Институт имени Айн Рэнд, который пропагандирует минимизацию роли государства в жизни общества, просит у правительства США миллион долларов помощи

Только вымышленный персонаж может вытащить из ниоткуда, как кролика из шляпы, самую прочную, но при этом самую дешёвую и одновременно самую стойкую к коррозии, сталь на свете и объявить скопом всех членов проектного сообщества, на чьих трудах и ошибках, он, вообще-то, должен был учиться, бесполезными лузерами, грантососами и распиловщиками бюджетов лишь на том основании, что в мире реальном такой прекрасной магии попросту не существует.

Следовательно, вся эта коллизия и возникает только из-за того, что Айн Рэнд понимает (или не хочет понимать) природу проектности ещё менее, чем Карл Маркс. В сущности, её Хэнк Риарден ничем не отличается от героя комиксов про железного человека: «В первоначальном варианте своей биографии Тони Старк, гениальный изобретатель и богатейший промышленник с репутацией плейбоя, страдает от ранения, полученного им в плену, где его вынудили разработать для террористов оружие массового поражения. Вместо этого он создаёт высокотехнологичный костюм-броню, с помощью которого сбегает из плена. Позднее Старк улучшает свою броню вооружением и устройствами, созданными на базе ресурсов его компании, и использует доспех, дабы защищать мир в облике Железного человека, первое время скрывая свою личность.» Вот и выходит, что «Атлант расправил плечи» – это совершенно типичный для американской культуры комикс.

Однако во всамделишном мире, а не в фэнтезийной реальности «Атланта», накопление проектности дело нелинейное, хрупкое, долгое и мучительное. Именно об этом говорит каждое второе из приведённой подборки высказываний Томаса Эдиссона. А то, что называется научным прорывом – даже не вершина айсберга. Это капля в море, порой, «бесполезных», на первый взгляд, трудов. Вот, например, великий Роберт Гук считается первооткрывателем множества вещей. Однако если приглядеться повнимательнее, то обнаруживается, что цвета тонких плёнок в мыльных пузырях Бойль заметил на девять лет ранее; постоянство температуры таяния льда Гук открыл не ранее членов флорентийской академии. Постоянство температуры кипения воды подмечено им ранее Ренальдини, но идея о волнообразном распространении света высказана им позже Гримальди, хотя и в более четком, определенном и чистом виде, что позволяет нам говорить скорее о последовательном оттачивании (калибровке) языка, чем о первооткрывательстве. В рамках идеи об универсальности силы тяготения Гук следовал за Кеплером, Борелли и Буллиальдом, а его наследником в этом вопросе стал Исаак Ньютон, язык которого был уже достаточно совершенен, чтобы в чём-то не утратить актуальности даже по сей день.

В качестве примера можно упомянуть Алису Зиновьевну Розенбаум, более известную под псевдонимом Айн Рэнд, с её «Атлантом», который расправил плечи. Вообще, помянуть «Атланта» в контексте трудов Маркса стоит хотя бы уже потому, что это в некотором роде «Антикапитал» – пусть и пропагандистский, но вполне себе эффективный ответ на труд Карла Генриховича. К тому же, мы не сильно ошибёмся, если скажем, что именно во многом субъективная проектность, «забытая» Марксом, была заложена как основная характеристика расправляющего плечи «атланта». Тут надо отдать госпоже Рэнд должное: она точно уловила эту определяющую для капитализма сущность. И отсылки к ней в романе Алисы Зиновьевны совершенно недвусмысленны. Однако есть одно большое «но»: Айн Рэнд искажает субъектность ничем не хуже Маркса, хотя и заходит с другой стороны. Если Карл Генрихович, описывает субъектность достаточно точно, но по соображениям «объективности» игнорирует её в итоге, то Рэнд поступает ровно наоборот. Можно сказать, что Маркс последовательно отстраняется от субъективного, тогда как Алисе Розенбаум безразлично объективное. Она самым недопустимым образом подменяет объективное содержание одной субъектности объективным содержанием совершенно другой, зачастую полностью противоположной. Иначе говоря, она приписывает своим героям достижения характерные для одних людей, а высказывания и поступки для других. С таким же результатом, Алиса Зиновьевна, могла бы рисуя биографию Джеймса Уатта или Эдвина Лэнда приписывать им высказывания принца Филиппа, Джона Пирпонта Моргана или вовсе его однофамильца из XVII века. Иначе говоря, атланты Айн Рэнд на самом деле не атланты – это сферические эльфы в вакууме. Плод могучей фантазии писательницы. Её личный недостижимый идеал и только. Что совершенно недопустимо, если разговор зашёл о самой что ни на есть идеологии. Раз уж в основу было заложено субъективное, то это субъективное должно быть предельно объективно изложено.

А в итоге, единственный, кто хоть как-то тянет на «атланта» из всей этой атлантической когорты – Хэнк Риарден, человек как бы создавший как бы самую как бы лучшую как бы сталь как бы на свете. Как бы, потому что ставя проектность в качестве закладного камня, роман нисколечки не останавливается на объяснении этого феномена. По большому счёту, проектность у Рэнд появляется из Ничего. Выглядит это так:

«Он шел, опустив руку в карман, не выпуская браслет в виде цепочки, сделанный из риарден-металла. Десять лет его жизни ушли на то, чтобы сделать этот браслет. Десять лет, подумал он, долгий срок... Это были ночи, проведенные возле пышущих жаром печей исследовательской лаборатории завода… ночи, проведенные в его домашнем кабинете над заполненными формулами листами бумаги, разлетавшимися в клочья после очередной неудачи… дни, когда молодые ученые, составлявшие тот небольшой штаб, который он избрал себе в помощь, истощив собственную изобретательность, ожидали от него инструкций, как солдаты, готовые к безнадежной битве, еще способные сопротивляться, но уже притихшие, будто в воздухе висел непроизнесенный приговор: мистер Риарден, этого сделать нельзя… трапезы, прерванные и забытые после очередного озарения, после мысли, которую следовало немедленно проверить, испробовать, положить в основание растянувшихся на месяцы и месяцы работ, a потом отвергнуть после очередной неудачи…»

Ну что же, даже по столь скупым намёкам можно узнать в этом отрывке такого матёрого капиталиста как, например, Томас Алва Эдиссон. Однако снова приходится говорить: «но». В отличие от реального Томаса, вымышленный Хэнк получает от своей создательницы всё и сразу на блюдечке с голубой каёмочкой. Фактически, здесь имеет место быть сделка с дьяволом. Поскольку ничего, кроме предложенного описания, мы не имеем, то выглядит всё так, будто Хэнк просто заплатил за некое открытие десять лет жизни. Подозрения усиливаются, когда мы не узнаём ничего конкретного о том, как он завладел заводами и рудниками:

«Ему было тогда четырнадцать лет, шел первый день его работы на железном руднике в Миннесоте. Он пытался научиться преодолевать жгучую боль в груди и стоял, ругая себя, потому что заранее решил заставить себя не устать. Потом он вернулся к работе, потому что боль, на его взгляд, не была достаточной причиной, чтобы прекращать дело. Он увидел еще один день, когда стоял возле окна своего кабинета и смотрел на тот же рудник, который приобрел в тот самый день. Ему было тридцать лет. И неважно, чем занимался он в прошедшие годы, как ничего не значила и давняя боль. Продвигаясь к намеченной цели, он работал на рудниках, сталелитейных заводах, металлургических комбинатах севера страны. Об этих своих работах он помнил лишь то, что окружавшие его люди, похоже, никогда не знали, что делать, в то время как он всегда имел четкое представление обо всем. Он вспомнил, что всегда удивлялся тому, как много рудников вокруг закрывается, впрочем, собирались закрыть и приобретенный им рудник. Он посмотрел на высившиеся вдали скалы. Рабочие устанавливали над воротами в конце дороги новую вывеску: Руда Риардена.»

Работал он, знал он, ага, как же. Скорее уж и рудники Хэнк приобрёл также – расплатившись годами. А поскольку, он ими просто платил, но не проживал в действительности, то никакого влияния на его мировоззрение и характер они не оказали. Ничто в романе не позволяет нам судить компетентен ли Хэнк в вопросах металлургии, материаловедения, химии, горного дела и в прочих скучных вещах, необходимых для создания риарден-стали. Остаётся только предположить, что Риарден обрёл всё и сразу, не заплатив за это ничего, кроме растворившегося в небытии десятка лет жизни. А поскольку такие сделки с дьяволом – не есть настоящий предмет гордости, то и вспоминать об этом Хэнк очень не любит: «он презирал воспоминания, видя в них бесцельное потворство собственным желаниям.» Действительно, вспоминать то, в чём нет ни одного кванта реального опыта просто глупо.

А вот Эдиссон в девять лет прочитал «Натуральную и экспериментальную философию» Ричарда Грина Паркера, содержавшую почти все научно-технические сведения того времени, и проделал почти все эксперименты, что были там описаны. Ему, помогавшему матери продавать фрукты и овощи, не хватало карманных денег на продолжение экспериментов, а потому в двенадцать лет он устроился работать газетчиком на железнодорожной линии. В вагоне, в котором Эдиссон колесил много лет, он на свои скромные заработки обустроил химическую лабораторию, которая, потом стала причиной пожара, из-за которого его выкинули с работы. Но Эдиссон продолжал вкладывать каждый свободный цент, любые свои скромные сбережения исключительно в книги и материалы для экспериментов, в саморазвитие. Это и позволило ему, в итоге, достичь первого успеха: усовершенствовать систему телеграфирования биржевых бюллетеней о курсе золота и акций путём применения биржевого тикера. И любой из моментов составивших цепочку, приведшую к этому первому успеху в биографии Эдиссона, был достоин воспоминания просто потому, что это опыт. Иначе говоря, Эдиссону всегда было о чём вспомнить, потому что было зачем. Он и вспоминал, полагаю, с удовольствием. О чём красноречиво свидетельствует насыщенность биографическими фактами статьи из Википедии. А вот Хэнку вспоминать, похоже, было нечего и незачем – только так я могу объяснить этот совершенно абсурдный пассаж про потворство желаниям.

Всё это в целом позволяет утверждать, что проектность по представлениям Рэнд – это некий товар, который вполне покупается, хоть и не задёшево. Фактически, проектность у Рэнд тождественна всё тому же «усреднённому по всей экономике» рабочему времени (экономическому синониму жизни). Однако если дать слово реальному Эдиссону, то получается немного иная картина.

Во-первых, проектность нельзя купить. По крайней мере, какой будет цена не знает заранее никто. И сколько бы Вы ни «инвестировали» в развитие технологий, отсутствие конкретной субъектности проектировщика, отсутствие сообщества условных Томасов Эдиссонов, Эдвинов Лэндов или Стивов Возняков не позволит Вам получить результат отличный от нуля. И никакой Джобс этого исправить не в состоянии. Собственно, на эту тему имеется совершенно фундаментальный диалог, состоявшийся между копирайтером Джеймсом Винсентом и, собственно, самим Джобсом, который охарактеризовал работу первого с помощью метафоры «дерьмо»:

«Хорошо, но что хотите вы?» защищался Винсент. «Вы даже не говорите, что хотели бы видеть в этой рекламе». «Я не знаю», сказал Джобс. «Вы должны дать мне что-то новое. Ничего подобного я сегодня не увидел.» Винсент стал утверждать обратное и тут Джобс взорвался: «Он начал кричать на меня» вспоминает Джеймс. Тогда Винсент закричал в ответ «Вы должны сказать мне, что вы хотите», Джобс выпалил «Ты должен показать мне это, я скажу только тогда, когда увижу.»

Дайте мне Проект, и я переверну весь мир. Ага. Вот только есть небольшая проблемка с этим «дайте», такая же, как в старом советском анекдоте про мясо в Одессе, т.е. с мясом в Одессе хорошо, без мяса плохо. В ещё большей степени, чем мясо на полках в магазине, проектность не появляется по приказу из ничего. Хуже, всё осложняется тем, что цена проектности неизвестна в принципе. Это вообще эдакая вселенская лотерея. А потому резонно поинтересоваться, почему именно десять лет уплатил главный герой романа Айн Рэнд, почему не двадцать? Почему не пятьдесят лет жизни за рецепт волшебной суперстали, как тебе такое Хэнк Риарден?