Стать союзником даже самого дьявола...

    Конечно, в политике необходима гибкость. До определенных пределов, ибо гибкость беспредельная может привести не только к поломке самого хребта политической организации, эту гибкость проявляющую, но и к поломке мозгов членов этой организации. Одним из примеров можно привести ставшие мемом "колебания генеральной линии партии". Но то у нас, а что у соратников? Ниже с некоторыми сокращениями приведу статью французской Valeurs actuelles о деятельности французской компартии в начальный период Второй мировой. 

Все выделения мои - ПН.

   Французским коммунистам потребовалось меньше недели на то, чтобы «переварить» пакт Молотова-Риббентропа. На первых порах депутаты-коммунисты голосовали за военные кредиты против Рейха. 25 парламентариев из 76 даже разорвали связи с партией.

   Как бы то ни было, после нескольких дней колебаний коммунистическая партия Франции последовала указаниям Коминтерна, чье 16 условие (из 21) обязывало все братские партии выполнять принятые Москвой решения.

   Поэтому не могло быть и речи о том, чтобы продолжать идеологическую борьбу с Гитлером, некогда смертельным врагом. «Разделение капиталистических государств на фашистские и демократические в настоящий момент не имеет прежнего значения», — объяснил Коминтерн своему французскому сателлиту. Его глава Морис Торез отправил партийному руководству письмо со следующими указаниями: «Ленин учил нас, что колебания недопустимы, когда ситуация требует этого и когда в интересах народа стать союзником даже самого дьявола (…). Тот, кто не понимает этого, не может быть революционером». Единственная цель, как он представил ее 19 ноября 1939 года, заключалась в «сопротивлении французскому империализму и его правительству».

   Хотя французская компартия была в скором времени распущена за «сговор с врагом», а 33 ее депутата арестованы, она перешла в подполье и продолжила всеми силами вести борьбу против Франции. 1 октября ее парламентская фракция (ее переименовали в «рабоче-крестьянскую») написала обращение спикеру нижней палаты Эдуару Эррио в напрасной попытке убедить его созвать депутатов для обсуждения предложений о «справедливом и устойчивом мире» Франции с гитлеровской Германией и сталинским Советским Союзом.

   Ничто не могло заставить партию отказаться от этого курса. Даже вступление немецких войск в Париж 14 июня 1940 года. Даже направленные Молотовым Гитлеру 17 числа поздравления от советского правительства в связи с успешным вторжением во Францию. По всей стране продолжали появляться листовки и афиши с призывом вести борьбу со все тем же противником, «французским империализмом».

   Одним выстрелом двух зайцев. «Пока империалисты ведут смертельную борьбу, Советский Союз Ленина и Сталина проводит умную политику мира и нейтралитета, которая позволяет ему остаться в стороне от конфликта, — гласила одна такая афиша. — Советская политика мира соответствует пожеланиям французского народа. Поэтому Франция должна быть другом Советского Союза. Долой капиталистический режим, который плодит нищету и войну. Да здравствует СССР! Да здравствует Сталин!»

   За 22 месяца с подписания германо-советского пакта до начала немецкого наступления на СССР в июне 1941 года ни один документ французская компартия не был направлен против Гитлера и его армий. Как раз наоборот. «Французские солдаты, немецкие рабочие — не ваши враги. Братайтесь, братайтесь!» — призывала одна листовка. «Немецкие солдаты — ваши братья, договаривайтесь с ними. Ваш враг — большой капитал, тресты Франции, Англии, Америки!» — утверждала другая. «Враг находится не по ту сторону линии Зигфрида, а внутри нашей страны», — уверяла третья. Министр иностранных дел Рейха Риббентроп как-то сказал удивившемуся такому обилию коммунистической пропаганды Муссолини: «Знаете, Дуче, некоторые печатаются в Германии…»

   Не оставалась в стороне и газета «Юманите», официального возвращения которой напрасно пыталась добиться компартия (немцы были согласны, но правительство Виши категорически против): «Французские трудящиеся и немецкие солдаты. Отрадно видеть, что в это тяжелое время многие парижане дружески беседуют с немецкими солдатами на улице или в бистро, — гласит подпольный выпуск от 4 июля 1940 года. — Браво, товарищи, продолжайте, пусть это и не по душе некоторым глупым и вредоносным буржуям».

   В течение всего этого периода партийное руководство не предпринимало никаких усилий для борьбы с нацистами, если не считать нескольких отдельно взятых происшествий. Тем более что нашедший прибежище в СССР Морис Торез при любом случае приветствовал «взаимопонимание» с Гитлером. «По нашему мнению, в основе сложившихся добрососедских и дружественных советско-германских отношений лежат не случайные соображения конъюнктурного характера, а коренные государственные интересы как СССР, так и Германии», — заявил Молотов на заседании Верховного совета 1 августа 1940 года. 

   Французская компартия была неразрывно связана с интересами СССР и, следовательно, его немецких союзников (???!!!) и поэтому дошла до того, что приветствовала подписание в сентябре 1940 года трехстороннего договора Германии, Италии и Японии. Как отметила «Юманите», «настоящее соглашение никоим образом не посягает на существующий политический статус между каждой из трех договаривающихся сторон и советской Россией», что является «красноречивым свидетельством престижа, авторитета и небывало выросшей силы страны Cоветов».

   В то же самое время она язвила насчет «воинственного» поведения США, которые собирались вступить в войну для освобождения Франции. «Держава, которая скрывается за стальным панцирем на другом берегу Атлантики, (…) воплощает в себе всемогущество трестов, самую развитую власть капитализма. Диктатура нескольких олигархических семей спускается на арену войны…»

   Все изменилось после неожиданного немецкого нападения на СССР 22 июня 1941 года. «В текущих условиях действия коммунистов ничем не отличаются от действий других патриотов», — гласила новая партийная доктрина. За один день де Голль превратился из «реакционера» и «противника демократии», который стремится только «полностью лишить нашу страну свободы», в «союзника» в Сопротивлении.

   Как писал Леон Блюм, эти повороты компартии с начала и до конца войны «осуществлялись без каких-либо объяснений, если не считать приходивших из Москвы распоряжений, которые в свою очередь были связаны лишь с переменами советской политики. Так, стало очевидно, что направление действий французской компартии не определялось ей самой, а навязывалось извне. Она слепо подчинялась приказам (…) государства, которое меняло их в зависимости от собственных национальных интересов». По его словам, французская компартия была не «интернационалистической партией, а иностранной националистической партией».

   Как бы то ни было, все это не помешало ей выйти из войны с «сопротивленческим» багажом, который помог ей стереть из памяти прошлый коллаборационизм, войти во временное правительство де Голля и оставаться одной из самых влиятельных французских партий вплоть до начала 1980-х годов.