой буквы нового “писания”.

Сам Маркс оказался в ловушке. Сложилась парадоксальная ситуация: марксизм стал заложником интеллектуальной мощи работ своего основоположника, его политического успеха. Маркс к концу жизни понял, что многое из написанного им перестает соответствовать действительности. Но предложенная им доктрина благодаря своей внутренней непротиворечивости и простоте уже “овладела массами”. А как писал он сам, “идея, овладевая массами, становится материальной силой”. Маркс пытается модифицировать некоторые элементы доктрины, но видит, что пересмотр отдельных фрагментов рушит все здание. А вокруг этого здания сформировались массовые партии, мировоззрение, цель жизни и судьбы сотен тысяч (и даже миллионов) людей. Все это может быть погребено под обломками, если здание рухнет. Да и соратники все менее склонны позволять потрясать основы учения, под знаменем которого строится их борьба и политическая карьера.

Читая поздние работы Маркса, легко заметить, что в последние годы жизни он чрезвычайно осторожно относится к публично произносимому слову. Он пытается внести коррективы, не посягая на суть учения, добавляет новые фрагменты, но не выходит за рамки писем и черновиков. Все наиболее смелые гипотезы скрываются даже не в частных письмах, а именно в черновиках, не предназначенных не только для публикации, но даже для отправки корреспонденту. В дальнейшем эти наброски или остаются в столе (“предоставляются грызущей критике мышей”, как он сам однажды выразился по другому поводу), или лишаются наиболее интересных пунктов, когда оказываются переписанными набело.

Так возникает конфликт между религиозной и научной сторонами марксизма, который будет оказывать сильное влияние на интеллектуальные поиски XX в.