Ужасные врачи - вредители из средневековья. А может все наоборот

Как известно , кроме вопроса что делать, есть и другой наболевший вопрос "кто виноват?"  Многим ведь известно, что вирусы пишут продавцы антивирусных программ, зубы портят дантисты, а насылают болезни на  людей - врачи.  Если бы это было не так , то они остались бы без работы.  Так и с Ковидом , многие уверены, что в его распространении виноваты врачи, получающие на фоне эпидемии повышенное количество денежных средств.
Социальная зависть присущая любителям СССР, не задается вопросом, как заработать больше денег, скажем обходя по вечерам больных Ковидом с ПЦР тестами. Нет, завистникам проще  обвинить таких студентов, в том что именно они разносят заразу и мажут ручки соплями ковидных больных. Иллюстрируя этот бред средневековыми байками

Уже неоднократно слышал историю про женевских борцов с эпидемией 1530 года. Приведу ее в исполнении от Кунгурова.

"Давно уже читал, не помню где, о деле «сеятелей чумы» в Женеве 1530 г. Когда в город пришла чума, власти выделили немалые деньги на борьбу с этой напастью. И борцам с эпидемией это (в смысле – деньги) так понравилось, что они стали повышать смертность пациентов, травя их (госпиталю, кстати, отходила часть наследства умерших). А потом принялись делать порошок из гноя, выдавленного из бубонов больных, и рассеивать его по улицам, пытаясь таким образом поддержать эпидемию, идущую на спад. Проходимцев разоблачили, прилюдно пытали и четвертовали. Нынешние ублюдки, греющие руки на «пандемии» барановируса, ничем не отличаются от своих женевских коллег. "

Произносимые "Давно уже читал, не помню где"  звучат смешно, "давно" это пара дней,  а "где" да половой партнер по ролику на ютьюбе рассказал. Конечно, подобная история может быть только заимствована из какой то западной книжки. И прочтение данной книжки конечно бы запомнилось. У советских, таких знаний о заштатном городишке в 20000 человек в плохо заселенных Альпах, быть не может. Решил найти первоисточник. Эта история была описана в книге 2002 года "Plagues, Poisons and Potions: Plague-Spreading Conspiracies in the Western Alps, 1530—1640" Чумы, яды и зелья: распространяющие чуму заговоры в Западных Альпах.  Случаем распространения чумы там много. Но два довольно ранних, среди них  выделяются. Вкраце, по данному случаю

Во время вспышки чумы в 1530 году в Женеве человека, по имени Жан Плацет обвинили в умышленном распространении болезни. Было заявлено, что он использовал повязки из нагноившихся бубонов для создания порошка который можно было вводить обманным путем под видом паллиативной помощи или намазывал этим порошком дверные ручки и даже стены улиц. Пласет и его предполагаемый сообщник, священник-вредитель, признался в предъявленных обвинениях под пытками. В наказание их руки были отрезанные перед жилищами их предполагаемых жертв, их плоть была разорвали раскаленными клешнями, а затем один был обезглавлен, а другой повешен.

И это еще не все. Позже история повторилась намного шире, 15 лет спустя был раскрыт еще один заговор. 65 мужчин и женщин были привлечены к ответственности за распространение чумы в течение 1545 г. Из которых более половины были казнены после суда. Предполагаемым лидером группировки был некий Жан Лентилл, работник больницы. Некоторые из тех, кого пытали, предоставили мрачные подробности того, как Лентилл производил инфекционный жир из гнилостных конечностей и выделений чумных бубонов.

Были и последующие истории распространения чумы, но в отличии от первых, все более поздние случаи распространения чумы в Женеве и других городах имели сатанинский и религиозный подтекст, при этом распространение производилось по рецепту дьявола, а не коррумпированных практикующих врачей". То есть дальнейшие случаи объяснялись колдовством. А вот первоначальные злодеями - врачами

Истоки этого явления лежат в механизмах, которые были созданы для борьбы с эпидемиями чумы: городским магистратам было рекомендовано нанимать чумных рабочих со стороны, часто скромного происхождения, которым выплачивалась очень высокая заработная плата для компенсации ущерба от эпидемии чумы и  высокого риска заразиться чумой. Каким бы ужасным это ни казалось, люди действительно признались (под пытками) в преднамеренном распространении чумы с помощью смазки (Graisse) извлеченой из тел жертв чумы. Стимулом было больше работы и дополнительной оплаты, но также и возможность ограбить дома своих жертв. Как ни странно, распространение чумы, по крайней мере в Женеве и прилегающих районах, было настоящим преступлением, а не просто плодом толпы или преступников. воображение магистратов.

Прикол в том, что почти сразу в журнале Ланцет вышла статья " Преследуемый сомнениями" по этой книжке".
"Трудно отделить индивидуальные мотивы преступников от сложного социального и религиозного контекста, а также страхи, порождаемые такими действиями. Большинство медицинских работников в женевской чумной больнице были посторонними, социально маргинализованными, хотя и хорошо оплачиваемыми, и как таковые были объектами подозрений.

Еще одна барышня написала эссе по этой книжке.

William Naphy’s book offers a salutary counterpoint to the numerous studies of witch-craft, plague and conspiracy theories that have flourished in the historiography over thepast decades. Its field of enquiry, centring on Geneva, the county of Savoy and thepays de Vaud from the beginning of the sixteenth to the middle of the seventeenth century, may seem quite narrow. Its conclusions, however, are relevant for the wholeof Europe and address directly one of the commonplaces of witchcraft studies, namely that plague spreading was merely another atrocious crime for which prosecutorscould accuse witches without any proof. Naphy outlines clearly in the introductionthe context of false accusations targeted at Jews from the outset of the plague’s arrivalin the West. This perspective has led many historians to conclude that witches werefalsely accused of plague spreading along with other minority groups such as lepers,heretics and vagrants. Although Naphy acknowledges that gender, nationality (in itsnarrow early modern sense) and social discrimination played a role in accusations of plague spreading, he brings an important proviso to the received wisdom that they were simply part of a scapegoating mechanism applied indiscriminately to minority groups in times of crises.The varieties of phenomena in question are carefully delineated: incidence of plague,prosecution for plague spreading, rumour of plague spreading and witchcraft and,lastly, prosecution for witchcraft. Indeed, as it is made clear in the early chapters of thebook, these were distinct in fact and (at least initially) in the minds of the judges whoprosecuted these cases. The phenomenon of greasing (engraisser) is paid particular attention as it was a crime that could be proven with material evidence (the oily cloth or bags that were used to spread the plague-bearing grease). This is where this study hasmost to offer to the historiography: plague spreading was a reality that the authorities inGeneva and elsewhere were keenly aware of and very concerned with. The origins of this phenomenon lies in the mechanisms that were put in place to deal with plague epi-demics: the city magistrates were encouraged to hire plague workers from outside, of often humble origins, who were paid a very high wage to compensate for the high risk of catching the plague. However atrocious this may seem, individuals indeed confessed(under torture but not exclusively) to deliberately spreading the plague using grease(graisse) taken from the bodies of plague victims. The incentive was more work and fur-ther pay but also the opportunity to rob the houses of their victims.Counterintuitively, plague spreading, at least in Geneva and the neighbouring area, was a real crime and not simply the fruit of the mob or the magistrates’ imagination. Of course, there was an element of hysteria, recognized by Naphy, at times when theplague was particularly ferocious and rumours about plague-spreading conspiracies were rife. But again, contrary to what had previously been thought, the magistrates were reluctant to engage in mass trials of conspirators and witches simply to pander totheir citizens’ fears. On the contrary, the chronological template of the book (beginning with the first conspiracy and ending with the last) suggests a transformation of the men-talities of all concerned: accusers and perpetrators alike.It seems that the magistracy remained extremely cool-headed when first confronted with the phenomenon of plague spreading, seeking to improve the selection process of plague workers rather than resort to mass trials. Witchcraft was considered to be a sepa-rate phenomenon that was dealt with as a completely different ‘crime’. The detaileddepositions, painstakingly extracted from exceptionally rich archival sources, revealthat although plague spreaders readily accused themselves of witchcraft, the magistracy was reluctant to conflate the two activities and dealt with plague spreading as a separatecrime. An important distinction was made in the minds of contemporaries between nat-ural and supernatural means of doing harm. When a conspiracy did emerge, the master surgeon in charge of the plague workers was often accused of having ‘made’ the greaseby natural means (medical knowledge and bodies of plague victims): plague spreading was therefore a ‘natural’ crime. Witchcraft was invoked as a way of explaining away theappearance of grease in the hands of people who would have been otherwise incapableof acquiring it: in this scenario, the devil replaced the master surgeon as orchestrator of the conspiracy. It was as if witchcraft occurred to the magistrates as an afterthoughtintervening in cases where natural explanations were hard to find. Naphy also suggeststhat witchcraft may have seemed a more reassuring motive for these gruesome crimesthan mere greed.More was at play than can be done justice to here: the fact that plague spreading wasan inversion of the oath that plague workers took to protect citizens of Geneva from theplague was enough in itself to suggest demonic intervention (focused in this periodaround inversion and oath-taking). Although Naphy concludes that plague spreadingand witchcraft were conflated, it is in a way that defies any form of generalization (thetwo crimes were still prosecuted separately towards the end of the period). An interest-ing hypothesis was that witchcraft erupted on the scene as a matter of pragmatism: whereas in the early stages of the chronology emphasis on grease and grease-makerscould lead to the source of the conspiracy (often the master surgeon), later casesfocused on the witches’ sabbath and demonic oath-taking by way of encouraging theaccused to reveal the names of their co-conspirators. The alleged cruelty of the early modern judicial system is also moderated by the detailed analysis of the cases’ minutes:torture was applied with restraint, and its results (accusations against fellow conspira-tors) were often seen with scepticism. Although many convicted plague spreaders wereexecuted (in one case burnt alive), many were merely banished or even fined and cau-tioned in two cases.In sum, William Naphy’s Plagues, Poisons and Potions is a warning against historicalgeneralizations that many history undergraduates and members of the general publicshould heed: the fact that minority groups throughout the medieval and early-modernperiod were accused of heinous crimes does not necessarily mean that these crimes didnot exist or were victimless; nor does it follow that those who prosecuted or accusedothers of plague spreading were all blood-crazed lunatics who turned against conven-ient scapegoats as a palliative against unkind natural phenomena. It is true that inGeneva, magistrates and citizens were quick to accuse poor outsiders, especially when they felt particularly threatened by the social nature of crimes targeted at the rich. Socialdiscrimination was probably more important here than gender: analysis of thefirstnames of the accused gives the lie to the assumption that women were more likely to be accused of witchcraft or plague spreading (or both) than men. Men feature just asprominently as women in these cases although the gender prejudices of the times arereflected in the fact that men usually played the lead role in procuring or making thegrease, whereas women tended to be mere greasers (engraisseurs ).This book is admirably written and manages the feat of digesting an exceptionally rich array of sources into an eminently readable account. The scholarly apparatus, maps andappendices detailing the names of the victims, plague workers, perpetrators, magis-trates and witnesses as well as the verdicts reached conveniently complement the mainbody of the text.

Опять вкраце.
Хронологический шаблон книги (начиная с первого заговора и кончая последним) предполагает трансформацию менталитетов всех заинтересованных сторон: как обвинителей, так и преступников. Колдовство считалось отдельным явлением, которое рассматривалось как совершенно иное «преступление». Подробные показания, тщательно извлеченные из исключительно богатых архивных источников, показывают, что, хотя распространители чумы с готовностью обвиняли себя в колдовстве, магистратура не хотела объединять эти два вида деятельности и рассматривала "распространение чумы" как отдельное преступление. В сознании современников проводилось важное различие между естественными и сверхъестественными способами причинения вреда. Когда действительно возникал заговор, главного хирурга, ответственного за чумных рабочих, часто обвиняли в том, что он «сделал» жир естественными средствами (медицинскими знаниями и телами жертв чумы): поэтому распространение чумы было «естественным» преступлением. Колдовство использовалось как способ объяснить появление жира в руках людей, которые иначе были бы неспособны получить его: в этом сценарии дьявол заменял главного хирурга в качестве организатора заговора.
Нафи приходит к выводу, что распространение чумы и колдовство в конце концов были объединены. А значит первоначальные осуждения распространителей чумы, всего лишь не до конца расследованное обвинение в колдовстве. Позже два обвинения слились в одно и началась обычная охота на ведьм, а коррумпированные врачи исчезли как класс.

Мне все это видится еще проще. А были ли обвинения маргиналов из больницы, причем полученные под пытками, справедливыми?
На самом деле, мы знаем версию исключительно женевского магистрата, изложенную в архивных документах. С тем же успехом можно сказать, что магистрат Женевы не желая выплачивать денег по окончании эпидемии чумы, просто уничтожал нанятых на период кризиса работников, обвиняя их то в распространении чумы, а позже напрямую в колдовстве ( которого, как бы не существует) . А с чего мы тогда взяли, что распространители чумы, существовали. Их оговоры были получены под пытками, а потом по этим оговорам они же были и  уничтожены.   У магистрата полный профит. Он весь в белом в лице истории. Он сэкономил на выплате  высокой заработной платы. Все причастные к этому уничтожены. Имущество умерших от эпидемии, поступает магистрату.  Ну и как тут не обвинить какого-то Жана Плацета. А потом обвинять еще кого то каждую эпидемию. Опыт то  задокументирован.