Или назад, к чистому макиавеллизму? (oohoo)

3. От Клаузевица к штирлицам
(начало, предыд.) 
Будем двигаться в глубины теории постепенно, отталкиваясь от эмпирического берега. Так, наверное, легче выработать более понятные методы анализа ситуации. Начнем с такого почти банального, но все же непонятного многим утверждения, что инструментом в политике всегда является управляемая угроза, а не ее исполнение. И вообще предназначение политики – это поддержание целостности и идентичности социальной системы, а предметом этой сферы деятельности являются системные риски.

Возвращаясь к примеру с военной сферой, предметом управления для командира части является боеготовность, способность выполнить приказ и уничтожить противника вне зависимости от риска быть уничтоженным самому. Впрочем, в редкие моменты участия в бою или маневрах командир проводит политику своего уровня, оценивая, парируя и создавая угрозы командирам противника – и координируя эту политику полевого уровня с соседними союзниками. Однако на 99 процентов превалирует роль военного функционера, готового быть инструментом политики высшего уровня. На уровне соединения доля самостоятельной политики может быть единицы процентов, на уровне армии и фронта – еще выше, но только на политическом уровне верховного главнокомандующего угрозы фронтам, флотам, коммуникациям и тылу, чужие своим и свои чужим – становятся едва ли не главным предметом заботы и работы.

Почти всем известна формула одного из героев Бородина Клаузевица: «Война есть продолжение политики другими средствами». Придется эту хлесткую прусскую формулу слегка разъяснить и подрихтовать. Для начала XIX века, наверное, это была наиболее точная из самых кратких формул государственной политики. В недолгие межвоенные периоды вся политика правящих элит заключалась именно в подготовке к войне, созданию угроз для вероятных противников и снижению угроз с их стороны, в том числе за счет заключения союзов – явных и тайных. При этом вплоть до начала войны было не всегда ясно, вступят ли потенциальные союзники в войну, и на чьей стороне вступят, или будут выжидать удобного момента и закулисно торговаться, чтобы получить наибольшие выгоды на финише. Оставаясь при этом угрозой для обеих сторон, что и обеспечивает размен этого политического ресурса на выгодную послевоенную позицию.

Нужно заметить при этом, что после начала горячей войны дипломатические и торговые инструменты действительно уступали место военным операциям по захвату позиций и ресурсов без особой торговли. Да и сама торговля, как и финансовые операции подвергаются ограничениям – санкциям. Так что инструменты политики действительно в целом меняются с началом войны. Однако при этом реализация предвоенных угроз на деле ведет к прояснению и упрощению ситуации на «доске» военно-политической игры. Более значимыми в разгар войны оказываются технологии и производство, финансы и плановое перераспределение ресурсов (вместе с увядшей торговлей), а также полицейские меры, а политические игры по поводу всех этих слагаемых успеха уменьшаются в той же мере, как уменьшается неопределенность для участников. Хотя до самого конца эти риски смены альянсов, сепаратных договоренностей сохраняются, в том числе как инструмент закулисного давления на союзников при подготовке финального раздела территорий, сфер влияния и захваченных ресурсов.

Любимое кино про Штирлица – как раз об этих политических интригах, где собственно военные операции являются только движущимися рамками политики, одним из важных, но не всегда главных и решающих инструментов. Например, во время Суэцкого кризиса 1956 года решающим политическим инструментом стали, по сути, финансовые санкции США против альянса Британии, Франции и Израиля, а не военные операции. Тем более в наше время, после 70 лет постепенного наращивания влияния финансовой элиты над милитаристами, финансово-торговые санкции являются более значимым и эффективным оружием, а локальные военные операции – вспомогательным инструментом. Времена меняются, на разных стадиях развития политических элит, в том числе глобальной элиты значение тех или иных угроз и рисков – военных, финансовых, криминальных (террористических) растет, а затем так же постепенно падает, уступая место под политическим солнцем соседям-конкурентам.

Более того, парадоксальность политической сферы именно в этом и состоит, что полная победа одной из ветвей над конкурентами неотличима от поражения. Вернее, успешный финиш экспансии, скажем, милитаристской ветви политической элиты, с опорой на военные инструменты угроз и их парирования, означает существенное снижение этих угроз. Так что военный альянс победителей вместо прочного послевоенного мира вынужден расколоться и начать гонку вооружений против друг друга, только чтобы сохранить свои позиции во внутренней политике двух ведущих держав и лидерство в послевоенных альянсах.

По этой же причине две другие ветви элит, прежде всего, финансисты, но также и отчасти политическое руководство спецслужб, начинают все более активную борьбу за мир, в том числе подставляют военных, втягивая в заведомо проигрышные внешние войны как вьетнамская или афганская. В конечном итоге, общая борьба за мир против милитаризма не может не увенчаться успехом просто по причине невозможности ведения глобальной горячей войны из-за высочайшего развития военных технологий взаимного гарантированного уничтожения. Абсолютная угроза оборачивается не усилением влияния соответствующей ветви элиты, а наоборот – уменьшением, поскольку нет больше никакой неопределенности по поводу возможности и готовности самоубийственного применения.

Да, какое-то время для закулисных переговоров финансистов и спецслужбистов за спиной милитаристов понадобилось, чтобы в этом убедиться, как и самим военным увязнуть в безнадежных периферийных войнах, чтобы пойти на поводу. Но в целом к 1990-м годам доминирующей ветвью глобальной элиты стали финансисты, а главным политическим ресурсом – угрозы политическим элитам из-за втягивания государств и корпораций в глобальную кредитную пирамиду. Соответственно, третья мировая перезагрузка завершилась весной 2018 года полной победой финансистов над самими собою. Хотя заметить это не так просто генералам и наблюдателям, готовившимся к прежним милитаристским войнам. Где захват территорий танковыми клиньями, где новый штурм Рейхстага или на худой конец Капитолия? Не видать, а потому продолжаем ждать и предсказывать третью мировую, когда она уже случилась и завершилась.

Нарастающая накачка экономики кредитами, формирование и крах пузырей – доткомов, сабпрайм-ипотеки, вплоть до биткойна – все это аналог милитаризации глобальной политики и экономики в межвоенные 1930 годы. Даже термин такой по содержанию уже имеется – финансиализация, местами тоже тотальная. Захват ключевых коммуникаций и ресурсов как аналогия втягивания мира в мировую перезагрузка – тоже имел место в виде «арабской весны». Только вот финансисты и их коалиции, отчаянно воюя между собой, имели возможность не докладывать об этом публике. Например, захват власти братьями-мусульманами в Египте – это удар лондонского крыла «менял» по произраильскому крылу «пиратов», а переворот в Ливии – этот ответка лондонским от «пиратов». Формирование ИГИЛ и финансирование через банки Мосула, подконтрольные «пиратам» - тоже ответ «менялам» и их шиитским союзникам в Ираке и Сирии.

Милитаризация экономики в 1930-х не оставляла шансов обойтись без горячей войны, иначе бы милитаристам пришлось бы проиграть внутреннюю политику без боя. Однако точно также финансиализация «нулевых» не оставляла шансов обойтись без мировой гибридной войны. И ключевым вопросом опять было втягивание в эту мировую перезагрузку России. Само ее существование вне двух коалиций оставалось угрозой для обеих – поэтому желательно втянуть в гибридную бойню на своих условиях, а если нет – то «изолировать» и гарантировать неучастие на стороне противника.

Отсюда возгонка ситуации в Киеве, где боролись между собой опять же не Россия и Запад, а две западные коалиции – произраильская и пролондонская. При этом втягивание России в горячий конфликт обеспечивало преимущество «пиратов» - финансистов, опирающихся на милитаристский бюджет и политику авиаканонерок. И наоборот, недопущение гибридной войны и ресурсная поддержка пролондонского режима в Киеве были бы усилением «менял». Однако в итоге политическая монета легла ребром и закрутилась – ни вашим, ни нашим – почти по Троцкому, только армию сохранить и укрепить.

Как и в предыдущую перезагрузку, на позицию России повлияла третья сторона, также готовая включиться в игру против обоих главных крыльев глобальной элиты. Тогда это была рузвельтовская Америка, опиравшаяся на крыло финансистов, сейчас – трамповская Америка, опирающаяся на спецслужбистов. Милитаризм в ходе второй мировой выдохся, сожрав все мировые ресурсы. Так и финансиализм в ходе третьей мировой перезагрузки докатился до исчерпания политического ресурса глобальной кредитной пирамиды, когда дальнейшее наращивание закредитованности не добавляет экономического и политического веса кредиторам. А главное, сохранился раскол между двумя финансистскими центрами, не дающими друг другу осуществлять политическую экспансию под флагами МВФ и БРИКС соответственно.

Финал экспансии глобального финансиализма вылился в привычные формы выборной кампании в США. Выбор был между попыткой компромиссной консолидации старой финансистской элиты (союз пролондонского Сандерса и рокфеллеровского крыла Демпартии) и углублением раскола и клинча между ними. Это как общее противостояние Сталина и Рузвельта попыткам пролондонских и прогерманских сил в США и Европе объединиться против СССР и союзных ему кругов в США и сионистском движении.

Приходится еще раз так подробно расписывать глобальную ситуацию, потому что без этого невозможно понять политическую логику действий в «холодной торговой войне» Трампа против пролондонских режимов и одновременно против «пиратов» из МВФ, получивших временную базу в Париже. Самый главный факт и фактор – это непреодоленный и неустранимый раскол финансистов после завершения (!) третьей мировой перезагрузки. То, что мы наблюдаем сейчас – это уже переходный период формирования нового многополярного мира, а не продолжение гибридных войн. Хотя, как мы помним, в таком же переходном периоде после поражения милитаристов в Европе было еще завершение войны в Азии, гражданская война в Китае, а потом в Корее, как и венгерский и суэцкий кризисы в Старом Свете, завершившие этот переходный период разграничения и закрепления сфер влияний.

Вот только теперь можно перейти к анализу странной «торговой войны» Трампа.

Продолжение следует