Об осаде Троицкой Лавры (1608-1610), и описании оной историками XVII, XVIII и XIX столетий.

Возражение против замечаний об осаде Троицкой Лавры.

Читатели помнят помещенный в NN 6 и 7 Москвитянина 1842 г. «замечания об осаде Троицкой Лавры 1608-1610 г. и описании оной Историками XVII, ХVIII и XIX столетий». Статья сия имела целию раскрыть новый взгляд на знаменитую осаду, описанную современником, но не очевидцом, и на самого писателя, принимавшего живое участие в делах отечественных смутного времени. Читатели могли заметить тщательность, с какою собраны материалы, относящиеся к предмету сей статьи, и искусство, с каким все направлено в ней к своей цели.

Но убеждения, утвержденного веками, нельзя вдруг потрясти и уничтожить. Конечно, есть основания, на которых оно держалось столько времени. Поэтому ни для кого не будет удивительно встретить возражения против новых мнений.

Москвит. Ч. III, стр. 267–276. «Сапега вступил в Россию не с войском, а с толпою вольницы, которая повиновалась ему настолько, насколько хотела, которая известна была и Самозванцу по духу грабежа и своевольства. — Товарищество Сапеги состояло из Поляков, вместе с ним пришедших!.. Отряд Лисовского, во время Троицкой осады более многочисленный, нежели отряд Сапеги, состоял из нескольких тысяч Поляков, Запорожцев, изменников и беглецов из Украины и Русских. — Войско, составленное частию из удальцов-грабителей, частию из беглецов и изменников,  которым предстояло или положить голову в бою, или положить ее на плаху, — всегда готовое к бунту, — способно ли было брать приступом и временные полевые укрепления, не только твердыни, обнесенные крепкими стенами и башнями? На это вернейшим ответом могут послужить слова Жолкевского о действиях Скопина и об осаде Смоленска».

Чтобы безошибочнее судить о справедливости или несправедливости такого заключения, с своей стороны считаем нужным сделать следующие замечания:

а) О числе и составе войск Сапеги и Лисовского, современник Бер пишет, что Сапега прибыл из Литвы с 7000 конных копейщиков, и что Самозванец дал ему пятнадцать тысяч воинов ¹. Из собственного журнала Сапеги видно, что он пошел под Троицын монастырь с следующими войсками: «полк Литовский с Московским войском ², при нем шесть порядочных пушек с полукартечью, в полку считалось 6,000 ч.; за сим следовал полк Стравинского, состоящий из 5,000 ч.; Копейщиков Марка Веламовского 700, Козаков 200; наконец полк Сапеги ³ с пушками, Микулинского 700 ч. и Козаков 500» ⁴. Таким образом с Сапегою было более двадцати тысяч конных и пеших воинов. К сему надобно присовокупить толпы Русских изменников. — Вообще показание пленных о числе войск, стоявших под Лаврою, сообщаемое Аврамием Палицыным, ничего не заключает в себе невероятного; а он говорит, что всего войска с Сапегою и с Лисовским было до 30 тысяче, кроме черни и полоненников ⁵.

б) Чтобы в числе 30,000, назначенных для осады монастыря, не было вовсе способных к осадным делам, это невероятно; да и на деле того не видим. Летопись о мятежах говорит: «Сапега многими промыслы под монастырь промышляше, подкопы под город многие подводил, и огненными ядрами зажигал, и приступы многими приступал» ⁶. Лазутчик Смоленский в Марте 1609 г. свидетельствовал: «Сапега и Велемовской и Лисовской монастыря Троицкого конечно добывать ужо мают через истурм, и педарды дубовые три железными обручами обитые, уместо пушек больших наготовили, пяти сажен, а мают зелья по три осьмины у нас сыпать, а по три кули набить: стальную, и железную, и третюю огненную. А копали се семь недель под мур, и то черньцы доведались, и улучили, в коем месте копали, ино ровом великим окопались» ⁷. Пан Маковский, захваченный осажденными 8 Марта 1609 г., говорил: «видел есьми в Лисовского полку, поделаны щиты на четверых санех рублены, бревна вдвое, и окошки поделаны, по окнам стрелять, а везти щиты к городу (т. е. к стене монастырской) на лошадех; а велел для приступу съеждятись всем на поле, где которые в разъезде. А слышал есьми, что будут пешие люди для приступу из больших табор (т. е. от  Самозванца), а итти к приступу, которые и конные, и тем панам всем пешим же итти со всех сторон» ⁸. В наклонности войск Сапеги к грабежу не могло быть препятствия к овладению Троицким М.: напротив она должна была возбуждать к скорейшему взятию его. Сокровища лавры были еще многочисленны, как показал поиск Шуйского. Разорение и разграбление других монастырей и церквей, напр. в Ростове ⁹, в Костроме ¹⁰ и принесение священных вещей в дар Марине, жене Самозванца ¹¹, свидетельствуют, что ни Лжедимитрий, ни Сапега, не были далеки от посягательства и на святыню Троицкой Лавры ¹².

в) Трудность осады Смоленской нельзя равнять с неудобствами Троицкой. Жолкевский пишет, что «по переписи, как оказалось в последствии, в Смоленске было разных людей, старых и молодых, более двух сот тысяч людей; что в том числе было более, нежели 40,000 способных к бою. Полагаясь на крепость стен, приготовление и военные снаряды, которые были не малы, на триста почти пушек, кроме других орудий, — достаточное количество пороха, ядер и множество съестных припасов, — осажденные не хотели входить ни в какие переговоры» ¹³. Ни таких приготовлений, ни  такого множества орудий не было в Лавре. Когда Скопин начал теснить Сапегу построением укреплений или городков, тогда у Сапеги не было ни прежнего числа войск, ни прежнего духа после поражений ¹⁴.

Стр. 277. «С целию Сапеги и Лисовского, как пришедших не с намерением поддержать одну известную сторону, а только нажиться грабежами, совершенно сходствовало то, чтобы продолжать осаду как можно более. Стоя под монастырем, они давали себе вид, что служат Самозванцу, и потому имели право требовать от него жалованья».

Можно было бы принять сие предположение, если бы а) Сапега получал исправно жалованье от Самозванца. Но сам Автор доказываете противное ¹⁵; б) если бы было сие сообразно и с целями Самозванца. Но какая была для него выгода содержать столько тысяч на жалованье, в бездействии, тогда как он сам непрестанно тесним был в своем лагере? в) если бы наконец Сапега сам не обнаруживал желания и усилий взять монастырь. Напротив, когда дошли до него слухи о движении Шереметева и Скопина; то, по свидетельству пленника пана Маковского, Сапега «посылал в большие таборы к вору, чтобы ему людей на пособ прислал; и вор де ему отказал, слыша такое великое собранье: «нам бы деи самим усидети в таборах, нет деи тебе людей; услышишь близко люди, и ты де переедь к нам в таборы». А у Сапеги давно деи та дума: как послышит людей, и ему бежать в большие таборы» ¹⁶. Отсюда видно, что Сапега имел желание взять монастырь; но видя, что прошло более пяти месяцев, и все покушения исполнить сие остаются без успеха, стал  помышлять о снятии осады; впрочем и тогда без крайности не решался отступить от монастыря; с другой стороны видно и то, что Самозванец никогда не считал войск Сапеги для себя излишними.

Стр. 282. «Если бы главною целию Сапеги и Лисовского было то, чтобы взять приступом Троицкий монастырь, тогда бы они, сосредоточив около него все свои силы, направили их к одной цели. Напротив того мы видим, что они посылали отряды для кормов и для покорения городов».

Отряды были рассылаемы, но немногочисленные. Первые приступы к монастырю были произведены еще не раздробленными силами. Обложив монастырь, как пишет Бер, Сапега отрядил только небольшую дружину, состоявшую из Немцев, Козаков и Поляков, под начальством Испанца Дон-Жуана Крузати, для покорения окрестных сел и городов ¹⁷. Уже после первого приступа и знаменитой вылазки из монастыря (9 Ноября) Сапега выслал Стравинского против Галичан, а 10-го Декабря Лисовского с 2,000 Донцов ¹⁸. Чрез полгода от начала осады, в Марте месяце, монастырь окружали войска почти в том же числе, как и в начале. По словам возвратившихся из Сапегина лагеря, под монастырем стояло 21 тысяча с половиною ¹⁹. В Июле месяце отзываемый с своими войсками от монастыря в Тушино, Сапега отвечал Самозванцу, что он не иначе оставит Лавру, как когда присланы будут для продолжения осады Запорожские  Козаки в значительном числе ²⁰. Не получив в сем удовлетворения, Сапега заставил Самозванца по дважды на день посылать к нему грамоты, с требованием, чтобы он с своим войском присоединился к главному стану ²¹.

Стр. 284. «Сам Самозванец очень понимал невозможность, может быть ненадобность, а может быть и нехотение Сапеги овладеть Троицким монастырем, потому что в Июле и Августе 1609 г. отзывал его от осады».

Сие было уже после того, как осада продлилась без успеха за девять месяцев; — после того, как Самозванец сам потерпел поражение на Ходынке (5 Июня), а Кернозицкий и Сборовский разбиты союзными Шведами, и наконец после того, как выгнаны были Поляки из Твери (13 Июля) ²². Тогда уже не к одному Сапеге, но и в другие места Самозванец стал писать о немедленном сборе войск в Тушино. Еще 26 Июня Царь извещал Ярославских воевод, что Самозванец в страхе велел «и из под Троицы, и из под Осипова монастыря, и из под Коломны всем идти к себе в таборы» ²³. Ростовский Воевода писал к Сапеге: «Июля в 16 день писал к нам, холопам своим, Государь Царь и Великий Князь Димитрий Иванович всея Руси в Ростов, и велел нам итти из Ростова, со всеми ратными людьми, к себе, к Государю, в таборы, наспех, днем и ночью» ²⁴. 26 Июля писал Царь в Ярославль: «выходцы боярам нашим в распросе сказывают, что в Ростове и в Переславле  Литовских людей нет никого, все пошли к вору в таборы» ²⁵.

Стр. 287. «Царь старался об усилении войск, защищавших Лавру».

Правда, Царь еще в конце 1608 г. писал в Устюжну, чтобы тамошние жители сбирались к Ярославлю или к Москве, — между тем давали бы знать о себе в Троицкий монастырь, чтобы там об них было ведамо ²⁶. 27 Маия 1609 г. Василий писал во Владимир и в понизовые города, чтобы они шли «на воров под Сергиев монастырь». Царь уверял: «многие к нам дворяне и дети боярские, из воровских табор приезжая, сказывают, и из Троицкого монастыря пишут к нам часто: выходят де к ним выходцы и сказывают, что под Троицким монастырем воровских людей стоит немного, и те с великим страхованьем, и те готовятся к отходу. А в Ярославль — наши многие поморские люди; и от нас к ним писано, чтобы им итти под Сергиев монастырь на воров, не мешкая. — А как пойдете, — и чаем милости Божией, никак те воры у монастыря не устоят». Наконец Царь писал и то: «а как пойдете под Троицкий монастырь, и мы пошлем с Москвы к вам на прибавку многую рать» ²⁷. Но рать поморская была только в приготовлении. Собравшиеся в Ярославле сами должны были тогда защищаться от Лисовского ²⁸. А понизовская рать, к которой должен был присоединиться и Владимир, долго медлила в нижнем Новгороде с Шереметевым ²⁹. — Чрез месяц Царь снова писал о походе в  Троицкий монастырь в Ярославль ³⁰. Но до 19-го Октября никаких пособий не получала обитель, исключая присылки Сухана Останковка с козаками и слугами монастырскими (16 Февр.) ³¹.

Стр. 287. «Войско, защищавшее Лавру, не могло быть очень мало по тому самому, что главным начальником его был назначен один из высших сановников Царских, окольничий Князь Долгоруков. Это можно заключать и по числу тех голов, которые названы в актах и в сказании Палицына».

Мы не знаем, каким образом поступило в монастырь войско для защиты его от Поляков. Не был ли это заброшенный случаем войны отрывок той рати, которая выслана была Царем против Сапеги и Лисовского, и была ими разбита между селом Воздвиженским и Рахманцами 22 Сентября 1608 г. ³²? В таком случае понятно, как, и при малом отряде, мог быть значительный по сану военачальнике; если только сей сан не был уважен в нем и потому, что, может быть, дан ему первым Лжедимитрием, на стороне которого Долгорукий оставался и по убиении его ³³. — Сколько же действительно было в монастыре защитников, мы можем узнать от Аврамия Палицына. Говоря о губительных действиях цынготной болезни, которые начали уменьшаться с 9 Мая 1609 г., Аврамия представляет общее исчисление умерших в осаде: «и всех в обители Живоначальныя Троицы в осаде померло,  старцев и ратных людей побито и померло от осадные немощи, детей боярских и слуг, и служебников и стрельцов, и козаков, и пушкарей, и затинщиков и датошных людей (монастырских крестьян) и служних — 2125 человек, кроме женска пола и недорослей, и маломощных и старых» ³⁴. Вслед за тем Аврамий замечает, что таким образом «от множества воинских людей мало число осталось», и прекратились вылазки из монастыря. Потом он говорит, что Царем было прислано вновь в монастырь 60 человек козаков, да самим Аврамием 20 слуг монастырских; прибытие их принесло радость осажденным; но вскоре и из них осталось не много, так что во время третьего приступа, который был, по его свидетельству, 31 Июля «в обители Чудотворца более двух сот человек не бяше». Слагая число умерших с числом оставшихся, видим, сколько было всех защитников. — В одной из рукописей Лаврской библиотеки сохранилась современная запись «о сидевших в осаде». — В сей записи сперва поимянно исчисляются дворяне и дети боярские, потом общим числом показаны стрельцы и козаки, бывшие в Лавре во время осады. Дворян и детей боярских здесь исчислено 54 человека; из них многие упоминаются в разных местах у Аврамия Палицына. О стрельцах и козаках сказано: «сотник стрелецкой, Николай Ольгинской, и с ним 107 чел. стрельцов, да 400 козаков, Ярославцев и Галичан. Да голова козачей Сухан Останков и с ним 66 человек козаков» ³⁵. Отсел видно, как велик был отряд под начальством Долгорукого и Голохвастова. Прочие защитники  монастыря должны быть иноки, слуги и крестьяне монастырские.

В сказании Аврамия Палицына по именам названы только семь «голов»: Иван Есипов, Сила Марин, Юрий Редриков, Иван Ходырев, Иван Болховский, Борис Зубов, Афанасий Редриков, Иван Внуков ³⁶. Они выходили, как сказано в описанин битвы 9 Ноября, «с своими сотнями». Следовательно эти головы были не более, как сотники. В другом месте Сила Марин прямо назван сотником ³⁷. Другие воинские лица, как-то: Ждан Скоробогатой, Ошушков, Лешуков, не называются головами, но просто детьми боярскими. В актах, именно в выписи «вылазкам из Троицкого Сергиева монастыря» хотя упоминаются многие служилые люди, но ни один не называется головою; многие из них были простые воины.

Стр. 288. «Вместе с войском были монастырские крестьяне и слуги, которых число должно было быть очень значительно, считая одних живших в самой обители и вблизи лежавших слободах, и полагая даже, что ни один из 14 монастырей не прислал от себя людей на помощь Лавре».

Сколько слуг и крестьян собралось в монастырь на время осады, определить нельзя; но для приблизительных соображений заметить можно, что по писцовым книгам 1594 г. в подмонастырском селе Клементьевском считалось 125 тяглых крестьянских дворов, 26 непашенных оброчных, 107 бобыльских, а всего 258 дворов. Сколько именно было жителей, здесь не сказано, но о бобыльских дворах замечено, что в них столько людей, сколько дворов. Здесь также не считаются дворы в слободах подмонастырских. Полнее можно найти сведение в писцовых книгах 1623 и 1624  годов, уже после осады. Здесь показано в селе Климентьевском дворов крестьянских 21, бобыльских 35, всего 56; в них 110 человек; в слободах подмонастырских дворов нетяглых и служних 527; в них 579 человек. Присовокупим еще, что в целом стану Радонежском, где находился Троицкий монастырь, по писцовым книгам 1594 г. считалось 567 дворов тяглых, 26 непашенных оброчных и 124 бобылевских, всего 517 дворов; здесь не показано только число дворов в слободах ³⁹.

Но что касается до монастырей, подведомственных Лавре, которые бы могли оказать ей пособие во время осады, то исчисленные в «замечаниях» приписаны к Троицкому монастырю уже после осады, исключая Киржачского и Георгиевской пустыни, за то последняя сама едва выходила из запустения.

Стр. 290, 291. «Монастырские слуги, которых в 1608 г. нельзя было считать нестройною толпою, и также крестьяне, вполне завися от Лавры, особенны должны были дорожить охранением обители, коей принадлежа, они составляли как бы особенное привиллегированное сословие».

Но указ Царя Бориса Годунова 12-го Июня 1604 года, о назначении слуг монастырских и епископских в военную службу, не мог вдруг сделать их настоящими воинами, когда в следующем же году Борис скончался и все дела пришли в смятение. Архимандрит Лавры, Преподобный Дионисий, вскоре после осады Троицкой, — во время осады Московской, — говорил: «у нас в монастыре людей и пополну, да не много ратных или умеющих» ³⁸. С другой стороны во время  осады прерваны были всякие сношения с Лаврою даже и для военных людей; вообще смятение, особенно в окрестностях Москвы, сделало недействительными особенные права. Даже и после осады порядок не скоро мог устроиться. Жизнеописатель Преподобного Дионисия свидетельствует; «аще и осада миновася, но вси пути залегоша окаяннии Поляки и Литва и Русские воры; и не вместно ни откуды в Троицкой монастырь из сел хлеба привезти» ⁴⁰. Наконец в журнале Сапеги, в котором замечено, когда было захвачено и семь человек пробиравшихся в монастырь, нигде не говорится о каком-нибудь сборе крестьян монастырских для освобождения своей обители.

Стр. 291. «Монахов в Лавре скорее должно себе представлять дворянами и служилыми людьми в рясах, нежели иноками в броне и воинских доспехах».

Чтобы так думать о составе братии Троицкого монастыря вначале XVII столетия, нужно иметь более твердое основание, нежели только фамилии трех или четырех иноков. Бесспорно, что в ту пору более было монахов из дворян, нежели ныне; но, конечно, перевес не был на стороне сего сословия пред прочими. Вероятно не без основания Царь Иоанн Васильевич писал: «у Троице в Сергиеве не пострижется нихто» ⁴¹. Можно думать, что Царь здесь имел в виду именно людей значительных, иначе Лавра была бы вовсе без монахов. Двадцать иноков, представленные Патриарху, все ли были из дворян, неизвестно.

Стр. 313. «Трудно решить, по усердно ли к святой обители Аврамий выпросил для нея милость у Сигизмунда (право сбирать пошлину в Москве на конской  площади по прежнему), или по какой-то дальновидной осторожности».

Но в записи не сказано, чтоб эта милость была выпрошена кем-либо: тогда как дар Архимандриту Спасского монастыря в Москве прямо был следствием челобитья, как видно из той же записи ⁴².

Стр. 317. «Грамоты по городам и к военачальникам были писаны из Троицкого монастыря Архимандритом (но не Иосафом, а Дионисием) без участия Келаря».

Но тот же ключарь Иоанн Наседка, который свидетельствует о рассылке сих грамот, писал к жизнеописателю Преподобного Дионисия, Келарю Симону: «и тебе, честнейшему господину, буди то ведомо, яз в келье Архимандричье многажды ночевывал, и писывал много дел духовных и грамот ото властей для соединения земли: и про то ведают Алексий Тихонов и иные подъячие» ⁴³. Отсюда видно, что грамоты были писаны вообще от властей монастырских, а не от одного Архимандрита.

Одна из сих грамот, напечатанная во втором томе Актов Археогр. Експедиции под N 190, ясно представляет имя Аврамия Палицына вместе с именем преподобного Дионисия, и по содержанию часто буквально сходствует с теми, о которых говорит Аврамий Палицын как о писанных по общему участию. Келарем Аврамием вместе с Преподобным Дионисием писано и другое послание к Князю Димитрию Пожарскому с убеждением поспешать в Москву ⁴⁴.

Стр. 320, 321. Изъявляется сомнение, верители заслугам Аврамия Палицына, когда он сам о себе рассказывает. 

Если бы Аврамий приписывал себе дела тайные, которых никому знать было нельзя, сомнение могло бы иметь место. Но когда Аврамий говорить о столице, что она дважды обязана была спасением от голода щедротам обители, когда пишет о себе, еще при жизни Архимандрита Дионисия, что вместе с ним писал он воззвания к таким-то и таким-то городам и военачальникам о вооружении против Поляков, — что, посоветовавшись с Архимандритом и приняв благословение от него и от всей братии, ездил в Ярославль к Князю Пожарскому, чтобы побудить его к скорейшему отправлению в Москву, и достиг своей цели: когда не только сам Аврамий, но и другие ⁴⁵ свидетельствуют, что Аврамий своими убеждениями и обещаниями соединил войска двух полководцев для довершения победы над врагами; когда он говорит пред лицем всех, что к нему на Богоявленское подворье в кремле, вероятно, по распоряжение Земской Думы, — приносили свои голоса дворяне, гости и козаки разных городов о избрании Царя, и что сие избрание им Аврамием было объявлено собранию чинов Государственных; что он вместе с избранными лицами отправлялся в Кострому ⁴⁶ для призвания избранного на престол, и там вместе с Архиепископом Феодоритом преклонял мать и сына к принятию определения Божия; когда говорит о таких делах, которые делались пред лицем всех, и себе приписывает участие в них очень скромное: то основательно ли будет не верить Аврамию по той единственно причине, что он сам говорить о всем том? В современном великолепном с картинами описании воцарения Михаила Феодоровича, хранящемся в Москве,  в Архиве иностранных дел, есть картина, на которой представлен Аврамий, с лобного места в Москве объявляющий о избрании Царя. Отсель видно, как смотрели современники на Келаря Троицкого

Стр. 321. «Нельзя не заметить дальновидной предусмотрительности, с которою Палицын спасал себя среди бедствий, находясь во время Троицкой осады в Москве, во время осады Московской у Троицы».

Мы не знаем, по своей ли воле, или по нуждам монастырским Аврамий выезжал из обители пред осадою, ни для кого неожиданною; знаем только, что он оставался в Москве во время осады по повелению Самодержавного ⁴⁷; что в его время (26 Мая 1609 года), вероятно при его стараниях, утверждена за монастырем земля в Москве за деревянным городом по обе стороны реки Неглинной (с левой на 174 саж. в длину и 80 саж. в ширину, а с правой на 160 в длину и 123 в ширину) ⁴⁸; что в тоже время хлопотал он и о получении после своего брата вотчины за долг, которую потом 19 Февраля 1611 года он отдал в монастырь ⁴⁹. Во время борьбы Русских с Поляками в Москве Аврамий был в Москве: он отправился туда 18 Августа 1612 года вместе с Князем Пожарским, действовать в полках оружием веры и убеждением слова, и оставался до той поры, как нужно стало расположить Лавру к новым пожертвованиям для войска ⁵⁰.

Стр. 322. «Ключарь Иоанн, исчисляя труды и заботы Дионисия в призрении раненых, говорит: «тех всех людей к душевному спасению и телесному здравию вина  бысть и промысленник Дионисий Архимандрит, а не келарь Аврамий Палицын».

Сим замечанием ключарь Иоанн не отрицает других заслуг сего старца. Напротив оно показывает, что в ту пору, как Иоанн писал, т. е. 1650 года, в обители было такое высокое мнение об Аврамие, что все приписывали ему одному. А что об Аврамие не упоминается вместе с представленными Патриарху Феофану, старцами, которые выходили на войну во время осады, это потому, что Аврамий не был с ними в деле.

Часть IV, стр. 125, 126. В дополнение к исследованиям о книге, известной в печати под именем сочинения Аврамия Палицына, считаем нужным присовокупить: «книга сия содержит в себе а) сокращенное повествование о временах Царей Феодора Иоанновича, Бориса Годунова и Василия Иоанновича Шуйского до осады Лавры, гл. 1–6; б) историю самой осады гл. 7–56, благодарственное слово Преподобным Сергию и Никону за избавление обители гл. 57, и описание последних событий, относящихся к истории осады, гл. 58–61; в) повествование о последних месяцах правления Шуйского, и о событиях междуцарствия до разорения Москвы гл. 62–70; г) Историю разорения Москвы и ее освобождения от Поляков гл. 71–79; д) Историю избрания на царство Михаила Федоровича гл. 80–82; е) описание нашествия на Россию Польского Королевича Владислава гл. 83–85. К сему присовокуплено сказание о построении церкви в селе Деулине гл. 86.

В рукописях, прежде принадлежавших Лаврской библиотеке, а ныне библиотеке Московской Духовной Академии, встречаются: в одной — только первая часть целой книги, т. е. 1–6 гл, притом древнейшей рецензии, но без имени сочинителя; в другой — вторая часть, т. 7–61 гл., с именем сочинителя Аврамия Палицына, в третьей — все, что содержится в печатной книге, за  исключением некоторых листов на конце, также с именем Аврамия Палицына.

Из послесловия к рукописи Аврамия Палицына, напечатанного автором замечаний и из самой книги видно, что все сочинение, известное в печати под именем Аврамия, должно принадлежат Аврамию. В послесловии прямо сказано, что «книга сия, глаголемая история, последовася и исправися изложением и труды Келаря многогрешного инока Аврамия Палицына». А название: история, усвояется Аврамием только первой части книги, как по рукописям, так и по печатному изданию. И другие выражения послесловия несомненно указывают на начало книги, именно: «да незабвенны будут благодеяния Бога нашего» и пр. — В начале 7 главы, откуда собственно начинается история осады Лавры, прямо сказано, что сие творение Келаря Аврамия Палицына. Тоже сказано и в слове благодарственном. В главе 60-й есть указание на 50-ю, а в 50-й обещано, что «о сем впреди слова изъявится».

Книга сия, как видно из особых заглавий в гл, 7-й, 57-й, 71 и 83-й, составилась из отдельных сочинений, писанных Аврамием в разные времена. На это указывает и выражение в послесловии: последовася книга сия... То же должно заключить и по содержанию первой части в первой из вышеупомянутых рукописей, в которой она полнее излагается, нежели в печатном издании. Здесь между прочим встречается очень резкое обличение Годунова за то, что он первоначальным своим отречением от престола заставил подвигнуть св. иконы к умолению его на царство. Очевидно, что это писано до призвания Михаила Феодоровича на царство, о котором Аврамий повествует в 81-й главе. Сие исправление также подтверждается послесловием: «последовася и исправися книга сия».

Стр. 129, 130: «Аврамий, вероятно, был как бы редактором сочинения и предоставив себе общее  направление труда и выбор помещенных обстоятельств, выдал сочинение под своим именем». Это будто бы следует 1, из того, что в послесловии Аврамий пишет, что «он училища николиже видел» ,а в сочинении есть порывы стихотворства, обработка языка несравненно тщательнее, нежели в других современных летописях; 2, из приписок в некоторых местах: «аз же и сия повелех зде вписати»; 3, из того, что ключарь Иоанн в своих дополнениях к жизнеописанию Преподобного Дионисия указывает на большую историю, писанную у Троицы, о Московском разореньи.

Но оговорка в своей неучености часто встречается у наших древних писателей, которых труд однако же заслуживает все уважение. Так говорит о себе Силуан в послесловии к переводу бесед Иоанна Златоустого; так говорить келарь Симон в жизнеописании Преподобного Дионисия. И, так они говорили часто по всей справедливости. — Если бы Аврамий имел желание хвастать чужими трудами, то сказал ли бы они в послесловии: «аз изложих елико возмогох, умалением си смысла», т. е. сколько мог при ограниченности моего смысла?

Приписки «аз же и сия повелех зде вписати» — скорее напротив показывают, что Аврамий сам трудился в сочинении, исключая только немногих отрывков; иначе следовало бы после каждой главы писать: аз и сия повелтех зде вписати. — Какой же смысл этих приписок? Они означают, что по написании Аврамием той или другой части сочинения, получал он от различных лиц письменные изложения некоторых достопримечательных событий, пересматривал их, иногда исправлял, потом приказывал вписывать в свою книгу в приличном месте. И наконец как бы скреплял своею рукою сии дополнения. — Тоже встречаем в жизнеописании Преподобного Дионисия, которое составил келарь Симон. Изложив слышанное им от  Архимандрита Лавры Адриана предсказание Преподобного Дионисия, бывшее сему Адриану, он заключает: «аз же сия слышав, повеле написати», гл. 22. Из сего замечания несколько не следует, что Симон только держал редакцию жизнеописания, которое неоспоримо принадлежит ему.

Ключарь Иоанн ничего решительно не говорит, кем писана история о Московском разоренье, если и относить его указание к той части книги Аврамиевой, где говорится о разорении Москвы, хотя сия часть, сравнительно с описанием осады Лавры, и не может быть названа большею историею, да и по самому надписанию есть сказание вкратце.

Стр. 152: «Почему Аврамий Палицын решился писать историю своего времени?»

Для того, кто допускает, что Аврамий принимал близкое и важное участие почти во всех происшествиях смутного времени, вопрос сей легко разрешается. Старец Иоасаф скончался вскоре после осады, да и неизвестно, был ли он способен к письменным трудам. Первым после него лицем был в Лавре Аврамий, который конечно более принимал участия в ее положении, нежели Преподобный Дионисий, в то время настоятель другой обители. Занимаясь историею осады, Аврамий увидел нужду изобразить и предшествующее состояние России, из которого произошли смуты самозванства. Вот как составилас важнейшая часть труда Аврамиева. Принимая потом живое участие в освобождении Москвы от Поляков и в избрании Царя, Аврамий, по прежнему опыту, решился изобразить и сии события в отдельных сказаниях; а чтобы связать предшествующее описание с последующим, в нескольких главах изобразить происшествия, наполняющие кратковременный промежуток. Вот почему эти главы не имеют такой полноты, какую прочие отдельные сказания. Во время нашествия Владислава Аврамий один управлял обителью. Преподобный  Дионисий тогда страдал за исправление книг. Кому же быть описателем нового явления благости Божией к обители, как не бытописателю прежних лет? — Вот естественное объяснение на то, почему Аврамий Палицын написал сию книгу, а не кто другой. После сего выражения: «он нашел нужным или пожелал отнять сие право у Архимандрита (Дионисия)» нам кажутся совершенно лишними.

Между тем не без намерения обращается особенное внимайте на те места жизнеописания Диоинисиева, где говорится об оскорблениях, какие терпел кроткий духом настоятель от совладеющих с ним, и честь всякую на себя преводящих, особенно от какого-то эконома обители, имевшего купленную пустую вотчину. Не знаем, кто из совладеющих разумеется здесь; к властям причисляется не один Келарь, да и Келарь при Преподобном Дионисие был не один Аврамий, но еще Моисей и Александр Булатников. Можем только с достоверностию сказать, что неизвестный эконом обители не есть Аврамий. Симон говорит об этом экономе еще раз в жизнеописании Дионисия: откуда видно, что сей эконом был жив и по кончине Преподобного Дионисия (1633 года). Симон пишет: «мнозем же о сих всех (чудесах Преподобного Диоиисиа по его преставлению) слышати таковая про отца Архимандрита Дионисия, радующимся душею, инем же усумневающимся, и неверием одержими бываху, яко и самому эконому обители тоя, от него же тогда и многи беды напасти поносив (претерпел) Преподобный, властолюбия его ради, якоже и прежде рех».

Стр. 136. «Повествование Аврамия Палицына об осаде Лавры есть не летопись, или история, но и по намерению автора, и по содержанию, и по способу изложению — эпопея».

Если эпопея различается от истории в рассуждении достоверности, то мы не найдем у Аврамия, чтобы он  хотел писать не историю, а эпопею. Он говорит о себе: «бывшему ми паки в дому Живоначальныя Троицы, и слышах бывшее великое заступление и помощь над враги и чудеса Преподобнаго отца Сергия и Никона, и испытах вся подробну с многим опасением, пред многими свидтетели оставшихся иноков святолепных и доброрассудительных, и от воин благоразумных и от прочих Православных Христиан, и написах сия о обстоянии монастыря Троицкого вся поряду, елико возмогох». Итак намерение Аврамия было — передать чистую истину, а не украшать повествование вымыслами эпическими.

К эпическому характеру сочинения по содержанию и форме «в замечаниях» относится повествование о чудесных событиях, случившихся в годину испытания для обители, — как будто чудесное принадлежит только к области поэзии. Не имея нужды опровергать такое мнение, потому что оно высказано без всяких оснований, заметим только, что Аврамий, говоря о чудесах, очень часто указывает самых свидетелей чудес. В гл. 27-й он говорит: «О сем же знамении и о Стефане Епифанце атамане принесоша ми писаньице, оставшиися иноцы в обители Чудотворца, овоже словом поведающе ми о сем». В гл. 28-й: «Сии старцы (видевшие Преподобного Серапиона на молитве) отыдоша к Богу, еще в осаде тогда бывши. Принесе же ми о сем писание Диакон Маркел Ризничий». В гл. 50-й, о явлении трех иноков, Аврамий замечает: «и по времени, егда получиша возможение, о всем том к Царю Василию писанием возвестиша». В гл. 84-й об изцелении немого и глухого: «мы же, егда услышахом, — и благоверному Царю Михаилу Феодоровичу, всея России Самодержцу, о том чудеси писаша» ⁵¹. Из сего видно, что Аврамий был только верным и благоговейным передавателем  несомненного для других, а не придавал событиям обыкновенным вид чудесных, по произволу своей фантазии.

После сего обратим внимание на обнаружения эпического характера и в изложении других событий, кроме чудесь. — «Аврамий, — сказано в «замечаниях, — ни слова не говорит в похвалу ратных людей и в особенности осадных воевод». — Но он говорит о благоразумных распоряжениях воевод при начале осады, о мужестве военачальников в частых вылазках, особенно 9 Ноября. Для чего еще особые похвалы?

«Аврамий обвиняет Жеребцова в самонадеянном желании изменить бывший до него образ действий защитников Лавры, что и окончилось будто бы постыдным поражением его». — Что удивительного, если Жеребцов и потерпел поражение от Поляков, когда случалось тоже и с другими, и с самими осажденными ⁵²; что удивительного, если прежние защитники Лавры кровавыми опытами приобрели себе большее искусство в борьбе с Поляками на известном им месте, чем новопришедшее войско? Притом не должно здесь забывать, что Аврамий в сем случае говорит устами оставшихся после осады.

«Везде действующая лица или монастырские слуги, или крестьяне». — О слугах в тех же «замечаниях» выше сказано было, что они не составляли тогда не стройную толпу, но были знакомы с бранным искусством. Да и естественно обращать более внимания на необыкновенное, каковы ратные подвиги занимавшихся доселе сохою или каким либо ремеслом.

Стр. 137. «Другая мысль, истекающая из первой, т. е. что обитель избавлена от врагов чудесным заступлением Св. Покровителя ее, есть отнесение к Троицкой  Лавре спасения Москвы и России от ига Поляков и изменников».

Но разве Аврамий не упомянул о сношениях городов и воевод между собою еще ранее участия в сем деле Троицкой обители? Об этом говорит глава 70-я. Разве не прав Аврамий, что усвояет обители особенное участие в спасении Москвы? Отсюда взят был Митрополит Кирилл в Ярославль, где помогал советами Князю Пожарскому в сношениях с Швециею и умиротворял враждующих ⁵⁶. Лавра неоднократно рассылала призывные грамоты к городам. В Лавре отвергли Самозванца, явившегося в Псков, — примеру ее последовал Князь Трубецкой, уже целовавший ему крест ⁵³. К Лавре обращался Трубецкой, чтобы расположить Князя Пожарского к поспешнейшему отправлению в Москву, и Лавра свела разделенные силы в едино ⁵⁴. Минин сам исповедал пред Архимандритом Лавры, Пр. Дионисием, что возбужден был к своему подвигу явлением ему Пр. Сергия еще в Нижнем Новгороде ⁵⁵. Лавра примиряла враждующих воевод в Москве ⁵⁷, предлагала свои сокровища корыстолюбивым,  покоила и снабдевала всем нужным разоренных и измученных.

Стр. 137. «Имя Аврамия, не смотря на то, что во время осады он не находился в Лавре, гораздо чаще упоминается, нежели имена Архимандритов Иоасафа и Дионисия».

Нет! сего нельзя сказать. До истории осады Аврамий ничего не говорит о себе; в предисловии к сей истории он только оговаривается, что не был в Лавре, и почему взял на себя писать ее осаду. В истории осады он говорит о себе отдельно от Архимандрита только в двух или трех случаях, тогда как об Архимандрите Иоасафе весьма часто отзывается с похвалою его кротости и щедролюбию. Описывая времена междуцарствия и воцарения Михаила Феодоровича, почти везде говорит о себе вместе с Архимандритом Дионисием, исключая пяти случаев, в которых представляется действующим один Аврамий. В описании нашествия Владиславова Аврамий потому ничего не говорит о Дионисии, что его тогда не было в обители.

Стр. 139. В похвалах Феодору Иоанновичу и в порицании Годунова предполагается желание Аврамия угодить новой династии.

Но из дошедшей до нас первоначальной рецензии описания времен Годунова видно, что Аврамий, и до воцарения Романовых, также судил о Годунове, как и по воцарении. В новой рецензии даже опущены некоторые невыгодные отзывы о Царе Борисе. Вслед за теми словами, в которых будто бы усматривается мысль не чуждая Алхимии (см. замеч. стр. 128), Аврамий пишет: «коль же се мерзко пред Господем, еже врагом его, от окольних стран приходящим, всем паче потребы излишествоваше, и ночами тех скверных попираемы бываху драгоценная брашна и крупичатная! Се же творяше Царь Борис, боясь врагов окольних  Держащего же языки словом веления своего не бояся и почитая и любя иноязычников паче священно начальствующих; вельможи же его от иноземцов посмеваеми бываху». В другом мест Аврамий пишет: «Царь Борис, мысля храм нов воздвигнута во имя Воскресения Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и, по образцу соделанному сметив, готовляше много множество к созданию — праведного и неправедного собрания. И хотя Устиниану уподобитися, но Маврикиеву часть улучи».

Стр. 145, 146. Обвинение Аврамия Палицына в том, что он умолчал о числе защитников Лавры, как мы уже видели, не совсем основательна. Напрасно также подвергается сомнению заключение г. Бутурлина о числе защитников Лавры, извлеченное из ежедневного в ней расхода хлеба, тем, что у осажденных воинов были свои запасы. Аврамий пишет: «тогда вси всегда питаеми от дому Чудотворца, взимающе хлебы по числу каждо на себе». В отписке Троицких властей к Царю сказано: «как и сели в осаде, все люди едят Троицкой хлеб, и своего у всякого мало было запасено» ⁵⁸.

Стр. 146, 147. «Палицын неправильно полагает третий приступ Сапеги к монастырю 31 Июля. В актах исторических есть неоспоримые доказательства, что этот приступ происходил 28 Июня».

Соглашаясь на то, что здесь есть ошибка, мы однакож думаем, что последний приступ был точно в конце Июля, и что приступ 28 Июня был второй, который, по описанию Аврамия, происходил с 27 на 28-е Маия. Доказательством сему служит, во-первых, журнал Сапеги, во вторых, обстоятельства последнего приступа, как они описываются Аврамием. а) В журнале Сапеги под 3 Августа/ 24 Июля сказано: «Сапега с войском от  Дмитрова двинулся к Троице». Под 6 Авг./ 27 Июля: «Сапега объезжал монастырь кругом вместе с Полковниками и Ротмистрами, распределил, при какой стене и при какой башне должен будет кто находиться». Под 7 Авг./ 28 Июля: «За три часа до рассвета начался приступ. Полки выступили из стана, и проч. воины наши исполняли распоряжение без порядка, и потому не делали ничего добраго». По этим замечаниям несомненно был приступ к монастырю 28 Июля. б) Из Аврамиева описания последнего приступа видно, что Тверь уже была взята Князем Скопиным-Шуйским, что с Сапегою был на приступе и Зборовский. Но из Царской грамоты к Вологжанам от 26 Июня видно, что Тверь взята 13 Июля; след. Зборовский, стоявший в Твери и оттуда выгнанный, не мог быть под Троицким монастырем на приступе 28 Июня.

Неточность в показании времени последних приступов произошла от того, что Аврамий сам не был в монастыре, а точные и своевременные донесения властей монастырских, как видно из бумаг, отысканных в Швеции, были перехватываемы неприятелем. Там, где Аврамий не был лишен сих пособий, его показания сходятся с другими актами. Чтобы увериться в сем, стоит сличить с «выписью вылазкам из Троицкого монастыря» Аврамиево описание вылазок, бывших 26 Октября и 4 Ноябр. 1608. В рукописных сказаниях Аврамия упоминается и о приступе с 1 на 2 Ноября, соответствующем упомянутому в выписи приступу 1 Ноября, хотя в печатном издании сие опущено.

Но другой анахронизм, в доказательство которого и в замечаниях приводятся выписки из 9 актов (стр. 149–159), несправедливо приписывается Аврамию. В «замечаниях» сказано, что «города сослались между собою и отправили войска свои на помощь к Москве гораздо прежде не только получения, но и написания Троицких  грамот». Аврамий этому не противоречит: он и сам пишет о сношениях городов в главе 70 прежде, нежели стал говорить об участии Лавры в призвании на помощь к Москве. К этому присовокупим, что, при обличении Аврамия в неверном счислении времени, в «замечаниях» часто допускаются подобные ошибки; именно неточно перелагаются в журнале Сапеги числа нового стиля на старый, когда из показании Сапеги вычитается 12 дней, а не десять, как следовало бы, когда дело идет о XVII столетии.

Стр. 160. «В пример того, что в рукописи (?) Палицына некоторые события представлены в превратном виде», в «замечаниях» приводится глава 61, где говорится об оскудении в Троицком монастыре.

В списках сказания Аврамиева глава сия действительно читается неодинаково. Впрочем можно доказать, что первоначальное Аврамиево сказание есть то самое, какое напечатано в его книге, и что другое есть уже исправленное вероятно после Аврамия. Доказательство заключается в сличении того и другого изложения между собою. Сличение сие мы начнем ранее, нежели как сделано в «замечаниях».

«По отбежании от Троицкого Сергиева монастыря Гетмана Петра Сапеги с Польскими и Литовскими людьми и Александра Лисовского с Русскими изменники и граду отворившуся, — в обители же Чудотворца оставшии иноцы и мирстии людие благодарственные хвалы и песни Богови и Чудотворцем воссылающие:

(В печат.)	(В рукоп.)
За терпение жь свое и великия скорби, бывшие в осаде, от царствующаго чающе великую милость и жалованье восприяти: но не сбыстся. Мнози же и своего лишишася и место великия  почести и даров сами обнажени быша. О сем убо нам слово предлежит.
Царь же Великий, слышав о отбежании Литвы от Троицкого Сергиева монастыря, зело веселися сердцемь, благодаря Бога. Но аще и благочестив сый Царь и благоверен, но обаче подстрекаемь некиими небоящимися Бога, глаголю же Григорья Елизарова, Василья Янова,
и поползеся яко человек, не воспомянуы суда неумытнаго Судии и неумилися о разорении обители в обстоянии ратных. И что сотвори Царь Василий дому чудотворца? и воздает злая за благая и напаяет вместо меда пелынью, и забывает помощь и молитвы чудотворца, и оставшееся, чем строити дом чудотворца, по велицим разореньи, та вся расхищает. Присылает бо во обитель Живоначальной Троицы дьяка Семейку Самсонова. Архимандрит же Иоасаф с братиею, всему пришествия сего уведавше; и абие посылают о сем к Келарю старцу Аврамию тогда ему бывшу на Москве у Богоявления. Аврамий же восходит к Царю и многи слезы о сем пред ним пролив возражая его от толика совета, и предлагает пред ним молебное писание Архимандрита Иоасафа. По сем молит и воспоминает	И поползшеся бо, яко человецы невоспомянувши суда неумытнаго Судии и не умилившееся о разорении обители в обстоянии ратных, и что сотвориша дому чудотворца? И воздающее заблагая злая , и напояют вместо меда пелыни, и забывают помощь и молитвы чудотворца, и оставшее, чем строити дом чудотворца. и по велицем разореньи. та вся принуждают Царя восхити. И присылаем во обитель Живоначальныя Троицы Семейка Самсонов. Архимандрит же Иоасаф с братиею вину пришествия его уведевше,и абие посылает к Державному молебное писание, воспоминает
ему о оскудении денежный казны, и колико взято бысть, яко же преди писася. По сем же показа ему писание о разорении обители в обстоянии ратных и проч.

(Окончание сей главы с того места, где снова открывается разность между печатным изданием и некоторыми списками, не выписываем, потому что оба изложения в «замечаниях» напечатаны).

При сличении сих двух изложений открывается, что первый пункт, за опущением посредствующих мыслей, не вяжется с последующим и частица: же (Царь же Василий слышав...) лишняя. Речь о Царе Василие, за отнесением слов: поползеся, яко человек, не к нему остается неконченною. Выражение: присылаем, не полно. Архимандрит представляется в одно и тоже время и просящим чрез послание и лично ходатайствующим пред Государем (посылает писание, — показа писание). Вставочные речи о побуждениях к заимствованию у обители ее сокровищ, имеют совсем другой склад грамматический, нежели какой замечаем в сочинении Аврамия. Грамматическое окончание по отшеству нигде у Аврамия не встречается. Вставка: советом благим, а не нуждею подстрекатклкй — очевидное противоречие не исключенному выше выражению Аврамия: подстрекаем некиими не боящимимся Бога. Последний пункт: «и такового ради терпения Святых Святый Господь и малый останок в велик плод возрасти благодеяния, яко же конец о нем являет», — становится непонятным.

Между тем по тому и другому изложению не сомненно, что Шуйский взял из монастыря «последнюю казну, издавна старое сокровище». След. в главном оба изложения совершенно согласны. Но во втором, исправленном, изложении предлагаются благовидные побуждения, которых в первом нет, и которые, конечно, следовало бы принять во внимание Аврамию.

При сем можно ли не заметить некоторого уважения к словам текста Аврамиева, когда исправитель  позволил себе только переделать его, а не совсем отвергнуть?

Если же все рукописи и печатное издание в главном согласны, то для того, кто верить приписке, сделанной в экземпляре князя Оболенского, несомненно, что ІІІуйским приобретено в сие время 974,600 р. Но это были не деньги, а, как говорится в том и другом изложении, сосуды златые и сребреные, издавна старое сокровище, дачи Государей и Великих Князей и проч. Вероятно была открыта Царю такая же сокровище-хранительница в монастыре, какую в последствии указал Ромодановский Государю Петру I в Кремле ⁵⁹. Поэтому могла быть монастырская казна, как пишет Аврамий, в истощании, и в тоже время могли еще сохраняться в Лавре многие сокровища. По той же причине могли уцелеть, и после сего побора, некоторые драгоценные вещи, бывшие в употреблении; так напр. св. сосуды, пожертвованные Годуновым, тогда еще не древние, и др.

Во всяком случае из-за описания Аврамия нельзя возводить на престарелого Келаря обвинения в возмущении Москвы против Василия, потому что его описание тогда еще не существовало. Изменение в повествовании может быть сделано тогда, когда кости Василия были возвращены из Польши в Россию (1635 г).

Нам остается сделать еще одно замечание, что итог сумм, взятых из Лавры Годуновым, Самозванцем и Шуйским, совершенно верен. 15,400+30,000+18,355+1000+900 точно составляют 65,655 р.

Стр. 167. «Начальство Лавры хотело скрыть от Царя тамошнее богатство». Это выводится из того, что власти монастырские писали к Царю о сборе суммы с братии для пополнения недостатка казны. 

Но вкладные книги Лавры действительно не в одном году столько не показывают приношений от братии, сколько в 1608 и 1609 годах.

Стр. 172. Мысль, что «благочестивый настоятель духовными очами видел Святых угодников», не подвергается сомнению; но далее замечается: «не мудрено, что другие по примеру его, но не с тою чистотою намерений, рассказывали и вымышленное».

Не известно, на чем основывается такое различение и есть ли какое-либо основание для подобных предположений. Но почему бы напр. пономарю Иринарху, которого Аврамий приводит четыре видения (гл. 21, 39, 40, 50) с предсказаниями, всегда оправдывавшимися в событиях, — не мог являться Пр. Сергий, или Пр. Никон, также истинно, как и настоятелю обители? Имя Иринарха встречается между преподобными Отцами Лавры в рукописи XVII стол. ⁶⁰, и на иконе ⁶¹.

Стр. 179–206. В последних «замечаниях» Аврамий по-видимому совсем оставляется в стороне; дело идет о позднейших историках, исказивших историю осады своими дополнениями и переделками. В обличение сих историков берутся в рассмотрение обстоятельства измены казначея Лавры Иосифа. Но с другой стороны, при этом рассмотрении, возводится на Аврамия еще тягчайшее обвинение, нежели ошибки, или повреждение истории. Он представляется соучастником какой-то тайны, относящейся до казны монастырской, — тайны, в следствие которой нужно было казначея, под предлогом измены, замучить, — одного воеводу, Голохвастова, оклеветать, — воинов и слуг монастырских вооружить против Архимандрита. Стоит обратить внимание на такое обвинение. 

В конце Марта 1609 г. Царевна Ксения Годунова, писала из Лавры в Москву: «с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шатость и измена великая ⁶². Весною, около «просухи», главный воевода Долгорукий писал к Келарю Аврамию ⁶³: «писано к нам от Государя, а велено изменника старца Иосифа Девочкина пытати, и пытав в тюрьму посадити, — и я его не пытал потому, что он добре болен. А заговорщики его, изменники: Гриша Брюшина да Московский мужик Худяк, те за приставы померли». — И так изменники открыты; от Царя прислано повеление — подвергнуть обвиняемого пытке, чтобы обстоятельнее вызнать замыслы и сообщников. Но Долгорукий, за болезнию Иосифа, отложил сие до времени.

В том же письме Долгорукий просит Аврамия «известити Государя, что здесь в осаде ссору делает великую Алексей Голохвастов, — чтобы Государь пожаловал, по просухе, прислал сюда верных человеке сто, и про него бы велел сыскати, и велел бы его пожаловати, к Москве взяти». Воевода Окольничий, не имея причин подыскиваться под простым дворянином,  находит невозможным для себя и вредным для монастыря, — долее терпеть здесь Голохвастова; — просить: сделав разыскание, удалить его отселе и препроводить в Москву с конвоем.

Потом Долгорукий прибавляет: «да и в старцех есть, ведаю, в которых, великая ссора: после Осифова дела великую были смуту сделали и мир возмутили были». По связи речи можно думать, что ссоры Голохвастова соединены с делом Иосифа, тем более, что далее Долгорукий снова возвращается к Голохвастову, и просит Аврамия, чтобы дело об нем было ведено тайно. Видно ссоры старцев и влияние воеводы на подчиненных ему заставляли Долгорукова просить такой осторожности.

Но что не так ясно видно из сего письма, то яснее открывается из следующего, писанного в начале Июля. Долгорукий пишет к тому же Аврамию ⁶⁴: «как я поймал вора Иосифа Девочкина, и тот Алексей (Голохвастов) говорил монастырским слугам, призвав к себе в семом часу ночи: пожалуйте де не подайте Казначея Князю Григорью. А как я пошел пытати Казначея, и тот Алексей велел сбити с города всех мужиков... И я, вышед, мужиков уговорил от мятежа, — а Казначея пошел пытати. И Алексей у пытки, пришед, за дело ни за какое не принялся». Это, прибавляет Долгорукий, удивило и многих дворян и детей боярских. — Когда это было, ясно не видно; но Долгорукий сам пишет, что это происходило ранее  другого случая 24 Июня, и что он успел уже дважды писать о том к Аврамию, но письма были перехватываемы. В последний раз, т. е. 24 Июня, Долгорукому донесли, что Голохвастов посылал внушать слугам и крестьянам монастырским, что «нам от Князя Григория, в осаде сидя, всем погинути, — чтобы нам над Князем Григорием чем промыслити и ключи бы городовые у него отняти». — Голохвастов или опасался измены Долгорукого, или сам замышлял сдать монастырь, чтобы от продолжительности осады («сидя в осаде») тем не погибнуть. Первого не видно, остается предполагать последнее. Впрочем, когда Долгорукий стал расспрашивать об этом чрез других, Голохвастов заперся. Сообщая обо всем этом Аврамию, Долгорукий прибавляет, что Государю доселе он не доносил об этом ⁶⁵, и снова просит ходатайствовать пред Государем, чтобы «святому месту которая шкота не учинилась, — чтобы Государь пожаловал, о том деле свой Царский указ учинил» ⁶⁶.

О последствиях пытки Иосифа, конечно, Долгорукий донес Государю. Но в чем состояло сие донесение, мы не знаем. Неизвестно и то, как прекратились смуты между Долгоруким и Голохвастовым. Только Аврамий пишет, что обличителем Иосифа был Иеродиакон Гурий, что Казначей с пытки открыл своих сообщников, именно слугу Селевина, бежавшего к Сапеге еще в начале осады, и четырех крестьян, вслед за ним пересланных; что уже назначен был день сдачи  монастыря. Вместе Аврамий пишет, что Голохвастов был потаковником лукавству Казначея ⁶⁷.

По изложении сих обстоятельств замечаем: 1) Долгорукого нельзя винить за то, что он пытал Девочкина: на это было повеление от Царя. Тарханная грамота в таких случаях не защита. 2) Против показаний Девочкина мы не можем ничего сказать, потому что не имеем более исторических сведений обе этом деле. 3) Что Голохвастов участвовал в замысле Иосифа, это осталось нераскрытым. Казначей его не оговорил. Другого «обыска» или исследования, как хотелось Долгорукому, не было. Но Аврамий по тем обстоятельствам, какие Долгорукий излагает во втором письме, справедливо мог назвать Голохвастова потаковником лукавству Иосифа.

Что же за тайна скрывается в судьбе Иосифа и в обвинениях против Голохвастова?

Весною Долгорукий писал к Аврамию, что Казначей болен, и, что если Иосиф умрет, то в казне монастырской все сложат на него, и будет Троицкая казна вся растащена. К этому прибавлял: «и нынеча до меня тот слух доходит, что деется в казне той не добре добро». Видно, что Долгорукий заботился о целости казны; он жалуется Келарю, что, пользуясь болезнию Иосифа, некоторые люди беззаконно истощают ее. Если бы Долгорукий сам пользовался ею, то ему нечего было бы опасаться, что, в случае смерти Иосифа, все сложат на него: напротив он, мог бы этому радоваться.

Кто были люди, корыствующиеся казною, объясняет письмо Иеродиакона Гурия Шашкина, посланное, вероятно,  в одно время с письмом Долгорукого ⁶⁸. Он пишет: «ныне в казну ходят Ларион Бровцын да уставщик с племянники», — вероятно за болезнию Казначея, о которой пишет Долгорукий. Бровцын и уставщик говорят, что многих вещей в казне нет; а Казначей уверяет, что у него в казне все цело, и что старцы корыствуются казною. Более сведений о казне монастырской при Иосифе мы не имеем. С чего же подозревать здесь какую-то тайну, или, просто сказать, с чего подозревать и Гурия, и Долгорукого, и Аврамия в злоупотреблении казною, которое мог раскрыть Иосиф, и которого потому хотел сбыть с рук Долгорукий, — равно как и Голохвастова? как Аврамий, незадолго до осады сделавшись Келарем Лавры, — во время осады не бывал в Лавре, — мог войти в своекорыстные соглашения на счет казны монастырской с Воеводою, который сам не был прежде в Лавре, — когда при том обитель имела своего настоятеля?

В «замечаниях» вмешиваются в это дело еще жалобы слуг и стрельцов на Архимандрита и соборных старцев. Но ни из чего не видно, чтобы между этими делами была какая-нибудь связь. Из отписки ⁶⁹ властей Троицких к Царю видно, что на них жаловались  стрельцы и служки монастырские в недостаточности содержания и скудости денежного жалованья. Власти в ответе своем выставляют излишество требований и злоупотребление монастырским хлебом со стороны недовольных. Если бы эти недовольные были вооружаемы партиею Долгорукого и Палицына, то стал ли бы Аврамий в своем сказании порицать «воинствующих» за те же излишние требования, и за пьянство и распутство? (гл. 36).

До сих пор мы еще ничего не сказали об том акте, который наиболее навлекает подозрение на правоту партии Долгорукого в монастыре. Это — донесение Царю Троицких Священников и братии, как сказано в начале бумаги, — но без имени доносителей ⁷⁰. Старцы, уведомляя об отражении приступа 28 Июня, пишут о смутах, производимых воеводою Голохвастовым, согласно с письмами Долгорукого, о притеснениях, каким подвергались сии старцы от Архимандрита и соборных старцев, с того времени, как донесли на Иосифа; защищаюсь отчасти ратных людей, — не одобряя поведения самих властей; доносят о сношениях Королевы Марфы с казначеем Иосифом, утверждая, что как он, так и она, вместе писали дружеские грамоты к Сапеге и к пану Ружинскому. На конце донесения кто-то в особенности защищает себя от жалобы на него Королевы в бесчестии. Так как под сим донесением нет ничьих подписей, то в «замечаниях» предлагается догадка, что оно составлено от имени священников и братии без их ведома, а след. есть не более, как плод крамолы. — Но по крайней мере должен был означить свое имя в донесении Государю тот, кто на конце именно говорит от себя. Да и какого действия можно было бы ожидать от донесения, никем не подписанного? Мог ли его уважить Царь Василий? —  Нельзя сказать, чтобы доносители хотели быть неизвестными; они прямо себя обнаруживают, когда говорят о себе: «мы же преже сего писали к тебе, Государю... и за то на нас Архимандрит и соборные старцы положили ненависть». Следовательно их знал Царь, их знали и власти монастырские. — Так как акт сей не имеет и надписи на имя Царя, как следовало бы в подлинном донесении, то в «замечаниях» предлагается новая догадка, что письмо то не нужно было и надписывать: оно пересылалось через Аврамия; Аврамий знал, к кому оно следовало. Но хотя бы Аврамий и знал это, нельзя было опустить сей надписи в подлинном донесении к Царю.

Не ближе ли к истине будет то предположение, что акт сей есть список с приготовлявшегося донесения к Царю, и что в подписке, если только он был отправлен к Царю, были подписи доносителей и надпись на имя Царя. Такой список, намеренно чрез изменников, или ненамеренно чрез взятых в плен мог быть занесен в таборы Сапеги и сохраниться у него вместе с прочими бумагами.

Как бы то ни было, — в этом донесении ни об Аврамии, ни о казне нет ни слова. Поверять справедливость жалобы доносителей на обращение с ними властей нам не чем. Может быть и сказанное в защиту воинов справедливо; по крайней мере по этому одному месту нет основания называть Долгорукого покровителем пьянства. — А что касается до обвинения Королевы в соучастии с Иосифом в измене: то, не принимая на себя решить вопрос об этом за недостатком данных, заметим только, что и Царица Александра, бывшая супруга Царевича Иоанна Иоанновича, получила жалованную грамоту от Самозванца 9 Дек. 1608 г. ⁷¹;  2, с Польской записке, напечатанной г. Мухановым и без сомнения принадлежавшей к бумагам Сапеги ⁷², конечно, не без намерения замечено в одном месте: «Васька, Ивана Батанина сын, что пошел в монастырь из села Датской Королевы Шарапова, в оном жил»; в другом: «Василий Парский, Иван Харизея, слуги Датской Королевы, которые живут в Лозморое в Владимирском Уезде».

Терпеливый читатель простит скучные подробности в деле не совсем ясном, по крайней мере, ради общего желания раскрыть истину.

ОТВЕТ

НА РЕЦЕНЗИИ И КРИТИКУ

«ЗАМЕЧАНИЙ» ОБ ОСАДЕ ТРОИЦКОЙ ЛАВРЫ.

«Все ли те силогизмы сиречь Слогни правду оброняют! не вси: овые правду оброняют, словесною силою и истинне помагают а овые сопротив правды глаголют и истинне сопротивно укрепляют, а некоторые отчасти сопротивлиются. а наипаче в тех негде порочно обретается, где начинаеся отношение по неудобному» (Из древней диалектики. — См. Вост. Описан. Рум. Музеума, стр. 242).

В 6 и 7 номерах Москвитянина 1842 года были помещены мною замечания об осаде Троицкой Лавры 1608-1610, и описаниях оной историками XVII, XVIII и XIX столетий.

Статья эта не осталась без внимания. На нее были замечания, рецензии или критики в Северной Пчеле, Отечественных Записках, Москвитянине и Журнале Министерства Н. Просвещения, на которые я доселе не имел времени отвечать. — Не поздно ли отвечать теперь, по прошествии двух лет? — Не думаю. — Предмет и замечаний и критик — историческое происшествие , которому более двух сот лет. Тут интерес не в современности, а в важности события, не в большей или меньшей деятельности журнальной полемики,  а в исследовании и раскрытии истины, всегда новой, всегда занимательной, всегда драгоценной для любящих отечество и славу его.

Г. Сахаров первый отозвался о моей статье в № 198 Северной пчелы (5 го Сент. 1842). «Спешу», говорит он по прочтении первой её половины, «сообщить некоторые сведения неизвестному сочинителю статьи об осаде Троицкой Лавры. Может быть, они доставят ему или другим новые данные к объяснению событий».

Эти слова достаточно объясняют благонамеренную цель рецензента. Чуждый всякого соперничества с неизвестным, который, с скромно опущенным забралом, вступил на поприще исторической критики, Г. Сахаров спешит поделиться с ним богатым запасом исторических сведений относительно некоторых лиц знаменитой эпохи. Как много выиграла бы наука, если бы занимающиеся монографиями всегда встречали такое благородное радушие, такую бескорыстную готовность помочь им в общем и святом деле отечественной истории, сообщением или указанием мало известных источников!

С уважением и благодарностью приняв указание Г. Сахарова на некоторые весьма важные и мне дотоле неизвестные рукописи Московской Синодальной библиотеки, я должен защитить одно заключение мое, против которого он изъявляет сомнение, именно, что Келарь Авраамий Палицын не имел священного сана и был просто монах. Г. Сахаров говорит: «У нас с пострижением всегда соединялся сан или иеродиакона или иеромонаха. Слово монах у нас доселе принимают в неопределенном смысле. Не забудем при  этом самого слова старец, как необходимого условия иеромонаха, старшего из числа монастырской братии».

Довольно странно, что доказательство в защиту моего мнения против приводимого Г. Сахаровым, я отчасти извлеку из его статьи и, так сказать, из его библиотеки. Указывая на принадлежащее ему рукописное изложение Соборного деяния, бывшего на Архимандрита Дионисия 7126 (1618) Июля 4, 5 и 8-го, он приводит следующие слова: «и за то Архимандрита Дионисия да попа Ивана от церкви Божией и литургии, служити отлучаем, да не священствуют, а старцев Арсения и Антония Божественных тайн причащения отлучаем; и в дому Живоначальные Троицы Сергиева монастыря Архимандриту и старцам быти не повелеваем, а быти им в иных монастырех, где Государь Царь и Великий Князь Михаил Федорович всей Руссии укажет». Не ясно-ли здесь, что священствовать и служить литургию запрещалось из обвиненных Архимандриту и Священнику Иоанну? А старцы Арсений и Антоний, как не имевшие права священнодействовать, отлучены были от причащения Св. тайн, которое они, как простые монахи, подобно мирянам, принимали от совершавшего литургию.

Подобное доказательство можно представить и на то, что не только старец, но и Келарь мог быть простым монахом. Патриарх Иоасаф в разрешительной грамоте, 1671 Апреля 12-го, пишет Макариева Желтоводского монастыря Архимандриту Пахомию: «били нам челом того же монастыря келарь Иосиф Чирков с братьею, которые бились в приступ к монастырю против воровских людей, а в челобитной их написано: в нынешнем де во 179 году приступали к тому Макарьеву монастырю воры и изменщики казачишки, с Лысковцы и Лысковской и иных многих  волостей со многими людьми, нощию, к деревянной рубленой стене, огненными великими привалы и пушечным боем, а с иных стран от каменных стен врата монастырьские зажигали, и из оружие по них стреляли, и они де, видя их лютое свирепство и неукротимое ополчение, дерзнули своими руками, малолюдства ради, из пушек и из мушкетов по них стреляти, и камением на них метали, и многих их побили до смерти; неции же, болезнуя о святей той обители, на сие дерзнули и от освященного чина, попы и дьяконы; и ныне де они келарь и братия, к нам святейшему Патриарху, в том своем невольном убиении покаяние принесли и прощения и разрешения просят, и нам пожаловать их велети б дать им в том наше святительское разрешение и прощение. И мы, святейший Патриарх, слушав того их челобитья, пожаловали их келаря и братию: благословили и разрешили священником и дьяконом священническая действовати, а келарю и братии, по исповеди ко отцем их духовным, которые достойны будут кроме сеа вины, причастником быти святым пречистым и Божественным тайнам, и послать нашу разрешителную грамоту» ¹.

По напечатании моих «Замечаний» в двух номерах Москвитянина, было тиснуто, тем же набором, малое число отдельных экземпляров, которые принесены мною в дар некоторым почтенным любителям отечественной истории. Вероятно один из этих экземпляров подал повод Рецензенту Отечественных Записок внести мои «Замечания» в библиографическую хронику свою, не в виде статьи другого журнала, а как отдельную брошюру. 

В «Замечаниях» моих я хотел показать, как у нас писалась и пишется история. Рецензенты рассматривали мой труд, и тем дали мне право в свою очередь рассмотреть их критику. Без исторической критики дело истории будет мертво и неподвижно. Но такова ли у нас эта критика, какою она должна быть для пользы истории — вот то, что я позволю себе подвергнуть разбору, отвечая на заключения моих судей.

В избежание повторений я отложу ответ мой на некоторые выводы О. З. до другой более важной критики на мои «Замечания». Теперь остановлюсь на общем духе и изложении этой рецензии. Рецензент О. З., окинув взором мою статью, или, как он ее называет, брошюру, представил беглый очерк ее, и отозвался об ней с похвалою, но вообще в таком шутливом, или, лучше сказать, насмешливом тоне, что самое слепое авторское самолюбие не могло бы решить — принятьли похвалу Рецензента О. З. за действительное выражение его мнения, или за иронию. Вот образчик его изложения: «благодарность Шлецеру — он показал нам доброе начало, сделав многое сам; но неблагодарность нашей близорукости, которая даже вооруженная очками Шлецера, видит не более как на два пальца в истории и равнодушно проходит перед предметами, заслуживающими полное внимание и самое добросовестное исследование. Мы, правда, перебрали многое чему учил нас добрый Карамзин, во многих случаях прямо противоречили ему и не раз горячо принимались доказывать своему старому учителю, что он вовсе не умел смотреть на вещи как следует; да дело в том, что мы или нападали на такие предметы, которые можно оставить в покое до другого более досужего времени, или, доказывая Карамзину, что он смотрел не  совсем прямо, сами в то же время делали решительно кривые взгляды. Пример перед глазами. Нам не понравилось, что Карамзин вздумал отличить от толпы Прокопия Ляпунова.... И вот, таким образом, хотя и вопреки голосу исторической совести, мы доказали свету, что уж если дело пошло на то, так и у нас есть хороший запас сатирической способности; а между тем и не заметили, что почти рядом с вопросом, над которым мы столько гарцевали, показывая свое наездническое искусство, есть другой вопрос, который хотя и не требует особенного остроумия, но за то гораздо более нуждается в освещении историческою критикою» ².

Этот шутливый тон, этот будто бы Английский юмор, когда дело идет об одном из важнейших и прекраснейших эпизодов Русской истории, в котором, конечно, нет ничего ни забавного, ни смешного, отчасти объясняются тем настройством духа, в котором мог быть Рецензент пересмотрев письма на луну, песенники и разные повести и сказки, между коими попали и «Замечания на осаду Лавры». Тем не менее, странно и неприятно видеть это бесконечное глумление на страницах журнала, столь богатого статьями дельными, замечательными, важными, как по отечественной истории, так и по другим предметам наук и словесности. Странно и неприятно встретить очки Шлецера и доброго Карамзина, нашего старого учителя, вместе с колкими намеками на современного писателя, Г. Полевого. Если Рецензент О. З. после отзыва своего о «Прокофие Ляпунове» в 8 № того же года ³, после  возражений Г. Каменского ⁴, замечательных силою доводов и систематическим их изложением, находил нужным еще раз подвергать критическому разбору статью Г. Полевого, то не полезнее-ли бы было, оставив в стороне намеки на гарцеванье и наездническое искусство, разобрать два весьма замечательные положения автора, которые остались не рассмотренными в возражениях Г. Каменского.

Одно из этих положений состоит в том, что Г. Полевой, разделяя причины бедствий смутного времени на внешние и внутренние, относит к первым соперничество Польши и Швеции с Россиею. К внутренним, особенно важным, он относит дворскую олигархию, которая «как будто волшебною стеною отделила престол Царский от всех других званий Государства, не допуская их в среду свою, сосредоточивая в себе богатства и силу, крамолою и тайною интригою останавливая волю Царей и управляя ею. Лишенная власти самостоятельной, она подкрепила себя клиентизмом мелкого дворянства, которое около каждого из высших олигархов составляло его ограду и опору». ⁵ Далее: «не должно обвинять в одинаковой степени в сих событиях (смутного времени) другие сословия Русского Государства, и надобно прибавить, что и из среды высшей олигархии являлись люди, в самое бедственное время разгара страстей, люди не только с великими дарованиями, но и с высокими, бескорыстными доблестями — Романовы, Пожарские, Долгорукие, Воротынские, Шереметевы, верные власти и закону. К несчастью, голос и дела сих немногих исчезали в буйстве и крамолах их многочисленных, буйных товарищей. Другие сословия невольно делались слепым, безотчетным  орудием олигархии, увлекаемые однако ж чувством в основании добрым».

Эта мысль — выставить наравне с Поляками и Шведами причиною бедствий, постигших Россию — Русское Дворянство, разделив его на высшую олигархию, к которой относятся, как исключения, Романовы, Пожарские и пр., и на мелких Дворян — клиентов, — есть мысль оригинальная и новая, которой мы доселе, благодаря Бога, в печати не встречали. Можно бы возразить, что если изменник Михайла Салтыков был Дворянин, то товарищ его Федор Андронов был гость суконные сотни; если Боярский сын Пашков был Дворянин, то Болотников был холоп Князя Телятевского; если Князь Шуйский венчался венцом Мономаха, то на него простер руку и попов сын Матюшка; если под Смоленском изменил Послам Филарету и Кн. Голицыну Думный Дворянин Сукин, то с ним вместе изменил и Дьяк Сыдавной Васильев. — Трудно доказать, чтобы второй Самозванец, Болотников, Андронов и Дьяк Васильев были слепые, безотчетные орудия Русского Дворянства, увлекаемые однако ж чувством в основании добрым.

Другая мысль Г. Полевого есть следующая: «Михаил возведен на престол любовию и согласием народа. Могъ-ли Ляпунов ожидать исполнения своих желаний при восстановлении прежнего порядка, если бы он дожил до сего времени? Если семь Бояр, управлявших Москвою от имени Владислава, снова вступили в синклит боярский, если не награды, но гонение постигло всех отличившихся при спасении Москвы — Трубецкой послан был Воеводой в Сибирь; Дионисий сужден по клеветам наветников; Пожарский выдан головою родне изменника Салтыкова; Аврамий  Палицын умер в заточении Соловецком, а Минин удалился умереть вдали, от Двора и Москвы — Ляпунов едва-ли мог получить награды, если — дело, более нежели сомнительное — он и действительно хотел подвигом добра загладить жизнь, отданную дотоле измене, коварству, бунту и злодейству». ⁶ Эта мысль Г. Полевого не совсем оригинальная и новая. Прежде появления в свет «Прокофия Ляпунова» мысль несколько похожую, но высказанную совсем в другом духе и направлении, мы видели в прекрасном сочинении нашего почтенного Археолога Н. Д. Иванчина-Писарева. ⁷ После статьи Г. Полевого ту же мысль с крайним сожалением встретил я в весьма замечательной статье Г. Мельникова ⁸, который, исчислив награды, увенчавшие доблести верных Нижегородцев, говорит: «но дворская крамола действовала. Возвысились всеми ненавидимые Салтыковы, и одному из них Кн. Д. М. Пожарский был выдан головою через год после того как он спас Россию. Умный Минин был лишним в думе, где главными действователями были бесталантный Шереметев и бывшие мятежники Салтыковы, Куракины и Черкасские, т.е. те, которые или ничего не делали во время действий Минина, или поддерживали крамолу. Перед смертью, спаситель отчизны удалился в Нижний, где и умер в 1616 году, забытый теми, кого спас он. Подвиг этого великого человека оценен был по достоинству не ранее как через столетие». ⁹ 

«Не награды, но гонение постигло (по восшествии на престол Михаила) «всех отличившихся при спасении Москвы». Вот положение Г. Полевого, обвиняющее юного Царя и его родителя, более нежели в неблагодарности, в постоянном гонении противу спасителей не одной Москвы, но и России, которая была спасена вместе с Москвою. — Критика этого не оспоривает, а между тем мысль, по видимому основанная на фактах, но в самом деле фактами опровергаемая, повторяется, может перейти, подобно многим другим, в историческое верование, и стать на ряду с несомненными истинами, которые не нуждаются ни в розысканиях, ни в доказательствах. Оставим на время Троицкую осаду, и мои «Замечания», и возражения рецензентов и критиков, и займемся исследованием предмета важного и любопытного, чуждого истории Лавры, но принадлежащего к одной с нею достопамятной эпохе отечественной Истории.

Сперва означим время происшествий, коими Г. Полевой подкрепляет свою мысль:

Михаил возведен на престол.... 1613 Февр. 21.

Князь Д. Т. Трубецкой послан Воеводою в Тобольск ............................ 1625 Генв. 25.

Архимандрит Дионисий сужден ............................................................... 1618 Июля.

Пожарский выдан головою Салтыкову .................................................... 1613 Дек. 6.

Аврамий Палицын умер в Соловецком монастыре, куда отправился ... 1621.

Минин умер в Нижнем ............................................................................... 1616.

Рассмотрим все эти происшествия в том виде, в каком их представляют достоверные источники, но не в том порядке, в каком их приводит Г. Полевой: 

Первым представится нам выдача головою К. Пожарского Салтыкову. Это происшествие, столько соблазнившее всех занимающихся историею смутного времени, не вполне изложено в сокращенной выписке из разрядных книг, напечатанной в III томе Гос. Грамот и Договоров. По этому считаю не лишним поместить его здесь в том виде, в каком я нашел его в рукописной книге, содержащей в себе разрядные записки. ¹⁰

---

«Тово ж году 7122 (1613) Декабря в 6 день на празник Великого Чюдотворца Николы пожаловал Государь в Бояре Князь Ивана Никитича меншого Одоевского а у скаски стоял Боярин Князь Володимер Тимофеевич Долгорукой а сказывал думной разрядной дьяк Сыдавной Васильев.

Тово ж дни пожаловал Государь в Бояре Бориса Милхайловича Салтыкова а у скаски велел Государь стоять Боярину Князь Дмитрею Михайловичю Пожарскому а сказывати Думному Дьяку Сыдавному Васильеву.

И Боярин Князь Дмитрей Пожарской бил челом Государю, что ему Борису Салтыкову боярство сказывать и менши ево быть невместно.

И Князь Дмитрей спрашиван по каким случеям ему менши Бориса Михайловича Салтыкова быть невместно.

И Князь Дмитрей сказал менши ему быти нелзя по тому что Князь Григорей Княж Петров сын Ромодановской в роду ево Князь Дмитрея менши а был болши Григорья Мещенинова Морозова а Григорей Морозов в своем роду таков Михайло Глебов Салтыков а Михайло Глебов ему Борису дядя а болши ево тремя месты да Князь  Дмитрей же бил челом Государю сказывал боярство Князь Ивану Одоевскому Князь Володимер Долгорукой а ему велено боярство сказывать Борису Салтыкову и ему Князь Володимера менши быть невместно по тому что Князь Володимер Долгорукой выдан головою дяде ево Князь Дмитрееву Князь Петру Пожарскому дядя ево Князь Петр во ево роду менши ево Князь Дмитрея.

А Боярин Князь Володимер Долгорукой бил челом Государю на Боярина на Князь Дмитрея Пожарсково что тем ево Князь Дмитрей бесчестил сказывает что будто он Князь Володимер Долгорукой выдан головою дяде ево Князь Петру Пожарскому и то он затевает говорит ложь и про то б Государь велел сыскать своими Государскими розряды.

И после того бил челом Государю Борис да Михайло Михайловичи Салтыковы на Князь Дмитрея Пожарсково что Князь Дмитрей их обесчестиль боярство ему Борису не хочет сказывать а ему Князь Дмитрею менши их быть можно многими месты да и по тому Князь Иван Ромодановской был на Ливнах в товарыщах с Михайлом Глебовым Салтыковым а Михайло Глебов Салтыков по родству менши их а Князь Иван Ромодановской в родстве Князь Дмитрею болшой да Князь Дмитрей же Пожарской при Царе Василье розведен Сывашкою Пушкиным а Ивашко у отца своего пятой сын а болшой ево брат Астафей Пушкин был менши Михаила Глебова Салтыкова да по иным по многим случеям мошно им болши быть Князь Дмитрея Пожарсково.

Да туто ж спрашиван Ивашка Пушкин сказал при Царе Василье челобитье его на Князя Дмитрея Пожарсково записано а дело невершено.

А Князь Дмитрей Пожарской был туто ж перед Государем и против тех статей неговорил ничево и Государь Князь Дмитрею говорил чтоб он боярство Борису Михайловичю Салтыкову сказывал а по тем случеям Бориса и Михайла Салтыковых ему Князь Дмитрею менши их быть мошно. 

И Князь Дмитрей Государева указу не послушал. Боярство Борису Михайловичю не сказал и к себе съехал на двор.

И Государь говоря з бояры велел боярство сказать Борису Михайловичю Салтыкову Думному Дьяку Сыдавному Васильеву.

И Думной Дьяк Сыдавной Васильев боярство Борису Михайловичю Салтыкову сказал и Государю явил.

А в розряде велел Государь записать что сказавал боярство Борису Князь Дмитрей Пожарской.

И Боярин Борис Михайлович Салтыков ударя челом Государю на ево Государеве жалованье и бил челом Государю на Боярина Князь Дмитрея Михайловича Пожарсково о бесчестье что Князь Дмитрей Пожарской боярство ему не сказал и бил челом на него вотечестве не по своей мере и тем де ево Бориса обесчестил а ему де Князь Дмитрею не токмо меня холопа твоего Бориска и меншова моево брата мошно быть менши многими месты.

Тово ж дни был у Государя стол у стола были Бояре Князь Федор Иванович Мстиславской Князь Иван Никитич Одоевской Борис Михайлович Салтыков околничей Федор Васильевич Головин.

В столы смотрили столники

В большой стол

В кривой стол

Вина нарежал столник.

И после стола бил челом Государю Боярин Борис Михайлович Салтыков на Боярина Князь Дмитрея Михайловича Пожарсково чтоб Государь пожаловал велел ему от Князь Дмитрея оборонь учинить.

И Государь говоря з бояры велел Боярина Князь Дмитрея Пожарскова вывесть в город и велел ево Князь Дмитрея за бесчестье Боярина Бориса Михайловича Салтыкова выдать Борису головою и в розряде то велел записать.

«А посыланы по нево на двор Перфилей Иванов сын Секерин да голова Стрелецкой Костентин Чернышев. 

А отводил Боярина Князь Дмитрея Михайловича Пожарскова на двор к Боярину Борису Михайловичю Салтыкову головою Перфилей Иванов сын Секерин».

---

Этот современный рассказ представляет нам дело в настоящем его виде, и показывает:

1) Что истец Князь Пожарский, на спрос, по каким случаям ему не вместно быть меньше Салтыкова, ссылался на Ромодановских, а не на Пожарских. Этим его упрекали гораздо прежде, в деле с Князем Лыковым.

2) Что он объявил, будто бы К. Владимир Долгоруков, с которым при этом случае он также местничался, был выдан головою дяде его Князю Петру Пожарскому, на что К. Долгоруков, жалуясь в бесчестии, сказал: и то он затевает, говорит ложь и про то б Государь велел сыскать своими Государскими разряды. Не видно, чтоб К. Пожарский также просил справки с разрядами и чем-нибудь подкрепил им сказанное. «А Князь Д. Пожарской был туто ж перед Государем и против тех статей не говорил ничего». Должно заметить, что он при этом не сослался на измену Михайлы Салтыкова. ¹¹ Видно степень родства М. Гл. Салтыкова с Борисом Мих. была не такова, чтоб измена первого имела влияние на службу и права второго. 

3) Царь при решительном ослушании К. Пожарского сперва ограничился тем, что приказал Думному Дьяку Сыдавному Васильеву сказать боярство Салтыкову, но в разряде велел записать, что сказывал К. Пожарский. По двукратной уже просьбе Салтыкова (перед столом и после стола) Царь, по приговору Бояр, велел отвести К. Пожарского к противнику его.

Для приведения этого важного обстоятельства в полную ясность, нужно разрешить следующие вопросы:

I. Есть ли повод заключить, чтоб действие Царя и Бояр против К. Пожарского имело целию гонение, или унижение заслуг его?

Я не знаю, есть ли доказательства того, чтоб признательность Бояр и духовных властей к знаменитым заслугам Кн. Пожарского была ознаменована, до избрания на престол Михаила, таким же образом, как в отношении к Кн. Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому, которому была от них дана в вотчину Вага. Но нет сомнения, что они признавали всю важность заслуг его, ибо в грамоте Трубецкому таким образом говорится о К. Пожарском:  «а как по Божией милости Стольник и Воевода Князь Дмитрей Михайлович Пожарской собрався с нами с Цари и с Царевичи и с Бояры и Воеводы и Стольники и Стряпчими и с Дворяны и Детьми Боярскими Верховных и Украинных, Северских и Поморских городов и с Казанскими Князьями и Мурзами и со всякими служилыми людьми пришел к Боярину и Воеводе ко Князю Дмитрию Тимофеевичу в сход под Москву, и положа меж себя они богосоюзный совет, быти истинно по Христе и по истинной нашей православной Крестьянской вере Греческого Закона крепкие поборники, многим своим бодроопасным осмотрением и премудрым разумом Московское Государство очищали, с Польскими и с Литовскими людьми, которые сидели в Москве, бились, и многую им тесноту и голод чинили». ¹²

При венчании на Царство Михаила, К. Пожарский был в числе немногих, несших и державших Царские регалии, и в тот же день, Июля 11-го, произведен из Стольников не в Окольничие, а прямо в Бояре. Через несколько дней, именно 30-го Июля, он был пожалован вотчиною. В Грамоте, данной ему 5-го Июля 1621 г. от Царя Михаила Феодоровича ¹³, приводятся следующие слова прежней грамоты, писанной 7121 (1613) Июля 30-го: «пожаловали есмя за его службу что он при Царе Василье, памятуя Бога и Пречистую Богородицу и Московских Чудотворцев, будучи в Московском Государстве в нужное и в прискорбное время, за веру Крестьянскую и за святые Божие церкви и за всех православных Крестьян против врагов наших Польских и Литовских людей и Руских воров, которые Московское  Государство до конца хотели разорить и веру Крестьянскую попрать; а он боярин наш Князь Дмитрий Михайлович, будучи на Москве в осаде, против тех врагов наших стоял крепко и мужественно, и к Царю Василыо и к Московскому Государству многую службу и дородство показал, голод и во всём оскуденье и всякую осадную нужду терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял в твердости разума своего крепко и непоколебимо безо всякие шатости, и от тое их великие службы и от крепкого осадного сиденья Польские и Литовские люди и Руские воры от Москвы отошли. И наперед сего ¹⁴ за те службы, за Царя Васильево осадное сиденье ¹⁵, Мы Великий Государь Царь и Великий Князь Михайло Феодорович всея Русии пожаловали боярина нашего Князя Дмитрия Михайловича Пожарского в Суздальском уезде села Мыту приселком Нижним Ландехом, да Холуй посадец, да к селу же к Нижнему Ландеху деревни» и пр. (в них по Суздальским книгам 7092 (1584) года «пашни паханые на оброке и на льготе и перелогу и лесом поросло худые земли доброю землею, с наддачею триста семдесят пять четьи в поле, а в дву по тому ж»).

После, столь торжественного сознания знаменитых заслуг К. Пожарского и изъявления ему уважения и благодарности Царя, пожалованием в высокий сан Боярина прямо из Стольников, и награждением вотчиною, нет повода думать, чтоб чрез четыре месяца, оемнадцати-летний Царь, едва воссевший на престол, хотел огорчить или унизить того, кто был крепчайшею  подпорою престола. Тем менее можно это думать, что в деле с Салтыковым К. Пожарский был не ответчик, а истец; следовательно от его воли зависело начать или не начинать тяжбу, не в пользу его окончившуюся.

II. Зависело-ли от воли Царя при разборе о местничестве принять в уважение заслуги Князя Пожарского? Можно решительно сказать нет. — Во-первых: если бы заслуги отечеству могли быть в подобном случае приняты в соображение, то К. Пожарский не преминул бы поставить их на вид Царю и Боярам; он этого не сделал. Во-вторых: мы видим в разрядных записках , что Бояре приговорили по делу Окольничего Князя Григорья и Князя Федора Волконских с Боярином Петром Петровичем Головиным (1616 Апреля 14-го): «Волконским сказать что они на Боярина Петра Петровича Головина в отечестве били челом не делом, люди они не родословные, а по Государеву указу неродословным людям с родословными людьми суда и счету в отечестве не бывало, и они ныне своим челобитьем Боярина Петра Петровича Головина обесчестили что на него били челом о местех, а за службу жалует Государь поместьем и деньгами а не отечеством, а за челобитье и за бесчестье Боярина Петра Петровича Головина приговорили Бояре Князь Федора Волконского посадить в тюрьму».

III. В таком-ли положении были тогда дела по местничеству, чтобы Царь мог в чью бы то ни было пользу делать исключения?

Разрядные записки представляют нам замечательные случаи, доказывающие, что никогда споры о местничестве не были так часты, как в первые годы царствования Михаила. Они доходили между вышними сановниками  до такой степени дерзости и упорства, что Царю нельзя было не принимать мер сильных и решительных. Мы видим, что при самом венчании его на Царство он приказал дяде своему Ивану Никитичу Романову держать шапку Мономаха, а Боярину Князю Д. Т. Трубецкому скипетр «и Боярин Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой на Боярина на Ивана Никитича Романова бил челом о местех что ему Ивана меньши быть не вместно. И Государь указал Боярину Князю Дмитрию Трубецкому, ведомо твое отечество перед Иваном, мочно ему тебя меньши быть, а ныне тебе быть для того что мне Иван Никитич по родству дядя. Быть вам без мест».

---

Вскоре после того (17 Апреля 1614) на Вербное Воскресение был у Государя стол «а у стола велел Государь быть Боярам Князю Федору Ивановичу Мстисловскому, Ивану Никитичу Романову, Князь Борису Михайловичу Лыкову, да окольничему Артемью Васильевичу Измайлову:

И боярин Князь Борис Михайлович Лыков бил челом Государю вотечестве на боярина Ивана Никитича Романова что ему с ним быть невмесно а боярин Иван Никитич бил челом Государю что Князь Борису с ним быть мошно.

А ныне с ним быть не хочет тем ево обесчестил.

И Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всеа русии говорил Князю Борису что он наперед сего на празник рожества пречистые Богородицы сидел ниже боярина Ивана Никитича и к чаше ходил после Ивана Никитича и у чаши на Ивана Никитича не бивал челом а с Иваном Никитичем ему Князь Борису мошно быть.

И Князь Борис бил челом Государю что ему менши Ивана Никитича ни которыми делы быть невместно луче б ево велел Государь казнить смертью а меньши Ивана  быти невелел а будет Государь укажет быть ему меньши Ивана Никитича по своему Государеву сродству что ему Государю по родству Иван Никитич дядя и он потому с Иваном Никитичем быть готов.

И Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всеа русии говорил Князь Борису что меныши Ивана Никитича быти ему мошно по многим мерам а не по родству и он бы ево Государя некручинил, садился в столе под Иваном Никитичем.

Князь Борис Государева указу непослушал за стол несел и поехал к себе на двор.

И Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всеа русии велел послать по Князя Бориса чтоб ехал к столу а будет непоедет и ево Князь Бориса велел Государь Ивану Никитичю выдать головою.

И ко Князю Борису посыланы порознь Григорей Бутиков а после Григорья Полуехт Мячков и Григорей и Полуехт приехав сказали что Князь Борис Государева указу непослушал ¹⁶ к столу неедет а говорил что он ехати готов к казни а меньши ему Ивана Никитича небывать.

И после стола Государь послал к Князь Борису на двор Ивана Чемоданова да Левонтья Извольскова а велел Государь им Князь Бориса взяв отвести к Ивану Никитичю за ево бесчестье и сказав Ивану Никитичю Государево жалованье выдать Князь Бориса ему головою.

И Левонтей и Иван по Государеву указу Князя Бориса к Ивану Никитичю отвел и выдал головою.

---

Царь Михаил Феодорович, особенно по возвращении родителя его, видя необходимость отвратить случаи, подававшие  повод к спорам о местах, не только весьма часто приказывал быть всем без мест, но издавал законы, коими определялось, что в известных случаях порухи большим родом отечеству их в том не будет. И эти кроткие меры предупреждения споров не всегда были успешны.

Так, например, мы видим, что Царь при первой своей свадьбе (7133 (1624) Сент. 14-го) приказал быть всем без мест «и для укрепленья велел свой Государев указ подписать Думным дьяком и свою Государеву печать приложить».

---

«И указал Государь быти на своей Государеве радости в сидячих с своей Государевы стороны бояром Князю Ивану Ивановичю Шуйскому да Князю Ивану Васильевичю Голицыну да Князю Алексею Юрьевичю Сицкому.

С Государынину сторону бояром Князю Дмитрею Тимофеевичу Трубецкому да Князю Ивану Ивановичю Одоевскому да окольничему Федору Леонтьевичю Бутурлину.

И бил челом Государю Царю и Великому Князю Михайлу Федоровичю всеа русии и отцу ево Государеву Великому Государю Святейшему Патриарху Филарету Никитичю Московскому и всеа русии боярин Князь Иван Васильевич Голицын что ему меньши бояр Князь Ивана Ивановича Шуйского да Князь Дмитрея Тимофеевича Трубецкого быти невмесно.

И Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всеа русии велел боярину Князю Ивану Голицыну сказать что по их Государскому указу велено им быть без мест и он бы Князь Иван на ево Государевой радости был по ево Государеву указу без мест по тому как им сказано и тем ево Государскому делу порухи не чинил а не будет он Князь Иван и ему быть в опале да и сам Великий Государь Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всеа русии боярину Князю Ивану Голицыну говорил чтоб он на Государеве радости был без мест и отечеству ево в том порухи не будет. 

И боярин Князь Иван Голицын Государева указу не послушал и говорил в том их Государская воля хотя вели Государь казнить а ему по той скаске бояр Князь Ивана Шуйсково и Князя Дмитрея Трубецкова меньши быть никак нелзя.

И думной дьяк Иван Грамотин сказывал про то Государю Царю и Великому Князю Михайлу Федоровичю всеа русии и отцу ево Государеву Великому Государю Святейшему Патриарху Филарету Никитичу Московскому и всеа русии.

И Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всеа русии и отец ево Государев Великий Государь Святейший Патриарх Филарет Никитичи Московский и всеа русии приказали думному дьяку Ивану Грамотину сказать про то бояром что Князь Иван Голицын их Государсково указу не послушал на Государеве радости быть не хочет.

И думной дьяк Иван Грамотин сказывал про то бояром.

И бояре говорили что Князь Иван Голицын учинил то изменою что на Государеве радости быть не хочет а Государская милость ко всём к ним что быти указал Государь на своей Государевой радости всем им без мест и в Княж Иванове непослушанье и измене их Государская воля а Князь Иван по своей вине достоин всяково наказанья и разоренья.

И Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всеа русии и отец ево Государев Великий Государь Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всеа русии указали Князь Ивана Голицына за ево непослушанье и измену поместья и вотчины отписать на себя Государя и поместьи в роздачю роздать а вотчины ведать во дворце а за ним оставит в орзамасе из вотчины ево одно село которое поменше а ево и с женою сослать с приставом в Пермь а у нево быть приставу да стрельцом а двора и животов отнимать у него не велели.

И ко Князю Ивану Голицыну послан на двор Ермола Мясоедов и велено ево свести в белой город на Сенкин двор Сабакина а в Перм со Князем Иваном послан  в приставах Михайло Ладыженской а с ним 30 (ч.) стрелцов для береженья а в наказе у нево написано велено ему у Князя Ивана быть безотступно и того беречь накрепко чтоб нихто ко Князю Ивану не приходил и не приезжал а в Перм приехав велено ему жить и стрельцом в Перми у Князя Ивана до Государева указу и беречь по тому ж а Князю Ивану велено дать в Перми двор на котором дворе избы две или три а людей ему велено взять со Князем Иваном 12 (ч.) да попа и по празником к церкве Ивана пускать велено а ходить Михайлу велено со Князем Иваном к церкве и от церкви а свадьба была Сентября в 19-й день».

---

В 7130 (1622) Государь издал повеление, чтоб большие меньшим сказывали Боярство и Окольничество без счету в местах и без вреда их отечеству. В 7133 (1624) Князь Иван Васильевич был сослан в Пермь с лишением всего состояния, а в 7143 (1635) Мая 5-го Государь приказал Боярину Князю Ивану Андреевичу Голицыну сказать Боярство вновь пожалованному Князю Петру Александровичу Репнину.

---

«И боярин Князь Иван Ондреевич Голицын бил челом Государю что ево родители боярство никому не сказывали.

И Государь говорил боярину Князь Ивану Голицыну что у стола быть ему Князь Ивану а с ним Князь Петру Репнину и в отечестве ему Князь Петру до нево Князь Ивана недостало а приговор их Государевой что болшие меншим сказывают а отечеству их тем порухи нет.

Да при Государе Царе и Великом Князе Иване Васильевиче всеа русии боярин Князь Федор Михайлович Трубецкой сказывал боярство Борису Годунову а у стола Борис Годунов с ним был и после тово бывал менши ево а ныне многие сказывали менши себя боярство боярин Князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой сказывал боярство Семену Головину а у стола Семен с ним был а отец ево Князь Дмитреев Князь Тимофей Трубецкой был болши дяди твоево Князь Ивана Голицына Шпаки  болшова роднова брата отца твоево а дядя твой Князь Василей Голицын в Смоленске выдан головою Князь Тимофею Трубецкому а в родстве своем он ровен отцу твоему Князь Андрею и ты не упрямливайся Князь Петру боярство скажи и тем отечеству твоему порухи не будет и у стола будет он с тобою и Князь Иван Государева слова не послушал Князь Петру боярства не сказывал.

И Государь за то Князь Ивана велел посадить в тюрму и сидел в тюрме три дни из тюрмы велено ему ехать к себе на двор и велено у нево быть приставу Костентину Михайлову сыну Койсарову а в тюрму и на двор От Государя посылан ко Князь Ивану розрядной дьяк Григорей Ларионов говорить чтоб он Князь Петру Репнину боярство сказал а отечеству ево порухи не будет а не скажет и ему быть разорену и сослану и Князь Иван дьяку Григорью Ларионову сказал что в раззоренье и в сылке волен Бог да Государь а ему Князь Петру боярства не сказывать и того дни Князь Петру Репнину боярства не сказано».

---

IV. Каковы были права Князя Пожарского в отношении к местничеству ?

До нас дошло более сведений по местничеству о Кн. Пожарском, нежели о ком бы то ни было из его современников. Из этих разных случаев нельзя не заключить, что знаменитый герой, Великий делами, не был велик в отношении к местничеству. Происхождение от Княжеского рода не достаточно было, чтоб быть в этом отношении родословным. ¹⁷ Надобно было ссылаться на службу предков, и в этом нельзя не заметить, по соображении разных дел о местничестве Князя Пожарского, слабую его сторону. Из тех же разрядных записок мы видим, что в Июне 7127 (1619) во время встречи Патриарха Филарета Никитича, возвращавшегося из плена, «Окольничей Федор Леонтьевич Бутурлин бил челом  Государю на Боярина Князь Дмитрея Михайловича Пожарскова что Князь Дмитрей написан в первой встрече в больших, а он Федор в третей встрече в других, и ему Федору меньши Князя Дмитрея быти не можно, да клал Федор перед Бояр Грамоту что дед Князь Дмитриев был Губной Староста, и Государь велел ему сказать «нынешняя де встреча велено вам всем быть без мест, и ты б по нынешнему указу был, а отечеству твоему порухи не будет». В другом случае в Марте 7130 (1622) при споре Князя Семена Гагарина с Князем Васильем Щербатовым, мы видим, что служба Губных Старост не давала никаких прав в отношении к местам. Там сказано:

---

«и Князь Семен Гагарин бил челом Государю что ему меньши Князь Василья Щербатова быть не можно, нигде Гагарины с Щербатыми не бывали, а Князь Василей Щербатой бил челом Государю о оборони.

И по Государеву указу сказывал Думной Дьяк Томило Луговской Князь Семену Гагарину бил он челом на Княз Василья Щербатова не по делом. Со Князь Васильем ему не сошлось, никто в Гагариных в воеводах не бывали везде в старостах в губных и в городовых прикащиках и впредь бы Князь Семен Государю не бил челом, а станет бить челом и ему быти про то в великой Государеве опале и в наказанье без пощады».

---

В весьма любопытном деле Князя Д. М. Пожарского с Боярином Князем Борисом Михайловичем Лыковым в Феврале 1609 ¹⁸, мы видим те же обстоятельства.  Князь Лыков, жалуясь Царю Василию Шуйскому в том, что он и мать его были оклеветаны Перед Царем Борисом Князем Д. М. Пожарским и его матерью, говорит:

---

«и Царь Борис его Князя Дмитрия за те затейливые доводы и за многая лганья жалуючи, а меня Бориска, по своему тайному гневу, позоря и казня, вместо смертные казни велел мне в неволю отвечать ему Князю Дмитрию в отечестве, и Князь Дмитрий Пожарской перед Бояры, Князем Михайлом Петровичем Катыревым на суде говорил, и розряды подавал Стародубских и Ряполовских Князей, будто они больше бывали моих родителей Оболенских Князей, а сам он Князь Дмитрий к тем Стародубским и Ряполовским яко многим Князьям причитал отца своего Князя Михайла и себя по родословцу лесвицею, и ставил отца своего в лесвице больше многих Стародубских и Ряполовских Князей, а своих ближних родителей Пожарских Князей, деда своего родного Князя Федора Третьякова Пожарского, и прадеда своего родного Князя Ивана Третьяка, и иных Пожарских Князей всех, которые бывали в городовых прикащиках и у иных дел, за их худобою ни в каких случаях не подавал. В другом месте его «Княж Дмитриев дед родной Князь Федор Княж Иванов сын Третьяковъ-Пожарской, и иные, Государь, Пожарские Князи, которые в лесвице больше деда его родного Княж Дмитриева, а бывали во многих годех и в городех городовые прикащики, а которые, Государь, Пожарские Князи отцу его Княж Дмитриеву Князь Михайлу Пожарскому братья а в лесвице больши отца его Княж Дмитриева, и те, Государь, бывали во многих годех в объезжих Головах меньши всех меньших Голов, а иные, Государь, Пожарские Князи бывали в ямских стройщиках». Далее Князь Лыков сказал: «утягивает его Князь Дмитрий Пожарский Ромодановскими, Осифовскими, Палецкими а не своими Пожарскими; а Ромодановские, Иосифовские и Палецкие с Пожарскими разошлися».

В ответах К. Пожарского замечаем следующие слова: «и хотяб, Государь, по греху нашему в тех  годех дед мой или который мой родитель Пожарских и был в Государеве опале в Городничих, и хотя, Государь, и повинен, ино большому Воеводе а не другому....... и хотяб, Государь, в тех годех наших родителей и Пожарских, или Стародубских и бывал который в Городничих, и Князю Борису, Государь, Лыкову меня Митьки тем не утягать, потому что, Государь, в тех годех Городничество было не бесчестно, и посыланы, Государь, бывали в городы за осадных место Воевод. И будет то поставят, Государь в дело, и в тех, Государь, годех бывали в Городничих ни Пожарские ни Лыковы, которые наши господья, ино, Государь, до тех Княж Борисову деду не достало..... а мои, Государь, родители Пожарские менши родителей наших Стародубских Князей нигде не бывали, и были, Государь, много лет в Государеве опале, а Государева милость до нас холопей была, что, Государь, с нашими родители и с чужими ни с кем не посылывал, и меньши никого не бывали, и потерки, Государь, нигде не бывало, а в береговом, Государь, розяряде дед мой нигде не бывал, потому что в Государеве опале сослан был на низ. А по городам, Государь, на годовых службах дед мой и дядя мой в воеводстве во многих местех бывали, а в меньших, Государь, с кем ним не вместно быти, не бывали, а кои Государь, по греху своему в Государевых опалах наша братья всех родов, и как Государева милость до них воссияет , и с кем им случей будет в отечестве , и они, Государь, бьют челом Государю, и тяжутся по своей Лествице своими родители, которые бывали в Государевых розрядех, а как, Государь, до нас холопей Государевых милость Царская воссияла, ино Государь деда моего и меньшая братья в Царской милости в приближенье были в Стольниках, а я, Государь, и внук деду Князю Федору Ивановичу, а коли, Государь, надо мною над холопом его Царская милость воссияла, и я, Государь, холоп его Государев по его Царской милости таков же Стольник что и Князь Борис Лыков. То, Государь, делается Царским милосердием — и в честь живут и в бесчестье.........  а мы, Государь, холопи твои по твоей Царской милости и по своему отечеству пошли от прародителей своих Князь Данила Ондреевича Пожарскова. И по вашей, Государь, Царской милости прародитель наш Князь Данила Ондреевич Пожарской болши братьи своей меньшой Стародубского и Ряполовского и Палецкова ¹⁹, «так, Государь, и мы холопи твои Государевы в своем роду и по лествице ково меньши, того меньши, а кому в версту, тому, Государь, в версту, а ково, Государь, больши, того больши, потому что, Государь, Пожарские, живучи, по своему греху, и в Государевых опалах, меньши по случаем в Своем родстве Стародубских и Ряполовских ни чужого роду не бывали....... и Князь Борис, Государь, Лыков сказывал что послали «Князь Петра на Уржюм в осень, а Князь Петр, Государь, Пожарской ²⁰ бил челом Государю после Велика дни вскоре, а послан, Государь в Уржюм в том же году до Троицына дни, а не в осень, а в том, Государь, году в коем было году велено ездить Князю Петру Пожарскому, и как Государь Князь Петра пожаловал  велел отставить и на Князь Петрово место в том году, во 107 году (1599) ездил Князь Юрьи Мещерской, а не Князь Петр, и то было, Государь, сделалось нашим бессемейством, что было Князю Петру быти меньши Князь Михайла Гвоздева, а се, Государь, в те поры пришла на матушку мою и на меня Государева опала, и в чом, Государь, но нашей вине на нас была Государева опала, ино, Государь , и в те поры по своему Государеву милосердию и праведному суду не выдал холопей своих, в чом ево Государева по нашей вине была опала, в том ево Царская воля, а в отечестве, Государь, нас холопей своих не выдал, что ему праведному Государю наше отечество с Гвоздевыми известно».

---

Мы не знаем, чем кончился этот суд с Князем Лыковым, потому что при подлинном деле не достает конца. Как бы то ни было, но видно, что К. Пожарскому очень трудно было поддерживать свои требования по местничеству. В этом отношении ему должно было много вредить в глазах Бояр и то, что суд его с Князем Лыковым при Годунове был несправедливо решен в его пользу.

V. Выдача головою Князя Пожарского Салтыкову имела ли влияние на последующую службу первого или на благорасположение к нему Царя?

При нашем взгляде на это происшествие, на расстоянии более двух столетий, мы никак не можем примириться с мыслию, что какой-то Перфилий Секерин взял Героя Пожарского из того дома, близ которого, два года прежде, он пал покрытый ранами и кровью, сражаясь за погибавшее отечество, и вел его по улицам спасенной им за год пред тем Москвы, на двор к племяннику злодея и изменника Михайла Салтыкова. Если бы мы были более знакомы с делами  местничества и нравами того времени, то убедились бы в том, что это происшествие не могло казаться необыкновенным, ни для самого К. Пожарского, ни для современников его. С вероятностью можно полагать, что во время этого позорного шествия Боярин и Воевода паче всего скорбел о том, что выданная голова бывает за многие места ²¹, и в утешение себе мог повторить сказанное им за несколько лет прежде: «то делается Царским милосердием — и в честь, живут и в бесчестье» ²². Прежде нам сообщали разные описания того, как совершался обряд выдачи головою. Вернейшим кажется должно принять подробное описание самовидца Котошихина ²³. Судя по оному, должно думать,  что Царь был несколько времени на К. Пожарского гневен н очей своих не дал ему видеть. Покойный А. Ф. Малиновский в жизнеописании К. Пожарского говорит, что ему худо было при Дворе от того, что Император Матфей принял холодно Послов Царя Михаила; не отвечал на известительную Грамоту о восшествии его на престол и продолжал переписываться с Боярами, не упоминая даже об имени избранного Царя, и что эти поступки внушили Русскому Двору подозрение, что Император замышляет исполнить намерение брата его Рудольфа — доставить Российскую корону племяннику своему ²⁴. По неуказанно источников, откуда взяты эти сведения, нельзя судить о степени их достоверности. Сказанное далее почтенным Биографом, что вся вина пала тогда на Князя Пожарского, и что завистливые Царедворцы, назначив его объявлять боярство Салтыкову, коварно подготовили ему случай к ослушанию пред Государем, кажется, есть не иное что как догадка.

Если ослушание Кн. Пожарского и навлекло на него гнев Государя, то вероятно не продолжительный, потому что в Июне 1615, он послан с Воеводою Степаном Исленьевым против Лисовского и Польских и Литовских людей. Из разрядных записок видно,  что они были у Царя у руки Июня 19-го. По тем же запискам видно, что 20-го Июня 7125 (1617) с Английским Послом Иваном Ульяновым Мериком были в ответе Бояре, Наместник Псковский Федор Иванович Шереметев и Наместник Коломенский ²⁵ Князь Д. М. Пожарский. В тот же день он был приглашен к Государеву столу. Замечательно, что в это время за кушаньем сидел Дворецкой и Боярин Борис Мих. Салтыков, а у стола стоял у Государя Кравчий Михайла Михайлович. Августа 1-го К. Пожарский опять приглашен к Государеву столу в Симонове монастыре.

В 1617 и 1618 мы видим Князя Пожарского начальником войска в Калуге, видим его несколько раз побеждающим Поляков, и получающим Царское милостивое слово через Стольника Князя Семена Волконского. В 1619 году он встречает в Можайске Митрополита Филарета, возвращающегося из Польского плена; Августа 15-го приглашен к столу Патриарха, а 22-го того ж месяца, при отправлении Царя Михаила  с родительницею его на богомолье к Макарью на Унжу, оставлен управлять Москвою ²⁶. В Сентябре того же года он награждается вотчинами за храбрость и заслуги, оказанные в 1618 году вовремя осады Москвы Владиславом ²⁷. С тех пор мы видим в разрядных записках К. Пожарского несколько раз заведывающим Москвою во время Царских отсутствий, Царевым дружкою на обеих свадьбах Михаила; часто видим его приглашенным к Царскому столу, что, по моему мнению, должно принять за самый несомненный знак личного благоволения и милости. К Царскому столу в дни праздников церковных, имянин, приема Послов, приглашались обыкновенно не более как два Боярина и один Окольничий. Утвердительно можно сказать, что ничье имя не встречается в продолжении стольких лет и так часто, как имя Князя Д. М. Пожарского в малом числе избранных, приглашенных к Царской трапезе. — Где во всём этом видны признаки неблагодарности и гонения?

Посмотрим теперь, есть ли признаки того же в назначении Князя Д. Т. Трубецкого Воеводою в Тобольск, в Январе 1625 года, т.е. чрез двенадцать лет после восшествия на престол Царя Михаила Феодоровича. 

В Январе 1613 года, то есть еще до избрания Царя, Бояре и Духовенство наградили Князя Дмитрия Тимофеевича за службу его, давши ему в вотчину Вагу, со всеми волостьми и с доходы, как была прежде за Борисом Годуновым ²⁸, а после за Князем Дмитрием Ивановичем Шуйским, — за его Боярина Князя Дмитрия Тимофеевича к Московскому Государству многие службы и за радение и за промысл и за дородство и за храбрство и за правду и за кров. В Грамоте на эту вотчину, или лучше сказать на этот удел, говорится: «по его Князя Дмитрия Тимофеевича богоприятному и премудрому совету и разуму, видя его на их (врагов) мщенье, всем серцем подвижна, собрався к нему , и за его разум и премудрость и за дородство и за правду и за ревнительство по святых Божиих церквей и православной Крестьянской вере по великородству его в Московском Государстве правителем изобрали...» Далее, «и милосердый в Троице славимый Бог наш по умолению Богоматери своей Пречистой Богородицы нашей Христианские надежды и Заступницы и Московских Чудотворцов Петра и Алексея и Ионы дали Боярину и Воеводе Князю Дмитрею Тимофеевичу Трубецкому храбрость и утверженье и, дерзосердие против Гетмана: сам бился, не щадя головы своея, три дни да три нощи, и рать многую Московского Государства утвержали и на бой подвизали безо всякого сумнения и страху ²⁹». Грамота на Вагу была дана в  Успенском соборе за подписанием Бояр и духовных властей, и в числе других Князя Пожарского, Троицкого Архимандрита Дионисия и Келаря Аврамия Палицына, с обещанием когда Бог даст на Московское Государство Царя, просить его о даче на ту вотчину Царской Грамоты за красною печатью. Г. Берх говорит, не указывая, на каком основании, что Грамота сия подтверждена Царем Михаилом Феодоровичем ³⁰.

При Царском венчании К. Трубецкой нес и держал регалии. Мы уже видели местничество его при этом случае с родным дядею Царя. В Сентябре того 7122 (1613) он послан Главным Воеводою в Новгород против Шведов. В Марте 1615 в праздник Благовещения видим его за Царским столом, видим при замечательном обеде Сентября 3-го 7127 (1618), к которому , как значится в разрядных записках, приглашены были Бельские сидельцы ³¹. В 1619 году Князь  Трубецкой участвует во встрече Патриарха Филарета и потом в шествии его на осляти по городу. В 1620, 21 и 22 годах опять несколько раз видим его за Царским столом в Москве, у Троицы, в Ярославле и в Симонове монастыре; в 1622 он послан в Ярославль для разбора Дворян и детей Боярских; в Сентябре 1623 ему поручается Москва во время Царского шествия к Троице; в Сентябре 1624 он и супруга его находятся в числе сидячих с Царицыной стороны при первом бракосочетании Царя ³². Мы читаем в разрядных записках 7133 (1625): «того ж году Генваря в 25 день Государь, Царь и Великий Князь Михаил Феодоровичь всеа Росии велел быть в Сибирских городех Боярину и Воеводам:

В Тобольском городе Боярин и Воеводы Князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой да Мирон Андреев сын Вельяминов.

На Верхотурье Воеводы Князь Дмитрий Петров сын Лопата-Пожарский да Игнатий Андреев сын Уваров». и пр.

В Записках к Сибирской Истории, помещенных в III ч. Древ. Рос. Вивлиофики, видно, что Князь Д. Т. Трубецкой [311] прибыл на Воеводство в Тобольск 29-го Мая 1625, а Июня 24-го там же скончался, бывши в Тобольске один месяц несполна ³³. Тело его погребено в Троицкой Сергиевой Лавре в палатке Троицкого собора ³⁴, где также погребены отец его Боярин Князь Тимофей Романович, в монашестве Феодорит, мать, брат Князь Меркурий и первая супруга Княгиня Марья Борисовна ³⁵. В тех же Записках к Сибирской Истории говорится, с 24-го Января 1616 по 25 Мая был в Тобольске первым Воеводою Боярин Князь Иван Семенович Куракин; «а прежде того в Сибири Бояр в Тобольске не бывало». С 1620 по 1623 там же первым Воеводою Боярин Матвей Михайлович Годунов; с 1623 по 1625 Боярин Князь Юрий Яншеевич Сулешев. По Разрядам видно, что Воеводы в Тобольск, как и в другие города, назначались не на долгое время. Это имело основанием общую теорию тогдашней службы, не удалять надолго Дворян от управления вотчинами и поместьями, с которых они отправляли службу.

Из этого мы видим, что в Сибири, обращавшей на себя особенное внимание Царя, предместниками Князя Трубецкого были три высшие Сановника, три Боярина, все известные своими заслугами, и близкие к Царю; видим тут же, что в 1623 «про Боярина Годунова против Святительского челобитья Киприана, и про иных Сибирских воевод были в Сибири сыщики». Следовательно назначение Первым Воеводою в Тобольск,  где управление было не совсем в порядке, скорее может означать доверенность и доброе мнение Царя. Где же доказательства, чтоб это назначение Князя Д. Т. Трубецкого было следствием опалы или гонения?

ОТВЕТ

НА РЕЦЕНЗИИ И КРИТИКУ

«ЗАМЕЧАНИЙ» ОБ ОСАДЕ ТРОИЦКОЙ ЛАВРЫ.

Перейдем теперь к Кузме Минину. Первый пустивший в ход мысль, что он должен был удалиться от Двора, был кажется трудолюбивый Голиков ³⁶, писатель добросовестный и благонамеренный, но соблазнившийся на этот раз примером современников его, которые сочиняли историю, заменяя иногда факты и разыскания догадками и вымыслами. Нам известно, что на другой день венчания на Царство, в день своего Ангела, т.е. 12-го Июля 1613, Государь пожаловал Минина в Думные Дворяне, отличие по тогдашнему беспримерное, так же как и заслуги Минина.

Есть доказательства того, что Минин не только пользовался званием Думного Дворянина как почетным титлом, но и действительно заседал в Думе. Он подписал, один, в звании Думного Дворянина, и выше Постельничего Михалкова, Грамоту, писанную в Декабре 1614 от Бояр и от Окольничих и ото всее Царского Величества думы Польским Панам Рады, о назначении съезда для заключения мира ³⁷. Из грамоты Царя к Нижегородским Воеводам от 31-го Мая 1615 видно, что в это время Минин жил на Москве при Царе ³⁸. А в разрядных записках мы находим следующее: «тогож году 7124 (1615) Декабря в 25-й день на Рождество Христово пожаловал Государь из Окольничих в Бояре Князь Григорья Петровича Ромодановскаго  У скаски стоял Окольничей Князь Григорий Константинович Волконской, а сказывал Думной Дьяк Сыдавной Васильев.

Тогож году посланы в Казань для сыску, что Черемиса заворовала боярин Князь Григорий Петрович Ромодановской да думной Дворянин Кузма Минич да Дьяк Марко Поздеев.

Да в Астрахань посланы в сыск Князь Иван Княж Михайлов сын Борятинской да дьяк Иван Сукин».

По тому что Князь Ромодановский при этой посылке именуется уже Боярином, видно, что отправление его и Минина в Казань было после 25-го Декабря 1615. По происшествиям, которые рассказываются вслед за тем, должно заключить, что это было прежде Февраля и Марта 1616. — В Царской Грамоте Нижегородским Воеводам от 5-го Июля 1616 ³⁹, жена Кузмы Минина уже именуется вдовою, и ей с сыном Нефедьем пожалована мужа её вотчина в вотчину же Нижегородского уезда село Богородицкое с деревнями ⁴⁰, на тысячу на шесть сот на десять четьи, с тем, чтоб ей владеть по жаловальной Грамоте какова на ту вотчину дана мужу ее Кузме ⁴¹. Не ясно-ли из сего открывается, что Минин если умер в Нижнем, то находясь там случайно, проездом в Казань или из Казани, по делам Государевой службы? Самое пожалование огромной вотчины сперва ему, а потом вдове его и сыну, не показывает ли особенного благоволения  Царского, простиравшегося и за пределы гроба? Где же доказательство, чтоб Минин удалился умереть вдали от двора и Москвы, и чтобы умер забытый теми, кого спас он?

Нужно ли еще доказывать, что в гонении на Архимандрита Дионисия за исправление церковных книг нисколько не участвовала воля Царская, а тем менее воля родителя его, бывшего тогда в плену, и прекратившего это гонение вскоре по возвращении своем в Москву? Нужно ли повторять весьма хорошо изложенные доказательства того, что Келарь Аврамий Палицын в Соловецком монастыре был не в заточении ⁴², хотя и был туда прислан, что доказывает переселение не по своей воле, вопреки мнению тех, кои из слов присланного на свое обещание выводят заключение, что он добровольно удалился на покой в Соловецкий монастырь, где был пострижен. На это сильнейшим возражением может быть то место Никоновской летописи, где повествуется о свержении Патриарха Иова. «Они же те его ⁴³ посланницы взяша его (Иова) и положиша на нево черное платье, и выведоша ево из соборной церкви, и посадиша его в телегу, и сослаша ево в Старицу на обещание в монастырь пречистые Богородицы ⁴⁴». Здесь слова на обещание конечно не означают добровольного отъезда.

Нельзя при этом не заметить, что 1619 год, время возвращения Филарета Никитича из плена, есть важная эпоха, на которую не обращается внимания при обвинении Романовых в гонении спасителей Москвы. С этого времени, в которое Князю Пожарскому пожалована вторая вотчина, разрядные записки представляют  нам его более близким к Царю; в это время прекращается гонение духовных властей на Дионисия; вскоре после Аврамий Палицын отправляется в Соловки, и в это же время, как мы видим из тех же записок, исчезает весьма замечательное лицо, Думный Дьяк Сыдавной Васильев, изменивший Послам под Смоленском. — Место его заступает Томило Луговской, бывший его товарищ в посольстве к Сигизмунду, и возвратившийся из плену вместе с Филаретом ⁴⁵.

Итак , не верен взгляд некоторых писателей наших на отношения Царя Михаила и родителя его, (ибо в этом случае их разделять нельзя) к спасителям Москвы и России. Но имеем ли мы верный взгляд на самое восшествие на престол Михаила Романова, имеем ли мы полный обзор этого события, дивного в истории России, в истории человечества вообще, события, в котором так резко и видимо выразился Промысл Божий, вопреки всем рассчетам и соображениям человеческим? Имеем ли мы верный взгляд на родоначальника династии Романовых, на Филарета Никитича, которого не можем не признать одним из самых замечательных характеров смутного времени, этой огромной драмы, где почти всякое действующее лицо есть тип или Христианской добродетели, или доблести гражданской, военной, или порока, коварства и злодеяния, или странного, как будто несбыточного, смешения порока и доблести? Не на многие столетия отстоит он от нас, он прадед  Петра, которого и Россия и Европа в один голос назвали Великим, а давно ли у нас говорили об удавлении братьев его Годуновым, давно ли спорили, о том, кто была его супруга, мать Михаила, разрешившая ему вступление на престол, из роду ли она Князей Сицких, или Шестуновых, когда стоило только протянуть руку и стряхнуть пыль с актов, несомненно доказывающих, что она была из роду дворян Шестовых? Не впервые ли мы увидели в печати, год тому назад, в колоссальном труде Г. Востокова, краткое, современное изображение Филарета, между тем как оно есть во всех почти хронографах?

Представим себе Россию Иоанна IV, окровавленную, но вместе и возвеличенную. Грозный царствует около пятидесяти лет, Россия страдает, стонет, и терпит. За полтора года до кончины Царя у него еще было три сына; тут верно никому не приходило на мысль заботиться о престолонаследии. Но вдруг старший умирает от руки отца, второй Феодор слаб здоровьем, третий младенец с сомнительными правами на наследие, как рожденный от седьмого брака. Очень быть может, что при смертном одре Грозного была уже мысль о новой династии. После него четырнадцать лет Россия отдыхает под кротким правлением Феодора. Современики называли его праведным Государем (после его смерти, когда и лесть и страх исчезают), а у нас он слывет каким-то слабоумным звонарем, со слов Шведа Петрея, будто бы подслушавшего бранную выходку строптивого отца ⁴⁶. Венчанный праведник, оплакавший насильственную смерть  малолетного брата, имел столько твердости духа и силы воли, что не дал себя соблазнить примером дяди Василия Иоанновича, и не захотел расторгнуть брака с добродетельной супругою. Он умирает бездетен, и заключая собою семивековой ряд потомков Рюрика, оставляет престол Царице, которая от него отказывается. Россия не хочет присягать Думе Боярской. «Не знаем ни Князей, ни Бояр», кричали Русские, которым опыт веков, практическая мудрость народная, внушал потребность самодержавия «знаем только Царицу: ей мы дали присягу, а другой не дадим никому». Но Царица уже постриглась, и в стенах монастыря оплакивает вдовство свое и бесчадие. Кому сесть на престол Феодора как не тому, кто уже давно стоит на первой его ступени? Брат Царицы, и потому ближайший свойственник последнего Царя, воспитанник Иоанна, им посвященный в тайны Думы Царской, Годунов склоняется на истинные или притворные слезы народа ⁴⁷, и венчается на Царство, которым управлял  всё время при Феодоре. Свершились его желания; он видит себя на троне, сын его, прекрасный юноша, представляет ему длинный ряд будущего  потомства. Но тщетно! Не ему и не его племени суждено владеть державою Русскою. Он мудрый законодатель, сын его богат дарами природы и просвещением  иноземным, но не ему дать России Уложение, не его сыну быть её преобразователем. Не много лет проходит после великолепного венчания, и четыре могилы в Троицкой Лавре смиренно заключают в  себе всю новую династью. Ее, полную замыслов и надежд, сдвинул с престола и с лица земли безвестный сын Боярский из Галича, монах-расстрига, удалой наездник и боец, который, во время пущей силы Бориса, дерзнул из келлий Чудова замышлять о престоле Мономаха. Он уже овладел этим престолом, венчает на Царство иноверную жену свою, и, сам чтец и певец церковный, начиная царствовать, мечтает разрушить Православную Церковь. Тщетно! Не ему суждена держава Русская. Едва начал он брачные пиры, как труп Царя — расстриги, обращенный в пыль и прах, отдается на поругание человекам и на произвол ветру. За ним восходит на престол умный и хитрый Князь Шуйский, потомок владетельных Князей Суздальских , поклонник Годунова и Расстриги, тайный враг обоих. Излюбленный не многими от чертогов царских ⁴⁸, он думает упрочить себе царство и любовь народа каким-то ограничением самодержавной власти, вопреки Боярам и народу, которые отвергая ненавистный дар, говорят ему «чтоб он в том креста не целовал, потому что в Московском Государстве того не повелося; он же никого не послуша ⁴⁹». Безбрачный в преклонных летах, он женится, и также думает передать державу потомкам. Всё тщетно! не ему суждена держава Русская. Он царствует в Москве, а какой-то царик, ему же имя неведомо до днесь ⁵⁰, царствует в своем Тушинском лагере, в 12 верстах от столицы, и наводняет Россию толпами врагов и хищников, Поляков, Черкесов и Русских. Не многими возведенный на престол, Шуйский не многими  и низводится, и, великий в несчастии, идет пленником являть перед Польским Королем ту же твердость духа, с которою шел к пытке и клал голову на плаху при первом Самозванце, с которою выходил к бунтующему народу, когда бесстрашным словом своим усмирил мятежников, и на короткое время удержал выпадавший из рук его скипетр. Россия, не хотевшая Боярской Думы после Феодора, испытывает и этот новый род правления. Ею владеют сперва семеро Бояр. «Но ничто же им управльшим, точию два месяца власти насладишася», говорит Хронограф. Потом триумвират К. Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого, которым Дума, уже не Боярская, а Земская, предписывает конституцию. Между тем и Мариша Мнишек, жена двух Самозванцев, сделавшаяся женою Заруцкого, ищет престола для себя и сына; того же престола домогаются Польский Король Сигизмунд, соперничествующий с Королевичем Владиславом, Шведский Король Карл IX для сына своего Карла Филиппа, и Цесарь Рудольф для брата или племянника. — Все тщетно! Не им суждена держава Русская. — Наконец, земля, пресытилась кровию, а жители её устали от междоусобия, крамолы и мятежей. Настает минута всеобщего отрезвления. Русские, ценою крови своей и опустошенных жилищ, узнали истину, в которой прежде не сомневались, что им нужен Самодержец, и Самодержец Русский родом, верою и сердцем. Все партии, все звания соглашаются в том, чтоб не хотеть ни Маринкина сына, ни чужеземцев. Власти духовные и светские, дворяне, духовенство, ратные, торговые и посадские люди, по общему призыву собираются в Москву для выбора Царя. Какая торжественная минута! Государство решает участь свою настоящую и будущую. Выбор происходит без всякого  смятения, без распрей, благочестиво и единодушно.

Все называют одного кому быть Царем Русским. — Замечательно, что после этого общего выбора, останавливаются, и для большего укрепления ⁵¹ откладывают окончание на две недели. Посылают за отсутствующими Боярами, и в числе других за Князем Мстиславским, бывшим главою временного правительства. Все меры приняты к тому, чтоб голосом народа был глас Божий. Бояре и всякие люди съезжаются из городов. Прошли две недели, и если бы были какие партии, то они успели бы поссориться между собою, взяться за оружие, измерить свои силы. Все спокойно и единодушно. Упоминают летописцы о каких-то лицах, прибегавших даже к подкупу, чтоб собрать голоса в свою пользу ⁵²; но видно их усилия так были ничтожны, что и самые имена их до нас не дошли. Власти и народ собираются в Успенский Собор, молят Бога о помощи на избрание Царя, и опять все, от мала до велика, избирают того же — Михаила Романова.

Кто же этот Царь по сердцу всего народа? Опытнее ли он и могущественнее Годунова, отважнее ли Самозванца, хитрее ли Шуйского, более ли имеет в своей власти войска, казны и приверженцев, нежели Королевичи Польский и Шведский? Нет — но он избранник Божий. Этого иначе объяснить не можно. — Он 16-летний юноша, нельзя сказать неопытный, потому что он, родственник прежних Царей, рождённый в чести и богатстве, отроком испытал и сиротство при живых родителях, и гонение и нужду ⁵³ и всё, чем  сопровождается Царская опала. Юношею он был полтора года в плену, среди Москвы, в Китай-городе, видел кровопролитие, пожары, насилия, осквернение святыни,  голод побежденных и как в пищу победителям многи чаны человечины насолены быша ⁵⁴, словом, вблизи и долго видел все ужасы междоусобий и войны народной. Отрешившись яко птищ от тенета ⁵⁵, он уклонился с матерью в дальнюю вотчину, а отец его более двух лет содержится аманатом или пленником в Польше. К этому-то юноше отправляется из  Москвы, от лица всей России, торжественное посольство из духовных и светских властей и всякого чина людей. Отправлялись не задолго перед тем такие посольства, одно из Москвы, другое из Новгорода, к Королям Польскому и Шведскому, с той же целью вручить скипетр и державу, но на другом основании. Там вменялось в обязанность послам стоять крепко за некоторые условия. Отвергнутые искатели престола сами вызывались ограничить власть свою и права, умоляемому юноше повергают к ногам безусловную покорность и самодержавие всецелое и неприкосновенное. Любопытно читать описание этого посольства, умилительно видеть кротость юноши, который призывает Бога во свидетели, что он не помышляет принять Царство, патриархальную покорность его воле матери, искреннее опасение обоих, чтобы согласие принять Царство не было смертным приговором отцу, и наконец обоюдную, Христианскую надежду и посланных и будущего Царя, так сказать на посредничество Божие между ними. Нельзя равнодушно вообразить себе ту минуту, когда посланные приближаются к Ипатиевскому монастырю. Выходит юный Михаил, и с ним мать, инокиня, вдовствующая при живом муже. — Она, и одна она — тут и Царская Дума его, и телохранители, и войско, и сокровища. Они оба преклоняются наземь и проливают реки слез. Перед кем это смирение, эти слезы? Конечно перед святынею, изнесенною им навстречу, а не перед представителями народа Русского. Их смело упрекает инокиня в том, что Русские стали в крестном целовании нестоятельны, упрекает в измене Царям Годунову и Шуйскому. И мать и сын долго отказываются и отклоняют усердное моление посланных, которые напрасно истощают перед ними всё своё красноречие. Наконец приходит другая торжественная минута. Одно слово женщины должно решить судьбу России. — В эту минуту она делается более нежели обыкновенною женщиною, и, как будто повинуясь внутреннему голосу, а не мольбами властей убежденная, изрекает эти слова, первые решившие вступление рода Романовых на престол: «слыши, сыну мой возлюбленный и единокровный, Божие бо есть дело, а не человеческой разум; аще бо на то будет воля Божие буди тако, и се сотвори» ⁵⁶. — Через несколько времени  юный Царь отправляется в свою столицу. Не изменились ли там шаткие мысли? Как встретят его власти и народ? Как встретят его военачальники? Он беззащитен,  они сильны. Он еще ничего не сделал, а они ранами и кровью спасли Отечество. Его голоса никто не знает, а им привыкли повиноваться войска, которые они так недавно водили в бой и к победам.  Между ими были прежде распри , а потом они согласились  действовать заодно, спасая землю Русскую. Не будет ли опять у них несогласия в принятии нового Царя, или не согласятся ли оба в том, чтоб восстать на него ? — Нет. Они пишут ему :

---

«Государю, Царю и Великому Князю Михаилу Феодоровичу всеа Русии, холопи твои, Митька Трубецкой да Митька Пожарской челом бьют. Были мы холопи твои на твоей Государеве службе под Москвою со (119) году, и голод и нужду великую терпели, и в приход тот в крепких осадах сидели, и с разорители веры Крестьянской, с Польскими и с Литовскими людьми бились не щадя голов своих, и всяких людей на то приводили, что не «увидя милости Божьи, от Москвы не отхаживать. И милостию Всемогущего Бога и Пречистые Богоматери, и твоим Государевым, Царёвым и Великого Князя Михаила Феодоровича всеа Русии счастьем, а Дворян и приказных людей, и детей Боярских, и Атаманов, и казаков, и стрельцов и всяких служивых людей прямою службою и кровью, Московское Государство от Польских и от Литовских людей очистили, и многих людей свободных учинили; и ныне, Государь, приходят к нам Стольники, и Стряпчие, и Дворяне Московские, и приказные люди, и жильцы, и из городов Дворяне и дети Боярские, которые с нами холопи твоими были под Москвою, а бьют челом тебе Государю, чтоб им видеть твои Царские очи на встрече; а мы холопи твои без твоего Государева указу на встречу тебе Государю ехать не смеем, и ожидаем от тебя Государя милости и твоего Царского указу, как ты нам холопем своим повелишь. И милость бы тебе Государю над нами надо всеми ратными людьми, которые были с нами под Москвою показать, велеть нам свой Государев указ учинить, где велит нам холопем твоим и всем ратным людем, свои Царьские пресветлые очи видеть на встрече, и в которой день и в котором месте.» ⁵⁷ 

---

Почему же эти два мощные льва так смиряются перед кротким агнцем? Прежде должно спросить, почему вся земля Русская пожелала иметь его Царем? Положим, что в самом деле Жолкевский писал к Сигизмунду, что есть партия, желающая видеть Михаила на престоле ⁵⁸. Это было еще тогда, как родитель его был в России, и мог направлять умы к этой цели; но когда он был уже в плену, кто мог быть во главе его партии? Ни Ивана Никитича Романова, ни родственников его Шереметева и К. Черкасского, не представляет нам история такими, чтоб они могли двигать массы. А если бы и могли, то почему в пользу Михаила, а не в свою собственную? — Почему Годунов, не пощадивший Царевича Димитрия, пощадил жизнь малолетнего Михаила в его изгнании, где однако ж было на него устремлено внимание Бориса? — Почему во время полуторагодового плена в Москве не извели его ни Жолкевский, так усердно старавшийся доставить престол Владиславу, ни предатели Салтыков и Андронов, не терявшие его из виду ⁵⁹ и не пощадившие Патриарха Гермогена, когда он мешал им достигнуть их цели ? Почему простой крестьянин Иван Сусанин лучше пожелал вытерпеть жестокие пытки и смерть, нежели указать врагам его убежище ⁶⁰? Почему Поляки, державши девять лет в плену родителя его, оставили его в живых, в то время как Царь Василий и братья его так не долго были живы в Польше? — Потому что он избранник Божий. Иначе этого не объяснят нам ни fatum, ни рок, ни случай, ни фортуна, ни все эти слепые вожди мировых событий и дел человеческих, которыми хотели заменить промысл Всевидящего. 

Очень любопытно видеть, и начало царствования Михаила. Оно таково как можно было ожидать. Оно кротко, милосердо, благонамеренно; но ему недостает той энергии, которая бы заставила почитать его и внутри и вне отечества. Царю нужен опытный и твердый душою руководитель, более знакомый с превратностями и шатостью смутных времен. Кто же этот руководитель, которого он получает на седьмом году своего царствования? Кто этот, как будто Русский орел двуглавый, которому суждено быть вместе и главою Церкви и главою Царства, к пользе и славе обоих? — Это родитель юного Царя, Филарет Никитич.

Ближний родственник Царей Иоанна и Феодора, в юных летах удостоенный Боярского сана, член Царской Думы вместе с мудрым Годуновым, вместе с ним Дворовый или Ближний Воевода в походе под Нарву, вместе с ним душеприкащик Царя Феодора ⁶¹, он делается жертвою зависти собратий своих ⁶², или властолюбия Борисова, и разделяет жестокую опалу всех своих родственников. В драгоценных, полуистлевших отрывках дела о ссылке Романовых, мы видим как Феодор Никитич, разлученный с супругою и двумя детьми ⁶³, заточник Сийской обители, невольно умерший миру в цвете лет и силы душевной и телесной, борется с чувствами любви супружней и родительской. Там же видим какую-то таинственную и для нас непонятную заботу Бориса о сохранении жизни Романовых и облегчении их участи ⁶⁴. Видим потом Борисова постриженника, чествуемого  первым Лжедимитрием в сан Митрополита Ростовского. Допущенный Провидением видеть собственными очами могилу и нетленное тело единственного наследника Феодорова от крови Рюрика, он отправляется Царем Василием вместе с другими духовными властями для перевезения в Москву мощей Царевича Димитрия. Мужественным и Христиански доблестным Архипастырем представляется нам Филарет, когда при втором Самозванце Поляки и Русские злодеи нападают на Ростов. Тщетно жители умоляют Владыку своего оставить город. Он напоминает им крестное целование и обещает венец мученический ⁶⁵. Ростов не имеет ни укреплений, ни орудий, но есть Соборная церковь, и там убежище Митрополита. Он сам причащается Св. Таин и причащает верных Ростовцев. Между тем неприятели, не Литва, а единоверные Переславцы, вламываются в Собор, и первая жертва их ярости Митрополит ⁶⁶. Они срывают с него святительское облачение и, ругаясь, отсылают его без обуви, в Польском платье и Татарской шапке, в Тушинский лагерь, где Самозванец, как будто бы продолжая ругательство, нарекает его Патриархом. Он опять в заточении, и пребывает непоколебим в верности Царю Василию, увлекается в плен Поляками, освобожден при взятии Валуевым  Иосифова монастыря, и по свержении Шуйского, присутствует в Боярской Думе, управляющей Россиею. — Тут знаменитое посольство его к Сигизмунду. — Он и Князь Василий Голицын отправляются от лица всей земли Русской просить у Сигизмунда сына его в Цари, с непременным однако ж условием, чтоб он принял Православную веру. Глубокая и, мне кажется, доселе неразгаданная тайна политики или патриотизма! Как могли Русские с их природною проницательностью, с их практическим умом, верить, что Сигизмунд, фанатик католицизма, игралище и раб Иезуитов, согласится не только на терпимость Православной веры в новой своей державе, но и на то, чтоб сын его торжественно переменил закон? Или хитрый Гетман Жолкевский, прочивший Россию Королю своему, успел обмануть Русских и отправить Послов как аманатов, опасаясь оставить их во главе приверженцев, которые будто бы имели уже в виду, одни Князя Василья, а другие Филаретова сына преемниками престола? Они ли сами, по внушению патриотизма, до крайних пределов доходившего, поехали в Польшу добровольными заложниками, предлагать Державу с несбыточным условием, для того только, чтоб ценою собственной свободы, достигнуть ближайшей цели, именно того, чтоб Король, перестав разорять Россию, обратил войска свои на усмирение мятежников, козаков, Черкесов и бродяг. В этом знаменитом посольстве Филарет являет всю твердость души своей, всю силу воли; велик как Русский, велик как Пастырь Церкви, удивляющий и Поляков глубоким знанием догматов веры. Жизнь его до сих пор верно изображена Карамзиным, но красноречивое перо остановилось на прекраснейших страницах биографий доблестного Святителя. Посольство обратилось  в тяжкий плен, а между тем отец в заточении, а сын на престоле. Столь же твердый духом, столь же непреклонный в Польской темнице, как и в обители Сийской, Филарет не спешит приветствовать державного юношу, вырванного из родительских объятий еще слабым младенцем. «А за меня земли Русской ни пяди не давать», приказывает он Царю-сыну. Наконец, после Девулинского перемирия, он возвращается в Россию, и законно, торжественно принимает сан Патриарха Всея Русии. Вступив на престол Патриарший, он вместе приседит и престолу Царскому, и в полной мере соцарствует с Михаилом, разделяя с ним всю власть и все почесть Царские, во внутреннем управлении, политических сношениях с иностранными державами, приеме и отпуске послов, заключении мира и даже объявлении войны. Он именуется везде Великим Государем, Святейшим Патриархом всеа Русии, и присоединяет к монашескому имени мирское свое отчество с вичем, которого не употреблял бывши Митрополитом. Этого полного и действительного соцарствия, мне кажется, не сознают наши писатели светские и духовные, хотя и соглашаются в том, что Патриарх имел большое влияние на дела Государственные, и советами своими и мудростию помогал Царю. Мне кажется, что в этом соцарствии и в безмолвной покорности сына, который один был избран на Царство, должно видеть тайное сознание Царя, что он как бы заживо унаследовал достояние отца, почему добровольно и разделил оное с ним, и по любви сыновней и по чувству справедливости, и по сознанию Государственной пользы. С стороны же родителя тут можно предполагать и то, что он признавал сына Царем, не только по избранью, но и по праву близкого родства с прежней династиею, т.е. по  такому праву, которое от него же было передано Михаилу. В доказательство этого соцарствия считаю неизлишним привести следующее место из разрядных записок того времени.

---

«Товож месяца Сентября в 21 день 7130 (1622) был турской посол у отца Государева Великого Государя Святейшего Патриарха Филарета Никитича Московского и всеа русии.

На Патриарше дворе.

В приставех у посла был князь Семен княж Никитин сын Гагарин.

А встречи были послу.

Первая встреча от Патриарха князь Роман княж Иванов сын Гагарин.

Другая встреча князь Иван Федорович Хованской и князь Иван Хованской бил челом что ему невмесно посла встречать потому что от Государя встречал посла окольничей Микита Годунов и Патриарх ему отказал тут де вам какие места и велел ему встречать и он посла встречал а указал быть без мест.

Объявлял посла думной дьяк Иван Граматин.

А с столом ездил от Патриарха к послу стольник князь Петр княж Александров сын Репнин.

А приехав ему к послу против наказу молыл а в наказе написано:

Божиею милостию Великого Государя Царя и Великого князя Михайла Федоровича всеа русии Самодержца и многих государств Государя и Обладателя Его Царского Величества Отец Великого Государя Великий Государь Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всеа русии прислал к тебе Аслан Салтанова Величества к послу своим Государским жалованьем столом с ествою и с питьем меня Царского Величества Стольника своево князь Петра Александровича Репнина.

И князь Петр Репнин бил челом Государю и Великому Государю Святейшему Патриарху что преже сево х кизылбаскому послу ездил потчивать от Государя князь Юрья княж Ондреев сын Сицкой а после того от Великого  Государя Святейшего Патриарха Филарета Никитича Московскова и всеа русии с столом к нему же послу он Князь Петр, и Государю и отцу Государеву Святейшему Патриарху не бил челом тем их Государей не смел гневить и не розделял их Государскова имени и ныне Государь посылал от себя Государя к Турскому послу с стольником Льва Иванова сына Карпова а Отца Государева Святейшего Патриарха Филарета Никитича Московского и всеа русии к тому ж послу Турскому сказано ехать ему князь Петру Репнину и он князь Петр по их Государскому веленью готов ехать только князь Юрья Сицкой похваляется тем сказывает что он ево учинился больши по тому что он ездел от Государя х кизылбаскому послу и Государь бы милость показал не велел того учинить вменено в том бы ево отечеству перед князь Юрьем Ситцким и перед Львом Карповым порухи не было.

И Государь велел князь Петру сказать бьет челом тем он князь Петр не знаючи и вместо то он ставит не делом что он Государь и Отец ево Государев Великий Государь Святейший Патриарх их Государское Величество нераздельно тут мест нету и впредь бы о том деле не бить челом и их Великих Государей тем на гнев не воздвигнуть».

---

Тоже доказывает нам и современное изображение Патриарха Филарета, которое впервые сделал известным Г. Востоков ⁶⁷, хотя оно находится во многих рукописных Сборниках. За ним следует подробное описание несчастного Смоленского похода Боярина Шеина, которого начало напечатано у Г. Востокова, а вот конец: «не вем которыми мерами Михайло Шеин точию по совету со артемием и с сыном ево василием кривым абие с польским королем Владиславом мир учинили на том что ему Михайлу Московской снаряд большой и мелкой оставить в острошках а самому и со всеми ратными людми идти к москве. Егда  же прииде уреченный день а король Владислав со многими своими Гетманы и со всею радою и со всеми ратными людми учредяся мужественно прииде к стенам руских людей на конех и ставше ко единой стране яко некое чюдо зрети Михайло же Шеин с товарыщи своими и со всеми своими ратными людми поидоша пеши из острошков своих с прапоры и с мелким оружием и егда приидоша прямо короля тогда прапоры и с оружие свое полагаху на землю пред короля и поклоняхуся ему до земли и безо всякого привету касахуся пеши и безоружны пути своему к москве точию с повинною людми а прочих кости тамо падоша. Прииде еж жалостный сей слух до царя и патриарха и абие патриарх впаде в великую скорбь по семь же и успе с миром в лето от адама 7142 (1633) году Октября в 2 и погребен бысть честно в велицей соборной церкви» ⁶⁸.

Здесь нельзя не заметить двух ошибок, из коих одна очень грубая, и дает всему сказанию вид неблагонамеренной выдумки. Известно, что кончина Патриарха Филарета последовала в 1633 году, не 2-го, а 1-го Октября; но важнее то, что в Собр. Государ. Грам. и Дог. изложено деяние Собора, бывшего Января 29-го, 1634, в котором, упоминая о блаженные памяти Патриархе, определено принять меры к подкреплению Шеина ⁶⁹. Явное доказательство того, что кончина Патриарха не могла последовать от огорчения о постыдной сдаче Смоленска, бывшей несколькими месяцами позднее. Доказательство и того, что наши летописи и хронографы, драгоценные источники для отечественной истории, требуют непременно поверки с современными, официальными  актами, еще более драгоценными по достоверности своей.

Вельможа и родственник Царям по рождению, Боярин и Воевода по Царскому указу Феодора, монах по воле Бориса, Митрополит от руки Расстриги, Патриарх Всероссийский от бродяги второго Самозванца, пленник Сигизмунда, и наконец Патриарх саном, властью Царь, Филарет оканчивает исполненную превратностей жизнь свою трогательной чертою заботливости о благе Царя и России, и любви его к обоим. — Мы читаем в том же хронографе: «в лето убо 7142 году месяца..... в .... поставлен бысть на великий престол московского Государства в патриархи, пскова и великих лук Иоасаф архиепископ, по изволению царя Михаила Федоровича всеа русии, и по благословению Филарета патриарха понеже был дворовой сын боярской во нравех же и житии добродетелен был а ко Царю не дерзновенен». Избирая себе преемника кроткого, добродетельного, но к Царю не дерзновенного, мудрый старец провидел, какие бедствия могли бы произойти, если бы огромная власть, в лице его Патриарху присвоенная, перешла к человеку, склонному употребить ее во зло. И действительно , что было бы, если бы непосредственным преемником Филарета был другой Никон!

Один из моих рецензентов, оканчивая антикритику свою, извинился перед терпеливым читателем в скучных будто бы подробностях. Оканчивая длинное мое отступление, я не извиняюсь ни перед кем, в той уверенности, что чтение журнальной статьи ни на кого не налагается как обязанность. Кому она покажется скучною, тот бросит ее с первых страниц. С другой стороны, почему знать, что и в моих подробностях, может быть излишних, не найдется хоть  одной идеи, которая со временем, в руках искусного делателя, возрастет, процветет и плод сотворит?

Обратимся теперь к «Возражениям» на замечания о Троицкой осаде, помещенным в № XII Москвитянина 1842 года.

При первом взгляде или беглом прочтении эта статья представляется образцом исторической критики. — При каждом возражении выписки из рассматриваемой статьи, означенные вносными знаками «обеспечивающими в глазах читателя неприкосновенную подлинность опровергаемого текста. Везде ссылки и указания на источники, коими пользовался Антикритик, и в числе которых нельзя не заметить Архива и библиотеки Лавры. Тон умеренный, соответственный важности исторической эпохи, о коей идет дело, по видимому бесстрастный и чуждый всякой личности, изредка тонкая ирония , бережливо и осторожно употребленная, не выходящая из пределов приличия.

Четыре месяца времени, и в пособие Архив и Библиотека Троицкой Лавры. Первое условие важно по предположению, что Антикритик имел время извлечь свои доказательства из богатой сокровищницы, бывшей в его распоряжении, и зрело их обдумать, важно и потому, что опровергаемая статья, как и всякая журнальная статья, через четыре месяца делается устаревшею, полузабытою. Не всякий читатель будет иметь терпение взглянуть опять на нее, и своими глазами поверить опровергаемое с опровержением, которое от этого много приобретает силы. Второе условие, возможность пользоваться огромным Архивом Лавры и её библиотекою, заключающею в себе от двух до трех тысяч печатных  книг ⁷⁰, и более 800 рукописей особенно важно, потому что эти богатейшие хранилища, из которых едва ли более двадцати актов напечатано в разное время и в разных местах, полагая в том числе и издание Археографической Экспедиции, не подвергались ни таким пожарам, ни таким расхищениям, как Государственные Архивы в Москве. Где можно надеяться найти более сведений для истории осады?

Но, к крайнему удивлению, внимательно прочитавши возражения, я нашел во-первых, что Антикритик, приводя текст моих замечаний, везде сократил его произвольным образом, иногда так, что мои слова приняли вид бессмыслицы, на которую возражать не только легко, но, можно сказать, не стоило труда. Сокращать сказанное мною он был волен, но в таком случае к чему было употреблять при изложении не моем, вносные знаки, которых значение не зависит от произвола, а определяется во всех языках одинаково грамматикою, на основании которой нельзя после вопроса ставить знак! и после восклицания знак? Во-вторых, дав таким образом произвольный и превратный вид моему изложению, Антикритик вопреки законам благонамеренной и систематической полемики, направил свои возражения не на те положения или тезисы, которые я выставил при начале моей статьи, разделив их на три главные отдела, с подразделением первого еще на четыре вида, а на места, взятые отрывками из моих замечаний, следуя только порядку страниц. Тактика этого рода может быть очень удачна, потому что лишая рассматриваемое сочинение всей его связи, налагает на него характер сбивчивости, а притом  если бы автор вздумал защищать его против возражающего, то невольно должен следовать порядку не прежде им принятому, а тому, который ввел критик, следуя только нумерации страниц.

Возражение в деле исторической критики не есть просто спор. Если возражение имеет целию восстановление исторической истины, а не другие какие-либо виды, то возражающий должен доказать, что тот, кого он оспоривает, или выставил факты в недостаточном, неправильном или ложном виде, или ссылался на источники, не заслуживающие вероятия, неполные, искаженные, или что самые выводы неправильны или ложны. В первом случае возражающий восстановляет факты в их настоящий вид, во втором приводит источники достоверные и полные, и наконец в третьем случае заменяет неправильные или ложные выводы рассматриваемого сочинения своими, логически и исторически правильными, высказанными столь положительно и ясно, что их можно понять, а не нужно угадывать. Выполнил ли эти условия в отношении к моим «Замечаниям» Антикритик Москвитянина — это мы увидим впоследствии.

Приступая к изложению моих «Замечаний» я вменил себе в обязанность показать на первой странице цель их и содержание. Они заключаются, сказал я, в том что «Русские Историки XVIII и XIX столетий, описывавшие осаду, во-первых: мало обратили или совсем не обратили внимания: А) на предшествовавшую историю Лавры и её укреплений, В) на цель и характер как главных начальников, так и самого войска, осаждавшего Троицкую обитель, которое они как будто не различают от Польских коронных войск, бывших тогда же со вторым Самозванцем под начальством  Князя Рожинского, Зборовского и других, С) на состав рати, защищавшей Лавру, и на отношения, поддерживавшие и усугублявшие нравственную силу этой рати, Д) на биографию начальников осажденных и властей монастырских. Во-вторых, что те же Историки слишком придерживались летописи Аврамия Палицина, а в-третьих, что некоторые из них дополнили ее своими вымыслами и догадками во вред исторической истине».

В этом заключается программа моего труда. Все прочее служит только ей развитием.

Рецензент О. З., повторив эту программу, прибавляет: «после того просим покорно говорить, что осада Лавры есть дело решенное в нашей истории, и что мы имеем о ней самое верное и истинное понятие! И точно, надобно иметь очень мало смысла и толка, чтоб пересмотрев со вниманием «Замечания» автора брошюры, не согласиться, что мы имеем об этом деле понятия весьма превратные. Еще можно бы усомниться в словах и выводах неизвестного критика, если б он подкреплял их только своими соображениями, взятыми из самого же дела, или только анализировал вопрос на основании простого здравого смысла (что, впрочем, и одно, само по себе, могло бы довести ко многим заключениям, вовсе несогласным с прежними решениями); но автор брошюры так метко приводит свидетельства современников, и так отчетливо прибивает показания, часто совершенно случайные, современных актов, что нам поневоле приходится расстаться с прежним историческим суеверием и, нисколько не колеблясь в сомнении, прямо принять результаты его сличений, как наиболее доказанную истину. Впрочем, тем лучше для нас: не коснея в  нерешительном состоянии сомнения, не колеблясь между старым и новым, мы тем скорее может перейти к истине. При этом нам надобно будет отказаться от некоторых славных предрассудков, которые столько льстят народному самолюбию. Но — дело идет об исторической истине; а в таком случае самая убогая правда дороже самых блестящих, но ложно, неосновательно — составленных предубеждений...

Что же касается до общего результата, к которому приводят все эти исследования, то, нам кажется, он так очевиден, что читатели найдут его и без дальнейших объяснений. Можно еще спорить с автором в некоторых частностях; но в главном, признаемся, мы охотно уступаем ему, и с этого времени решительно переменяем наши понятия о знаменитой осаде Троицкой Лавры. Наши историки, настоящие и будущие — мы уверены — также примут этот поучительный урок с благодарностью, и не замедлят воспользоваться его результатом в своих будущих великих творениях. Мы даже готовы были бы просить их об этом, ради истины» ⁷¹.

Так оканчивает Рецензент О. З. — Вот как начинает свою статью Антикритик Москвитянина: «Читатели помнят помещенные в №№ 6 и 7 Москвитянина 1842 г. Замечания об Осаде Троицкой Лавры 1608—1610 г. и описаний Историками XVII, XVIII и XIX столетий. Статья сия имела целию раскрыть новый взгляд на знаменитую осаду, описанную современником, но не очевидцем, и на самого писателя, принимавшего участие  в делах отечественных смутного времени. Читатели могли заметить тщательность, с какою собраны материалы, относящиеся к предмету сей статьи, и искусство, с каким всё направлено в ней к своей цели.

Но убеждения, утвержденного веками, нельзя вдруг потрясти и уничтожить. Конечно, есть основания, на которых оно держалось столько времени. Поэтому ни для кого не будет удивительно встретить возражения против новых мнений» ⁷².

Еже писах, писах. Не думаю отрекаться от того, что откровенно высказано мною добросовестному убеждению, основанному на прилежном изучении исторических источников, особенно современных актов, не думаю оправдываться в том, что высказано мною без всякой коварной недомолвки, с чистейшим и единственным желанием содействовать раскрытию исторической истины; но следуя известному правилу: кто молчит, тот будто соглашается ⁷³, нахожу нужным защитить «Замечания» мои от намеков, заключающихся в пылкой, игривой похвале Рецензента О. З. и в кротком порицании Антикритика Москвитянина. Первый похвалил искусство, замеченное им в моей статье, второй с самого начала упоминает также об искусстве, с каким в ней всё направлено к своей цели.

Искусство достойно похвалы когда оно служит благонамеренной цели; оно есть сугубое зло, когда направлено к достижению цели неблагонамеренной или вредной. Какую же цель приписывают мне судьи и ценители моего труда? — Раскрыть новый взгляд на знаменитую осаду и на самого писателя-современника, описавшего ее. — В этом, кажется, они оба согласны.  Но в чём же состоит этот новый взгляд, которым я будто бы хочу заменить прежний, и в чём состоял прежний ? — Этого ни тот, ни другой откровенно не высказали.

Не знаю, в чём состоял прежний взгляд Рецензента О. З., столь не твердый в своих основаниях, что он по прочтении моей статьи говорит: «с этого времени решительно переменяем наши понятия о знаменитой Осаде Троицкой Лавры». Не больше знаю в чём состоит убеждение, утвержденное веками, которое защищает Антикритик Москвитянина. Из слов его видно только, что новый взгляд, который он признает целью моей статьи, клонится к тому, чтоб «вдруг потрясти, и уничтожить убеждение, утвержденное веками».

Со времени Троицкой осады до нас веков прошло не много, менее двух с половиною. В первом столетии после осады, насколько доселе известно, кроме Аврамия Палицына, писали об ней немногие и понемногу. Со второй половины прошедшего столетия стали писать более, но следуя тексту Палицына, без историко-критической поверки, которая и самому Карамзину была не столь возможна, сколько сделалась впоследствии. Вообще убеждение, державшееся два века с половиною на счет Троицкой осады, состояло в том, что ее признавали знаменитою, избавление Лавры чудесным. Это ли убеждение новый взгляд, вводимый мною, имеет целью вдруг потрясти и уничтожить? Действительно ли новый взгляд дерзостно силится лишить Осаду её знаменитости?

Нет. — Столь нелепого исторического кощунства мне и на мысль не приходило. Знаменитость исторического факта созидается и рушится не произволом одного или нескольких лиц, а общим сознанием, и зависит  от твердости оснований своих, а большая или меньшая степень ее определяется сравнением с однородными фактами.

Приведем теперь осаду Лавры, как исторический факт, в такой вид, чтоб ни с которой стороны не было спору, и для этого согласимся временно на обоюдные уступки, а потом сравним ее с другими известными осадами. Для этого мы не станем избирать ни баснословной осады Трои, ни современной нам осады Виттории, обратимся к таким, которые происходили немного ранее или немного позже Троицкой.

Идея осады по необходимости предполагает идею крепости. Историки, описывая укрепления Лавры, никак не присвоивали ей имени крепости. Решимся признать ее не просто монастырем, а крепостию с достаточным числом орудий и снарядов. Впоследствии увидим, до какой степени это возможно и справедливо. Идея крепости предполагает идею гарнизона. Согласимся в том, что эта крепость имела гарнизон; так назовем мы Троицких сидельцов XVII века. Согласимся и в том, что число их было до 3.000 человек, но не всё воинов и ратных людей, и в том, что число осаждающих доходило от 10.000 до 30.000, или наоборот. Забудем на время измены, и заразительные болезни между осажденными, и смуты между начальниками их. Дерзнем даже устранить мысль о святыне Лавры, благоговейно чтимой в течении пяти веков. Окончательно допустим факт, в котором никто не спорит, именно, что после шестнадцатимесячной осады Лавра осталась не взятою.

Знаменитою признается осада Антверпена Испанцами под начальством Принца Пармского в 1584 и 1585. — Крепкий город, защищаемый искусными инженерами, которые  в первый раз ввели в употребление так называемые адские машины, отчаянная храбрость гарнизона и его начальников, всё представляло сильные препятствия многочисленным войскам и искусному военачальнику, осаждавшему город и успевшему сделать невозможным судоходство по Шельде. — Осада продолжалась более года, и наконец Антверпен сдался победителю.

Знаменитою почитается осада Остенда Испанцами же, под начальством Спинолы, в 1601 году. Город выдерживал более трех лет осаду многочисленного войска, потерявшего под его стенами более 70.000 человек, и наконец принужден был сдаться.

Знаменитою почитается осада Рошели, защищаемой протестантами против войск Лудовика XIII в 1627-1628 году, продолжавшаяся более года и стоившая Королю огромных издержек, а войскам его невероятных трудов и усилий, последствием коих Рошель принуждена была сдаться.

Знаменита и осада Смоленска, продолжавшаяся один год и девять месяцев; но, при всех усилиях доблестных его защитников, крепкий Смоленск пал. А Лавра устояла, и священный помост ее не был осквернен стопами врагов!

Неужели после этого кто-нибудь дерзнет, вопреки истины исторической, отвергать знаменитость Троицкой осады? Но странно то, что некоторые наши Историки, с XVIII столетия, следуя Аврамию Палицыну, усиливаются истину довольно славную еще преувеличить, и потому увеличивают число и воинские достоинства Поляков, и напротив умаляют число и помрачают заслуги верных сынов России. Странно видеть эту гордую самонадеянность немощи человеческой, которая как будто стремится  дополнить собою силу Божию, и без того довольно ясно знаменовавшуюся в осад Троицкой!

ОТВЕТ

НА РЕЦЕНЗИИ И КРИТИКУ

«ЗАМЕЧАНИЙ» ОБ ОСАДЕ ТРОИЦКОЙ ЛАВРЫ.

Что касается до Аврамия Палицына, то если я представил его, как Историка, не вполне заслуживающим доверия, этот взгляд не есть новый. Так судили об нём еще в прошедшем столетии Татищев, Миллер, Новиков и Елагин, а в наше время Г. Берх ⁷⁴.

Антикритик Москвитянина, приступая к возражениям на мои замечания, умолчал о первом отделе их, относящемся до истории Лавры и её укреплений прежде осады, может быть потому, что не счел его достойным внимания, а может быть и по другим причинам. Он обратился прямо ко второму отделу, где я заметил, что Историки мало обратили, или совсем не обратили внимания «на цель и характер как главных начальников, так и самого войска, осаждавшего Троицкую обитель, которое они как будто не различают от Польских коронных войск, бывших тогда же со вторым Самозванцем, под начальством Князя Рожинского, Зборовского и других». О числе войск, бывших под главным начальством Сапеги под Троицею, я не говорил, хотя и приводил показанья, что в одно время их было тысяч с десять ⁷⁵, а в другое 21.500, кроме 4.300, пошедших на добычу даже за Белоозеро ⁷⁶. Описавши согласно с приведенными мною современными актами и историками, цель и характер Сапеги и его войска, или товарищества, которое современник и соотечественник его, Гетман Жолкевский называет упрямым, своевольным и дерзким, я вывел, что это товарищество или шайка, продававша свои услуги тому, кто даст более денег, могло быть страшно в открытом поле, в набегах, но не способно брать приступом и временные полевые укрепления, в подтверждение чего и привел слова Жолкевского, что Поляки не знали, что делать с временными полевыми укреплениями, которыми стеснял их Скопин, и что огнестрельный снаряд, бывший с Сигизмундом при осаде Смоленска, не в состоянии опрокинуть столь толстой стены. «Легко себе представить», сказал я, «в какой мере эти слова могли быть отнесены к войску и орудиям, с коими Сапега и Лисовский осаждали Троицкий монастырь», разумея под сим, что невозможно шайку, собравшуюся с общей целью грабежа и распутств, ставить наравне с Польским коронным войском.

Антикритик, приступая к опровержению положений моих по частям, сначала выводит число и состав войска Сапеги по свидетельству Бера и журнала Сапеги, и говорит: «таким образом с Сапегою было более двадцати тысяч конных и пеших воинов. К сему надобно присовокупить толпы Русских изменников», и наконец заключает, что «нет ничего невероятного в показании пленных, сообщаемом Палицыным, что с Сапегою и Лисовским было до 30.000, «кроме черни и полоняников» ⁷⁷.

Постановивши на столь нетвердом основании число осаждавшего войска, Антикритик Русский защищает, не только против меня, но и против Жолкевского, Польского Гетмана и Историка, воинские способности сподвижников Сапеги, и говорит: «чтобы в числе 30.000, назначенных для осады монастыря, не было вовсе  способных к осадным делам, это невероятно; да и на деле того не видим».

Я доказывал, что войско Сапеги по составу своему, цели, характеру, и по тем орудиям, какие могли при нём быть, не способно было брать приступом крепкие твердыни. Антикритик, возражая на это, говорит, что он на деле не видит того, чтоб в 30.000 не было способных к осадным делам. Зачем же было заменять мое выражение ясное и точное, каким-то произвольным и неопределенным? — Осадные дела, такое выражение, которого я никогда не употреблял, нигде не встречал, и не знаю, что оно значит. Известно, что осада крепости может заключать в себе различные способы овладеть ею, как напр. метание ядер (бомбардирование), требующее искусных артиллеристов, хороших осадных орудий, и в особенности выбора для них места, взятие приступом (штурм), при котором требуется не только высшей степени храбрость и самоотвержение в начальниках и подчиненных, но и строжайшая дисциплина и точность в исполнении сделанных распоряжений. — В действиях Сапеги мы на деле того не видим! Сюда же отнести должно и подкопы, делаемые с тою целию, чтоб взорвав часть укреплений, сделать пролом, сквозь который осаждающие могут ворваться в крепость, и засыпать обломками взорванной части крепостной ров. Тут нужны не только искусство, деятельность, но и величайшая осторожность, дабы осажденные не могли узнать направления подкопа, и противодействовать ему или его разрушить. Наконец к осаде может принадлежать и облежание (блокада), имеющее целию отнять у осажденных все способы к получению извне продовольствия или боевых снарядов, и к сношениям с тем войском, от которого они могут получить подкрепление. Здесь менее  всего требуется искусства, и часто превосходство в числе осаждающих, может заменить ту нравственную способность, которой им недостает. Тесное облежание, будучи крайне тягостным для осажденных, которых голод и недостаток в снарядах, особенно при утрате людей от болезней и неприятельских орудий , может принудить к сдаче, — есть для осаждающих легчайшее из средств овладеть крепостию. — Если Антикритик под осадными делами разумеет и облежание (блокаду), то спрашиваю: когда и где я говорил о неспособности войск Сапеги к облежанию?

Любопытно видеть, какими историческими доказательствами Антикритик подкрепляет заключение свое о способности воинов Сапеги к осадным делам. Сначала он приводит слова Летописи о мятежах: Сапега многими промыслы под монастырь промышляше и пр. Но к чему подтверждение летописи о мятежах, когда те же известия о промыслах, подкопах, огненных ядрах и приступах мы находим в современных актах? Далее свидетельство Смоленского лазутчика в Марте 1609: «Сапега и Велемовский и Лисовский монастыря Троицкого конечно добывать уже мают через штурм и педарды дубовые три железными обручами обитые, уместо пушек больших наготовили, пяти сажен», и пр. «А копали се семь недель под мур и то чернцы доведались» и пр. Наконец показание пленника Маковского, 8-го Марта 1609, «видел есьми в Лисовского полку, поделаны щиты на четверых санех рублены, бревна вдвое, и окошки поделаны, по окнам стрелять, а везти щиты к городу на лошадех» и пр. — Неужели в самом деле можно, иначе как иронически, приводить в доказательство воинских способностей приготовление, вместо пушек больших, каких-то деревянных  орудий, по 15 аршин длиною, в которые заряды пороха меряют даже не четвериками а осминами, или то, что копали се семь недель над подкопом, не более 250 сажен длиною, подвигаясь таким образом на 15 шагов пространства в день, и то чернцы доведалась, и наконец, что против каменных стен в 6 и 7 сажен вышиною и в три сажени толщиною, с трехъярусными бойницами и пушками, готовясь весною идти на приступ, поделаны щиты на четверых санех рублены, и пр.? После этого Антикритик замечает, что «в наклонности войск Сапеги к грабежу не могло быть препятствия к овладению Троицким монастырем». Это бесспорно, и я не поставлял никогда этой наклонности прямым препятствием со стороны Поляков; но Сапега очень видел, что добыча Троицкая для него трудна и неверна, а между тем посылал отряды для легчайшей добычи посредством грабежа. Конечно Антикритик не докажет, чтобы Сапега, умаляя войско свое посылкою этих отрядов, тем не затруднял себе возможность овладеть монастырем.

По поводу слов Гетмана Жолкевского Королю Сигизмунду под Смоленском «что огнестрельный снаряд, у него находящийся, не в состоянии опрокинуть столь толстой стены» и пр. ⁷⁸, приведенных мною не по отношению их к осаде Смоленска, а в доказательство того, что если опытный полководец Польский так думал об артиллерии, бывшей при коронном войске, предводимом лично Королем, то в большей мере то же должно полагать об орудиях Сапеги, — Антикритик в опровержение мнения моего о составе и характере войск сего последнего, делает следующее сравнение осады Смоленской с Троицкою, особенно замечательное,  потому что оно показывает, до чего может дойти историческая критика когда она хочет быть пристрастною. Привожу подлинные слова:

«Трудность осады Смоленской нельзя равнять с неудобствами Троицкой. Жолкевский пишет, что «по переписи, как оказалось впоследствии, в Смоленске было разных людей, старых и молодых, более двухсот тысяч людей; что в том числе было более нежели 40.000 способных к бою. Полагаясь на крепость стен, приготовление и военные снаряды, которые были немалы, на триста почти пушек, кроме других орудий — достаточное количество пороха, ядер и множество съестных припасов, осажденные не хотели входить ни в какие переговоры». Ни таких приготовлений, ни такого множества орудий не было в Лавре ⁷⁹».

Я прежде имел случай заметить, до какой степени представляется странным, что Палицын, бывший довольно долго свидетелем Смоленской осады, во время посольства своего к Сигизмунду с Митрополитом Филаретом, и в летописи своей говоривший о многом, об этой осаде не говорит ни слова и даже не упоминает имени Шеина. Странно желание возвысить одно происшествие, и без того довольно знаменитое, на счет другого, тоже составляющего венец отечественной славы и доблести Героя Русского. Еще страннее, когда в наше время, при изобилии современных актов и сведений, такое происшествие представляется в виде превратном, умаляющем славу его. — Восстановим текст Жолкевского, не вполне представленный Антикритиком, и мы увидим, до какой степени он может быть принят доказательством. 

«Сперва мы посылали», говорит Жолкевский «письма, желая их склонить к сдаче замка, но это было напрасно; потому что Михаил Борисович Шеин, тамошний Воевода, не хотел входить с нами в переговоры и совещание; правда, что немало Бояр и Стрельцов вышло с Князем Яковом Борятинским к войску Скопина, и что Борятинский, оставив в Белой несколько сот Смоленских стрельцов, с Боярами присоединился к войску Скопина, под Торжком, там, где Скопин имел с Зборовским первое (счастливое для наших) сражение. Но несмотря на то в Смоленске осталось также немалое число Стрельцов и Бояр. Всего же по переписи было там разных людей старых и молодых, как оказалось после, более двухсот тысяч. Перешел в Смоленск негодяй, один переметчик из Могилева или из Орши, который сказал им что при Е. В. Короле нет восьми тысяч войска. Они говорили между собою: у нас есть более нежели сорок тысяч способных к бою, выступим и поразим их. Это пересказывали нам те, которые впоследствии переходили к нам из крепости. Полагаясь на сию крепость стен», и пр. ⁸⁰

Из этого открывается: 1) что известие о 40.000 способных к бою Жолкевский приводит как разговор между собою осажденных, пересказанный Полякам впоследствии переметчиками. 2) Что это известие никак не может быть соглашено с предыдущим о 200.000 людей старых и молодых, бывших будто бы в Смоленске по какой-то переписи, ибо не естественное дело, чтоб на 40.000 способных к бою было 160.000 старых и малолетных, разумеется кроме женщин, о коих здесь речи нет. 3) Это известие не сходится с  словами самого Жолкевского, что за отбытием из Смоленска Бояр (детей Боярских) и Стрельцов с Князем Борятинским к Скопину, в Смоленске осталось также не малое число стрельцов и Бояр. Так не говорят о десятках тысяч. 4) Невероятно, чтоб Сигизмунд решился с 8.000 войска осаждать укрепленный город, в котором было до 40.000 способных к бою. Ибо хотя впоследствии, как говорит Жолковский, и прибыл к Королю Олевченко с 30.000 Запорожских Козаков ⁸¹, но такая конница во время осады мало могла принести пользы, и Гетман после её прибытия не переставал напоминать Королю о недостатке орудий и пехоты, которой было весьма немного ⁸². 5) Эти известия не могут быть соглашены и с тем, что говорит сам Жолкевский в другом месте: «на валах, где прежде было множество людей, теперь, по причине недостатка их, видна была только редкая стража; как после говорил и сам Шеин, что «не оставалось всего на все и двух сот человек годных к обороне» ⁸³. Бер говорит, что при взятии Смоленска нашлось не более 300 или 400 здоровых людей, которые уже не могли защищать его обширных укреплений, имевших целую милю в окружности». ⁸⁴

Если, следуя примеру Антикритика, мы примем за основание приводимое Жолкевским, т.е. что в Смоленске осажденных было способных к бою более 40.000, с тремястами пушек; а осаждающих Поляков при начале осады не более 8.000, то конечно должно будет согласиться, что Смоленская осада представляла Полякам не неудобства, а трудности. Вместе с тем должно будет  перенести весь позор долговременного безуспешного стояния под Смоленском от Поляков к Русским, и признать достойным посрамления Шеина, не умевшего с сорока тысячами отразить 8.000 войска с скудной артиллериею. Но прежде решения, столь невыгодного для славы отечества, спросим: почему в деле такой важности ограничиваться показаниями врагов России?

Любопытны и драгоценны для нас современные известия Жолкевского, Бера, Паерле, даже Маржерета, и других чужеядных пришельцев, искавших счастия в России, и не перестававших смотреть на нее враждебным взглядом, потому что они открывают нам многое, чего Русские того времени знать не могли; но, неужели там, где идет дело о самых известных событиям, мы должны предпочитать эти сказания иностранцев современным Актам, не подверженным сомнению? Разве нет в числе этих Актов достоверных известий о войске, защищавшем Смоленск? — Они есть, и, благодаря попечению Правительства, изданы в свет, и напечатаны во II Томе Актов Исторических, где Антикритик не мог не видать их, видевши там Акты, относящиеся до осады Троицкой. Посмотрим, подтверждают ли они его выводы. —

Первый из этих Актов, по порядку времени, есть роспись 18 Авг. 1609-го, о сборе даточных людей с Смоленского уезда, «для осадного времени с сохи по 6 человек, с пищальми и с топоры» ⁸⁵, всего 507 человек.

Второй, роспись 1609 Августа 28-го, росписание дворян и детей боярских по городу, воротам и башням для осадного времени. Оно оканчивается так: «и всего по городу, по воротам, и по башням и по стене,  39 человек, дворян и детей боярских, да с ними посадских торговых людей 48 человек; а с ними у наряду, подъемных и пленных людей, с ружьем, посадских всяких людей, и Загороденские слободы слобожан, и Смоленского яма охотников 1862 человека ⁸⁶.

Третий, того же времени, отрывок росписания боевых снарядов и к ним пушкарей и стрельцов, с означением величины орудий и зарядов ⁸⁷. В этом отрывке означены последние четыре башни и двое ворот. По ним можно судить, о числе орудий на прочих.

Четвертый, 1609 Сент. 23, распросные речи Немца, взятого в плен в Смоленске: «и тот Немчин «сказал: Король деи под Смоленском, а Неметцких людей пеших тысеча четыреста, а Литовских людей 6.000; а пушок болших 4, ядро у них в голову, а всех пушок тридцать» ⁸⁸. Это показание совершенно сходится с словами Жолкевского, по коим у Сигизмунда при начале осады было не более 8.000 пехоты.

Пятый, 1609 в конце Сентября, отписки Смоленских жителей к дворянам и детям боярским и служилым людям, находившимся в Москве и с Скопиным-Шуйским, вероятно к тем самым, кои в Мае месяце были посланы из Смоленска с К. Яковом Борятинским и Семеном Одадуровым ⁸⁹. Первая отписка начинается так:

---

«Господам, города Смоленска голове Стрелетцкому Федору Михайловичю, и дворяном и детем боярским, и стрелцом и всем служилым людем Смоленского города, из Смоленска, земские старостишки Лучка Горбаков да Юшка Огопянов, и все посадцкие люди и пушкари, и воротники, и стрелцы и затинщики, от мала до велика, челом бьют. В нынешнем во 118 году Сентября в 16 день пришел под  Смоленеск Литовской Король со многими с Литовскими и с Неметцкими людми; и мы, для Королевского приходу, посады все выжгли, а сели в осаде в городе; а Литовской Король с воинскими людми к городу приступали великими приступы, и Днепровской мост весь выжгли, и по городу из снаряду бьют беспрестанно и огнянными пушками. И листы от Короля и от панов к нам присланы, чтоб нам быти под Королевскою рукою». Особенно замечательны следующие слова: «А Смоленского, Господа, уезда «ваши жены и дети в осаду, в город приехали со всем досадным запасом, до Королевского приходу, здорово. И вам бы, Господа, как даст Бог победу на врагов Государю нашему Царю и Великому Князю Василью Ивановичю всеа Русии, Государю об нас бити челом, и самим бы вам вскоре к нам ехати, и Литовским бы людем жен своих и детей и всего православного хрестьянства не выдати» ⁹⁰. Эта драгоценная черта, достойная древних Спартанцев, не должна пропасть для Русской Истории. Она служит доказательством факта, доселе едва ли замеченного, что Русские, садясь в осаду, жертвовали отечеству не только головами своими, но и привозили в осажденную крепость жен и детей своих, вероятно в залог верности и усердной службы. В другой отписке должно заметить слова: «а бьет (Король) по городу беспрестанно огненными пушками, и по хоромом бьет, и нам от него теснота великая; и подкопы ведет: а оборониться некем, ратных немного; а из города не дадут и выгленуть. И вы бейте челом Государю, чтоб вскоре помочи подал» ⁹¹.

---

Шестой, 1609 Октября 9-го, челобитная Царю Смоленских жителей: ...

---

«Да Октября ж, Государь, в 6 день прислал ты, Государь Царь и Великий Князь Василий Иванович всеа Русии, свою Царьскую Грамоту в Смоленск, с Ивановым человеком Ленина с Ивашком Молчановым, с своим Царьским милостивым словом:  «и мы, твоя Государева сирота, твоей Царьской Грамоте обрадовались. А из уезду, Государь, волостные крестьяне, в осаду, в город не пошли и даточных людей не дали; а Король их прелщает волностью. А ратных, Государь, людей здесь у нас, в Смоленску, мало; а Литовской Король стоит под Смоленском со многими с Литовскими и с Немецкими людми, а промышляют над городом всяким злым у мышленьем и подкопы» ⁹².

---

Седьмой, отписка Смоленского жителя к служилым Смольнянам в Московские полки:

---

«Господам моим Леонтею Кузмичю да Петру Григорьевичю с товарыщи, Смолняны, и которые вас берегут, Васка Денисов челом биют. Здравствуйте многи лета, а про меня вспросите, и я жив Октября в 8 день. А в Смоленске мы дворы свои все пожгли на посаде, потому что нашего изможенья в остроге не стало стоять, а с Королем наряду много, снаряд всё болшой; а людей у нас ратных мало, и сами вы ведаете, а все люди схожие, и нам вылазки учинити не с кем, потому что мы все по стене росписаны; а нас на вылазку боярин не пущает, что города покинути не на кого, а прихожим людем не доверивает. А уже у нас в Богословской башни верх сбили, бьют по исподнему бою; как собьют, и у нас будет болшой приступ, и тут кому Бог пособит. И вам бы, помня своих родителей, безотступно Царю челом бить, чтоб нам помочи подал; а мы, прося у Бога милости, хотим крестное целованье свершить, и королевскими прелестными Грамотами никак не прелститься. А в город Король пишет прелестные грамоты почасту, а по городу биет безотступно..... А я вам, своим господам, мало пишю да много челом бию. А Левонтею Кузмичю пожаловати, либо каков грех станется, кто ребятенок останется не покинути»..... ⁹³

Этн Акты , более двух веков пропадавшие для пас в Шведских Архивах, представляют совсем в ином виде трудности Смоленской осады, но не в отношении  к Полякам, а к храбрым Русским воинам; и потому нам Русским не следует заслонять их словами Польского Гетмана, который, сам находившись некоторое время под Смоленском, естественно должен был стараться скрыть позорную беспечность Короля и его войска, преувеличением числа осажденных и их снарядов и запасов.

Посмотрим теперь, справедливо ли, чтоб осада Лавры представляла врагам не более как неудобства.

Во всех Историях, во всех описаниях Лавры, описываются стены её огромной вышины и толщины, с трехъярусными бойницами, (верхний бой, средний и подошвенный), башнями и воротами. Но все писатели, не отрицая существования укреплений, как предмета всеми видимого, не сознают вместе с тем, чтобы Троицкая Лавра была крепостию, подобно некоторым другим монастырям.

Котошихин, живший лет двадцать или тридцать после Девулинского мира, говорит:

---

«А когда лучится быти у Московского Государства с иными Государствы войне, и для воинского времени во всяких городех у монастырей и у дворян устроены осадные дворы; и в воинское время на те дворы, со всеми животами и с запасами и с женами и детми, живут в городех. А крестьян из сел и из деревень велят со всеми их животы, высылать для осады в городы ж — и те крестьяне, в осадное время, с посадскими и с иными людми бывают по городу на стороже, с ружьем своим или с царским.

А которой город попортится, или за старостию развалится: и на строение городов, для починки и вновь, казну собирают того города с торговых посадских людей и с уездных крестьян, повытно, смотря по городовому строению; а чего не достанет в строение тое сборные казны, и на такое строение велит царь имати из своих царских доходов, А мастеров каменщиков, и плотников,  и иных работников, емлют в том же городе и уезде и из иных городов.

А пушки, и пушечные запасы, и всякое воинское и осадное оружие, посылается в те городы с Москвы, смотря по городу.

Также в больших каменных монастырех, для осадного времени, пушки и пушечные всякие запасы и всякое осадное оружие царское, и в иных монастырех для оберегания городов от воинских людей устроены стрелцы и пушкари; а где стрелцов нет, и в тех монастырех устроены, слободами, торговые люди и крестьяне.

А будет в Московском Государстве построенных каменных городов, кроме монастырей, с 20 городов, или мало болши, а досталные деланы все деревянные, на земляных валах и просто на земле; и для Войны насыпают те городы песком и каменьем, а для крепости тех городов копаны кругом глубокие рвы и бит деревянной чеснок, а в иных рвах пущена кругом вода». ⁹⁴

---

В Истории Российской Иерархии сказано между прочим, что ограда Троицкого монастыря строена была в XVI столетии монастырским иждивением, при большом впрочем вспомоществовании от Царей ⁹⁵. В историческом описании Лавры мы видим что «в 1550 году Игумен Серапион уже просил Царя Иоанна Васильевича, чтобы крестьяне Троицкие, в уездах Переяславском, Дмитровском и Радонежском, не были занимаемы никакими работами, относящимися до укрепления городов в тех уездах, но все были обращены на поддержание укреплений Троицкого Сергиева монастыря» ⁹⁶.

Там же приводится грамота Царя Феодора Иоанновича, 3-го Сентября 1593, о возобновлении оказавшихся непрочными монастырских укреплений.

---

«В нашем де Богомолье, у Живоначальные Троицы стена городовая от погреба к Келарской — своды провалились И стена сыплется,  впредь ей без поделки быти не мочно; и в Келарской на крыльце и в сушилех своды испровалились, а на другой де стене к конюшенным воротам от Келарские и от конюшенных ворот до наугольные башни не в одном месте своды испровалились: людям ходити по городу и наряду ставити нельзя. И по всему де городу многие седовины; и без поделки де городу быти не мочно. А извести де у них в монастыре к тому городовому делу нет; а в Троицкой де (вотчине) камени на известное сжение уломати негде же, а есть де такой камень у тебя Ивана в поместье, которой пригодится на известное сжение, в селе Богородском, на реке на Куньеме. И ты де им того камени на известное сжение, без нашего указу, ломати не дашь. И мы Троицкого Архимандрита с братиею пожаловали, велели им в монастырь к каменной поделке на известное сжение камень ломати у тебя в поместье ⁹⁷. И как к тебе ся наша грамота придет, а Троицкой Архимандрит Киприан с братиею к тебе в поместье, в село Богородское, того камени, ломати пришлют слуг своих и крестьян: и ты бы им тот час дал в своем поместье к Троицкому городовому делу камень ломати на известное сжение, сколько им надобеть в монастырь, и тот камень к Троице велел возити безо всякие зацепки». ⁹⁸

---

Из этих свидетельств следует: 1) что Троицкий монастырь был в числе тех больших каменных монастырей, которые, вместе с двадцатью неизвестными нам городами, составляли линию крепостей Московского Царства. 2) Что в 1593 году, после нашествия Хана Казы-Гирея, но гораздо прежде осады Польской, заботились о возобновлении частей оказавшихся непрочными, с той именно целию, чтоб укрепления могли в случае нужды соответствовать своему назначению. На это указывают слова: людям ходити по городу и наряду  ставити нельзя. 3) Что попечение о сохранении укреплений в прочном виде было в обязанности монастырских властей, ибо Царская грамота Алферьеву последовала по донесению Архимандрита Киприана с братиею. 4) Что огромные издержки и работы на устройство и поддержание монастырских укреплений, делались, хотя и с помощию Правительства, но большею частью на счет монастырей. Это доказывается свидетельством Истории Рос. Иерархии и словами грамоты Алферьеву, того камени ломати пришлют слуг своих и крестьян.

Исследование этого обстоятельства особенно важно для Русской Истории вообще, приведением в известность той линии крепостей, которою защищалось Государство от нападения врагов, в частности, для военной истории, указанием — в чём состояла крепостная оборона в России прежде XVIII века, для церковной истории — доказательством той пользы, которую приносили Государству монастыри, владевшие значительными имениями, с коих доходы употреблялись не только на содержание и обогащение монастырей, но и на огромные издержки для безопасности Государства. Тем важнее историческое исследование в этом смысле, что даже во всеобщем введении в Историю монастырей, которым начинается вторая часть Истории Рос. Иерархии, об этом совсем не упоминается.

Следуя тому же историческому описанию Лавры мы видим, что «на башнях находились 90 огнестрельных орудий различной величины. Между ними были полонянки, вероятно отбитые у неприятеля. Кроме того 20 орудий лежало под навесом. Из них семь или более куплено уже после осады. На водяной башне находился медный котел во сто ведер: в нём варили смолу во время осады». ⁹⁹ Там же находим, что  в конце XVI столетия упоминается между живущими в подмонастырском селе Клементьевском Немчин Гриша Феодоров, зелейник, вероятно занимавшийся приготовлением пороха». ¹⁰⁰ Из сего можно заключить, что и самый порох для Лаврских орудий приготовлялся близ самого монастыря, в принадлежащей ему слободе или селе Клементьеве.

Теперь мне надлежало бы сказать о числе монастырских сидельцов или гарнизона, но обязан будучи следовать в защищении моих «Замечаний» порядку, принятому Антикритиком при возражении на них, я должен отложить это и перейти к другим предметам. — Замечание, коим Антикритик заключает параграф: «когда Скопин начал теснить Сапегу построением укреплений или городков, тогда у Сапеги не было ни прежнего числа войск, ни прежнего духа после поражений» совсем не отвечает тому намерению, с каким я привел слова Жолкевского о деревянных городках, с коими Поляки не знали что делать. Я указывал не на число и дух Польских войск, а на недостаток искусства в осадной войне, на которое жаловался Гетман Жолкевский.

Антикритик, опровергая мою мысль, что с целию Сапеги и Лисовского, как пришедших не с намерением поддержать одну известную сторону, а только нажиться грабежами, совершенно сходствовало то, чтобы продолжать осаду как можно более — приводит между прочим слова Польского пленника Маковского, взятого 8-го Марта 1609 — «а у Сапеги давно де та дума: как послышит людей, и ему бежать в большие таборы». Антикритик заключает из этого «что Сапега имел желание взять монастырь; но видя, что прошло более пяти месяцев, и все покушения исполнить сие  остаются без успеха, стал помышлять о снятии осады». ¹⁰¹ Если через пять месяцев после начала осады у Сапеги давно уже была дума бежать в Тушино, то с какими мыслями он стоял под монастырем остальные одиннадцать месяцев?

Я сказал между прочим, что если бы главною целию Сапеги и Лисовского было, то, чтоб взять приступом Троицкий монастырь, тогда бы они, сосредоточив около него все свои силы, направили их к одной цели. Напротив того, мы видим, что едва Сапега успел начать осаду в исходе Сентября, как уже в Октябре или Ноябре послал отряд для кормов на рать на Белоозеро, а 29-го Ноября, другой отряд со многими паны и детьми боярскими пришел разорять Вологду. Это я основал на двух современных Актах, указанных мною, и помещенных в Актах Исторических и собранных Археогр. Экспедициею, и сверх того выставил время отправления и число войск, посыланных Сапегою по нескольку тысяч за раз. Антикритик решительно отвечает: «отряды были рассылаемы, но немногочисленные», и потом, не обращая внимания на приведенные мною свидетельства, противопоставляет мне сказание Бера, что Сапега отрядил только небольшую дружину под начальством Испанца Крузати для покорения окрестных сел и городов. Чему больше верить, подлинным ли современным Актам или Беру, и даже дневнику Сапеги, который впрочем говорит, что 15 (25) Октября уже прибыли в стан его козаки, посланные для приведения в подданство Самозванцу Ростова и окрестных крепостей, а не селений? Для этого скорее могли требоваться значительные отряды, нежели малая дружина, да и невероятно, чтоб Сапега послал Козаков под начальством Испанца Крузати. 

В доказательство предположения моего, что Самозванец понимал невозможность, может быть ненадобность, а может быть и нехотение Сапеги овладеть Троицким монастырем, я привел письма Самозванца к Сапеге, помещенные в Сборнике Муханова, из коих в одном от 24-го Июля сказано: «мы не раз писали уже, напоминая, что не должно терять времени за курятниками» и пр. Антикритик, вместо возражения, объясняет, что это было после того, как осада продлилась без успеха за девять месяцев, и что тогда уже не к одному Сапеге, но и в другие места Самозванец стал писать о немедленном сборе войск в Тушино. Я не думал доказывать, чтобы отозвание войск ограничивалось одними теми, кои осаждали Лавру, но указывал на то, что за семь или восемь месяцев до снятия осады, Самозванец считал ее менее для себя нужною, нежели сосредоточение войск на ином пункте.

«Царь старался об усилении войск, защищавших Лавру». Эти слова мои Антикритик выставил для возражения, но, вместо того, исчисляя все те Акты, из коих видно, что с Декабря 1608, Царь заботился об усилении войска под Троицким монастырем, мимо которого они должны были идти из Ярославля, Антикритик говорит: «но рать поморская была только в приготовлении. Собравшиеся в Ярославле сами должны были защищаться от Лисовского. А Понизовская, к которой должен был присоединиться и Владимир, долго медлила в Нижнем Новгороде с Шереметевым. — «Через месяц Царь снова писал о походе в Троицкий монастырь в Ярославль. Но до 19-го Октября никаких пособий не получала обитель, исключая присылки Сухана Останкова с козаками и слугами монастырскими 16-го Февраля». ¹⁰² 

Неужели всё это сказано с намерением доказать, что Царь не старался об усилении войск, защищавших Лавру? Неужели из прочитавших возражения Антикритика никто не читал и не прочитает этих любопытных Актов, где несчастный Венценосец, постепенно покидаемый Царедворцами и Воеводами, обращает слезное моление о вооружении и защите к тем, которых испытал верность, и к тем, которые быв прельщены Самозванцем, возвратились на путь истинный? Неужели всё сказанное им о приближении рати поморской и понизовской, и просьбы и приказания идти под Троицкий монастырь, всё ложь и обман? Не знаю справедливо ли сказание Палицына, что Поляки, убеждая Самозванца приступить к осад Лавры, говорили ему еще в Сентябре 1608: «слух же истинен всем нам возвестися, яко ждут Князя Михаила Скопина с черными ,псы, с Свийскими Немцы, и Федора Шереметева с понизовскими людьми, и тако вкупе вси собравшеся и твердыню сию занявше, могут над нами победители показатися». ¹⁰³ Но нет никакого сомнения, что в Марте 1609 в стане Сапеги знали уже о походе рати и поморской и понизовской, от чего и была у Сапеги давно та дума, чтоб бежать в лагерь к Самозванцу. Правда, что Царь кроме посланных им из Москвы в Феврале 1609 с Атаманом Останковым 60 человек Козаков, не мог усилить войска Лавры до приходу туда Давыда Жеребцова, присланного на помощь Скопиным в Октябре 1609, но не о большем или меньшем успехе, зависевшем от обстоятельств, а о старании Царя говорил я то, что Антикритик отвергает.

Д.

(Окончание в следующем №)

ОТВЕТ НА РЕЦЕНЗИИ И КРИТИКУ «ЗАМЕЧАНИЙ» ОБ ОСАДЕ ТРОИЦКОЙ ЛАВРЫ

(Окончание.)

Теперь мы переходим к главным предметам спора. Отнюдь не думая посягать на славу одного из знаменитейших происшествий отечественной истории, я не имел ни причины, ни желания увеличивать число защитников Лавры против числа осаждавших. Но мне казалось странным, что Историки наши выставляют осадное войско горстию иноков и стрельцов с толпою крестьян. Иноков и стрельцов была не горсть, а слуги монастырские и крестьяне были не толпа, – вот то, что я хотел доказать.

Антикритик приводит слова мои «войско, защищавшее Лавру, не могло быть очень мало по тому самому, что главным начальником его был назначен один из высших сановников Царских, Окольничий Князь Долгоруков. Это можно заключить и по числу тех голов, которые названы в актах и в сказании Палицына». ¹

За сим следует опровержение, которое начинается так: «мы не знаем каким образом поступило в монастырь войско для защиты его от Поляков. Не был-ли это заброшенный случаем войны отрывок той рати, которая выслана была Царем против Сапеги и Лисовского, и была ими разбита между селом Воздвиженским и Рахманцами 22-го Сентября 1608? В таком случае понятно, как и при малом отряде мог быть значительный по сану военачальник; если  только сей сан не был унижен ² в нём и потому, что, может быть, дан ему первым Лжедимитрием, на стороне которого Долгорукий оставался и по убиении его». ³

С таким множеством гипотез не трудно подчинить историческую истину своему произволу. Мы можем не знать каким образом поступило войско в монастырь, но это незнание не дает нам права говорить с таким презрением о храбрых, хотя и не очень многочисленных воинах, защищавших Лавру. Ни с благоговением Царя и народа к святыне Лавры, ни с важностью её, как укрепленного места, служившего сообщением с северными странами, не сходно думать, чтоб защита её предоставлена была случаю войны, который мог бы и не забросить туда отрывок рати, разбитой под Рахманцами. Об этой рати говорит Летопись о мятежах, на которую ссылается Антикритик: «Бояре же приидоша к Москве не с великими людьми, а ратные люди к Москве не пошед, разыдошася вси по домам своим». ⁴ И если принять это предположение Антикритика о войске, при коем находились Воеводы Князь Долгоруков и Голохвастов, то как объяснить нахождение в Лавре, во время нашествия Владислава в 1618 году, других двух Воевод, Семена Ивановича Жеребцова и Якова Авксентьевича Дашкова, о коих упоминает Палицын в 83 главе своего сказания ⁵? Почему не допустить, что Кн. Долгоруков и Голохвастов, которых и Палицын называет осадными Воеводами, были заблаговременно присланы от Царя для защиты Лавры, когда мы в разрядах  видима, что при общем назначении Воевод в разные города, посылались также и в монастыри? Так, напр. по разрядам 7124 (1616) мы видим, что по Крымским вестям указал Государь быть Воеводам по монастырям: в Новодевичьем Исаку Стрешневу, у Спаса на Новом Петру Дашкову, в Симонове Осипу Секирину, в Осипове Андрею Ратаеву Нащокину, в Кириллове Григорию Акинфову, в 7126 (1618) в Осипове Тимофею Усову, в Кириллове Михаиле Спешневу.

Предположение Антикритика, что сан Окольничего мог быть унижен в лице Князя Рощи-Долгорукова, как данный ему от Расстриги во время измены, имеет более оснований, – и при этом случае Антикритик мог указать весьма важный просмотр мой. – В отписке к Келарю Палицыну Кн. Долгоруков говорит: «а к Государю о том посяместа не пишу, для того, что по грехом осада продлилася, а я здеся бессемеен». ⁶ Сравнивая эти слова с выражением Кн. Пожарского в деле его с Кн. Лыковым: «и то было, Государь, сделалось нашим бессемейством, что было Князю Петру быти меньши Князя Михайла Гвоздева, а се Государь в те поры пришла на матушку мою и на меня Государева опала» и пр. ⁷, должно думать, что слово бессемеен не значит одинок, или разлучен с семейством, а относится к языку местничества и означает опалу, при которой Кн. Долгоруков мог быть послан на службу. ⁸ В разрядных Записках того времени мы видим, что по пришествии Давыда Жеребцова  под Троицу, грамоты посылались к нему особо от Кн. Долгорукова, и по окончании осады, когда Царь послал дьяка Янова в Воеводам с золотыми, то дьяку велено было речь говорить и золотой подать сперва Жеребцову, а потом Кн. Долгорукову, при чём замечается, что «Князь Григорий Долгорукой золотой после Давыда взял и Государю на Давыда о местех не бил челом». Нельзя при этом не заметить, что в отписке Устюжан к Вычегодцам ⁹ и в грамоте Вологодского Архиепископа Сильвестра ¹⁰ Князь Долгоруков, бывший уже Воеводою на Вологде, именуется после другого Воеводы Стольника Князя Ивана Одоевского. Все это ведет к заключению, что действительно сан Окольничего мог быть унижен в особе Князя Григория, и что он находился в опале. Это может отчасти служить и к объяснению интриг его против второго Воеводы Голохвастова, который, бывши Воеводою во время Троицкой осады, после оной был уже в числе Дворян Московских.

Далее Антикритик уверяет, что сколько действительно было в монастыре защитников, мы можем узнать от Аврамия Палицына. Но вместе с этим Антикритик оказывает важнейшую услугу отечественной истории, открывая нам двухвековую тайну существования современной записи «о сидевших в осаде», сохранившейся в одной из рукописей Лаврской библиотеки, и, как видно, не известной ни Кн. Щербатову, ни Карамзину. Подобные открытия драгоценны тем, что делая известною истину, они не только решают споры, но и предупреждают возможность их. По приведенной Антикритиком выписке из этого акта, видно, что было стрельцов  при одном сотнике Николае Ольгииском 107 чел., да 400 чел. Козаков, Ярославцев и Галичан ¹¹, и 66 человек Козаков с Головою Сухим Останковым, что и составит всего 573 человека, кроме 34 человек Дворян и детей боярских. Но при этом представляется вопрос, какими же сотнями начальствовали Головы из детей боярских разных городов, поименованные у Палицына? Этого войска по числу Голов, выходивших на бой в одно время, должно быть до 700 человек, и оно едва-ли могло состоять из монастырских слуг и крестьян, у коих были свои Головы, как мы видим из сказания Палицына.

Я сказал, что вместе с войском были монастырские крестьяне и слуги, которых число должно было быть очень значительно, считая одних живших в самой обители и в близ лежавших слободах, и полагая даже, что ни один из 14 монастырей, подведомственных Лавре, не прислал от себя людей на помощь.

Антикритик справедливо заметив, что поименованные мною монастыри, кроме двух, из коих один сам едва выходил из запустения, были приписаны к Троицкой Лавре уже после осады, говорит: «сколько слуг и крестьян собралось в монастырь на время осады, определить нельзя» ¹², и потом для приблизительных соображений ссылается на писцовые книги 1594, 1623 и 1624 годов. Из этого можно почерпнуть только любопытное сравнение числа жителей до нашествия неприятельского и после. В подмонастырском  селе Клементьеве было за 14 лет до осады дворов тяглых крестьянских 125, непашенных оброчных 20, бобыльских, где, как и название показывает, жило по одному бобылю, 107, а всего 258 дворов. Через 14 лет после осады в том же селе было дворов только крестьянских 21 и бобыльских 35, всего 56, то есть из 258 убыло 202. По этому можно судить, каково было до осады число дворов и жителей в подмонастырских слободах, где в 1623 и 24 годах было дворов нетяглых и служних 527, в них 579 человек. – Жаль, если в Лаврском Архиве не находится сведения о числе монастырских слуг и их людей, равно и жителей подмонастырских слобод до нашествия неприятельского. Это сведение было бы весьма важно для пояснения слов Котошихина: «также в болших каменных монастырех, для осадного времяни, пушки и пушечные всякие запасы и всякое осадное оружие царское, и в иных монастырех для оберегания городов от воинских людей устроены стрельцы и пушкари; а где стрельцов нет, и в тех монастырех устроены, слободами , торговые люди и крестьяне». ¹³

В «Замечаниях» моих я между прочим сказал, что монастырские слуги в 1608 не могли считаться нестройной толпою, потому что за четыре года до того указом Царя Бориса велено было всех таковых, кроме престарелых ц немощных, обратить на службу. – О монастырских крестьянах я выставил тарханную грамоту, и сказал, что этот акт особенно важен для истории осады, потому что он показывает меру зависимости монастырских слуг и крестьян от их духовных властей, и до какой степени эти люди должны были дорожить охранением обители, коей принадлежа,  они составляли как бы особенное привилегированное сословие, изъятое от общей подсудности, от всяких налогов н повинностей, особенно воинских, в тогдашнее время весьма тяжких.

Антикритнк на это возражает таким образом: «Указ Царя Бориса Годунова 12 Июня 1604 года, о назначении слуг монастырских и епископских в военную службу не мог вдруг сделать их настоящими воинами, когда в следующем же году Борис скончался и все дела пришли, в смятение. Архимандрит Лавры, «Преподобный Дионисий, вскоре после осады Троицкой, – во время осады Московской, – говорил: у нас в монастыре людей и пополну, да не много ратных или умеющих. С другой стороны во время осады прерваны были всякие сношения с Лаврою даже и для военных людей; вообще смятение, особенно в окрестностях Москвы, сделало недействительными особенные права. Даже и после осады порядок не скоро мог устроиться. Жизнеописатель Преподобного Дионисия свидетельствует: аще и осада миновася, но вси пути залегоша окаяннии Поляки и Литва и Русские воры; и не вместно ни откуды в Троицкой монастырь из сел хлеба привезти. Наконец в журнале Сапеги, в котором замечено, когда было захвачено и семь человек, пробиравшихся в монастырь, нигде не говорится о каком-нибудь сборе крестьян монастырских для освобождения своей обители». ¹⁴

Неужели такого рода опровержения могут иметь место в исторической критике? Неужели нужно было монастырским слугам вдруг сделаться настоящими воинами, когда от указа о них Царя Бориса до осады  прошло более четырех лет? Как могла им воспрепятствовать кончина Бориса, когда все дела пришли в смятение, а не в порядок, и когда усилившаяся война требовала не уменьшения, а умножения числа ратных людей? Слова Преподобного Дионисия: «у нас в монастыре людей и пополну да не много ратных, или умеющих сказанные вскоре после осады, во время которой столько побито и померло монастырских людей и крестьян, доказывают ли, чтоб и при начале осады, пли прежде оной, ратных или умеющих было мало или вовсе не было? Говорил ли я, чтоб крестьяне Лаврские заботились о действительности прав своих в самое время осады? Говорил ли я о каком-нибудь сборе их для освобождения обители, после начала осады, когда мог об этом знать Сапега? И наконец, к чему было приводить, что в журнале Сапеги замечено, когда было захвачено и семь человек, пробиравшихся в монастырь, между тем как мы читаем в отписке Царю Троицких Воевод, в Марте 1609: «пришли к нам, холопем твоим, от тебя Государя с грамотами, Белозерцы, Климко да Завьялко Амфилофьевы, и Троицкие крестьяне, семь их человек, Марта в 17 день, дал Бог здорово». ¹⁵ Там же видим, что 15-го Февраля пришел в Лавру атаман Останков ¹⁶, с которым было Козаков 66, да монастырских слуг 20, всего 86 человек, из коих Поляки захватили только четырех Козаков ¹⁷. Там же и у Палицына ¹⁸ видим, и этого к чести Русских скрывать не должно, что не смотря на тесное облежание, пребывшие верными Царю,  обрекая себя на плен, истязания и самую смерть, находили способы пробираться из Лавры к Царю, и в Лавру с грамотами от него и от Келаря Палицына.

Не справедливее ли бы было вполне раскрыть истину, которой скрывать не можно, и, мне кажется, для чести знаменитой обители, не должно? Мы видим у Котошихина, что в монастырях для оберегания городов от воинских людей, устроены стрельцы и пушкари ¹⁹. В четвертом томе Актов Исторических мы находим еще новые и любопытные об этом указания. Патриарх Никон, в Марте 1654 года, пишет к Архимандриту и властям вновь устроиваемого им Иверского монастыря: «да вам же бы устроить в Богородицыне селе: выбрать из крестьян человек десять или пятнадцать, которые помоложе, в стрельцы и пищали им роздать, и кому стрельба за обычай велети их учить стрелять, и караулу б велели в монастыре быть по пяти человек беспрестани». ²⁰ В другой грамоте Патриарха в тот же монастырь, в Ноябре 1657: «А город бы был весь покрыт и построен, а которые места не поделаны, и вам бы велеть поделать всё, и башни б все тако же были построены и покрыты, и наряд по башням и по городу весь бы был поставлен, и оружье б всё было вычищено и готово, и стрелцов и пушкарей убрать и устроить хорошо и пушкари б умели стрелять; а устроить бы пушкарей добрых, чтоб у всякой пушки было по особному пушкарю, а стрелцов прибрать из крестьянских детей, добрых и хороших молодцов, чтоб всех стрелцов и с новоприборными было сто человек , и тех новоприборных  стрелцов выучить стрелбе». ²¹ В третьей грамот Патриарха в тот же монастырь, в Феврале 1665, видно, какие предосторожности принимались, для охранения монастыря по случаю вторжения Поляков и Литовцев в Псковский и Порховский уезды. Замечательны между прочим следующие слова: «а крестьяном велели  сказовать наш великого господина указ, чтоб одноконечно готовы были в осаду в Иверской монастырь, совсем, безо всякого опасения; а в Иверском монастыре, ради того сполошного времени, в осаде с ними будут, по нашему великого господина указу, началные и всякие осадные Русские люди». ²²

Прежде этих вновь открытых свидетельств, которым много подобных должен заключать в себе Архив Троицкой Лавры, мы уже видели во II Томе Актов Исторических, что в отписке к Царю Лаврских властей упоминается о монастырских слугах, о даточных людях, об осадных стенных крестьянах ²³. Обратимся теперь к давно известному нам сказанию Палицына. В нём мы находим много доказательств того, что монастырь имел своих стрельцов, у коих и Головы были из слуг монастырских. Так, например: «у туров же у Литовского наряду побили и поранили стрельцов и Козаков, и даточных людей много, и голову у них Троицкого слугу Василья Брехова ранили». ²⁴ – «Повелеша во граде под башнями, и в киотех стенных копати землю, и делати частые слухи, Троицкому слуге Власу Корсакову, той бо тому делу зело искусен, и за се дело ятся». ²⁵ «Троицкой же слуга Данило Селевин поносим бываше отъезда ради брата своего Оски Селевина, и не хотяше изменничья имени на себе носити, рече пред всеми людьми: «хощу за измену брата своего живот на смерть пременити, и с сотнею своею прииде пеш к чудотворцову Сергиеву кладязю на изменника атамана Чику с  «казаки его». ²⁶ «И бысть Троицким людем скорбь велия о убиенных дворянех и слугах: понеже бяху мужественни и ратному делу искусни». ²⁷ „Того же дни (19-го Марта 1611) отпустили на спех к царствующему граду на помощь Андрея Федоровича Палицына, а с ним слуг пятдесят человек, Князя Василья Туменского с товарищи, да двух сотников стрелецких, Рахманина Базлова, да Томила Яганова, да с ними стрельцов двести человек». ²⁸ О Томиле Яганове мы читаем в житии Преподобного Дионисия: «и во мнозе питии вина обезумившеся; убиша там монастырского слугу, именем Томила Яганова до смерти, и приведени быша с мертвецом его же прежде нарекоша своим.» ²⁹

Я уже сказал, что Антикритик, возражая мне, не опровергает моих положений и выводов в целом их виде, но громит по частям, а иногда громит, обративши прежде в пыль и прах посредством превратного изложения. Замечательным примером этого может послужить следующее:

Опровергая мысль несправедливую, выраженную галлицизмом, что Лавра защищаема была горстию иноков вместе с немногими воинами и толпою крестьян, я имел в виду следующие слова отписки Царю Троицких властей: «И мы, Государь, богомолцы твои ....... Бога молим беспрестани, и молебны у Живоначальные Троицы и у великих Чюдотворцов Сергия и Никона, по вся дни, после заутрени, и перед обеднею, и после вечерни, поем, и по кельям Бога молим ...... ³⁰  а братия, Государь, с Троицына дни и по ся места, на всех осадных людей, и на слуг, и на их жен и на людей, в хлебне работают, муку сеют, и квашни месят, и хлебы пекут, и в поварне есть варят; а иная братия на городу, в ночь и в день, беспрестанно живут и по вся ночи стерегут, с осадными людьми и с слугами ровно». ³¹ Эти выписки показывают, что монашествующие, по трудам своим во время осады разделялись на три разряда: одни отправляли богослужение, другие трудились в приготовлении пищи для осадных людей, а третьи сражались вместе с воинами. Только сих последних мог я иметь в виду. В сказании Палицына встречал я места, показывающие, что число сражавшихся иноков было не так мало, чтоб его можно было назвать горстию, напр. «старец же Нифонт (Змеев) с прочими старцы посоветовав, и вземше с собою двести человек ратных, и старцов тридесять, и поидоша с пивного двора на выласку». ³² «Воеводы же из града еще к ним устроиша на помощь выласку конную, и голов с ними отпустили старцев Ферапонта Стогова, Малафея Ржевитина, и прочих старцов 20 человек». ³³ Довольно странно вообразить, чтобы в Св. обители, где так дорожили воинами, защищавшими её, стали вверять целые сотни их для произведения вылазки предводительству монахов, которые бы были неопытны в ратном деле. Основываясь на этом, я выразился так: «что касается до монахов, которые ополчались вместе с военными людьми, бились на стенах, предводительствовали конными и пешими отрядами на вылазках и при отражении неприятеля, то ошибочно бы было видеть в них отшельников  от мира, внезапно взявшихся в минуту грозившей опасности за чуждое им дотоле бранное орудие. Напротив, чтобы составить себе правильное понятие о них и о тогдашнем составе монашеского чина, должно себе представить их скорее дворянами и служилыми людьми в рясах, нежели иноками в броне и воинских доспехах». Здесь, кажется, ясно, о которых из монахов Троицкой обители идет дело; но Антикритик, выпустивши означенное здесь курсивом, и обеспечив в глазах читателя неприкосновенность моего текста вносными знаками, переделал мои слова таким образом: «монархов в Лавре скорее должно себе представлять дворянами и служилыми людьми в рясах, нежели иноками в броне и воинских доспехах». ³⁴

Облегчив этим сокращением труд свой, Антикритик опровергает нелепость, никем не сказанную, следующими доводами: «чтобы так думать о составе братии Троицкого монастыря в начале XVII столетия, нужно иметь более твердое основание нежели только фамилии трех или четырех иноков. Бесспорно, что в ту пору более было монахов из дворян, нежели ныне; но, конечно, перевес не был на стороне сего сословия пред прочими. Вероятно не без основания Царь Иоанн Васильевич писал: «у Троице в Сергиев не пострижется нихто». Можно думать, что Царь здесь имел в виду именно людей значительных, иначе Лавра была бы вовсе без монахов. Двадцать иноков, представленные Патриарху, все ли были из дворян, неизвестно». ³⁵ 

Если бы я в самом деле сказал, что монахи в Лавре, т.е. служебные старцы, священники, диаконы, головщики, конархисты, псаломщики, гробовые, пономари, будильники, просвирники, звонари и пр. были все, или даже большею частью, из дворян, и в доказательство того представил фамилии трех или четырех монахов, то это была бы нелепость, недостойная внимания, не только возражения. Но я, имев в виду только тех монахов, которые принимали деятельное участие в ратных подвигах, очень ясно определил мысль мою словами, выпущенными Антикритиком, а фамилии нескольких монахов привел для того, чтоб подкрепить замечание, показавшееся мне новым и справедливым, что монахам тогда только давались фамильные имена, когда они были дворянские. К этим четырем фамилиям мог бы я прибавить и другие, напр. Афанасия Ощерина, Иосифа Девочкина, Гурия Шишкина ³⁶ и других, но мне нужно было только указать обычай, а не исчислять фамилии монахов. – Словами: бесспорно, что в ту пору более было монахов из дворян, нежели ныне, Антикритик совершенно согласился со мною и разрушил свое опровержение, а чтобы был и тогда в монастырях перевес сего сословии пред прочими, я не думал ни говорить, ни доказывать. Выводимое из слов Грозного заключение, что если бы он говорил не о значительных именно людях, то Лавра была бы вовсе без монахов, составляет шутку довольно острую, но доказательство слабое. Впрочем , мнению Антикритика,  который полагает, что Царь не без основания писал: «у Троице в Сергиев не пострижется нихто», я могу противупоставить мнение автора Исторического описания Лавры, который о том же письме Иоанна говорит: «оно писано в годы его душевной болезни, именно: около 1578 года: потому жестокие укоризны легко объясняются раздражительностью, какою страдал в сие время дух его» ³⁷ и далее: «может быть, в сие время многих удаляла от обители Троицкой близость Александровской слободы; конечно не были полезны для монастыря и частые перемены Настоятелей, которых в течении 16-го столетия было 29». ³⁸ Со времени послания Иоаннова до осады прошло более тридцати лет; близость Александровской слободы никого уже не пугала; в двадцать шесть лет, с 1584 по 1610, было не более четырех Настоятелей, и потому мы можем, не останавливаясь на упреке Грозного, дать веру словам, приводимым Палицыным, которые Антикритик как будто упустил из виду: «яко и от самых царских палат мнози ту почернившеся живут». ³⁹ Наконец должно заметить, что я не думал доказывать, чтобы все двадцать иноков, представленные Греческому Патриарху, были из дворян. Они могли быть и из служилых людей, подобно Кузме Минину, которому никто не присвоивал дворянского происхождения, хотя Кн. Пожарский и говорил о нём Нижегородцам: «есть у вас Кузма Минин, той бывал человек служивой, тому то дело за обычей». ⁴⁰ 

Во всём сказанном мною об участии Аврамия Палицына в посольстве к Сигизмунду под Смоленск и отъезде его оттуда, Антикритик нашел заслуживающим опровержения только одно обстоятельство, именно то, что Аврамий (как у меня сказано) выпросил у Короля в пользу Троицкого монастыря возобновление прежнего права сбирать пошлину с продажи лошадей на конной площади без платежа откупа в казну. «В записи не сказано (говорит Антикритик), чтоб эта милость была выпрошена кем-либо». ⁴¹ Неужели можно поверить, чтоб Сигизмунд и Поляки сами придумали в пользу монастыря даяние, предполагающее такое короткое знание местности и прежнего обычая?

В другом месте я привел следующие слова Священника Иоанна Наседки, писавшего грамоты к властям и в города вместе с Архимандритом Дионисием: «в тех грамотах болезнования Дионисиева о всём Государстве Московском бесчисленно много. И буде изволите Вы, Государи, разума его искати; то в тех его посланиях не токмо под Москвою, но и во многих городех Воеводам , и всяких чипов многим людем подкрепление мужества от его совета и разума великое бывало». ⁴² Я заметил, что в повествовании Келаря Симона Азарьина и Священника Иоанна о составлении и рассылке грамот нет ни слова об участии в них Аврамия Палицына. При этом по недосмотренной ошибке я назвал Архимандрита вместо Дионисия Иоасафом. Антикритик заметил эту ошибку, и весьма справедливо, потому что также достоверно, что Архимандрит в то время был Дионисий, как и то, что в заговоре с Казначеем Девочкиным обвиняем был не Московский, а  Молоковский мужик. ⁴³ Впрочем, такого рода ошибки ⁴⁴, называемые в разговор обмолвками, на письме описками, а в печати опечатками, не входят в область исторической критики. В том, что послания были писаны одним Дионисием, кажется одинакого мнения со мною Автор Исторического описания Лавры ⁴⁵, хотя я не могу согласиться с ним в том, чтоб слово нищии, явно употребленное во множественном числе, относилось к одному лицу. Но Антикритик Москвитянина, как будто не заметив приведенных мною слов Ключаря Иоанна, выставляет его же изречение, что он „писывал много дел духовных и грамот от властей для соединения земли», и выводя из этого заключение, что грамоты были писаны вообще от властей монастырских, а не от одного Архимандрита, подкрепляет его ссылкою на послание к Кн. Пожарскому, помещенное во 2 томе Актов Арх. Эксп. под № 202. – Не в том дело, от чьего имени были писаны грамоты, а кем, чей был труд в составлении их и чье прямое участие. Если же честь этих воззваний относить ко всем тем, кто поименован в заглавии их, то ее разделять будут с Архимандритом Дионисием не только Келарь Аврамий и соборные старцы, но сомнительные патриоты Василий Сукин и Андрей Палицын ⁴⁶, вместе с Аврамием бывшие  в посольстве под Смоленском и оттуда уехавшие, о чём можно пространнее видеть у Голикова. ⁴⁷

Антикритик говорит, что я изъявил сомнение верить ли заслугам Аврамия Палицына, когда он сам о себе рассказывает. ⁴⁸ Нет, я не изъявлял сомнения основанного на такой странной причине. Заметив, что «ни в собраниях современных актов, ни в летописях того времени совсем не упоминается о заслугах Палицына, кроме известий о том, что он был в числе послов к Сигизмунду, с Кн. Голицыным и Филаретом, и в числе отправлявшихся в Кострому к Михаилу Феодоровичу, я сказал: «к чему отнести это молчание современников о заслугах Аврамия Палицына? К тому ли, что тогда подобные заслуги посчитались простым исполнением долга, к зависти ли и злобе, которые хотели затмить славу Палицына пред потомством, или к тому, что он сделавшись сам своим историком, слишком преувеличил подвиги свои и участие в событиях достопамятной эпохи? ⁴⁹

Антикритик совсем не разрешил моего сомнения, сказавши: «если бы Аврамий приписывал себе дела тайные, которых никому знать было нельзя, сомнение могло бы иметь место». – Вопрос, почему современники, воздавая справедливую хвалу Дионисию за патриотические воззвания его к городам и военачальникам, не упоминают об Аврамии, остался без ответа. Другое важное обстоятельство, приводимое Антикритиком в числе не подлежащих сомнению, именно то, что Палицын ездил в Ярославль к Князю Пожарскому, чтобы побудить его к скорейшему отправлению в Москву, и  достиг своей цели, мы будем рассматривать в другом месте, а здесь заметим, что свидетельства других о том, что Аврамий своими убеждениями и обещаниями соединил войска двух полководцев, не находится там, где указывает Антикритик, т.е. в грамоте о избрании Царя Михаила Феодоровича, на стр. 616, Т. I. Собр. Государ. Грамот и Договоров. Наконец спросим, как согласить рассказ Палицына о событии явном и всем известном «когда он говорит пред лицем всех ⁵⁰, что к нему – на Богоявленское подворье в Кремле, вероятно по распоряжению Земской Думы – приносили свои голоса дворяне, гости и козаки разных городов о избрании Царя, и что сие избрание им Аврамием было объявлено собранью чинов Государственных» с современным, официальным и торжественным повествованием о том же событии, т.е. с Грамотою о избрании Царя Михаила Феодоровича, которой подлинность засвидетельствована между многими другими и подписью Аврамия Палицына? Там не только не говорится о том, чтобы по распоряжению Земской Думы, или без оного, избиратели приносили свои голоса на Богоявленское подворье к Келарю Аврамию, которым сие избрание было объявлено собранью чинов Государственных, но излагается дело следующим образом: «И как изо всех городов всего Росийского Царства власти и всякий ерейский чин соборне, и Бояре, и Окольничие, и Чашники, и Столники, и дворяне, и всякие служилые, и посатцкие и уездные всяких чинов люди, для Государского обиранья, в царствующий град к Москве на совет сьехалися; и всещедрый, в Троицы славимый Бог наш,....  послал Свой святый Дух в серца всех православных Християн всего великого Росийского Царствия, от мала и до велика, не токмо в мужественном возрасте, и до сущих младенец, единомышленной нерозвратной совет. И по многие дни на соборе изо всех городов всего Росийского Царствия всякие люди не обинуяся говорили, и единомышленной совет всех городов всяких людей, от мала и до велика, объявливали: что быти на Владимерском и на Московском, и на всех великих преславных Росийских Государствах Государем Царем и Великим Князем, всеа Русии Самодержцем, Михаилу Федоровичю Романову-Юрьеву; а Польского и Литовского, и Свейского Королей и Королевичев, и из иных ни ис которых государств, и из Московских родов, и из иноземцов, которые служат в Московском Государстве, на Московском Государстве Государем, опричь Михайла Федоровича Романова-Юрьева, никак ни кому не быти; понеже он великий Государь, блаженные памяти хвалам достойного великого Государя, Царя и Великого Князя Федора Ивановича, всеа Русии Самодержца, двоюродного брата Федора Никитича Романова-Юрьева сын; и по многие дни о том говорили всякие люди всего Росийского Царствия с великим шумом и плачем, чтоб на Московское Государство обрати его великого Государя Михайла Федоровича вскоре........ А как Московского Государства Бояре, Князь Федор Иванович Мстисловской с товарыщи, в царствующий град в Москву, и изо всех городов всего великого Росийского Царствия всякие люди, для Царского обиранья сьехалися; и Февраля в 21 день , в первую  неделю великого поста в ню же празнуетца святых отец Православие, во святей Апостольстей церкве честного и славного Ея Успения, Московского Государства Митрополиты, и Архиепископы, и Епископы и весь освященный собор, и Бояре, и Окольничие, и Чашники, и Столники, и Дворяне Московские, и приказные люди, и Дворяне из городов, и дети боярские, и Головы, и Сотники, и Атаманы, и стрельцы и казаки, и гости, и торговые, и посатцкие и всего Московского Государства всенародное многое бесчисленное множество,........................ И все православные Крестьяне всего Московского Государства, от мала и до велика и до сущих младенец, яко едиными усты, вопияху и взываху, глаголюще, что быти на Владимерском, и на Московском и на Ноугоротцком Государствах, и на Царствах Казанском, и на Астороханском и на Сибирском, и на всех великих и преславных государствах Росийского Царствия Государем Царем и Великим Князем, всеа Русии Самодержцем, прежних великих, благородных, и благоверных и Богом венчанных Росийских Государей Царей, от их Царского благородного корени, блаженные памяти и хвалам достойного великого Государя Царя и Великого Князя Федора Ивановича, всеа Русии Самодержца, сродичю, благоцветущие отрасли от благочестивого корени родившуся, Михайлу Федоровичю Романову-Юрьеву.... ⁵¹

На замечание мое о том, что Палицын во время Троицкой осады был в Москве, а во время Московской у Троицы, Антикритик возражает, что мы не знаем по своей ли воле или по нуждам монастырским  Аврамий выезжал из обители пред осадою, и утверждается на словах Палицына, что он оставался в Москве по повелению Самодержавного. ⁵² К этому он прибавляет (не видно для чего), что в это время, вероятно при старании Палицына, утверждена за монастырем обширная земля в Москве, и что в тоже время хлопотал он и о получении за долг после своего брата вотчины, которую потом 19-го Февраля 1611 он отдал в монастырь. Здесь есть недомолвка; в Историческом описании Лавры сказано, что Палицын на случай своей смерти дал в монастырь грамоту на шестую долю выти в селе Лазареве, доставшуюся ему по суду после Катунина, и уцененную в 30 рублей. ⁵³ Мне кажется, что гораздо важнейшею заслугою Палицына во время осады было личное ходатайство пред Царем и Патриархом о подании обители помощи против врагов.

Антикритик доказывая, что Сказание Палицына есть его собственное сочинение, сообщает нам, что в числе рукописей прежней Лаврской, а ныне Академической библиотеки, встречаются: в одной – только первая часть целой книги, т.е. пять глав о временах Царей Феодора, Годунова и Шуйского, до осады Лавры, древнейшей рецензии, но без имени сочинителя, в другой вторая часть, с именем сочинителя Аврамия Палицына, в третьей всё, что содержится в печатной книге, за исключением некоторых листов на конце, также с именем Палицына. ⁵⁴ Не знаю, что значат слова древнейшей рецензии, говоря о рукописи, и каким временем определяется эта относительная древность; не знаю также, каким образом отсутствие имени сочинителя может  входить в число доказательств принадлежности сочинения кому-либо, но жалею, и вероятно не один я, что Антикритик не дал нам более подробных известии о сходстве и различии Лаврских экземпляров Сказания Палицына с печатным изданием и теми рукописными экземплярами, о коих я имел случаи упомянуть.

Я между прочим высказал, на основании приведенных мною причин, мнение, что не вся летопись писана самим Палицыным, или по крайней мере не им одним, и что он, вероятно, был как бы редактором, и предоставив себе общее направление труда и выбор помещенных обстоятельств, выдал сочинение под своим именем. Антикритик, говоря как бы голосом современного свидетеля, соглашается в том, что слова аз и сия повелех зде вписати «означают , что по написании Аврамием той или другой части сочинения, получал он от различных лиц письменные изложения некоторых достопримечательных событий, пересматривал их, иногда исправлял; потом приказывал вписывать в свою книгу в приличном месте, и наконец как бы скреплял своей рукою сии дополнения». «То же», говорит Антикритик, «встречаем в жизнеописании Преподобного Дионисия, которое составил Келарь Симон. Изложив слышанное им от Архимандрита Лавры Адриана предсказание Преподобного Дионисия, бывшее сему Адриану, он заключает: аз же сия слышав, повеле написати, гл. 22. Из сего замечания нисколько не следует, что Симон только держал редакцию жизнеописания, которое неоспоримо принадлежит ему». ⁵⁵

В этом никто и не спорил. Изложение слышанного не имеет никакой аналогии со вписыванием в свою  книгу полученных от различных лиц письменных изложений. На счет сего последнего вот как изъясняется биограф Дионисия Келарь Симон: «Написавши аз многогрешный Симон по прошению инока Боголепа Львова, многим Боголюбцем знающим и помнящим сего Святого Архимандрита Дионисия, писание сие предложих , аще сия тако суть? и мнози прочетши свидетельствоваша, яко истинна суть: инии же усумневахуся, якоже и прежде рех, и неверием одержими бяху; аз же сия вся собрав, во уме своем грешнем помыслих, да не возмнят неции на мя, яко ученик его есмь, и любя отца своего, похвалением облагаю, и да не в ложь превратят истину, юже аз сам видех у него своима очима, и яже слышах от его преподобных уст, тая мне верна быша, и на сердце взыдоша: а о слышанных помыслих, и известихся от ведущих, иже прежде мене у него быша: понеже Бог не хощет ложными словесы прославляем быть, то и святым не угодно есть затейными чудесы похваляемым быти. Сего ради вручих сия вся великие Соборные Апостольские церкве ключарю Священно – иерею Ивану, зовому Наседке, иже со Архимандритом Дионисием в Троицком Сергиеве монастыре много способствовал в исправлении книг, и в церковном согласии на безумных противников, на уставщика Филарета, и на головщика Логина. И в келлии его часто с ним беседова, и книги писание; и не токмо дневные беседова с ним беседы, но и ночи многи у него в келлии обнощеваше, во исправлении книг с ним подвизашеся: паче же многи епистолии Архимандрит во время кровопролития Христианского по градам посылал, сего Иоанна способника себе имея на то, многи доброписцы придав ему... Сего ради вручих ему,  да видит и судит, аще сия тако суть? Той же виде и свидетельствова: и яже от мене не исполнилося некиих ради недоумений, паче же забвения ради, в строках поисправил, и поисполнил; и кая у нас не вписана быша, той написав от себя, прислал мне с моим писанием вместе: аз же сия прием от него радостным сердцем, напоследи написал особь сего ради, понеже прежде предано бысть иноку Боголепу прежнее писание: и того ради в средину того писания не вписах, дабы от неведущих в ложь не вменилося, тогда-де так писано, а ныне инако. Посему же и сего ради, да не како на свой разум преложу чужой труд, потрудися сей благолюбивый трудолюбец Иван: понеже больше мене весть о сем житии Преподобного Дионисия достоверно, и рассудих сия написати зде сице напоследи». ⁵⁶ Указание Антикритика на 22 главу жизнеописания Св. Дионисия если не служит опровержением сказанному мною, то по крайней мере дает нам знать, что это житие, столь важное и для церковной истории и для истории смутного времени, напечатано с большими сокращениями и выпусками.

Говоря о летописи Палицына, я сказал, что настоящее заглавие в рукописных экземплярах есть: «История в память предыдущим родом» и пр., что современник Ключарь Иоанн называет ее Историею большою писанною у Живоначальные Троицы о разорении Московском, и далее, что эти слова писанная у Живоначальной Троицы означают как будто не одного сочинителя.

Вот на это возражение: «Ключарь Иоанн ничего решительно не говорит кем писана история о Московском разоренье, если относить его указание к той части книги Аврамиевой, где говорится о разорении Москвы,  хотя сия часть, сравнительно с описанием осады Лавры, и не может быть названа большою историею, да и по самому надписанию есть история вкратце». ⁵⁷

Эта часть есть одна 71 глава, которая заключает в себе одиннадцать печатных страниц in 8°. Положим, что неясным и сбивчивым выражением моей мысли я в самом деле дал повод заключить, будто бы я одну главу принимаю за большую историю; согласимся, что Палицына История в память предыдущим родом и пр. не есть та большая История, о коей говорит Ключарь Иоанн; допустим и то, что борзые доброписцы, которых тогда у Троицы было много, написали столько экземпляров Сказания Палицына, что и теперь, слишком через двести лет, их можно набрать более десяти, а большой Истории написали только один экземпляр, то не лучше ли бы было если бы Антикритик, имевший в своем распоряжении Архивы и библиотеки Лавры, вместо вышеприведенных слов, которые ничего не опровергают и не доказывают, сказал нам, существует ли теперь в этих Архивах и библиотеках История большая писанная у Живоначальные Троицы о разорении Московском, о которой говорит нам современник, сорок лет спустя после осады, а если её нет, то с которого времени она перестала показываться наличною в Лаврских описях, по-видимому весьма подробных.

В другом месте ⁵⁸ Антикритик делает вопрос: «если бы Аврамий имел желание хвастать чужими трудами, то сказал ли бы он в послесловии: аз изложих елико возмогох, умалением си смысла, т.е. сколько мог при ограниченности моего смысла?» Тем более  странен этот вопрос, что ни слова хвастать, ни мысли им выражаемой, совсем нет в сказанном мною о летописи Палицына, и потому я считаю себя вправе сделать также вопрос: зачем так часто обращать внимание читателя от того, что я действительно говорил, к тому, чего я и не думал? Г. Муханов верно не имел намерения обвинять кого-либо в хвастовстве чужими трудами, когда он говорит об изданной им рукописи, известной под именем Филаретовой: «я даже того мнения, что Филаретовская рукопись составлена из некоторых современных хроник, которые были ведены разными лицами, иногда и в разных местах, и впоследствии составлены и склеены в один столбец – и именно тем летописцем, который написал (кроме нескольких других) последние два листа. ⁵⁹ Написавший последние два листа и несколько других, без сомнения принял на себя труд составления нескольких отдельных хроник в одно целое; в этом можно увериться, взглянув на приложенный рисунок: небольшие отрывки, написанные им, видимо служили для связи рассказа одного летописца с рассказом другого. Соединивши их, он заключил повествование возведением на Русской престол Михаила Феодоровича». ⁶⁰ Никто не обвинял в намерении хвастать чужими трудами составителей хронографов XVII века, указанных Г. Востоковым в описании Румянцевского Музеума, именно № № CCCCLVII, CCCCLVIII и CCCCLXI, в которых целые главы взяты из летописи Палицына. ⁶¹ Скорее можно подумать, что по тогдашним понятиям о литературной собственности и о назначении исторических сборников  и летописей, составители их вносили чужой труд в свой собственный добросовестно и без всякой мысли о хищении или о хвастовстве. ⁶² При этом весьма любопытно  знать: Палицын ли заимствовал для своего Сказания, или из его Сказания взято описание послания в Кострому к Михаилу Феодоровичу с молением о воцарении, хранящееся в Костромском Ипатиевском монастыре, и напечатанное в Истории Рос. Иерархии Ч. II стр. 648, а у Палицына почти в тех же словах помещенное в главах 80-й и 81. ⁶³

Здесь было место весьма важному замечанию, которого Антикритик не сделал, и потому я нахожусь в обязанности сам себя обвинить в довольно грубой ошибке. Я сказал между прочим: «Автор её (летописи Палицына) не только хорошо знал Священное Писание, но имел понятие об Илиаде Гомера, как видно из сравнения Кн. Скопина-Шуйского с Греческими героями, где он говорит, что те подвизались до изобретения пороха и огнестрельных орудий, также некоторые сведения  в Географии, потому что упоминает о Европии, четвертой части вселенные». Писавши это я полагал, что Русские в XVII веке, не имея перевода Илиады, могли знать содержание её только из Греческого подлинника, завезенного в Россию Греками. Но теперь вижу, что Палицын и современники его могли, при незнании Греческого языка и без Русского перевода Илиады Гомера, иметь понятие об осаде Трои. Знаменитый труд Г. Востокова познакомил нас с сокровищами Румянцевского Музеума, которые отныне перестают быть богатым, но мертвым капиталом, и вместе открыл нам, в чём заключалась оригинальная и переводная литература Русских до 18 столетия. – Они могли в рукописных своих хронографах находить, во-первых повесть о создании и попленении Тройском и о конечном разорении еже бысть при Давиде Царе Иудейстем ⁶⁴, которую Г. Востоков признаёт за сокращение Болгарской сказки о Трое, находящейся в конце Манассиевой летописи ⁶⁵ и переведенной или заимствованной с Латинского или какого-нибудь западного языка, а не с Греческого, во-вторых Историю Гвидона де Колумны ⁶⁶ под заглавием: книга глаголемая троя о пелее Царе тесалимском како посла брата своего езона добыти златое руно, где между прочим есть глава о силном Царевиче и храбром витязе о екторе и колко греческих Царей оуби. В тех же хронографах могли  современники Палицына находить и географические сведения, которые не ограничивались тем, что Европа есть четвертая часть вселенной ⁶⁷. 

«Между тем не без намерения, – говорит Антикритик (стр. 425) – обращается особенное внимание на те места жизнеописания Дионисиева, где говорится об оскорблениях, какие терпел кроткий духом настоятель от совладеющих с ним, и честь всякую на себя преходящих, особенно от какого-то эконома обители, имевшего купленную пустую вотчину. Не знаем, кто из совладеющих разумеется здесь; к властям причисляется не один Келарь, да и Келарь при Преподобном Дионисие был Не один Аврамий, но еще Моисей и Александр Булатников». Сему последнему известию Антикритика противоречит Автор Историч. Опис. Лавры, говоря: «Келарь Аврамий Палицын оставил Лавру еще в 1621 г. и возвратился в Соловецкий монастырь, на свое обещание. На место его из той же обители вызван старец Александр Булатников. Он происходил от значительной фамилии, пострижен был в Соловецком монастыре и несколько времени пользовался советами и наставлениями основателя Троицкого Анзерского  скита подвижника Елеазара. Александр был Келарем Троицкого монастыря около 20 лет». ⁶⁸ Из грамоты, напечатанной в III Т. Актов Археогр. Эксп. № 309, мы знаем, что Александр Булатников прибыл в Соловки в Мае 1642. Архимандрит Дионисий скончался в 1633. Когда же мог быть при нём Келарь Моисей? Как бы то ни было, сомнения не разрешаются догадками, и одной темной фразы, которой связь с предыдущим и последующим мы видеть не можем, потому что ее в печатном житии Дионисия нет, недостаточно к тому, чтобы уверить нас, что какой-то Эконом был наверно не Палицын. Этого Эконома биограф Дионисия характеризовал одной исключительной чертою: имевший купленную пустую вотчину. При всём Соборе наложить руку на Архимандрита могло быть следствием безумной строптивости, но отослать его в келию и там держать в строгом заточении, от коего Дионисий избавлен был самим Государем – означает огромную власть над всей Лаврою, которая не могла защитить своего Настоятеля. Неужели Антикритик не мог открыть в Лаврских Архивах, кто было то лицо, которому при столь огромной власти присвоивалось название Эконома? Этим открытием могла бы торжественно очиститься память Аврамия, лица столь важного для Истории, от сомнения, которого впрочем я не думал, без верных доказательств, обратить в положительное против него обвинение.

Понимая возможность Христианской эпопеи, имеющей целию прославление имени Божие, в которой Промысл премудрого Творца вселенной может занять место чудесного эпопеи паганизма, и которой образцом для Русского писателя XVII века могли некоторым образом служить Слово о полку Игоря и Сказание Иерея Софрония о битве Великого Князя Димитрия Донского с Мамаем,  я изложил в моих замечаниях мысль, что Сказание Палицына не есть летопись или история, а духовно-историческая эпопея, по намерению автора прославить избавление Лавры и России предстательством Святых поборников её, по содержанию, ибо Автор обратил более внимание на подробное изложение чудес, совершившихся во время осады, нежели на часть чисто историческую, как напр. на число защитников, на время больших приступов и пр.; наконец и по способу изложения, совершенно отличному от сухого рассказа современных летописей, как напр. рукописи Филарета, 8-й части Никоновской летописи и пр.

В возражениях указываются страницы моих «Замечаний» и, как я имел уже случай сказать, вносные знаки обеспечивают в глазах читателя неприкосновенность моего текста. Не смотря на это, ему даны такой оборот и направление, что я считаю нужным представить совокупному воззрению читателя мои собственные слова, с означением курсивом выпущенного Антикритиком и приписываемое мне в возражениях.

«ЗАМЕЧАНИЯ» (Москвит. 1842, № 7, стр. 156) «Камнем преткновения и для критиков и для историков заимствовавших у Палицына повествование о Троицкой осаде, было то, что те и другие видели в творении его летопись или историю, между тем как по намерению автора, по содержанию и по способу изложения, оно есть духовно-историческая эпопея, которой главная видимая цель – прославление чудесного избавления Лавры, и вообще России, предстательством Святых Сергия и Никона, Главная мысль в описании осады та, что обитель избавлена была от врагов чудесным заступлением Святого покровителя её, которым не ратницы охрабришася а невежды, и никогда же обычая ратных видевшии и тии исполинскою крепостью препоясашася».	«ВОЗРАЖЕНИЯ» (Москвит. 1842, № 12, стр. 425) Стран. 156. «Повествование Аврамия Палицына об осаде Лавры есть не летопись, или история, но и по намерению автора, и по содержанию, и по способу изложения – эпопея.!! «Если эпопея различается от истории в рассуждении достоверности, то мы не найдем у Аврамия, чтобы он хотел писать не историю, а эпопею. Он говорит о себе: «бывшему ми паки в дому Живоначальные Троицы, и слышах бывшее великое заступление и  помощь над враги и чудеса Преподобного отца Сергия и Никона, и испытах вся подробну с многим опасением, пред многими свидетели оставшихся иноков святолепных и доброрассудительных, и от воин благоразумных и от прочих Православных Христиан, и написах сия о обстоянии монастыря Троицкого вся поряду, елико возмогох». И так намерение Авраамия было – передать чистую истину, а не украшать повествование вымыслами эпическими. «К эпическому характеру сочинения по содержанию и форме в «замечаниях» относится повествование о чудесных событиях, случившихся в годину испытания для обители, – как будто чудесное принадлежит только к области поэзии. Не имея нужды опровергать такое мнение, потому что оно высказано без всяких оснований, заметим только, что Аврамий, говоря о чудесах, очень часто указывает самых свидетелей чудес. В гл. 27-й он говорит: О сем же знамении и о Степане Епифанце атамане принесоша ми писаньице, оставшийся иноцы в обители Чудотворца, овоже словом поведающе ми о сем». В гл. 28-й: «Сии старцы (видевшие Преподобного Серапиона на молитве) отыдоша к Богу, еще в осаде тогда бывши. Принесе же ми о сем писание Диакон Маркел Ризничий». В гл. 50-й, о явлении трех иноков, Авраамий замечает:  «и по времени, егда получиша возможение, о всем том к Царю Василию писанием возвестиша». В гл. 84-й об исцелении немого и глухого: «мы же, егда услышахом, – и благоверному Царю Михаилу Феодоровичу, всея России Самодержцу, о том чудеси писаша». Из сего видно, что Аврамий был только верным и благоговейным передавателем несомненного для других, а не придавал событиям обыкновенным сил чудесных, по произволу своей фантазии».
«Эта мысль, высказываемая автором почти на каждой страннице, проявляется и в том, что во всём повествовании об осаде, он не говорит ни слова в похвалу ратных людей, и в особенности осадных Воевод,о коих упоминает только тогда, когда их нельзя прейти молчанием. А воеводу Жеребцова, присланного на помощь от К. Скопина-Шуйского перед концом осады, обвиняет в самонадеянном желании изменить бывший до него образ действий защитников Лавры, что и кончилось будто бы постыдным поражением его, после которого он откинув Немецкую мудрость, приемлет покрываемых от преподобного буесть».	«После сего обратим внимание на обнаружения эпического характера и в изложении других событий, кроме чудес – «Аврамий, – сказано в замечаниях, – ни слова не говорит в похвалу ратных людей и в особенности осадных воевод.» – Но он говорит о благоразумных распоряжениях воевод при начале осады, о мужестве военачальников в частых вылазках, особенно 9 го Ноября. Для чего еще особые похвалы? Аврамий обвиняет Жеребцова в самонадеянном желании изменить бывший до него образ действий защитников Лавры, что и окончилось будто бы постыдным поражением его». – Что удивительного, если Жеребцов и потерпел поражение от Поляков, когда случалось тоже и с другими, и с самими осажденными; что удивительного , если прежние защитники Лавры кровавыми  опытами приобрели себе большее искусство в борьбе с Поляками на известном им месте, чем новопришедшее войско? Притом не должно здесь забывать, что Аврамий в сем случае говорит устами оставшихся после осады».
«Везде, где он упоминает о подвигах храбрости , богатырства и самоотвержения, действующие лица монастырские слуги или крестьяне. Последствием той же мысли сказание Палицына наполнено описанием чудес и явлений, составляющих столь существенную часть оного, что их нельзя устранить не изменивши совершенно характер творения мудрого Келаря.	«Везде действующие лица или монастырские слуги, или крестьяне. – О слугах в тех же «замечаниях» выше сказано было, что они не составляли тогда нестройную толпу, но были знакомы с бранным искусством. Да и естественно обращать более внимания на необыкновенное, каковы ратные подвиги занимавшихся доселе сохою или каким-либо ремеслом».
«Другая мысль, истекающая из первой, есть отнесение к Троицкой Лавре спасения Москвы и России от ига Поляков и изменников. Тут представлялся Палицыну удобный случай, которым он и воспользовался, внести в Историю свой собственный панегирик».	Стр. 137. «Другая мысль, истекающая из первой, т.е. что обитель избавлена от врагов чудесным заступлением Св. Покровителя её, есть отнесение к Троицкой Лавре спасения Москвы и России от ига Поляков и изменников.» Но разве Аврамий не упомянул о сношениях городов и воевод между собою еще ранее участия в сем деле Троицкой обители? Об этом говорит глава 70-я. Разве не прав Аврамий, что усвояет обители особенное участие в спасении Москвы? Отсюда взят был Митрополит Кирилл в Ярославль, где помогал советами Князю Пожарскому в сношениях с Швециею и умиротворял враждующих. Лавра неоднократно рассылала призывные грамоты к городам.

КРИТИКА.

В Лавре отвергли Самозванца, явившегося в Пскове, – и примеру её последовал Князь Трубецкой, уже целовавший ему крест. К Лавре обращался Трубецкой, чтобы расположить Князя Пожарского к поспешнейшему отправлению в Москву, и Лавра свела разделенные силы в едино. Минин сам исповедал пред Архимандритом Лавры, Пр. Дионисием, что возбужден был к своему подвигу явлением ему Пр Сергия еще в Нижнем Новгороде. Лавра примиряла враждующих воевод в Москве, предлагала свои сокровища корыстолюбивым, покоила и снабдевала всем нужным разоренных и измученных.

«Имя его, не смотря на то что во время осады он не находился в Лавре, гораздо чаще упоминается, нежели имена Архимандритов Иоасафа и особенно Дионисия. О первом он даже не говорит когда и как он выбыл после осады. Второго он называет только там, где необходимость заставляет не умолчать о нем или где с именем Архимандрита становится рядом имя Келаря. Так, напр., современники свидетельствуют, что после изгнания врагов, святая обитель служила убежищем множеству раненных и различно пострадавших от злодеев, но призрению их вина бысть и промысленник Дионисий Архимандрит а не Келарь Авраамий Палицын, и мы об этих человеколюбивых подвигах не находим ни слова в сказании.

«Стр. 137. «Имя Аврамия, несмотря на то, что во время осады он не находился в Лавре, гораздо чаще упоминается, нежели имена Архимандритов Иоасафа и Дионисия. Нет! сего нельзя сказать. До истории осады Аврамий ничего не говорит о себе; в предисловии к сей истории он только оговаривается, что не был в Лавре, и почему взял на себя писать её осаду. В истории осады он говорит о себе отдельно от Архимандрита только в двух или трех случаях,тогда как об Архимандрите Иоасафе весьма часто отзывается с похвалою его кротости и щедролюбию. Описывая времена междуцарствия и воцарения Михаила Феодоровича, почти везде говорит  о себе вместе с Архимандритом Дионисием исключая пяти случаев, в которых представляется действующим один Аврамий. В описании нашествия Владиславова Аврамий потому ничего не говорит о Дионисие, что его тогда не было в обители».

Правый мыслию и словом, я не считаю нужным и приличным оправдываться в том, чего я не говорил, как напр., что чудесное принадлежит только к области поэзии, и что Аврамий придавал событиям обыкновенным вид чудесных, по произволу своей фантазии. Скажу однако ж, заимствуя собственные слова Антикритика: не имея нужды опровергать такое мнение, потому что оно высказано без всяких оснований, заметим только, что с помощию слов как будто, можно из сказанного без всякого лукавого подразумения, вывести, если не формальное обвинение в неверии и кощунстве, то по крайней мере весьма близкий к тому намек.

Антикритик спрашивает: «разве не прав Аврамий, что усвояет обители особенное участие в спасении Москвы?» – Отрицать не только особенное, но огромное участие Лавры в спасении Москвы и России, было бы нелепым и бесполезным посягательством на заслуженную славу Св. обители и на славу самого отечества. Но несправедливо приписывать это участие исключительно Лавре и затмевать заслуги таких лиц, как напр. Гермоген и К. Пожарский. Нельзя также отнести к заслугам Лавры то, что «отсюда взят был Митрополит Кирилл в Ярославль ⁶⁹, где помогал советами Князю Пожарскому в сношениях с Швециею  и умиротворял враждующих» ⁷⁰, равно и явление Пр. Сергия Минину в Нижнем Новгороде. ⁷¹

Антикритик допускает возможность ошибки с стороны Палицына во времени больших приступов, и объясняет ее тем, что Аврамий сам не был в монастыре, а точные и своевременные донесения властей монастырских были перехватываемы неприятелем. Это объяснение не усиливает веру в точность повествования, а между тем трудно убедиться, чтоб Палицын по возвращении своем в Лавру не мог найти вернейших сведений о таких важных событиях, как большие приступы, если бы более поставлял важности в счислении времени их.

Говоря о посылке из Троицкого монастыря призывных грамот в города, я заметил, что Палицын так расположил свое повествование: «того же дни на страстной недели во вторник 19-го Марта 1611, в Троицкой монастырь прибежал сын боярской» с известием о разорении Москвы... «того же дни отпустили на спех к царствующему граду на помощь Андрея Фед. Палицына» и пр. ... «По сем же, (т. е. после 19-го Марта) разосланы грамоты во вся городы Российские державы.... сицевым же грамотам от обители Живоначальные Троицы во вся Российские городы достигающим... и вскоре сославшеся сподвигошася от всех градов со всеми своими воинствы, поидоша к  царствующему граду» и пр. – Представив доказательства из Исторических Актов, что города сослались между собою и отправили войска свои на помощь к Москве, гораздо прежде, не только получения, но и написания Троицких грамот, «нет сомнения», прибавил я, «и в том, что эти (т. е. Троицкие) грамоты были посланы в города и, как исшедшие из святой обители, не задолго пред тем чудно спасенной промыслом Божиим, содействовали, к возбуждению усердия; но первым и главным виновником общего восстания земли Русской от постыдного усыпления, в котором она несколько лет находилась, должно признавать доблестного Патриарха Гермогена, запечатлевшего мученической смертью бессмертный свой подвиг охранения Православной веры и спасения Отечества».

Антикритик возражает: «Аврамий этому не противоречит: он и сам пишет о сношениях городов в главе 70 прежде нежели стал говорить об участии Лавры в призвании на помощь к Москве». Тут опять есть недомолвка. В 70-й главе Палицын говорит не о всех Российских городах, но о ссылке жителей Рязанской земли и воеводы её Прокофия Ляпунова, к которому, как видно из 72 главы, Палицын был хорошо расположен. – Если принять для исчисления хронологии в летописи порядок глав, то конечно должно будет допустить, что написанное в 70-й главе случилось прежде того, что помещено в 71-й, но как тогда согласить это с явным и точным смыслом слов Палицына? – «К этому присовокупим – продолжает Антикритик, – что при обличении Аврамия в неверном счислении времени, в «замечаниях» часто допускаются подобные ошибки; именно не точно перелагаются в журнале Сапеги числа нового стиля на  старый, когда из показаний Сапеги вычитается 12 дней, а не десять, как следовало бы, когда дело идет о XVII столетии. – Замечание справедливое; – ошибка действительно смешная и грубая. – Впрочем такого рода ошибок, происходящих не от неведения, а от недосмотра, много встречается не только в журнальных статьях, но и в книгах, писанных без особенной поспешности. Так напр. в Историческом Описании Лавры говорится об исправителях требника, что они исключили слова: и огнем, в молитве освящения воды в день Богоявления. ⁷² Автору без сомнения известно из самого надписания молитвы, что она читается в навечерии Богоявления. Там же, на стр. 9: «ворота под конюшенною башнею назывались то конюшенными, то каличьими, вероятно от калитки. Известно, что каличьи ворота издревле получили свое название от собиравшихся около их калик или странствующих богомольцев. ⁷³ На стр. 96, говоря о плаще, присланном Царем Василием Шуйским к образу Св. Троицы по освобождении Лавры, сказано в примеч. 19: Плащ значит здесь то, что в старину была гривна, а ныне медаль. – Известно, что плащ значило запона, или большего размера запонка, иначе как бы разуметь следующие слова современного перевода из печатной книги (1604 года) о полученных от царя Бориса Федор. Дацким Королевигем Лганом дорогих дарах ⁷⁴: «Дарил  (Царь) его Княжескую милость на дороге: платно (в Немецком Rock) бархат золотной, а на нём по семи запон (Geschmüke) на стороне; платно бархат золотной, шолк лазорев да желт с плащи дорогими каменьи, по пяти каменей в плаще (Spangen, darein 5 Edelgesteine)».

В Царских выходных книгах ⁷⁵ в описании одежды Царя: стр. 285, «поес болшой, тесма серебрена, на концах плащи и крук». Там же, стр. 287 «перевез золота колчета, плащи с алмазы и с яхонты червчатыми, подложена отласом червчатым».

В пример того, что у Палицына некоторые события представлены в превратном виде, я привел 61 главу его Сказания, которая в различных экземплярах читается не одинаково. Заглавие этой главы «О оскудении денежные казны в дому Чудотворца». Начинается она так: «подобает нам и о сем вкратце побеседовати и изъявити, что ради велико бысть оскудение денежной казне во обители Чудотворца». Далее повествуется, какие суммы когда взяты были из обители, «и от того во обители первая скудость деньгам бысть, последняя ж и конечная скудость сице бысть». За тем рассказывается как «Царь та вся расхищает, присылает бо во обитель Живоначальные Троицы, дьяка Семенку Самсонова». Келарь Аврамий, получив уведомление из Лавры, идет к Царю с просьбою и слезами. «По сем молит и воспоминает ему о оскудении денежные казны», исчисляя притом нужды монастырские. Но Царь пишет опять к дьяку Самсонову, который по его повелению «повеле всех грабити неповинно»..... «По сем же взять последнюю казну издавна старое сокровище,  дачи Государей и Великих Князей и Царей и Боляр, и прочих христолюбцов, сосуды златые и сребреные позлащены, иже велицей цене достойны: оставляет же во обители от сосудов сребреных малая некая и худейшая. И от сего до конца оскуде казна во обители Чудотворца».

Спрашиваем беспристрастных читателей, не явно ли о чём здесь идет дело? Не явно ли, что взята была денежная казна и сверх того сосуды, иначе от чего бы быть последнему оскудению казны, когда первое было от взятия известных сумм? Сверх этого я привел весьма замечательную приписку, находящуюся в рукописном экземпляре Сказания Палицына, принадлежащем известному любителю и знатоку отечественных древностей, Кн. М.А. Оболенскому. ⁷⁶

После слов текста: «по сем же взять последнюю казну издавно старое сокровище, дачи Государей и Великих Князей и Царей и Боляр, и протчих христолюбцов», стоит вносный знак и на поле приписано прописью «девять сот семдесят четыре тысячи шесть сот рублев, кроме драгоценного камения и сосудов златых и сребреных».

Опять обращаюсь с вопросом: настоит ли какое сомнение относительно смысла этой приписки? Не явно  ли, что в ней говорится о взятии известной суммы денег, кроме камения и сосудов?

Вместе с тем я привел два различные изложения этой главы в рукописных экземплярах. По одному, согласному с печатным, следует признать ограбление монастырских останцов, казны и сосудов. По другому, Царь, истощивши свои собственные сокровища, просил Лаврских в займы, обещаясь вся та сугуба возвратити, и взял их по благословению Архимандрита. Тут же я заметил, что и доныне в Лавре находятся драгоценные сосуды, вкладу Годунова, и другие, времен предшествовавших осаде, которые никогда не могли относиться к числу малых и худейших.

Относительно разногласия экземпляров Антикритик говорит, что «можно доказать, что первоначальное Аврамиево Сказание есть то самое, какое напечатано в его книге , и что другое есть уже исправленное вероятно после Аврамия». Далее он говорит, что благовидные побуждения, которых в первом нет, конечно, следовало бы принять во внимание Аврамию, и, не смотря на то, что переделка совсем опровергает важную часть первого Сказания, и обращает ее в злую клевету, Антикритик прибавляет: «при сем можно ли не заменить некоторого уважения к словам текста Аврамиева, когда исправитель позволил себе только переделать его, а не совсем отвергнуть?» ⁷⁷

„Если же все рукописи и печатное издание в главном согласны, то для того, кто верит приписке, сделанной в экземпляре Князя Оболенского, несомненно, что Шуйским приобретено в сие время 974.600 р. «Но это были не деньги, а как говорится в том и  другом изложении, сосуды златые и серебреные, издавна старое сокровище, дачи Государей и Великих Князей и проч. – Вероятно была открыта Царю такая же сокровище - хранительница в монастыре, какую впоследствии указал Ромодановский Государю Петру I в Кремле.» (Москвитянин, 1842 № 6, стр. 328.) Поэтому могла быть монастырская казна, как пишет Аврамий, в «истощании, и в то же время могли еще сохраняться в Лавре многие сокровища».

Приписку в экземпляр К. Оболенского, сделанную неизвестно кем и когда, нельзя ни утверждать, ни отвергать без доказательств. Для того, кто ей поверит, будет несомненно, что знаменитая Лавра, в то самое время как она была последним оплотом погибавшего Отечества, сверх огромных издержек на укрепления, на содержание войска, на огнестрельные орудия и снаряды, в продолжение долговременной осады, принесла еще в жертву, хотя невольную, но тем не менее беспримерную, до трех с половиною миллионов нынешних серебряных рублей, кроме драгоценных камней и сосудов. – Увериться в истине этого иначе нельзя, как разысканиями в огромных Архивах Лавры, где через два с половиною века после осады открылась запись о числе осажденного войска. ⁷⁸ И не лучше ли бы было для Истории, если бы Антикритик, пользовавшийся этими Архивами, сказал нам, есть ли в них следы огромной потери, сделанной Лаврою, нежели предлагать нам невероятную догадку о какой-то тайной сокровище – хранительнице. Чтобы при Тайном Приказе, у начальника его, ближнего вельможи двух Царей, была секретная кладовая, в которой, с ведома Царя Алексея Михайловича, хранились огромные сокровища,  тут нет ничего невозможного, но можно ли допустить, чтобы в монастыре, где так часто менялись начальники и совладеющие, была такая сокровищница, в которой бы тайно хранилось данных Царями сосудов и драгоценных утварей на три с половиною миллиона серебряных рублей ?

Я заметил, что Палицын, говоря о расхищении монастырской казны, прибавляет: «образ же сия лютости и бесчеловечия не неведом бысть во всём царствующем граде Москве». Антикритик возражает: «во всяком случае из-за описания Аврамия нельзя возводить на престарелого Келаря обвинения в возмущении Москвы против Василия, потому что его описание тогда еще не существовало». ⁷⁹ Истина неоспоримая для всякого, кто знает, что Сказание Палицына могло сделаться известным в 1620 году, а Царь Василий свергнут в 1610. Но я опять повторю вопрос: зачем обращать внимание читателя от того, что я действительно сказал, к тому, чего я и не думал говорить?

Рецензент О. З. и Антикритик Москвитянина обратили внимание на сказанное мною о чудесах и явлениях во время осады, приводимых Палицыным. Тот и другой как будто не заметили последующих слов, которыми оканчивается параграф. И Рецензент, похваливший мои «Замечания», и Антикритик, поразивший их с начала до конца возражениями, оба остановились на той фразе, которая у меня начинается словами: «до какой же степени были тогда убеждены» и пр., как будто она могла помешать одному хвалить, а другому порицать. Намеки и в похвалах и в порицании требуют объяснения. 

Не принадлежа к числу тех, для которых воображение есть ratio sufficiens и крайний предел объяснения всех тех явлений мира духовного, где сила Божия знаменуется образом непостижимым для ограниченного разума человеческого, я не имел ни повода, ни желания опровергать в журнальной статье один из важнейших догматов той веры, которую исповедую. Мне странно показалось, что историки XVIII и XIX столетий, перенеся вполне в свои сочинения ту часть сказания Аврамиева, о верности коей он сравнительно менее заботился, т.е. чисто историческую, старались так осторожно смалчивать о той части, к которой Палицын видимым образом более прилеплялся. Сверх некоторых слов современника Келаря Симона Азарьина, приведенных мною в другом месте ⁸⁰, одна фраза Аврамия дала мне повод заключить, что и тогда обращалось внимание на то, чтобы удостовериться в истине пересказываемых явлений. Он говорит в одном месте: «аз же и сия повелех зде написати, аще истина есть и сия, да не обрящуся от Бога раб нерадив и презорив о чудесех преподобных отец». ⁸¹ Поэтому, сказавши о явлениях, бывших благочестивому Настоятелю Лавры, я прибавил: не мудрено, что другие, по примеру его, но не с тою чистотой намерений, рассказывали и вымышленное». ⁸² Здесь я сделал важную ошибку против точности слога. В разговорном языке другие употребляется вместо иные, и значит некоторые другие. Оно может употребляться вместо прочие, и тогда значит все другие. Я не мог употребить его иначе как в первом смысле; Антикритик,  воспользовавшись моей ошибкою, и как бы приняв слово другие в смысле всех других, делает вопрос: «почему бы напр. пономарю Иринарху, которого Аврамий приводит четыре видения (гл. 21, 39, 40, 50) с предсказаниями, всегда оправдывавшимися в событиях, не мог являться Пр. Сергий, или Пр. Никон, так же истинно, как и Настоятелю обители? Имя Иринарха встречается между преподобными Отцами Лавры в рукописи XVII стол. (в Академ. библ. № 201) и на иконе (в паперти с сев. стороны Троицкого собора)». ⁸³ Я с своей стороны также сделаю вопрос: почему бы Антикритику, если он счел нужным защищать то, чего я не опровергал, не сделать ссылку вместо рукописи Лаврской библиотеки, которую никто не видит, и образа в паперти, который также не всякой может видеть, на VIII часть Никоновской летописи, где, в главе «о осаде Троицкого монастыря» и пр. на стр. 128 и 129, летописец-современник ⁸⁴ также повествует о явлениях, бывших Иринарху, о котором говорит: «в то же время бывшу в том монастыре пономарю Иринарху, иже живяше житие доброе, у чюдотворные же раки пребываше неотступно денно и ночью беспрестани?»

Последнее замечание мое на счет Истории Троицкой осады состояло в том, что историки, описывавшие ее после Палицына, дополнили сказание его своими вымыслами и догадками, во вред исторической истине. Для исследования этого я взял главу 34-ю Сказания о измене Казначея Иосифа Девочкина и о смерти его, где  недомолвки Палицына и дополнения историков обнаруживаются событиями и актами, найденными Г. Соловьевым в Швеции. Антикритик по поводу этого говорит: «в последних замечаниях Аврамий по видимому, совсем оставляется в стороне; дело идет о позднейших историках и пр. Но с другой стороны при этом рассмотрении, возводится на Аврамия еще тягчайшее обвинение, нежели ошибки или повреждение истории. Он представляется соучастником какой-то тайны, относящейся до казны монастырской, – тайны, в следствие которой нужно было Казначея, под предлогом измены, замучить, – одного воеводу, Голохвастова, оклеветать, – воинов и слуг монастырских вооружить против Архимандрита». ⁸⁵

Далее: «с чего же подозревать здесь какую-то тайну, или, просто сказать, с чего подозревать и Гурия и Долгорукова, и Аврамия в злоупотреблении казною, которое мог раскрыть Иосиф, и которого потому хотел сбыть с рук Долгорукий, – равно как и Голохвастова? Как Аврамий, незадолго до осады сделавшись Келарем Лавры, – во время осады не бывал в Лавре, – мог войти в своекорыстные соглашения насчет казны монастырской с Воеводою, который сам не был прежде в Лавре, – когда притом обитель имела своего настоятеля?» ⁸⁶

Ухищрение, мне приписываемое, когда я говорю о лице, более двухсот лет сделавшемся принадлежностью Истории, и безыскуственная по видимому простота, с какою примешиваются к сказанному мною чуждые мне понятия о злоупотреблении казною и своекорыстных соглашениях насчет оной, равно бесполезны.  В «Замечаниях» моих я рассматривал Троицкую осаду как факт исторический, говорил о Палицыне как о замечательном лице и писателе знаменитой эпохи. Я признаю его человеком гениальным, имевшим особенную находчивость в трудных обстоятельствах, верю тому, что он много сделал для Лавры в особенности и для России вообще, но не могу безусловно принять исторической апофеозы, которой он удостоился во второй половине прошедшего столетия, не могу не заметить некоторых пятен, помрачающих славу его, как напр. отъезд из-под Смоленска, восхваление пытки Казначея, произведенной против воли Архимандрита и соборных старцев, искажение истины в его сказании, пристрастное и неподтверждаемое другими очернение некоторых из его современников, как напр. Царя Василия Ивановича, Князя Пожарского, и пр. Не могу также не заметить, что участие его в делах своего времени кажется преувеличенным, потому что никто из современников его об нём вовсе не упоминает. Это молчание конечно не может усилить доверенность к приписываемым Палицыну позднейшими писателями пышным похвалам, ни на чём не основанным, кроме собственных слов его, и в пример которых можно привести следующие места: «сию осаду (Троицкую) от чего она произошла, каким образом происходила, и как окончилась, описывать оставляю; ибо особенная есть о сей осаде и напечатанная книга, писанная Келарем сего монастыря Аврамием Палицыным, великим по всем деяниям мужем, в самое то время бывшим....... Да сверх того в самое сие осады время, монастырь и самую от Поляков осаждаемую Москву снабжал порохом и свинцем, по отпискам Келаря Аврамия  Палицына ⁸⁷, который тогда в осажденной Москве находился, яко душа движущая и оживляющая всё..... Когда Поляки уже и самого Москвою завладели, Архимандрит Дионисий и Келарь Аврамий Палицын всюду посылали по городам грамоты и старцев соборных с тем рассылали, а иногда и сам Аврамий в те места отправлялся, увещевая всех, дабы шли на избавление Москвы и всей России; и сии их граматы столько действовали, что многие города того послушали; и наконец собравшись Москву от Поляков очистили. В таковом Москвы избавлении первым, можно сказать, действующим был Аврамий Палицын...». ⁸⁸

Все сказанное много о Палицыне основано на актах и выписках, кои я привел в неискаженном виде, отнюдь не представляя произвольных выводов в виде исторической истины. Главу 34-ю я избрал как представлявшую наиболее удобности для поверки текста Палицына и последовавших за ним историков современными Актами. – Не раскаиваюсь в моем выборе, ибо сверх того, что я сказал в прежних «Замечаниях», имевших целию показать как у нас писалась и пишется История, Антикритик, возражениями своими относительно 34 главы Палицына, подал мне повод показать в настоящей статье что такое у нас историческая критика. Он начал свои возражения, давая заметить читателям искусство, с которым будто бы в моих «Замечаниях» всё направлено к своей цели. Я полагаю себя вправе, оканчивая  мой ответ, указать на то искусство, с которым, Антикритик в своих возражениях всё направляет, к своей цели.

Любопытно воззрение его на предметы, относящиеся к 34 главе Палицына, и направление, которое он усиливается дать им. Эти предметы можно означить так: 1) обвинение Казначея Лавры монаха Девочкина в измене, и пытка, которой он подвергся. 2) Обвинение против второго Воеводы Голохвастова. 3) Обвинение Королевы Марии Владимировны в измене и соучастии с монахом Девочкиным. 4) Тайна в сношениях между первым Воеводою Кн. Долгоруковым, монахом Гурием Шишкиным и Аврамием Палицыным.

Вскоре после начала осады, в Октябре 1608, монастырский слуга Осип Селевин передался к Полякам и перешел в лагерь Сапеги. ⁸⁹ Об этом упоминается в дневнике сего последнего под 7 (17) числом Октября. ⁹⁰ Несколько месяцев спустя, – когда, нам точно не известно, Соборный старец, Казначей Лавры, Иосиф Девочкин был обвинен монахом Гурием Шишкиным в измене и намерении сдать монастырь Полякам. В одном из писем К. Долгорукова к Палицыну, найденных в Швеции, Воевода пишет: «да писано к нам от Государя, а велено изменника старца Иосифа Девочкина пытати, и пытав в тюрьму посадити; и я его не пытал, потому что он добре болен ; а заговорщики его, изменники Гриша Брюшина да Молоковской мужик Худяк, те за приставы померли; а притчею толко и тот вор Иосиф умрет, и в Троецкой казне однолично на него всё возложат, а будет Троецкая казна вся разволочена». ⁹¹ Когда это  письмо, писано мы не знаем. Археографическая Комиссия напечатала его между письмом К. Долгорукова от 3-го и отпискою Шеина от 10-го Июля; но Антикритик, основываясь на словах: на просухе, полагает, что это письмо должно быть писано весною. – Можно с ним согласиться, если допустить, что в году бывает только одна просуха, после зимы, и что не может быть другой или других после продолжительного ненастья летом. – Как бы то ни было, но доселе видно: 1) что один монах был обвинителем, а другой монах обвиняемым. 2) Что во время написания письма Казначей не был еще пытан, и был так болен, что Воевода опасался, что притчею и он умрет. 3) Что мнимые или настоящие заговорщики его, два мужика, прежде пытки, за приставы померли, (следовательно показания Казначея с пытки, ложного или истинного, ни подтвердить, ни опровергнуть – было некому). – Антикритик делает из этого такой вывод: «и так изменники открыты; от Царя прислано повеление – подвергнуть обвиняемого пытке, чтобы обстоятельнее вызнать замыслы и сообщников. Но Долгорукий, за болезнию Иосифа, отложил сие до времени». ⁹²

Не станем рассуждать о том, вероятен ли донос, когда против одного обвиняемого и обвинитель один, вероятно ли, чтоб монах Казначей с двумя мужиками хотел сдать Полякам твердыню, имевшую до трех тысяч усердных защитников, вероятно ли признание, исторгнутое мучением пытки. Но возьмем в соображение важное обстоятельство, которого Антикритик очень слегка касается, именно то, что благочестивый Архимандрит Иоасаф и соборные старцы стояли за Казначея. – В безыменном доносе, после пытки, пишется  Царю: «да мы же, Государь, богомольцы твои Государевы, преже сего писали к тебе Государю на твоего Государева изменника, а на Олексеева советника, на Казначея Иосифа Девочкина, его воровское умышление: и за то на нас, богомолцов твоих, архимарит и соборные старцы положили ненависть, и морят нас всякими нужами, гладом и жажею». ⁹³ Долгоруков прежде пытки пишет Аврамию: «да и в старцах, Государь, есть, ведаю, в которых, великая ссора: «после Осифова дела, великую были смуту сделали и мир возмутили были; ино еще моему окаянству Бог терпит». ⁹⁴

Казначей был подвергнут пытке по приговору Князя Долгорукова, – прежде или после повеления Царского, достоверно не знаем, потому что в письме Долгорукова к Аврамию мы видели, что он по Царской воле Девочкина не пытал за болезнию ⁹⁵, а в безыменном доносе Царю, после уже пытки написано: «а преже, Государь, сего, как приговорил Князь Григорей Борисович пытать твоего Государева изменника» и пр. ⁹⁶ Долгоруков сам пишет к Аврамию: «а преже, господине, сего, как я поимал (взял) вора Иосифа Девочкина... и я прося у Бога милости, вышед, мужиков уговорил от мятежа, а Казначея пошел пытати». ⁹⁷

Пошедши к пытке в таком набожном расположении, Долгоруков не пощадил Казначея, который с пытки, а не прежде, к удивлению всех сказал на себя, что послал к Полякам слугу Селевина и за ним  четырех крестьян. Других обвинении не исторгли у него ни кнут и дыба ⁹⁸, ни насмешки предстоявших. Это нам сообщает Палицын: «нетерпелив же в крепких явлься Иосиф, вся потонку умышленная изъявив, странно же бе слышати треснутия думы Июдские. Не туне бо Оска Селевин отскочив, но и четырех невеглас поселян тамо же предпослав» и пр. ... «Ров же рыя незлобивым, и впадеся не в яму, но в бездну мук и поноса, не от человек токмо, но от Бога... и нехотя волею с плачущимися плакати, той неволею от ругающихся подсмеваем восплакася „неполезно». ⁹⁹

Устраняя баснословные нелепости в сказании Палицына, как напр. о рогатых червях , которые во един гас , малы яко муха ползя по плоти , возрастали с перст ’селовЪи, мы из него видим, что раны и увечья пытки обратились в жестокую цынготную болезнь^ от которой монах Иосиф Девочкин заживо сгнивши, унес с собою в землю вс якую возможность раскрыть по истинне ли обвиняли его в измене , или он был жертвою какой-то интриги. Должно припомнить, что слуга Селевин и четыре человека, вслед за ним отправившиеся безвозвратно к Полякам , так же как и два крестьянина до пытки Казначея за приставы умершие , не могли быть обличителями ни вины его, ни невинности.

Остается знать, доносил ли о всём этом Царю Василию Воевода К. Долгоруков. Антикритик говорит: «о последствиях пытки Иосифа, конечно, Долгорукий донес Государю. Но в чем состояло сие донесение, мы  не знаем». ¹⁰⁰ Мне кажется, что до 3-го Июля 1609 Долгоруков скрывал от Царя, историю пытки, и я основываю мое мнение на собственных его словах в письме к Палицыну от 3-го Июля 1609. ¹⁰¹ Рассказавши о приступе, бывшем 28-го Июня, он говорит о том, как за четыре дни до приступа , т.е. 24-го Июня, Голохвастов хотел будто бы отнять у него ключи. Потом словами: «а преже, господине, сего, как я поимал вора Иосифа Девочькина» начинается рассказ о том, что Голохвастов хотел не допустить К. Долгорукова пытать Казначея и потом, у пытки пришед, за дело ни за какое не принялся. За этим непосредственно следуют слова: «а преже сего, господине, о том о всём к тебе писано, и дважьды, и то тобя писмо не дошло, потому: тех гонцов воры поймали. А к Государю, о том посяместа не пишу, для того что, по грехом, осада продлилася, а я здеся бессемеен: и будет, по грехом по нашим, Аврамей Иванович, осада еще вдаль продлится, и тобе бы пожаловати, о том Государю известити, чтобы в монастыре святому месту которая шкота не учинилась. А про Алексея, в осаде ведают многие люди, что Алексей дела не делает, толко ссору чинит; а толко всё на его писати, ино и писмо не обдержит». Тщетно усиливается Антикритик отнести слова : а преже о том о всём к тебе писано... а к Государю о том посяместа не пишу... к одному лицу Голохвастова. – О намерении будто бы отнять ключи не мог К. Долгоруков с 24-го Июня по 3-е Июля писать к Палицыну уже в третий раз. Сношения их не могли во время осады быть так часты. Следовательно эти слова относятся только к истории  пытки Казначея, и неучастью в ней Голохвастова. Опять спрашиваю, если бы измена Казначея была справедлива и пытка по воле Царя, то каким образом К. Долгоруков мог до 3-го Июля не донести об этом Царю, особенно когда обвиняемый был при смерти, а заговорщики давно померли?

Поэтому я полагаю несправедливыми следующие выводы Антикритика относительно дела Казначея: «1) Долгорукого нельзя винить за то, что он пытал Девочкина: на это было повеление от Царя. Тарханная грамота в таких случаях не защита. 2) Против показаний Девочкина мы не можем ничего сказать, потому что не имеем более исторических сведений об этом деле». ¹⁰²

Относительно второго предмета, т.е. обвинения осадного Воеводы Голохвастова в участии с Девочкиным, нельзя не заметить особенных усилий и искусства, которые употребил Антикритик, чтоб выставить Голохвастова изменником. – В «Замечаниях» моих я привел некоторые биографические сведения о нём и доказательства того, что он не был изменником. Антикритик по-видимому не обратил внимания на оправдание; посмотрим, из чего составляется обвинение.

Палицын говорит о Казначее: «таканием услаждшися от Гурия и надежен на подручных, яко по забралом ходя высоко, радовашеся, и ждый в конец вещь злу произвести». ¹⁰³ В число подручных Казначея конечно нельзя поместить осадного Воеводу, и слово ждый в единственном числе не показывает, чтоб вместе с Казначеем и Воевода ждал в конец вещь  злу произвести. – В безыменном доносе сочинитель или сочинители говорят: «а как воры сперва пришли под монастырь, и на первой вылазке казначей отпустил к вору монастырьского детину Оську Селевина, с своими воровскими грамотами, что он монастырем промышляет, хочет сдати, а та Королева, с тем же детиною, свое воровские грамоты, что промышляет с казначеем за один». ¹⁰⁴ Здесь также ни слова об участии Голохвастова в измене Казначея и в намерении сего последнего сдать монастырь врагам. Нет причины думать, чтоб доноситель более пощадил второго Воеводу, нежели Королеву Марию, если бы имел хотя малейший повод возвести на него такое обвинение. Тем паче, что и в безыменном доносе и в письме К. Долгорукова к Палицыну, писанном в Июле, и по содержанию совершенно сходном с доносом, заключаются два обвинения против Голохвастова: одно в намерении отнять ключи у Долгорукова, другое в непринятии участия в пытке Казначея. Сверх того Князь Долгоруков в обоих письмах к Палицыну пишет: «а про Алексея в осаде, ведают многие люди, что Алексей дела не делает, только ссору чинит». В другом: „да пожалуй, Государь Аврамей Иванович, чтоб тебе Государю известити тайно, что здесь, в осаде, ссору делает великую Олексей Голохвастов». Где же во всём этом хотя малейший намек врагов Голохвастова на то, чтоб он участвовал в намерении изменить?

Как же объясняет всё это Антикритик? – Относя второе письмо Долгорукова Палицыну к концу Марта, т.е. к тому времени, когда оба Воеводы (от 29-го Марта) совокупно доносят Царю, без всякой жалобы старшего на второго, что «в монастыре, Марта по 29  день, дал Бог здорово» он говорит: «в том же письме Долгорукий просит Аврамия известити Государя (тайно) что здесь в осаде ссору делает великую Алексей Голохвастов, – чтобы Государь пожаловал, по просухе, прислал сюда верных человек сто, и про него бы велел сыскати, и велел бы его пожаловати, к Москве взяти». Вот на это и объяснение Антикритика:

«Воевода Окольничий, не имея причин подыскиваться под простым дворянином, находит невозможным для себя и вредным для монастыря, – долее терпеть здесь Голохвастова; – просит: сделав разыскание, удалить его отселе и препроводить в Москву с конвоем» ¹⁰⁵

Что Кн. Долгоруков не имел причин подыскиваться под Голохвастова, это сказано без всяких исторических доказательств и без всякого основания, хотя сказано утвердительно, как бы тоном очевидца, нельзя сказать современника, потому что этот тон презрения не принадлежит XVII веку. Он времен позднейших, так же как и изобретение конвоя. Кн. Долгоруков был точно Окольничий, но сам Антикритик в той же статье на стр. 413 изъявлял догадку, что сан сей был унижен в нём, потому что дан ему Расстригою. Голохвастов в отношении к нему был не простым дворянином, каких по записи, приводимой Антикритиком на стр. 414, было более тридцати человек, но товарищем. Здесь заметить должно, что название дворянин, даже с строчной литерою д и прилагательным простой, которые придал ему Антикритик, не могло в XVII столетии (так же как не может в XIX) служить, ни прямо, ни косвенно, средством укоризны и унижения. Тогда оно означало чин , который  давался Государским указом, на лицо, а не потомственно, а ныне оно означает то сословие в Государстве, которое Венценосный сподвижник его, по праву ценитель его заслуг, из его же среды ведущий Царственный род Свой, в благочестивом излиянии чувств Своих после знаменитой войны, назвал «верною и крепкою оградою Престола, умом и душою народа». ¹⁰⁶ Посмотрим теперь возможность конвоя, с которым К. Долгоруков хотел будто бы препроводить товарища своего в Москву. Антикритик в тех же возражениях на стр. 417 говорил, что «во время осады прерваны были всякие сношения с Лаврою даже и для военных людей», и что в журнале Сапеги замечено, когда были захвачены и семь человек, пробиравшихся в монастырь. На это я заметил, что Казачий Голова Сухан Останков прошел в половине Февраля, потеряв из 86 человек, с ним бывших, только четверых. Обратимся к современному повествованию Палицына, чтоб составить себе более подробное об этом понятие. Вот как он это рассказывает: «и по малых днех посланнии от Царя Василия проидоша сквозь Литовские полки, прежереченный атаман Сухан с товарищи и с слугами Троицкими, покровен молитвами чудотворца, и ничимже вредими от противных, здрави во обитель чудотворца пришедше ¹⁰⁷, токмо четырех человек казаков его ухватиша. Лисовской же повеле их казнити против Троицкого Сергия монастыря. Воеводы же Князь Григорей да Алексей против тех четырех казаков повелеша вывести Литовских полоняников, и казнити на горе старой токарни над врагом 42 человека, а казаков против Лисовского табор у верхнева  пруда на взгорке 19 человек. Сего же ради Литва и казаки Лисовского хотеша убити и избави его от смерти Сапега. О сем же злии ратоборцы злейше наостряют оружие, и злейши тем разъяряющеся сердца, и нощь тем яко день бываше, и друг друга возбужаху, и стрежаху толико крепце, яко никакоже проползти сквозе их возможно, и боязнь их велика обдержаше о приходе Суханове, и стрежаху друг друга держащеся, дабы никакова вестника ни от града ни во града, не пропусти». ¹⁰⁸

Спрашиваем теперь: в этой жестокой мести Голохвастов вместе с Долгоруковым так ли поступил как преданный Полякам, которого через месяц после того хотели отправлять в Москву с конвоем? – И к чему бы послужил этот конвой, изо ста человек, сквозь десятки тысяч Поляков? К тому ли, чтоб дорогой не передался к Полякам, или не был ими отбит у конвойных Воевода, который при каждой вылазке имел удобный случай перейти к врагам? Что думать о мнимой партии Голохвастова в монастыре, когда ста человек довольно было, чтоб эта партия его не могла защитить? Очень понятно, что К. Долгоруков получив, после многих просьб о подкреплении, присланных с Останковым 86 человек, просил еще ста человек, но не для того, чтоб тотчас их отправить обратно в конвой. Поэтому не льзя ли в расстановке слов Долгорукова о присылке этих ста человек, также видеть манеру писца, как видит ее Антикритик в раболепных приветствиях Воеводы Окольничего монаху Палицыну? ¹⁰⁹ 

Другое обвинение против Голохвастова состоит в том, будто бы он 24-го Июня, за четыре дни до большего приступа, посылал монаха Ржевитина внушать слугам и крестьянам монастырским, что «нам от Князя Григорья, в осаде сидя, всем погинути, чтобы нам над Князем Григорьем чем промыслити, и ключи бы у него городовые отняти». ¹¹⁰ Это сказывал К. Долгорукову монастырский слуга. Голохвастов отрекся от возводимого на него, равно и монах Ржевитин перед дворяны. Но дьячок и монастырский слуга повторили донос К. Долгорукову. – Почему в деле такой важности как Государственная измена, дать более веры дьячку и слуге, нежели монаху и Воеводе, которому Царь вверил защиту Лавры? – Все эти заочные пересказы не такие ли действия, которые ныне как будто облагорожены полуфранцузским названием интриги, а прежде назывались русским словом сплетни? – Нам неизвестно никакого исторического доказательства, которое бы обвиняло Голохвастова; напротив мы видели, что в Дворянском списке 1616 года он показан в числе наличных Дворян Московских, которые служат в начальных людех. О Князе Долгоруком – Роще мы знаем из истории , что он был обратившийся изменник, что чрез два года после Троицкой осады , в 1612 году он, бывши воеводою в Вологде, писался ниже другого Воеводы Стольника, что он погубил город и заплатил жизнью за свою оплошность и нетрезвость. ¹¹¹ Палицын рассказывает, что он подосланного врагами трубача Мартьяша «яко родителя своего почиташе, и во единой храмине почиваше с ним, и ризами светлыми одеян бысть, и  не бе слышати о нём слова лукава, и мнози правдодеяния его ради стыдяхуся его; и всяко не добро творимое о промысле ратном извещаше Князю, и аки зело скорбя лицемерствоваше: и уже начат Князь и нощию посылати его досматривати стражбы и никогда же солга воеводе ни в чем». ¹¹² – Какое же из этого можно вывести заключение о том и другом Воеводе? – Антикритик, за неимением исторических доказательств против Голохвастова, обращается к тому роду условного силлогизма, называемому Дилеммою, о котором Хр. Баумейстер в своей Логике говорит: «Дилемма называется силлогизмом обоюдным или рогатым (cornutus), также силлогизмом крокодиловым (crocodilinus). Для чего так называется, причину смотри в Валхиевом лексиконе, стр. 516». ¹¹³ Антикритик рассуждает так: Голохвастов или опасался измены Долгорукого, или сам замышлял сдать монастырь, чтобы от продолжительности осады (сидя в осаде) тем не погибнуть. Первого не видно, остается предполагать последнее». Далее он толкует слова Долгорукова: «а к Государю о том посямест не пишу» следующие за рассказом о пытке, относящимися к Голохвастову: «об нём, по недостаточности улик и не доносит еще Долгорукий». ¹¹⁴

Антикритик продолжает: «не известно и то, как прекратились смуты между Долгоруким и Голохвастовым. Только Аврамий пишет, что обличителем Иосифа был Иеродиакон Гурий, что Казначей с пытки открыл своих сообщников, именно слугу Селевина, бежавшего к Сапеге еще в начале осады, и четырех  крестьян, в след за ним пересланных; что уже назначен был (кем?) день сдачи монастыря. Вместе «Аврамий пишет, что Голохвастов был потаковником лукавству Казначея». ¹¹⁵ Действительно вместе пишет, и в этом-то запуталась неграмотность одного из наших историков, который составил целую басню об измене Голохвастова; «сей хотя до сего довольно смелости и усердия показывал, но не было в нём сей твердости духа, основанного на нравственных правилах, которая бы могла и видимой опасности без колебания сопротивляться. Сей, видя великое число неприятельских войск и упрямое их стояние вокруг монастыря, отчаялся всякого спасения, а сим движением быв возбужден охотно ко призываемой измене согласился» и пр. ¹¹⁶

Окончательный результат на счет Голохвастова Аитикритик выводит следующий: «что Голохвастов участвовал в замысле Иосифа, это осталось нераскрытым. Казначей его не оговорил. Другого обыска или исследования, как хотелось Долгорукому, не было. Но «Аврамий по тем обстоятельствам, какие Долгорукий излагает во втором письме, справедливо мог назвать Голохвастова потаковником лукавству Иосифу».

В печатном и некоторых рукописных экземплярах стоит потаковником, в других покровителем, нигде нет соучастником. В описании Кошихина мы видим, что при пытке палачам дела было много, но за какое именно дело мог или должен был приняться Воевода, мы не знаем. Следовательно, по понятиям не только XIX, но и XVII века, не можем  утвердительно сказать что справедливо мог назвать потаковником, потому что «у пытки, пришед, за дело ни за какое не принялся». – Если же потому, что хотел не допустить Кн. Долгорукова пытать Казначея и говорил осадным крестьянам: «покажите де милость, не подайте Казначея Князю Григорью, а яз де и вас не подам; а подадите вы Казначея Князю Григорью, и нам де всем будет погинуть» то должно вспомнить, что вслед за этими словами в том же безыменном доносе от лица священников и братии Лавры пишется Царю: «да мы же, Государь, богомолцы твои Государевы, преже сего писали к тебе Государю на твоего Государева изменника, а на Олексеева советника, на казначея Иосифа Девочкина, его воровское умышление; и за то на нас, богомолцов твоих, архимарит и соборные старцы положили ненависть, и морят нас всякими нужами, гладом и жажею, с тех мест и посямест почали нас кормить овсяником, и пьем в трапезе и по кельям воду по вся дни» и пр. – Рассуждать об этом обвинении, как видно, не входило в план Антикритика. Он объясняет это обстоятельство весьма осторожно, впрочем совсем неудовлетворительно, следующими немногими словами: «поверять справедливость жалобы доносителей на обращение с ними властей нам нечем». – Подобные затруднения так не разрешаются. Должно, или отвергнуть справедливость всего доноса, или прямо признать, что и благочестивый Архимандрит Иоасаф и соборные старцы были также потаковники лукавству Казначея, но участие их в замысле Иосифа осталось не раскрытым.

В «Замечаниях» моих я старался доказать нелепость клеветы, которую мы находим в безыменном  доносе против вдовствующей Королевы Марии Владимировны. Антикритик возражает: «а что касается до обвинения Королевы в соучастии с Иосифом в измене: то, не принимая на себя решить вопрос об этом за недостатком данных, заметим только, что 1) Царица Александра, бывшая супруга Царевича Иоанна Иоанновича, получила жалованную грамоту от Самозванца 9-го Дек. 1608, 2) в Польской записке, напечатанной Г. Мухановым и без сомнения принадлежавшей к бумагам Сапеги, конечно не без намерения замечено в одном месте: „Васька, Ивана Батанина сын, что пошел в монастырь из села Датской Королевы Шарапова, в оном жил». В другом: «Василий Парский, Иван Харизея, слуги Датской Королевы, которые живут в Лозморое в Владимирском уезде». ¹¹⁷

Неизвестно, может ли грамота, данная Царице Александре, обвинить ее в измене, но конечно она не может служить доказательством против Королевы Марии. Что касается до Польской записки, то конечно она была писана Поляком; но чтобы принадлежала к бумагам Сапеги, этого не говорит и Г. Муханов, ее отыскавший. Впрочем, кем бы и с каким бы намерением она ни была писана, неужели можно, даже с величайшими натяжками, потому что какой-то Васька пошел в монастырь из Королевина села, что её слуги жили в каком то Лозморое, обременить память несчастной Королевы подозрением в гнусной измене и намерении сдать монастырь Полякам?

Если же при исторических розысканиях могут быть принимаемы вместо фактов догадки, то почему не допустить и следующую. Погребение в Троицкой  Лавре считалось почестью. Для этого Царь Василий Иванович торжественно перенес туда тела Годуновых. Для этого перевезен туда и прах Кн. Димитрия Тимофеевича Трубецкого, кончившего жизнь в Сибири. Королева Мария Владимировна, как мы видим из грамоты Бояр от 20-го Января 1612 ¹¹⁸, жила не у Троицы, а в Новодевичьем монастыре. Неужели бы смертные остатки её удостоились погребения в Лавре, если бы действительно она была не только уличена, но и подозреваема в намерении изменнически предать Св. обитель врагам?

Остается отвечать на вопрос Антикритика: «что же за тайна скрывается в судьбе Иосифа и в обвинениях против Голохвастова?» ¹¹⁹ Что тайна была – это мы видим из писем К. Долгорукова к Аврамию. Этого не отрицает и Антикритик когда говорит: «видно ссоры старцев и влияние Воеводы на подчиненных ему заставляли Долгорукова просить такой осторожности». ¹²⁰ Эго мы видим и из письма монаха Гурия Шишкина к Палицыну. – Но в чем состояла тайна – этого мы не знаем, и знать не будем, доколе оно не будет нам открыто новыми актами в роде тех, которые найдены в Швеции.

Почти в то же время как мои «Замечания» были напечатаны в № № 6 и 7 Москвитянина 1842 года, вышло в свет Историческое Описание Святотроицкие Сергиевы Лавры, без имени Автора, но почерпнутое из тех же неистощимых источников, которыми пользовался Антикритик, поместивший в № 12 Москвитянина того ж года «Возражения» против моих «Замечаний».  Книга по объему не обширная, всего десять листов крупной печати, но по содержанию своему в высочайшей степени важная и любопытная. При первом взгляде на ссылки и источники видно, что с стороны Автора не было недостатка ни в труде, ни в знании при разработке несметно богатого рудника, бывшего в его распоряжении. Но, вместе с тем, видно, что он как будто хотел более возбудить любопытство, нежели удовлетворить оное. Книга его есть драгоценный самородок золота, который нс заключает в себе всего богатства рудника, но дает понятие о неизмеримой его огромности. Она доказывает, что много еще скрывается в Архивах и хранилищах знаменитой обители драгоценных исторических сведений, доселе бывших недоступными Гражданским и даже Церковным историкам. Приведем несколько примеров.

Давно известна плачевная участь Царевича Иоанна, сына Грозного. Но любопытно видеть в Истор. Описании Лавры, что в монастырской вкладной книге записано под 6 Января 7091 (1583) как Царь, бывши в Лавре «призвал к себе Келаря старца Евстафия, да старца Варсонофия Якимова, да тут же духовник его стоял близко Архимандрит Феодосий: только трое их, и учал Государь Царь рыдати и плакати и молити о том Келарю старцу Евстафию и старцу Варсонофию Якимову втайне, а Архимандрита Ионы тута не призвал, чтоб его сыну Государю Царевичу Ивану учинили в особь поминание.... И о том поминанье, о Царевиче Иване, плакал и рыдал и умолял Царь и Государь, шесть поклонов в землю положил со слезами и рыданием». ¹²¹ История  торжественно обвиняет Иоанна в сыноубийстве. Отрадно по чувству человечества видеть его смиренно кающимся грешником. Драгоценна черта, дополняющая очерк характера столь колоссального в Истории, как Грозный.

Более двухсот лет говорят и пишут о Тушинском воре и селе Тушине, бывшем его лагерем и столицею. Теперь Тушино довольно красивая деревня, ведомства Мин. Государственных Имуществ, на реке Всходне, в 12 верстах от Москвы по Воскресенской дороге. Об этом замечательном месте Автор Истор. Описания Лавры сообщает нам следующее: «в 1570 году супруга Князя Петра Телятевского, в иночестве София, отдала в Троицкий Сергиев монастырь, на поминовение отца своего Феодора Тушина, и брата, родовое село свое Тушино, и в нём монастырь Преображенский на Всходне. Сей монастырь своим началом по крайней мере современный Пр. Сергию, не долго находился под управлением его преемников, став жертвою смут отечественных во время самозванцев». ¹²² Этим объясняются слова боярского сына Андрея Палицына при распросе в Тотьме «а послал нас на Тотьму пан Иван Заруцкой от Спаса с Тушина». ¹²³ Теперь от Преображенского монастыря остается близ Тушина небольшая каменная церковь Спаса, древней архитектуры, к коей трапеза и колокольня пристроены в позднейшие времена.

Г. Муханов, в изданных им в 1834 году подлинных свидетельствах о взаимных отношениях России и Польши, говорит: «Лисовский лишился жизни не в Комаринской волости и не в 1618 году, как  пишет Г. Берх (Царств. Царя Мих. Феодор. Ч. 1, стр. 108); но гораздо ранее, а именно в 1614 году, под Стародубом, он умер мгновенно от удара паралича. Так единогласно показывают все Польские Историки; в 1618 же году начальствовал над сим полком, сохранившим навсегда первоначальное свое название, некто Чаплиньский». ¹²⁴ Странная ошибка Г. Берха, в которую впрочем он вовлечен был Голиковым! ¹²⁵ Тот и другой могли найти в VIII части Никоновской летописи довольно верное известие о смерти Лисовского, которая будто бы последовала в Макарицкой (Комарицкой) волости. ¹²⁶ Странно, что и Польские историки не знают время смерти злодея, которого шайки приобрели себе такую кровавую известность от северных пределов России до берегов Рейна. Автор Историч. Описания Лавры оказывает важную услугу историкам Русским и Польским, приводя подлинные слова доселе неизвестной Грамоты Царя Михаила Феодоровича в Троицкую Лавру от 16-го Октября 7125 (1616), в которой Царь уведомляет с полученных им из Стародуба и Брянска донесений Воевод, что по показаниям пленных Литовских людей «и как будет от Стародуба двадцать восемь верст и Лисовскому учинилась смерть вскоре, спал с коня, и издох при них Сентября в 25-й день, на Чудотворцеву Сергиеву память». ¹²⁷

Во время осады Архимандрит в Лавре был Иоасаф, переведенный из Пафнутиева Боровского монастыря, где он был Игумном в 1592 году, как видно из Царской грамоты, напечатанной в Истории Росс.  Иерархии. ¹²⁸ Лицо замечательное по благочестию своему, один из тех подвижников, которыми по справедливости хвалиться может Православная Церковь. «Архимандрит же Иоасаф, яко же исперва начат, тако же и до сего времени печашеся о бедных и о нищих, и бе око слепым, и нога хромым, аще и не своима рукама и ногама, но всех всячески упокоевая, и без слез не могий взирати на плачущые, и скорбя с воздыхающими, и всяк просяй что, тщима рукама не отхождаше от него: оставшии же иноцы видяще ратных насилование, отца же Иоасафа к бедным и нищим попечение, и якож �