Пролетариат физического и пролетариат умственного труда. Часть 2

Перед читателями продолжение научно-популярной работы Поля Лафарга о пролетариате физического и умственного труда. В первой части автор показал, как в лице мелкого собственника (ремесленника) в Европе в докапиталистическую эпоху соединялись функции хозяина, организатора, торговца, рабочего и ученого. Занимаясь своим ремеслом, мастер был цельной разносторонне развитой личностью, по меркам своего времени, а объединения ремесленников различных профессий - цехи являлись экономической и социальной ячейкой средневекового города. Цехи соблюдали устав, ревностно хранили традиции и всеми силами сопротивлялись наступающему буржуазному строю. Но ничто не вечно под луной…

2. Пролетарии

Организованные в цехи ремесленники составляли государство в государстве с особыми привилегиями, которые они должны были стремиться отстаивать и расширять. Пролетариат выступал не как организованная корпорация, а как бесформенная, хаотическая масса, которая постоянно разрасталась, но никакими привилегиями не пользовалась.*

*Когда пролетариат называют «четвертым сословием», это свидетельствует о полном незнакомстве с историческим развитием и социально-политическим положением пролетариата: сословие есть замкнутый класс с привилегиями, признанными другими классами.

Пролетарий есть умственный или физический работник, продающий свою рабочую силу.

Пролетарий, подобно рабу не владеющий орудием труда, которое он приводит в действие, не имеет также никакого права на продукт своего труда. Он уже не хозяин себе, как ремесленник, и еще менее на нем лежит теперь забота об обмене продукта своего труда.

Единственное его богатство, единственный его товар — это его собственная жизненная энергия, его рабочая сила. Если он и объединяет в себе свойства производителя и продавца, то только потому, что он, не в пример рабу, проданному на всю жизнь, продает себя на день, на неделю, на месяц. Великая свобода, единственная свобода, которую ему навязала цивилизация, — это свобода продавать себя.

Капиталист не владеет пролетарием, как рабовладелец — рабом. Он нисколько не заинтересован в сохранении его как индивидуума. Он — лишь хозяин его рабочей силы, которую он купил по рыночной цене. Он имеет право использовать ее, как ему угодно в продолжение 12, 14 и более часов. Когда покупают осла, лошадь, раба, нужно считаться с возможностью их заболевания и смерти. Капиталист не знает такого риска. Он покупает рабочую силу по ее стоимости, по цене ежедневных, необходимых для ее обновления, расходов. Если ювелиру или профессору математики нужно десять марок в день на мясо, одежду, развлечения и т. п. для поддержания художественных или научных способностей своей рабочей силы, то капиталист, дающий им работу, должен им именно столько платить. Если ткачу или прядильщику нужно только две марки в день на картофель, водку, лохмотья и т. п. для обновления своей рабочей силы, то капиталист будет им вообще платить только две марки — и ни пфеннига больше.

Дешево производить — таков боевой клич капиталистического способа производства. Рабочая сила рабочего есть товар и разделяет поэтому участь всякого другого товара — она должна производиться возможно дешевле. Чтобы понизить издержки производства, ухудшается качество товара, фальсифицируется сырой материал, из которого он производится. Точно так же, чтобы понизить цену силы рабочего, капиталист старается лишить его работу всякого содержания, отнять у рабочего всякую надобность в профессиональном искусстве и познаниях и вынуждает пролетария ослаблять свою рабочую силу и все менее восстанавливать ее, все более понижая его гигиенические потребности, — и в конечном счете обрекая его болезням и преждевременной старости.

Ремесленник имел все свое ремесло в своих пальцах и в своем мозгу. В течение долгих лет бывал он учеником, и нужно было больше способностей и знаний, чтобы изготовить пробную работу для получения звания цехового мастера, чем для того, чтобы написать теологическое или философское сочинение. Разделение труда, начавшееся и развившееся в мануфактурном производстве, задавило художественные способности ремесленника. Продукт, бывший раньше произве­дением одного, теперь производился совместной работой многих. Процесс изготовления иголки, например, распределялся на 18 частей, выполнявшихся различными рабочими, из которых каждый осужден был всю свою жизнь совершать одну и ту же однообразную манипуляцию, без надежды хоть когда-нибудь дожить до того, чтобы сработать целую иголку. Это постоянное повторение одного или немногих движений руками притупляло ум и уродовало тело; оно чрезмерно развивало напрягавшиеся при этом мускулы, нервы и кости, оставляло другие органы хиреть.

Тогда явилась фабрика с ее машинами, приводимыми в движение паром, и совершенно лишила рабочего его личного ремесла, которое фабрика свела к нескольким простейшим движениям, но это было все, что от него осталось. Техническая ловкость рабочего перешла к машине, гораздо быстрее и точнее выполняющей манипуляции, раньше до­верявшиеся руке и разуму рабочего. Нет такого ремесленника или ра­бочего, который бы мог сравниться с образцовой работой гофрироваль­ной машины. Пролетарий — лишь надсмотрщик над машиной, лишь колесо в ее механизме. Ремесленник и рабочий мануфактуры управляли своими инструментами, — машина же управляет рабочим, приказывает ему то итти вперед, то наклоняться, то поднимать руки и ноги, — и он вынужден точно выполнять ее приказы, чтобы выделываемый продукт не пострадал или даже совсем не погиб. Пролета­рий — полнейший автомат, который сам себя заводит. И когда он таким образом низводится на роль машины, тогда искусный рабо­чий замещается поденщиком, мужчина — женщиной и эта последняя — малолетним. Один смелый американец, конечно — сторонник прогресса, предложил даже заменить двуногих рабочих обезьянами; единственная трудность, которую он находил, состояла в том, что содержание обезьян стоит дороже, чем содержание пролетариев.

Обществу омнибусов в Париже содержание лошади (включая расходы по амортизации затраченного на ее покупку капитала) обходится в среднем дороже, чем жалованье кондуктору или кучеру, — и, однако, от лошади требуется от 4 до 5 часов работы в день, между тем как пролетария заставляют надрываться на работе 12 и 14 часов в день.

Чтобы понизить цену рабочей силы пролетария ниже цены рабочей силы лошади, необходимо было также освободить его от тягот, прежде на нем лежавших. Пока у него дома имеется жена и дети, его заработная плата должна покрывать не только издержки по восстановлению его собственной рабочей силы, но и расходы по содержанию его семьи. Филантропы и моралисты вдохновенно воспевали то огромное завоевание, какое представляет собою применение в промышлен­ности труда женщин и детей. Послушать их — это дает значительный рост благосостояния рабочей семьи. Мы видели уже в предыдущей главе, как мануфактурист Ревельон доказывал, что эксплоатацией 12—15-летних детей он оказывает их родителям великое благодеяние.

Один фабрикант из Маркетты близ Лилля, по имени Скрив, боль­шой филантроп, рассказывал на конгрессе благотворительности в Брюсселе, в 1857 г., с гордым сознанием исполненного долга, что он ввел выгодный способ занимать детей на фабриках:

«Мы учим их во время работы петь или считать, и это их так забавляет, что они бодро переносят 12 часов работы, которые необходимы для поддержания их существования».*
* Протокол первого конгресса благотворительности в Брюсселе, в 1857 г. Речь г. Скрива.

Вот это правда. Как только машина делает возможным применение их труда в промышленности, жена и дети должны сами зарабатывать себе на существование, и соответственно этому понижается заработок главы семьи. Общераспространенное мнение гласит, что женщина - самое дорогое животное на земле, капиталистическая же политическая экономия, наоборот, заявляет, что у женщины меньше потребностей, чем у мужчины, и поэтому она за одинаковую работу получает меньшую плату. В столицах и больших городах, где прости­туция является доходным ремеслом, работница часто вынуждена пополнять свой промышленный заработок половыми «услугами». Столь прославленный моралистами женский фабричный труд разрушил рабочую семью.

Отцовский авторитет покоится на том, что отец кормит членов своей семьи и передает им в наследство свое достояние. Как только жена и дети экономически становятся на собственные ноги, они перестают признавать авторитет отца, из-под ног которого вынута почва. Отношения между различными членами семьи сводятся к самым простым формам. Жена, проводящая свой день на фабрике, не может заботиться ни о муже, ни о детях. Пролетарская семья собирается лишь в часы отхода ко сну. И это, впрочем, не всегда бывает, ибо во многих предприятиях есть дневные и ночные смены, и муж приходит утром домой, чтобы занять в постели место, только что оставленное женой. Они видятся только раз в неделю, — в том, впрочем, случае, если воскресенье является днем отдыха, что не всегда имеет место в добрых христианских странах.

Фабричная работа женщин и детей не только не увеличила источников дохода рабочей семьи, но, наоборот, внесла нищету и раздоры в то, что осталось рабочему от семейной жизни. Жена и дети выступают конкурентами главы семьи. Они понижают его заработную плату, часто прогоняют его с работы и заставляют сторожить дом, превращая его в дармоеда, живущего трудом тех, кого он некогда призван был содержать и направлять. В Америке, где капиталистическая эксплоатация доведена до самых крайних пределов, эта перемена роли мужчины в семье так резко проявляется, что янки придумали особое слово для обозначения некоторых городов штата Массачусетс, в которых на сто занятых на фабрике пролетариев приходится 35 муж­чин, 51 женщина и 14 детей: они называют их she-towns — женские города. «Cotton Factory Times», констатируя этот факт, сопровождает его следующими размышлениями, которые мы рекомендуем вниманию защитников семьи:

«Что же должно произойти с мужчинами? Они не находят никакой работы, а жены и дети не зарабатывают столько, чтобы быть в состоянии их прокормить».

Политики единодушно — что с ними редко бывает — признают благотворное влияние собственности на характер: она внушает ее обладателям дух порядка и предусмотрительности, независимости и добродетели. В парламентарных странах избирательное право дается только тем, кто владеет достаточным количеством этого облагораживающего добра. Средневековое общество было построено таким образом, что почти каждый имел надежду стать собственником. После положенного времени ученичества и выполнения определенных пробных работ подмастерье становился мастером и открывал свое дело. С появлением мануфактуры подмастерью становилось все труд­нее обзаводиться своей собственностью. Машина окончательно преградила дорогу пролетарию. Механический аппарат современного производства требует для своего приобретения и использования такого громадного капитала, что пролетарий лишен всякой надежды стать когда-либо собственником. Пролетарием он рождается, пролетарием живет и умирает. Факт этот настолько общеизвестен, что даже буржуазные экономисты, эти упорные краснобаи, перестают долбить свои избитые фразы о том, что и у пролетариев есть надежда тоже когда-нибудь стать собственниками и попасть в эту обетованную для всех землю.

Но хотя пролетарий уже не может теперь сделаться личным собственником своих средств производства, однако экономисты и Шульце-Деличи болтают ему о возможности достижения обладания ими путем организации товариществ.

Когда 60 лет тому назад Роберт Оуэн пропагандировал производительные товарищества не как средство разрешить социальный вопрос, но как средство мелкое домашнее производство перевести в крупную индустрию, князья политической экономии не жалели доводов, чтобы выставить его предложение в смешном свете. Теперь для коммунистов это, конечно, торжество, — не очень, впрочем, ве­ликое,— присутствовать при том, как господа экономисты поклоняются тому, что они раньше с такой яростью сжигали. Однако, когда Оуэн предложил свои товарищества, капиталистическое производство еще не было развито; тогда они могли стать практической мерой для смягчения страданий, которые принесло с собою превращение ремесленника в пролетария. Но предлагать пролетариям товари­щества теперь, когда крупное капиталистическое производство до такой степени вытеснило мануфактурное производство, — верх смешного.

Допустим, что рабочие какой-нибудь фабрики, железоделательного завода или прядильни были бы в состоянии собрать тысячи и миллионы рублей, составляющие стоимость оборудования этих предприятий, как и необходимый для них оборотный капитал. В каком положении находилось бы это рабочее товарищество по отношению к конкурирующим капиталистам? В каждой индустрии бывают периоды застоя в делах и даже острые кризисы. В таких случаях капиталист рассчитывает своих рабочих, оставляя только небольшое их число, необходимое для ухода за машинами и для выполнения оставшихся небольших заказов. Кооперативная фабрика рабочих не могла бы поступить столь бесцеремонно со своим персоналом. Она не могла бы сразу, внезапно, выбросить на улицу своих собственных владельцев-рабочих. Она должна была бы их сохранить, продолжать работать с большими убытками и разорить свое предприятие, чтобы содержать своих товарищей-владельцев. В борьбе за существование фабрика товарищества оказалась бы в неблагоприятном положении, и мы видим, что все подобные учреждения во Франции и Англии дей­ствительно либо злополучно рушились, либо превращались в товарищества на вере, как знаменитое предприятие рочдельских пионеров и товарищество оптиков в Париже, основанное в 1849 году при поддержке государства. Некоторые их учредители сперва более или менее иезуитскими средствами вынудили своих товарищей выйти из предприятия, а затем наняли пролетариев, которых стали эксплоатировать, как обыкновенные капиталисты.

В капиталистическом обществе не может образоваться никакое предприятие на иных основаниях, чем система наемного труда, не вызвав к себе ненависти заинтересованных в этой системе слоев. Гамбетта и оппортунисты, чтобы привлечь к себе рабочий класс, хотели провести некоторые реформы в его пользу. Они предложили дать синдикальным камерам (т. е. профессиональным союзам) права юридической личности и наравне с капиталистами допустить их к выполнению государственных работ, причем финансовые общества должны были из собственных средств, либо при поддержке государства, снабжать их необходимым капиталом. Надо было видеть, когда этот прекрасный проект стал известен, какую тревогу забили все промышленники и их органы. Какое преступление против буржуазии дать возможность организованным рабочим работать за собственный счет! Это было ниспровержение всех священных законов политической экономии, это было покушение на основы общества! Оппортунисты вынуждены были отказаться от этой реформы.

Чтобы воспрепятствовать возникновению рабочей индустрии, капиталисты объединяются, отказываясь даже от своей обычной взаимной конкуренции и жертвуя собственными интересами. Американские рыцари труда владеют в графстве Дэвис (Индиана) и в графстве Сен-Клэр (Иллинойс) угольными копями, которые они сами эксплоатируют. Им удалось завязать торговые сношения приблизи­тельно с шестьюстами фабрикантов и торговцев. Но когда они обратились к железным дорогам, чтобы обеспечить постоянный транспорт угля, то три компании отказались перевозить больше одного вагона угля в день; одна линия отказалась от всякой перевозки, хотя товарищество предлагало прибавку в 25 центов с тонны против действующего тарифа. Рыцари труда подали жалобу государственному прокурору Иллинойса, который посоветовал, однако, взять ее обратно, ибо процесс против таких мощных компаний окончился бы, по его словам, не в пользу производительного товарищества.

Если пролетарии не могут освободиться в капиталистическом обществе ни индивидуально, ни путем организации небольших производительных товариществ, то они, может быть, в состоянии удерживать свой заработок на соответствующем их потребностям уровне? Или они должны ограничивать свои потребности и приводить их в соответствие с падающим заработком?

Предприниматель мануфактурного предприятия не мог внезапно, без серьезной причины, уволить ремесленника или даже рабочего, ибо и тот, и другой обладали, хотя и в различной степени, определен­ными техническими познаниями, — их нелегко было заменить. Совсем в другом положении находится современный пролетарий, который является лишь придатком к рабочей машине, автоматом, которого во всякое время может заменить любой работник. О противодействии изолированного пролетария капиталисту не может быть речи.

Имеют ли, по крайней мере, организованные пролетарии надежду на возможность оказать противодействие капиталу?

С 1848 года в Англии возник целый ряд больших тред-юнионов, которые, обладая огромным состоянием во много миллионов рублей, в состоянии проводить колоссальные стачки. Но эти рабочие организации и их победы были возможны только при том необычайном расцвете, какой переживала английская промышленность. Англия - первая страна в мире, развернувшая крупную промышленность, - была долгое время владычицей мирового рынка. Её промышленность процветала в невиданных размерах. И пролетарии в известной мере пользовались этим расцветом. Они могли продавать свою рабочую силу дороже, чем их товарищи на континенте, и добиться в сравнении с последними целого ряда выгод. Но это время миновало. С тех пор, как Европа и Америка развили у себя крупную промышленность, английские тред-юнионы потеряли свою мощь, их кассы опустели, их ряды поредели. Эти тред-юнионы, некогда внушающие ужас капиталистам, опустились до роли политического орудия в руках либеральных политиков. Их вожаки боятся всякого действительного противодействия капиталу, и крупные стачки в горных округах часто вызываются ныне самими предпринимателями, чтобы временной приостановкой производства освободиться от своих запасов и поднять цены.

Резервная армия промышленности в настоящее время так велика, что капиталист всегда может быть уверен, что в случае забастовки в его предприятии найдет сколько ему нужно рабочих. Если имеющихся в городе рабочих не хватает, он привозит новых работников из соседних городов или из-за границы. Если и этот источник не может быть использован, у него остается еще выход — закончить производство своих работ за границей. В 1867 году бастовали лондонские портные, и им удалось не допустить привоза рабочих извне. Что сделали предприниматели? Они послали скроенные платья в Париж, чтобы там их сшить. Попытка не удалась вследствие вмешательства «Интернационала». Но подобный же маневр был недавно успешно проделан в Париже: парижские предприниматели выписали из Норвегии окна и двери, которые парижские рабочие отказались работать ниже известной цены.

Капиталист вполне независим благодаря той силе, которую ему дает концентрация капитала. Не оказывается в одной стране много­обещающих условий, — он может перенести свой капитал в другую страну. В июне прошлого года газеты г. Лидса (Англия) сообщали, что фирма Маршал и КО, владеющая прядильной фабрикой, основанной в начале нашего столетия, ставшей одним из промышленных центров Йоркшира и насчитывающей свыше 3 000 рабочих, решила закрыть свою фабрику, а машины переправить в Америку, чтобы быть ближе к сырому материалу. Господин Мунделла, бывший член кабинета Гладстона и прославленный защитник английских рабочих, избиравших его в парламент, отвез свои машины в Саксонию, чтобы
иметь более дешевых рабочих, чем в Англии. Господа Гольден, круп­ные прядильные фабриканты в Реймсе и Рубэ, переселились туда из Англии и водворились во Франции, потому что в этой стране женский и детский труд почти не охраняется законом. Правительство Французской республики наградило их орденом почетного легиона, потому что они переехали во Францию, чтобы день и ночь изнурять работой женщин, что в Англии законом воспрещено. Капитал ныне свободен от всяких стеснений и ограничений, которые раньше строго прикрепляли его внутри каждой страны. Теперь ему больше не с чем считаться, кроме собственных интересов, и он может устраиваться там, куда манит его наивысшая прибыль.

Капиталист не мог бы достигнуть вершины своей независимости, отмены всех ограничений пола, возраста, национальности при наборе рабочих, а ремесленник не мог бы спуститься до положения пролетария без собственности, без семьи, без ремесла, если бы ужасные бедствия не стали обычной участью рабочих крупной промышленности. Таких размеров достигли бедствия рабочих, что даже официальные экономисты не пытаются скрывать их.

«Быстрый рост пауперизма идет рука об руку с ростом крупной промышленности”, — писал де­-Молинари, директор парижского «Journal des Economistes». У наций, которые достигли апогея промышленного развития, нижние слои общества вырождаются под влиянием пауперизма; они доставляют постоянный контингент для проституции и преступлений, и нигде не видно какого-либо заметного и длительного улучшения их горестного и ненадежного положения, нигде не видно влияния промышленного прогресса на уменьшение меры их страданий. Прежде к этому несчастному классу принадлежали немногие индивидуумы, — ныне происходит массовое производство как богатства, так и бедности».*
*J. de Molinari, L'Évolution économique du XIX siècle, 1880, pp. 101,102.

Продолжение следует...

Поль Лафарг