Все что нужно знать о протесте в Екатеринбурге (обновлено - предмет спора)

С тяжелым сердцем согласен, "чем хуже тем лучше" - видимо, другого пути нет. Народ, как и тогда, разбудят капиталисты и их обслуга - попы, чиновники и полицаи. Наша задача - создать силу, которая сможет выкрикнуть в тяжелый момент "есть такая партия!"

Мемуары это всегда сомнительный источник, а уж мемуары проигравших - вдвойне. По поводу религиозных преследований именно православных - ответьте, представители какого культа наиболее "запомнились" народу как эксплуататоры и кровопийцы? В еврейских синагогах обирали православных? Или в мечетях?

Дадим слово Герцену, может тогда что-то можно будет понять:

Отец Иоанн был не  модный  семинарский  священник,  не  знал  греческих
спряжений и латинского синтаксиса. 
     Ему было за семьдесят лет, полжизни он провел диаконом в  большом  селе
"Елисавет   Алексиевны   Голохвастовой",   которая   упросила    митрополита
рукоположить его священником и определить на  открывшуюся  ваканцию  в  селе
моего отца. Как  он  ни  старался  всею  жизнию  привыкнуть  к  употреблению
большого количества сивухи, он не мог победить ее  действия,  и  поэтому  он
после полудня был постоянно пьян. Пил он до того, что часто со свадьбы или с
крестин  в  соседних  деревнях,  принадлежавших  к  его  приходу,  крестьяне
выносили его замертво, клали,  как  сноп,  в  телегу,  привязывали  вожжи  к
передку и отправляли его под единственным  надзором  его  лошади.  Клячонка,
хорошо знавшая дорогу, привозила его  преаккуратно  домой.  Матушка  попадья
также пила допьяна всякий раз, когда бог пошлет. Но замечательнее этого  то,
что его дочь, лет четырнадцати, могла, не  морщась,  выпивать  чайную  чашку
пенника.
     Мужики презирали его и всю его семью; они даже раз жаловались  на  него
миром Сенатору и моему отцу, которые просили митрополита  взойти  в  разбор.
Крестьяне обвиняли его в очень больших запросах денег за требы, в  том,  что
он не хоронил более трех дней без платы вперед, а венчать вовсе отказывался.
Митрополит или консистория нашли просьбуифестьян справедливой и послали отца
Иоанна на  два  "ли  на  три  месяца  толочь  воду.  Поп  возвратился  после
архипастырского исправления не только вдвое пьяницей, но и вором.
     Наши люди рассказывали, что раз  в  храмовой  праздник,  под  хмельком,
бражничая вместе с попом, старик крестьянин ему. сказал: "Ну  вот,  мол,  ты
азарник какой, довел дело до высокопреосвященнейшего! Честью не  хотел,  так
вот тебе и подрезали крылья". Обиженный поп отвечал будто бы на  это:  "Зато
ведь я вас, мошенников, так и венчаю,  так  и  хороню:  что  ни  есть  самые
дрянные молитвы, их-то я вам и читаю".
     Через год, то есть в 1844, мы опять  жили  лето  в  Покровском.  Седой,
исхудалый поп все так же пил и так  же  не  мог  одолеть  сильного  действия
алкоголя. По воскресеньям  он  повадился  после  обедни  приходить  ко  мне,
напиваться водкой и сидеть часа  два.  Мне  это  надоело,  я  не  велел  его
принимать и даже прятался от него в лес, но он и тут нашелся:  "Барина  дома
нет, - говорил он, - ну, а водка-то дома, верно? Небось не  взял  с  собой?"
Человек  мой выносил ему в  переднюю  большую  рюмку  сладкой  водки,  и
священник, выпив ее и  закусив  паюсной  икрой,  смиренно  уходил  восвояси.
Наконец наше знакомство рушилось окончательно.
     Одним утром является ко мне дьячок, молодой долговязый малый, по-женски
зачесанный, с своей молодой женой,  покрытой  веснушками;  оба  они  были  в
сильном волнении, оба говорили вместе, оба прослезились  и  отерли  слезы  в
одно время. Дьячок  каким-то  сплюснутым  дискантом,  супруга  его,  страшно
картавя, рассказывали в обгонки, что на днях у них украли часы и шкатулку, в
которой было рублей пятьдесят денег, что жена дьячка нашла "воя" и что  этот
"вой" не кто иной, как честнейший богомолец наш и во Христе отец Иоанн.
     Доказательства были непреложны: жена дьячка нашла в хламе,  выброшенном
из священникова дома, кусок от крышки украденного ящика.
     Они приступили ко мне, чтоб я защитил их.  Сколько  я  им  ни  объяснял
разделения властей на духовную и светскую, но дьячок не сдавался,  жена  его
плакала; я не знал, что делать. Жаль мне его было, потерю свою  он  ценил  в
девяносто рублей. Подумав, я велел заложить  телегу  и  .послал  старосту  с
письмом к исправнику; у него-то я  спрашивал  того  совета,  который  дьячок
надеялся получить от меня. К вечеру староста  воротился,  исправник  мне  на
словах велел сказать: "Бросьте  это  дело,  а  то  консистория  вступится  и
наделает хлопот. Пусть, мол, барин не трогает кутьи, коли не хочет, чтоб  от
рук воняло". Ответ  этот,  и  в  особенности  последнее  замечание,  Савелий
Гаврилов передавал с большим удовольствием.
     - А что шкатунку украл батюшка, - прибавил он, - то это так верно,  как
я перед вами стою.
     Я с горестью передал дьячку ответ светской власти  Староста,  напротив,
успокоительно говорил ему:
     - Ну, что безвременно нос повесил? погоди, подведем еще; что ты -  баба
или дьячок?
     И подвел староста с компанией.
     Был ли Савелий Гаврилов раскольник, или нет, я  наверное  не  знаю;  но
семья крестьян, переведенная из Васильевского, когда отец  мой  его  продал,
вся состояла из старообрядцев. Люди трезвые, смышленые и работящие, они  все
ненавидели попа. Один из них, которого мужики  называли лабазником, имел
на Неглинной в Москве свою лавку. История украденных часов тотчас  дошла  до
него; наводя справки, лабазник узнал, что дьякон без места, зять покровского
попа предлагал кому-то купить или отдать под заклад часы,  что  часы  эти  у
менялы; лабазник знал часы дьячка; он к меняле - как раз часы те  самые.  На
радостях он не пожалел лошади и приехал сам с ве-стию в Покровское.
     Тогда,  с  полными  доказательствами  в  руках,  дьячок  отправился   к
благочинному. Дни через три я узнал, что поп заплатил дьячку  сто  рублей  и
они помирились.
     - Как же это было? - спросил я дьячка.
     - Благочинный соизволил, как изволили слышать, нашего Ирода  выписывать
к себе-с. Долго держали их-с, и  уже  что  было,  не  знаю-с.  Только  потом
изволили меня потребовать и строго сказали мне: "Что у вас  там  за  дрязги?
Стыдно, молодой человек, мало ли что под хмельком случится, старик,  видишь,
старый, в отцы тебе годится. Он тебе сто рублев  на  мировую  дает.  Доволен
ли?" - "Доволен, - говорю я, мол, -  ваше  высокоблагословение".  -  "Ну,  а
доволен, так хайло-то держи, нечего в колокола звонить,  -  все  же  ему  за
семьдесят лет; а не то, смотри, самого в бараний рог сверну".
     И   этот   пьяный   вор,    уличенный    лабазником,    снова    явился
священнодействовать при том же старосте, который так  утвердительно  говорил
мне, что он украл "шкатунку", с тем же дьячком на крылосе, у которого теперь
паки и паки в кармане измеряли скудельное время знаменитые часы, и - при тех
же крестьянах!
     Случилось это в 1844 году в пятидесяти верстах от Москвы, и я был всего
этого свидетелем!
     Что же тут удивительного, если на призыв отца Иоанна дух святой, как  в
песне Беранже, не сойдет -
     Non, dit 1Esprit Saint, je ne descends pas! 61
     Как же его не прогнали?
     Муж церкви, скажут нам мудрые православия, не может  быть  подозреваем,
как и Цезарева жена! 

Я не говорил "стоят с подсвечниками", я говорил "стоят подсвечниками". Люди-подсвечники, знаете таких? Зачем с ними что-то именно делать, от этого разве что-то зависит?