Голландцы, британцы и Европа: любовь и ненависть

Мир удивляется охлаждению голландцев к идее единой Европы. Однако, все закономерно.

В апреле этого года,, когда голландские и итальянские политики обменивались оскорблениями по поводу европейского пакета мер по восстановлению после первой волеы COVID, итальянское издание Corriere della Sera писала, что в первые дни европейской интеграции молодым итальянским дипломатам, командированным в Брюссель, было сказано применять следующий принцип: "Если ситуация непонятна, виноваты (в оргигинале матом) ... голландцы. " В министерстве иностранных дел Рима была даже дипломатическая версия «Фарнезина»: «Выслушайте голландцев и занимайте диаметрально противоположную позицию». Это не просто забавный анекдот. Это, вероятно, так же верно сегодня, как это было в начале становления европейского сообщества: во многих отношениях голландцы снова более скептически относятся к европейской интеграции, чем итальянцы.

Да, еще раз.

В настоящее время многие, кто помнит голландцев как активных и восторженных европейцев, озадачены жесткой позицией в отношении реформы еврозоны или пакета мер против COVID-19, исходящего из Гааги (голландцы до упора блокировали бесплатную раздачу денег нуждающимся - премьер Рютте даже официально заявил в Европарлементе, что купил новый диск и будет слушать его во время заседания вместо обсуждения ненужного дела, в итоге половина пакета выдается как кредит,  а неина халяву).

Но это не новость. В течение первых двух десятилетий европейской интеграции голландцы вели себя точно так же.

Они смягчили свою позицию только после присоединения Великобритании в 1973 году.

Если присмотреться к недавней истории, становится ясно, что голландцы чувствуют себя лучше в Европе с британцами на их стороне. И что проблемы, которые у них есть сейчас, отчасти являются результатом Брексита.

 

После Второй мировой войны голландцы мечтали о свободном трансатлантическом союзе, ориентированном на торговлю с Великобританией, США и другими странами. Помимо протестантской культуры, у них есть еще много общего с британцами: любовь к морю, трезвый взгляд на жизнь (не в смысле алкоголя, который они побухивают, а в смысле рациональности) и коммерческие наклонности. Обе являются либеральными, мореплавательными и торговыми нациями, которые когда-то имели заморские империи, привыкшие к самостоятельности.

Но трансатлантический альянс так и не состоялся.

Вместо этого в 1950 году голландцы услышали (по радио), что Франция и Германия решили сформировать Европейское сообщество угля и стали, управляемое наднациональным органом власти. Голландцы не были проинформированы об этом плане Шумана, который был официально запущен 9 мая 1950 года: Париж и Берлин предположили - правильно, - что они выступят против него. Действительно, голландское правительство было недовольно тем, что два его крупных соседа, один из которых недавно их оккупировал, планировали объединить политические силы. Маленькая, либеральная, прагматичная страна, всегда смотрящая на запад, опасаясь, что ее задушит то тяжелая немецкая законническая культура, то французский этатизм, который голландцы любят ненавидеть...

Но у Нидерландов не было выбора.

Послевоенная экономика была слабой. Теряя свои колонии, стране нужно было получать доход ближе к дому. Ее первое послевоенное торговое соглашение с Германией работало хорошо - Нидерланды уже с экономической точки зрения становились немецкой провинцией. Короче говоря, голландцы не могли позволить себе отказаться от плана Шумана. Поскольку Франция и Германия в любом случае пойдут вперед, было бы разумнее объединиться и разбавить их изнутри. С тех пор голландцы в разной степени поступают именно так. Это их собственный инстинктивный европейский павловский ответ.

С первого дня у Гааги была миссия: заставить Великобританию присоединиться к ЕС. В 1973 году, после нескольких вето Франции, это наконец удалось. Для Нидерландов присоединение Великобритании, наконец, внесло культурный и политический смысл в экономическую реальность континента.

Голландцы всегда были англофилами. Они создали в Великобритании транснациональные корпорации, такие как Shell и Unilever. Они говорят по-английски лучше, чем по-немецки или по-французски. Вместе с англичанами голландцы наконец-то почувствовали себя в континентальной Европе как дома и стали более уверенными в себе.

Две страны вместе вели и выиграли множество либеральных битв - например, за единый рынок и несколько расширений. Именно тогда голландцы потеряли некоторую часть своего отвращения к политической интеграции, бросившись вперед в Шенген, валютный союз и многое другое. Примерно с середины семидесятых до середины девяностых их определенно можно было назвать евроэнтузиастами.

Но британцы отошли в сторону.

В то время как голландцы предлагали полный политический союз для Маастрихтского договора - немыслимый шаг сегодня, - Лондон отказался присоединиться к Шенгену, евро или судебному сотрудничеству.

Британцам нужен был внутренний рынок и мало что еще, и они договорились о нескольких отказах. Они стали аутсайдерами.

Именно тогда на поверхность вышла двойственная позиция голландцев по отношению к Европе и начал расти евроскептицизм. Частично он направлен против самого ЕС, но в основном против многих сменявших друг друга голландских правительств, которые не смогли объяснить, почему страна находится в самом сердце европейской интеграции.

В школе голландские дети ничего не узнают о ЕС, его целях и истории. Новички, желающие стать голландцами, должны сдать экзамен, на который они должны уметь ответить, как голландцы празднуют дни рождения и для чего нужны гидротехнические сооружения, но в прилагаемом учебнике Европа упоминается только дважды: как рынок.

Большинство голландских граждан, хотя и придерживаются мнения о ЕС, не видят разницы между Советом и Комиссией. Для открытой страны-экспортера, зависящей от европейских сетей, это затруднительная ситуация.

Президент центрального банка Нидерландов Клаас Нот недавно заявил, что благодаря ЕС каждое голландское домохозяйство зарабатывает на 6–10 000 евро больше в год. Нот - это не радостный европеец. Но он понимает, что в сегодняшнем меркантилистском мире, где преобладает грубая сила, потребуется усиление европейской интеграции, включая усиление устойчивости еврозоны. Нот призвал лидеров партий чаще обсуждать этот вопрос перед парламентскими выборами в начале следующего года. 

Однако, спорить о Европе сложно в стране, которая все еще любит смотреть на запад. Настаивание бывшего премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона на «репатриации полномочий» из Брюсселя было популярно в Нидерландах. Большинство голландцев любят внутренний рынок и положительно относятся к членству в ЕС, но многие отвергают политические аспекты европейской интеграции. Европейская оборона, беженцы, наплыв нежелательных иммигрантов в виде поляков или украинцев), общая внешняя политика или европейские налоги заставляют их нервничать. Их первый рефлекс - противостоять этим вещам.

Таким образом, центральный вопрос в Нидерландах является экзистенциальным: что мы делаем в самом сердце Европы?

Честный ответ, конечно, примерно такой: мы здесь, потому что Германия и Франция хотят избежать новых войн, и мы подумали, что не присоединяться к ним было неразумно.

Для большинства политиков это слишком сложная подача. Поэтому они придерживаются экономического нарратива: «ЕС - это рынок», игнорируя политическое происхождение и характер европейской интеграции.

Вот почему в Европе, основные проблемы которой теперь носят сугубо политический характер, голландцы ведут себя как бухгалтеры.

Когда Италии нужна солидарность, голландцы в ответ подсчитывают бабки.

Этот рефлекс усилился из-за Брексита и вызванной им фантомной боли. Брексит ослабляет либеральный северный голос в Брюсселе. Он усиливает мощь Германии и Франции, а также юга Европы. Премьер-министр Нидерландов Марк Рютте травмирован выходом Великобритании из ЕС. Он знает, что такое может случиться и в его стране. Либерально-консервативная партия Рютте, VVD, является крупнейшей в Нидерландах. Но на втором месте находится крайне правый евроскептик PVV во главе с Гиртом Вилдерсом. Другая крайне правая партия, Демократический форум, также разжигает антиевропейские настроения. Ее лидера, Тьерри Боде, за последние несколько месяцев уже обвиняли в получении денег и от "российского дипломата Владимира Корнилова (о чем сам Корнилов узнал через сми, а мы - через знакомых, к которым приходили местные журналисты за 2 недели до статьи), и от американского посольства, куда его пригласили на вечеринку. 

Премьер Рютте полон решимости избежать выхода голландцев из ЕС. Это опустошит страну, которая участвует во всех европейских программах, которые только есть под солнцем. Но, чем больше Рютте хочет избежать политических дебатов о Европе, тем сильнее на них настаивает оппозиция. В этом отношении он находится в том же положении, что и Дэвид Кэмерон до референдума по Брекситу, который не сумел представить убедительные аргументы в пользу продолжения членства Великобритании в ЕС.

Но есть и разница между ними: премьер-министр Нидерландов не уходит из Брюсселя. Напротив, он активно формирует новые союзы по всему континенту. Он понимает, что Brexit меняет политическую игру в Европе. Великобритания часто усиливала позиции в Брюсселе. Теперь, если голландцы хотят быть услышанными, им нужны новые союзники.

Голландские дипломаты и государственные служащие разъезжаются по европейским столицам, слушают, пытаются заключить сделки. Форма этих союзов зависит от проблемы. В чем-то голландцы приближаются к Германии. Они также обращаются к Франции по вопросам единого рынка и даже по вопросам торговли.

Испания и Австрия также вошли в игру. По финансовым и экономическим вопросам голландцы сформировали своего рода новый Ганзейский союз, который заставляет Германию не идти на слишком большие уступки Франции. Тот факт, что группа частично состоит из небольших скандинавских стран за пределами еврозоны и банковского союза, похоже, не беспокоит Гаагу. В летних битвах за бюджет и восстановление COVID-19 голландцы сражались как львы. Но когда Германия и Франция объединились, потому что оба чувствовали, что на карту поставлено политическое будущее Европы, голландцам не удалось кардинально изменить план - в основном они получили финансовые уступки. Когда впоследствии канцлер Ангела Меркель вернулась в Берлин, она говорила о том, что предотвратила европейскую катастрофу. Президент Эммануэль Макрон говорил и о Европе. Рютте, вернувшись в Гаагу, сказал, что он рад, что голландские взносы в Брюссель не увеличились. Конец истории.

Неудивительно, что после этого Рютте потребовалось обширное заседание в парламенте, чтобы разъяснить свои мысли, прежде чем получить одобрение сделки. Только 10 процентов голландцев считали, что ему следовало быть более снисходительным во время июльского совета. Согласно недавнему опросу ECFR в 27 столицах, Нидерланды в настоящее время считаются четвертой «страной с наибольшим разочарованием» в ЕС.

Конечно, голландцы заботятся о дипломатических последствиях.

В Гааге доминирование Министерства финансов в европейских делах в ущерб дипломатам в Министерстве иностранных дел привело к ожесточенным дискуссиям. Правительство также поспешило принять 100 детей из сгоревшего лагеря в Греции в Мории, что стало явным жестом доброй воли по отношению к другим странам ЕС. Ну, как поспешило... Сначала две недели хотело отделеться деньгами, а потом уже под давлением то ли левых, то ли Брюсселя и поспешило. Но его финансовая и денежная позиция, которая, в первую очередь, вызвала последствия, не изменилась. Мало кто из наблюдателей ожидает, что это произойдет до выборов.

Так что нет, неудивительно, что итальянским дипломатам иногда напоминают голландский обструкционизм в первые дни в Брюсселе. Они называют это принципом fracassi - от итальянского fracassare: разбить. И fracassi, как оказалось, прекрасно рифмуется с итальянским словом, обозначающим Нидерланды: «Paesi Bassi».

 

И, если британский бизнес переживает Брекзит путем открытия филиалов в Нидерландах (уже более 400 компаний) и срочно разыскивая голландских невест, чтобы вести бизнес как резиденты ЕС, то непонятно, через кого и Британия, и Голландия смогут пользовать еврорынок после Некзита, если таковой все же случится.