Спросите неполживого автора - ещё немного о Девятаеве

...Перед просмотром фильма я, честно говоря, готовился к худшему. Потому что все эти блокбастеры про войну, приготовленные к девятому мая, уже стали моветоном — в том числе стараниями BadComedian. И тут вы меня приятно удивили тем, что в «Девятаеве» вместо карикатурных немцев все злодеи русские. Почему вы выбрали такой подход?

- Ну это было и сознательно, и бессознательно. В наших фильмах про войну у немцев нет истории. Они как стихийное бедствие — весеннее наводнение или эпидемия. Про них рассказывать неинтересно. Интересно рассказывать про нас — про наши внутренние конфликты. Потому что если у нас нет своих противоречий, нас невозможно победить, мы справимся с любой ситуацией.

Я не помню точных цифр, но за первые же годы войны в плену оказалось больше 3 миллионов советских солдат, включая тысячи пилотов, которые попадали в лагеря вербовки и переподготовки. Лётчики оказались в этой мясорубке, и немалая часть из них перешла на сторону немцев. Были целые полки, которые подчинялись вражескому командованию. Они не участвовали в боях на Восточном фронте, их держали в тылу для тренировок немецких пилотов и операций на западном фронте. Но им не доверяли полноценно воевать, потому что они могли не вернуться обратно.

Но был один бой легендарный, уже после 9 мая, когда где-то в районе Праги советские лётчики столкнулись друг с другом, и, по словам очевидцев, мат тогда стоял страшный. Но это чудовищная трагедия, конечно.

Как я смотрю на эту ситуацию... Конечно, предательство — это страшный грех, это страшная вина этих людей, но наш фильм всё-таки делает из них жертв. Наш герой всегда готов биться с ними до последнего, но ощущения мести он не испытывает. Это его друзья, которые оступились и совершили неблаговидный поступок. Мы за них болеем. Нам жалко, что с ними такое произошло.

Мы акцентируем внимание на приказе 270, который одним росчерком пера из миллионов людей сделал предателей. Это были люди, многие из которых, как наш герой, не сдались и вырвались из плена, а часть из них дала слабину...

... про «Девятаева» я говорю то, что считаю нужным — это фильм о прощении друзей. С ними можно бороться, если они встанут на твоём пути, но с честью, как в самурайских фильмах. Я ни в коем случае не призываю к непротивлению злу, но считаю, что нужно уметь прощать оступившихся — не держать на них обиды.

Например Девятаев, будучи уже героем Советского союза, приехал в Германию и встретился с тем самым немецким лётчиком, который его преследовал. Мне рассказал это его сын. Они вместе долго вспоминали прошлое. Выпили, обнялись, и Девятаев простил врага. И в этом величие героя.
 

Величие героя не в том, чтобы жать на гашетку — это то, что мы все должны делать. Это обязательная программа. А вот то, как поступают настоящие сильные герои — простить поверженного врага и протянуть ему руку. Это человек, не ты ему судья. Дай ему возможность измениться и не жить во зле, потому что месть и нетерпимость ко всему чужому деструктивны. Они не делают нас сильными.

Из интервью Тимура Бекмамбетова порталу DTF.ru.

На десерт - несколько цитат из книги мемуаров настоящего Михаила Девятаева "Полет к солнцу".
 

...Голодные держатся по-разному. Одни не против съесть свою порцию и норму соседа, от которой тот на миг отвел глаза. Поэтому у нас не хватило одной порции. Поднялись шум, ссора, плач.
Появились эсэсовцы-распорядители. Выспрашивают, бьют, но, конечно, тот, кто перехватил хлеб, не признается, хоть ты забей его до смерти. Злодеями почему-то были названы мы, русские, и всех нас выгнали из помещения во двор.
— Буду бить, буду убивать! За порцию хлеба будете все повешены! Сознайтесь, кто взял? — твердил распорядитель. Но никто не проронил ни слова. Пошла гулять плетка, каждый уверял, что он не виноват. Тогда принесли «козла» — приспособление, изготовленное в местной мастерской. Эсэсовцы приказали ложиться по очереди на станок. Наказывать плетью должны сами себя заключенные. Один лежит, другой бьет его. Кто слабо ударит, эсэсовец бьет по лицу жалостливого. Экзекуция не помогла выявить виновного, съевшего хлеб своего товарища...

...Поползли низкие тучи, пошел снег. Лес и море стали будто темнее. Еще тяжелее стало жить заключенным. От холода мы кутаемся в бумажные мешки, наматываем на себя все, что можно.
Стужа особенно донимала утром, когда, раздетые до пояса, мы выбегали во двор, чтобы проделать упражнения физической зарядки. Затем бежали к умывальнику и, протиснувшись к трубе, пробитой во многих местах, подставляли свое худое, посиневшее тело под острые струйки ледяной воды.
На аппельплаце заключенных непременно осматривал комендант, В теплой шинели, сапогах, перчатках, обходил он каждый ряд с фронта и тыла. За порванную одежду — удар нагайкой, за плохую выправку, нестроевой вид — кулаком в лицо... Только после всего этого комендант выходил на середину плаца и спрашивал:
— У кого есть жалобы? [144]
Тысячи людей молчали.
— Кто болен? Кто плохо себя чувствует?
Молчание.
В первые дни во время такой процедуры кое-кто из больных доверчиво признавался в своем недомогании. Ему приказывали сделать шаг вперед; подходил врач, высоким приказывал наклониться, ибо сам был мал ростом... Оттянув веки, заглядывал в глаза и, каким бы больным ни был человек, вызывал двух «санитаров». В мгновение ока прибегали они с ведром холодной воды и выливали ее на голову заключенному...

...Беглец вдруг сделал попытку подняться — тысячная толпе вскрикнула. Эсэсовцы подбежали к нему. Но голова его снова повисла. Собаки злобно рвались к лежащему на тачке телу.

Мы выслушали обвинительную речь коменданта: беглец, оказывается, прятался в разбитом, полузатопленном фюзеляже самолета, который упал когда-то в воду недалеко от берега. Он неосторожно колыхнул свое убежище и от него разбежались волны. Оттуда выволокли его почти окоченевшего. Комендант сказал:

— Так будет с каждым, кто попытается бежать!

Он бросил взгляд на офицера-эсэсовца, тот на охранников. Они спустили собак. Псы с визгом бросились к тачке.

Такого я больше не видел нигде и никогда. Собаки зубами и лапами раздирали тело человека. Он еще сопротивлялся, но через несколько минут звери разорвали его в клочья.

Комендант еще раз выкрикнул:

— Так будет с каждым!

Наш блоковый по прозвищу Вилли Черный превосходил многих своих коллег в изощрениях над заключенными. Именно в эти дни нам выдали новые покрывала в клеточку — синее с белым, и это послужило для Вилли Черного поводом к убийству нескольких заключенных. В барак притащили две доски, поставили их с двух сторон нар, по ним мы должны были выравнивать постели. Если оставались на ней бугорки, Вилли Черный хохотал от удовольствия, а «виновного» выводил во двор и обливал холодной водой. [прим.- дело было зимой]

Эсэсовец сердито подгоняет меня, кричит, грозит палкой. Я не решаюсь оглянуться, чтобы не поскользнуться. Но нога подвела, подвернулась, и я сел. Удар, другой, третий. Пытаюсь встать, не могу.
— Вставай, русише швайн! — кричит фашист и бьет сапогами в грудь. Я попросил товарищей помочь. Они взяли меня под руки, поставили на ноги. Но я не могу поднять свою ношу, а фашист приказывает взять ее на плечи. Что делать? Эсэсовец ждет, а я держусь на разболевшейся ноге. Ребята стоят рядом.
Когда фашист подойдет, думаю про себя, я ударю его, — и всему конец. У меня в кармане лежит небольшой нож — заостренная железка. Ребята знают о ней. И когда я опустил руку в карман, кто-то вплотную придвинулся ко мне, незаметно схватил за руку.

...
— Ну, как поживаешь, Михаил? Что с тобой было сегодня? Тяжелая ноша досталась?
— Споткнулся... Ногу вывихнул.
Владимир сочувственно посмотрел на ногу, медленно сказал:
— Не выдержал, значит? А помнишь, как человека сожгли?
Вот к чему разговор. Да я помню, видел... Одного из заключенных эсэсовцы заставляли плясать вприсядку с вытянутыми вперед руками. Парень упал. Они заставили его сидеть на корточках на табурете также с вытянутыми руками. Он и оттуда упал. Тогда его облили вот так просто, шутя, со смехом, керосином и вывели во двор. Фашист пробовал поджечь керосин, он не загорался. Принесли бензина, плеснули в лицо и тут же фашист чиркнул спичкой. Человек запылал. Заключенный бегал, падал, катался по снегу — спасения не было. Тогда он кинулся к деревянному бараку и поджег его собой. Так и погиб в огне. Его уничтожили за [187] неповиновение... Я это видел. Я помнил сгоревшего у нас на глазах советского человека по фамилии Девченко...