Патриотизм как последнее прибежище

В джентльменском наборе либеральных догм, внедряемых на всём постсоветском пространстве с конца 1980-х годов, почётное место занимает так называемая деидеологизация.
 

Положение о недопустимости объявления любой идеологии обязательной для всех граждан было закреплено и в российской конституции.
 
Но с тех пор, как принцип свободы государства от идеологии получил статус общепризнанного, в обществе появились и сомнения в том, что идеологический вакуум так уж однозначно полезен для страны.

Оставив позади лихолетье 90-х, государство постепенно стало приходить к мысли, что вакуум всё-таки придётся заполнить. И заполнять его решили… патриотизмом.

Черту под госзаказом на производство объединяющих страну смыслов подвёл президент Путин в 2016 году на встрече с верхушкой российского бизнеса:

«У нас нет никакой и не может быть никакой другой объединяющей идеи, кроме патриотизма».
 

Только загвоздка в том, что патриотизм не может быть полноценной заменой идеологии как совокупности систематизированных упорядоченных взглядов, определяющих интересы и цели общества, и хотя бы отчасти опирающейся на рациональную научную картину мира.

Патриотизм же в гораздо большей степени связан с чувствами и эмоциями, чем со сферой рационального. Ни без того, ни без другого человек и общество существовать не могут, а значит и подмена одного другим не является решением проблемы.
 

А между тем сейчас происходит именно такая подмена.

Вот обращается озабоченный гражданин в «дарагую редакцию» с наболевшим вопросом: в случае реального конфликта с Западом, дескать, за кого и за что теперь воевать и умирать. На Великой Отечественной таких вопросов не возникало: воевали «за Родину», а Родина вся была одним военным лагерем. А сегодня за что — за виллу Дерипаски или за бриллианты Вексельберга?

И вот на этот глас народа отвечает из радиоэфира долларовый миллиардер, как и положено русскому патриоту живущий в Техасе. Он, конечно, делает вид, что не понял вопроса: мол «русские во все времена» — и на Бородинском поле, и на Куликовом — «проливали кровь за Россию», не отвлекаясь на то, кому Россия принадлежала — феодалам или капиталистам. Вроде как, невзирая ни на какие классовые противоречия, Россия была нашей общей, а значит, и задавать такие вопросы бестактно и даже где-то кощунственно.
 
Но что там расплодившиеся последнее время миллиардеры-патриоты... Даже недавно ушедший от нас Эдуард Лимонов не избежал этого патриотического соблазна. Восстание на Донбассе он в последних своих интервью видел, как исключительно этнический конфликт русских с украинцами, отметая все попытки своего визави Константина Сёмина усложнить эту слишком упрощённую картину, внеся в неё хоть какой-то социально-политический смысл.
 

Возникает закономерный вопрос: почему привластные «производители смыслов» уклоняются от ясного формулирования целей и задач, стоящих перед российским обществом, зачем пытаются подменить чистоту понимания накалом патриотических эмоций? Что является причиной этому: отсутствие понимания у самих российских элит или желание скрыть от народа свои истинные цели?
 

Если верно последнее, то возбуждение патриотических чувств — весьма удобный инструмент для отвлечения от неблаговидной реальности. Хотя кажущаяся простота этого инструмента в употреблении обманчива. На первый взгляд, апелляция к патриотизму освобождает от необходимости что-то ещё дополнительно обосновывать. Вроде бы и так всё понятно: есть «наши» и есть «враги», бей врагов, чтобы защитить своих.

Патриотическое чувство не требует обоснований, оно само себя обосновывает.
 

«Люди серьезные, старые, умные, добрые и, главное, стоящие как город на верху горы, люди, которые своим примером невольно руководят массами, делают вид, что законность и благодетельность патриотизма до такой степени очевидна и несомненна, что не стоит отвечать на легкомысленные и безумные нападки на это священное чувство»

Лев Толстой. Патриотизм или Мир?
 

 
Но если попытаться отделить в патриотизме рациональную составляющую от эмоциональной, то картина перестанет быть такой уж однозначной.

                                                    Объекты патриотического чувства — Народ и Родина.

Сама этимология греческого слова πατρίς (отечество) отсылает к представлениям о них, как коллективе родственников, берущем своё начало от общих предков-отцов, и полученном от предков наследстве-«отечестве».
 

Не будет сильным упрощением сказать, что «Родина» для патриота — это Большая Семья, живущая на земле предков и ведущая на этой земле большое общее хозяйство.
 

Об этом же с несколько другого ракурса свидетельствует и другое слово греческого происхождения — «экономика», то есть буквально «домострой», ведение домашнего хозяйства, что предполагает наличие и общего «дома» и общего «хозяйства». В советское время это представление отражалось и в официальной терминологии: макроэкономическая система всей страны так и называлась — «народное хозяйство».
 
Сравнив эти представления с тем идеалом человеческих отношений, который предлагают левые идеологии, можно сказать, что по сути своей они мало чем отличаются.

Патриот и социалист говорят на разных языках, но практически об одном и том же: о межчеловеческих отношениях не отчуждённых, а семейных, братских.
 

Отвлекаясь от этих высоких идеалов на действительность современной России, мы наблюдаем следующую картину: менее 10% населения можно отнести к среднему классу и выше; две трети — откровенные бедняки и нищие, причем нищими по всем показателям можно называть 40% всего населения страны; треть населения находится за гранью выживания. С другой стороны — 200 человек (из 140 миллионов всего остального населения), чьё совокупное богатство равно совокупному богатству всего остального населения страны. 0,00014% и 99,99986% владеют одинаковой долей из «закромов Родины»!
 
То есть суровая российская действительность не монтируется не только с социалистическими, но и с патриотическими идеалами от слова «совсем». Какое же может быть братство в семье, ведущей общее хозяйство, где один брат — миллиардер, а другой — нищий?! Такое возможно только, если доставшееся от отца общее наследство будет присвоено кем-то из братьев, а все остальные, лишённые наследства, станут на него батрачить.

Но при этом исчезнет сам первейший объект патриотических устремлений — «Отечество», будучи поделенным или узурпированным.
 
Правда, останется другой объект — «народ», как коллектив «своих», связанный братскими чувствами. Но и они обречены на неминуемую эрозию под воздействием вопиющего социального расслоения, продуцируемого самой природой буржуазного общества.
 

Основной закон капиталистической экономики — максимизация прибылей и минимизация убытков. Предприниматель должен выжимать из своих работников как можно больше, а платить им как можно меньше.
 

И если бы речь шла о завоевателях и завоёванных, то такой подход был бы, по крайней мере, понятен. Но патриотизм же обращается к братству соотечественников, к Народу — Большой Семье. А тут оказывается, что брат относится к брату, как оккупант и эксплуататор.

Тогда и говорить о братских чувствах между ними, наверное, уже неуместно.
 
Цели капитализма и патриотический нравственный принцип оказываются диаметрально противоположными. Занимая по отношению к своим братьям-соплеменникам позицию захватчика и грабителя, капиталист сам ставит себя вне народной общности.

Вот этот крайне неудобный для него факт он и пытается замаскировать, играя на патриотических инстинктах. Ведь патриотизм обращается не столько к разуму и морали, сколько к тёмному голосу крови, что делает его удобным инструментом для манипуляций коллективным бессознательным народа.

 

Переобувшись на лету в «патриота», олигарх, греющий пузо на яхте у берегов своей виллы под Майами, через подконтрольные СМИ нашёптывает рядовому россиянину: «Мы с тобой одной крови, а поэтому, Ваня, будь готов умереть на поле брани за мои банковские счета и офшоры».

И Ваня до поры до времени ведётся на этот нехитрый мессидж — патриотический инстинкт необычайно силён и глубок.

Но эти глубинные народные энергии не могут работать без подпитки, их нельзя эксплуатировать вечно. Дальнейшее обнищание российского народа неизбежно: чем больше свои убытки от западных санкций олигархия будет перекладывать на его плечи, тем скорее Ваня осознает, что внезапно озаботившийся его патриотическим воспитанием «креативный класс» совсем других кровей.

Рано или поздно Ваня снимет лапшу с ушей и бросит этому оборотню: «Не брат ты мне!»
 

 
Ведь, как говорил Авраам Линкольн,
 

«можно обманывать часть народа все время, и весь народ — некоторое время, но нельзя обманывать весь народ все время».
 

Когда дымовая завеса манипуляторов от псевдопатриотизма развеется, станет очевидно, что капитализм и патриотизм несовместны, как гений и злодейство.

По сути своей патриотизм, как нравственный принцип, может последовательно воплощаться только в социалистическом обществе.

Более чем очевидными иллюстрациями этому являются две великие войны, через которые Русский Мир прошёл в минувшем веке.
 
Распространение раковой опухоли капитализма в романовской империи привело к такому вопиющему отчуждению обуржуазившейся верхушки от своей страны, что народ в первую мировую войну не видел особой разницы между немцем внешним и «немцем» внутренним.

Если помещик и государство тянут из тебя жилы хуже немца, то какой смысл за них воевать — только потому, что они говорят на русском языке?

В конце концов русский солдат предпочёл побрататься с Гансом и Фрицем, чтобы повернуть штыки против «своих» мироедов. И как ни пыталась промывать ему мозги тогдашняя псевдопатриотическая пропаганда, «немцев» с русскими фамилиями она не спасла.
 
Но уже в Великую Отечественную ничего подобного мы не наблюдаем. Старая элита — «внутренние немцы» — уничтожена, изгнана или лишена своего статуса. А между новой советской элитой и массой уже нет социальной и имущественной пропасти: советский правящий класс воспринимается народом как часть самого себя, как своё продолжение.

И это единство, ставшее залогом Победы, проявлялось не столько в возвышенных патриотических речах, которые так любили произносить по поводу и без повода дореволюционные булкохрусты, сколько в реальном отсутствии сколько-нибудь значимых различий в доступе к общественным благам советских «верхов» и «низов».

Свой патриотизм сталинская элита показывала не на словах, а на деле.
 

Сегодня Россия во многом вернулась на досоветские позиции, воспроизводя почти все системные изъяны романовской эпохи, среди которых один из самых опасных — неуклонно растущая пропасть между господствующим классом и остальным населением.

И эту рану на теле страны пытаются лечить по тем же старорежимным рецептам, показавшим свою полную неэффективность уже столетие тому назад — манипуляцией солидаристскими чувствами и государственническими инстинктами народа. Хотя исторический опыт учит, что никакими псевдопатриотическими симулякрами эту пропасть замазать не получится.
 

Без восстановления социализма никакое прочное долговременное патриотическое единство элит и народа невозможно. Более того, без этого и перспективы Русского Мира сохраниться в качестве самостоятельной цивилизации приближаются к нулю.
 

 
Кубинская революция начиналась с клича «Родина или смерть!». Девиз «Социализм или смерть!» появился гораздо позже. Сегодня и для России, и для Беларуси эти лозунги как никогда актуальны. Да и обозначают они по сути одно и то же.