Год. 1961
Под мерный гул моторов Никита Сергеевич сам не заметил, как начал клевать носом и заснул
***
— Ну что, здравствуй, Никитушка, пришла и твоя очередь.
— А?! Что, кто?!
Первый Секретарь ЦК КПСС очумело крутил головой, но самолёт был пуст и успокаивающего шума моторов тоже не было слышно.
— Мы падаем?! — На секунду в голове у Никиты Сергеевича мелькнула мысль, что всё выпрыгнули с парашютами, а его оставили, но он всё же счёл это бредом и попытался посмотреть что происходит снаружи и летят ли они или давно приземлились?
Занавеска закрывавшая окно иллюминатора не поддавалась никаким усилиям, словно была одним целым с корпусом самолёта и из того же материала, а не висела на тонком шнурке.
— Что за ерунда?! — Никита Сергеевич дёрнул проклятую шторку изо всех сил, упираясь ногой, но добился лишь собственного падения на пол летательного аппарата.
...
— Ох… твою за ногу…
— Да вот такой вот пердимонокль, понимаешь, да?
— Э? — Никита Сергеевич завозился в попытке встать, и неожиданная реплика остановила его в неловкой позе.
— Угу.
Наконец Никита Сергеевич в гневе вскочил и кружась на одном месте пытался обнаружить заговорившего с ним человека.
— Кто! Кто говорит?!
— Я.
На соседнем с первым секретарём ЦК сиденье обнаружился некий субъект в непривычной одежде.
— Кто ты такой и как здесь оказался?! Что вообще тут происходит?!
— Грешил, ты, Никитушка, много грешил, вот и значится решили тебя, Того, прибрать в общем. А кто я, то не шибко важно, можешь звать Сергием, а хошь Петром, то на дела наши скорбные не влияет.
— Какой ещё Сергий?! Ты поп, что-ли?
— Ну поп не поп, главное, что не попадья… Ты же учился, Никитушка, закону Божьему? Не уж-то не уразумеешь до сих пор?
Неизвестный тип с непонятным выражением смотрел на Никиту Сергеевича и у того внезапно всё волосы встали дыбом от нехороших ассоциаций с прозвучавшими поповскими именами — особенно со вторым.
— Врёшь, гнида! Нет тебя! — Никита Сергеевич кричал во всё горло, брызгая слюной и потрясая кулаком. — Мы вас всех изведём! Нет вас! И не было!
— Экий ты буйный да бесноватый, ну то даже хорошо чем-то, честно, по крайней мере, не как с другими.
— С какими ещё другими?! Нет тебя говорю! Гагарин летал и не видел вас нихрена!
— Гагарин говоришь? А хочешь шутку услышать? Годков так через пятьдесят или шестьдесят предложат его к лику святых причислить сподвижников, а главный партиец ваш будет прилюдно в храм ходить и знамение троеперстное творить и многие за ним повторить не заробеют, а то и постриг кто примет. Да и вообще Коба императором станет, а сами вы православными коммунистами называться будете или вместо левыми, если по-простому.
— Врёшь, гнида! Не бывать такому!
— Так кто ж помешает-то? Ты же, Никитушка, последний идейный был, остальные так, не очень скажем хе-хе.
Никите Сергеевичу стало невыносимо душно от обуревавшей его обиды. Что — то внутри невыносимо болело, что — то, что невольно хотелось назвать тем, чего атеистическая идеология не признавала: душой.
Никита Сергеевич сам этого не осознавал, но глядя в пустоту затуманенным от слёз взглядом он порвал на груди рубашку и в целом выглядел полностью сокрушённым, поверив в правдивость слов, находящегося перед ним… существа.
— Ну так что, Никитушка, готов в геенну огняну?
— А ээ ммм?
— Не хочется, Никитушка? А что делать, грехов — то накоплено немало.
— Но как? Почему вы допустили?
— Ты про жертв своих? Ну так и им испытание требовалось и тебе: вот ты своё провалил, а кто-то из них может и сумел.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— В этом и проблема, Никитушка, что всё вы от ответственности бежите, но никак от неё убежать не можете и не сможете. Оно конечно понятно, что под Кобой по другому и нельзя было, а кто пробовал тот долго не жил, но сейчас-то что мешает? Ну понизят, ну снимут? Так не посадят даже и не расстреляют. Так ведь всё равно боитесь, за своё место, за пайку — вот как с такими царство Божье строить?
Попаданец спас Щёлокова от расправы Андропова, а значит пора двигаться дальше.