"Варфоломеевская ночь" в СССР

По материалам книги профессора Пыжикова "Корни сталинского большевизма"

Всегда, когда читал объяснения невиданных по размаху репрессий, обрушившихся на РПЦ через 10 лет после окончания гражданской войны, знаковым событием которых стало разрушение храма Христа Спасителя в 1931 году и последующей "безбожной" пятилетки 1932-1937, меня не покидало ощущение неудовлетворенности этими объяснениями. Мол на 13й год после революции атеистическая экзальтация достигла таких величин, что безбожный народ устроил "а-ля-черносенные погромы" христианства.

При этом центральная власть никак не провоцировала подобную практику. После выхода статьи И. В. Сталина «Головокружение от 13 октября 1930 года была отменена норма, приравнивавшая священников к кулакам. 8 апреля 1929 года вышло Постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях», который оставалсяосновным правовым актом, регулировавшим религиозную жизнь в СССР до самого конца Советской власти.  В мае 1929 года на XIV Всероссийском съезде Советов была принята новая редакция статьи 4-й Конституции РСФСР, где признавалась «свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды».

Какая же муха укусила "весь советский народ, который в едином порыве" ломанулся громить церкви? Для того, чтобы понять этот феномен, доктор исторических наук профессор Пыжиков предлагает нырнуть во мглу веков:

"Реформа богослужения, предпринятая патриархом Никоном при мощной поддержке властей, вызвала небывалые волнения чем-то напоминающие «смутное время» с польско-литовской интервенцией начала века.Тем более, что последняя сопровождалась нашествием священнослужителей с Украины – выпускников местных духовных учебных заведений. Они энергично взялись наставлять «темных русских» в новой для них вере, заполучив на долгие десятилетия монополию на епископские кафедры РПЦ.

Идейное противостояние не ограничилось интеллектуальными спорами, быстро обретя силовой характер. Осада Соловецкого монастыря, бунт на Волге Степана Разина, стрелецкая «хованщина» в Москве – все это свидетельства борьбы, захлестнувшей Русь.

Эти трагические события явились не просто частью нашего прошлого, еще одной страницей отечественной истории, а стали кровоточащим надломом, разорвавшим общественные ткани той эпохи. В результате Русская православная церковь, облаченная в «греческую веру», перестала восприниматься многими русскими людьми в качестве своей, родной...."

В качестве примера настоящего геноцида христиан, не принявших реформы Никона, Пыжиков приводит Указ сестры Петра I - Софьи, в соответствии с которым даже укрывательство староверов каралось смертной казнью. 

"В результате в русском православии началось формирование устойчивой внецерковной традиции, доселе действительно нетипичной для русского народа. Ее появление – это логичное следствие деформированности русского религиозного сознания, произошедшей после раскола.

Старообрядчество принято ассоциировать, прежде всего, с церковными староверами, т. е. поповцами, сохранившими иерархию и таинства. Именно из их среды вышли впоследствии ведущие купеческие фамилии. Однако, как убедительно доказывает Пыжиков, количество "поповцев" никогда не превышало 10% от общего числа староверов, остальные же относились к многочисленным беспоповским толкам."

Сколько в России было староверов?

Официальная историография железобетонно держалась за цифру 2%. Однако уже в XIX веке в её правдоподобности стали сильно сомневаться. И первым из таковых оказался Николай Первый, отрядивший несколько экспедиций для выявления реального количества староверов среди его подданных. Результаты оказались ошеломительными:

"...Еще молодой И. С. Аксаков, участвовавший в обследовании Ярославской губернии, после поездок по уездам и селам был поражен тем, что везде «почти все старообрядцы, да еще, пожалуй, беспоповцы»

Кстати, именно от Ярославской комиссии власти получили информацию о существовании согласия бегунов-странников, располагавших разветвленной сетью по всей стране . В других поволжских губерниях было выявлено значительное количество спасовцев, как бы растворенных среди правоверной паствы. Известный знаток раскола П. И. Мельников-Печерский доводил их количество в середине XIX века до 700 тыс. человек. Как утверждали адепты этого старообрядческого согласия, истинное священство на Руси утрачено, а потому нет и никаких таинств; таинства, связанные с РПЦ, якобы только пустая форма, в них даже можно принимать участие; спасение же дается только по Божьей милости"

"Писатель Н. П. Белдыцкий в 80-х годах XIX века путешествовал по Чердынскому уезду Пермской губернии. В ходе поездки ему довелось побеседовать с одним из местных сельских священников о. Дмитрием. Тот жаловался на неприязненное отношение со стороны местного населения, в основном состоявшего из приверженцев беспоповского раскола: церковь они посещают неохотно; «стоят без всякого благоговения, а потом смеются»; таинств не признают; к священникам относятся непочтительно, считая их слугами антихриста. На вопрос, что же у них за вера, отвечают: их вера христианская – лучше церковной"

«Русские ведомости» публиковали интересные наблюдения о раскольниках на Вятке. В одном из приходов Вятской губернии насчитывалось 5617 душ, из них раскольников по метрическим книгам – всего 78 человек. Однако, как выяснилось, настоящими православными являются менее 15 % населения. Основная же масса принадлежит к различным беспоповским толкам («даниловцам», «федосеевцам», «игнатьевцам»). Объединяющим началом для всех выступает неприятие священства господствующей церкви; богослужебные обряды у них заменены простыми молитвами и чтением книг, причем соответствующие разъяснения по ходу чтения должны делать наставники"

Одним словом староверов, вопреки официальной статистике, в стране было овердохрена, причём все они одинаково враждебно относились и к РПЦ и к правящей элите, которых считали оккупантами.

И вся эта масса, желая снискать хлеб насущный, но будучи притесняема в традиционных видах аграрного производства, рванула в те сферы, которые правящему сословию  были малоинтересны, найдя себя, в частности, в  в промышленном строительстве, потребности в коем с начала XVIII столетия заметно актуализировались.

Начавшееся промышленное развитие давало им реальную возможность для выживания и сохранения своей веры в дискриминационных условиях. Поэтому староверческая мысль обосновала и санкционировала позитивное отношение к торговле и производству, уравняв его с благим трудом земледельца.

Известный американский ученый Дж. Биллингтон  проводил даже параллели между кальвинистами и староверами. По его мнению,

«оба движения были пуританскими и заменяли обрядовую церковь на новый аскетизм здешнего мира, а власть церковной иерархии – на местное общинное правление. Оба движения стимулировали новую экономическую предприимчивость суровым требованием усердного труда, как единственного средства доказать, что ты принадлежишь к избранникам гневного Бога» 

А теперь - самое интересное. Изучив биографии  представителей различных  староверских течений, Пыжиков уверенно постулирует - если староверцы - поповцы в основном влились в купеческие сословия, то беспоповцы сформировали основную массу промышленного пролетариата.

"Когда сегодня говорят об участии староверов в индустриальном строительстве России, то обычно имеют в виду исключительно купечество поповского согласия. А пролетарские низы формировались главным образом из беспоповцев; из них к концу XIX века на 80 % состояли старообрядческие фабрично-заводские кадры, именно они, миллионы простых старообрядцев-беспоповцев, обеспечивали промышленный подъем страны. Трудились они не только на активах, оказавшихся в собственности купеческих «благодетелей», но и на производствах, создаваемых казной или учреждаемых иностранным капиталом. Возникавшие фабрики и заводы вбирали потоки староверов из Центра, с Поволжья и Урала, из северных районов. Каналы согласий (землячества), выступавшие в роли своеобразных «кадровых служб», позволяли староверам свободно ориентироваться в промышленном мире, перемещаясь с предприятия на предприятие."

Конфессиональное «лицо» дореволюционного пролетариата

"Ленин был убежден, что российскому пролетариату присуща яркая интернациональная психология . И советские историки настойчиво проводили такую мысль: насколько пролетариат по своему существу интернационален.

В первую очередь Пыжиков обращает внимание на мононациональное лицо пролетариата, в том числе на предприятиях, находящихся на территории компактного проживания других национальностей:

"Побывавший летом 1890 года на Донбассе В. В. Вересаев застал среди местных шахтеров «уже целое поколение, выросшее на здешних рудниках… эти рабочие и дают тон оседающим здесь пришлым элементам» . Характерны фамилии этих пролетариев, приведенные Вересаевым: Черепанцовы, Кульшины, Дулины, Вобликовы, Ширяевы, Горловы и др. , – среди них нет ни одной украинской. Это наглядно свидетельствует, что в дореволюционную пору украинское население не было приспособлено к индустриальному труду.

По некоторым оценкам, к середине 1890-х годов лишь 15 % украинцев были задействованы в крупной индустрии ; по другим, в железной и каменноугольной промышленности Украины не менее 70 % всех рабочих прибыли из великорусских губерний (в Екатеринославской губернии – почти 83 %) . Такая тенденция сохранялась и в дальнейшем: среди поступивших на украинские заводы и шахты в 1910–1912 годах выходцы из Центральной России составляли около 80 %

В Башкирии, напротив, существовала развитая горно-металлургическая промышленность; Златоустовский, Катавский, Юрюзанский заводы имели общероссийское значение. Однако, основные кадры предприятий (до 80 %) составляли русские, башкир же насчитывалось всего около 14 %, татар – 5,5 %, причем трудились они преимущественно на вспомогательных работах, таких как заготовка дров, перевозка грузов и т. д. . На Бакинских нефтяных промыслах к концу XIX – началу XX века национальный состав рабочих был таким: 55 % – русские; 35 % – азербайджанцы; 8,5 % – армяне; 1,5 % – другие."

А что можно сказать о конфессиональной принадлежности русских рабочих, ставших основным источником фабрично-заводского пролетариата в России? Разумеется, первым делом разговор должен идти о православии. Знакомство с материалами показывает, что рабочим, занятым в крупной индустрии, была присуща жгучая ненависть ко всему, что связано с официальной церковью. Согласимся, это с трудом вяжется с образом русского человека, глубоко почитающего православие, о чем заявляют представители РПЦ. Распространенность в рабочей среде антицерковных настроений можно оценить по ежегодным отчетам епархиальных епископов в Св. Синод. 

Из отчетов Нижегородской епархии следовало, что крупные фабрики и заводы оказывают вредное влияние на жителей окрестных сел и деревень, разжигают увлечение социальными вопросами и «стремление разрешать их в духе того общественного порядка, который покоится на отрицании всякой сословности и всяких традиций» . Антирелигиозная пропаганда в губернии:

«свила себе прочное гнездо в фабриках и заводах. Немало здесь уже лиц, которые не только смотрят на религию безразлично, но и распространяют взгляд о желательности упразднения церкви…».

В отчетах из Владимирской епархии говорилось:

«фабрика – это зло, действующее развращающим образом на религиозно-нравственную жизнь православного населения». 

А один из благочинных восклицал: «мы счастливы, что у нас нет фабрик, и потому религиозно-нравственное состояние нашей паствы не внушает серьезных опасений» . Духовная администрация Тверской губернии отмечала упадок веры и благочестия у того контингента, который большую часть года проживал в Петербурге, Москве и других городах на отхожих промыслах. Эти рабочие люди, зараженные неверием и безбожием, полностью находятся во власти безнравственности . В Ярославской губернии выражали надежду на то, что всплеск нравственных недугов, наблюдаемых в фабрично-заводских районах, нейтрализуется усилением пастырского рвения со стороны духовенства . В Рязанской епархии фиксировали непочтительность к церкви и духовенству, идущую из фабричных поселков"

ОДНАКО:

"Воспоминания самих рабочих дореволюционной поры также противоречат утверждениям об устойчивом пролетарском атеизме. Так, старый большевик Федор Самойлов – рабочий, член Государственной думы, писал, что заводские в самом деле крайне редко посещали церковные службы, подавляющее большинство отбывало их как необходимую повинность, однако «все считали себя религиозными» . 

Один из рабочих Путиловского завода вспоминал, насколько заинтересовано в их среде обсуждались религиозные вопросы. В этих спорах, когда каждый защищал свою позицию, выделялись старообрядцы, доказывавшие, что их вера самая правильная. А неверующих безбожников (т. е. атеистов) на огромном заводе «было совсем немного, и они помалкивали, так как это вызывало стойкое неодобрение» . 

На крупном московском предприятии Гужона (при советской власти завод «Серп и молот») в каждом цеху находилась большая икона, перед которой горела лампада. Приходя в цех, металлисты сначала крестились на образ и лишь затем приступали к работе . Что касается Москвы в целом, то очень интересны заметки одного большевистского агитатора, проводившего антирелигиозные беседы по городским окраинам в клубах, столовых при фабриках и заводах. Его опыт демонстрировал, что «…попа не уважали ни в какой степени, но Бог стоял в их сознании (рабоче-крестьянской публики – авт.) с монументальной основательностью». Церковь же с готовностью осыпали насмешками

Так, в известном советском романе А. Авдеенко «Я люблю» о шахтерской жизни до революции упоминается, что в корпусах, где проживали рабочие, всегда имелись иконы, купленные вскладчину, в то же время, горняки редко наносили визиты в церковь . Интересен один приведенный эпизод из местной жизни: после обвала на шахте, унесшего жизнь многих шахтеров, один из работников направился в церковь, где, не снимая картуза и не крестясь, решил приобрести свечи для поминания погибших товарищей. Когда же выяснилось, что свечей, предназначенных для продажи, недостаточно, то он потребовал снять нужное количество с подсвечников у икон . Очевидно, такое отношение к храму РПЦ можно было ожидать со стороны откровенного безбожника. Но в данном случае речь шла не о проявлении атеизма, а о выражении религиозности явно не связанном с церковью, как таковой

Напрашивается вывод: православная идентификация русского пролетария реализовывалась вне господствующей церковной традиции. В этом нет ничего удивительного: антицерковные настроения неизменно присутствовали в русской народной среде со второй половины XVII столетия. Официальные власти старательно обходили эту тему, культивируя образ церковного православия как жизненной основы государства, души народной, присущей всем русским (за малым исключением). При этом игнорировалось, что значительная часть этого русского населения не воспринимает в качестве своей именно господствующую церковь."

Итак - дореволюционный российский пролетариат оказался русским по национальности, большей частью принадлежащий к староверским беспоповским конфессиям, которые одинаково враждебно относились к РПЦ и правящей элите. Для того, чтобы стать серьёзной силой и реализоваться на государственном уровне им не хватало объединяющего НАДконфесиионального начала, которое они нашли в РСДРП-ВКП(б).

Изначально в дореволюционном составе РСДРП не староверов, а даже просто этнических русских было весьма немного. в 1922 году приток партийцев непосредственно с заводов и фабрик все еще оставался незначительным. Количество вступивших в партию рабочих увеличилось за этот год лишь на 3,2 %, крестьян «от сохи» – на 3,4 %, а вот количество служащих, получивших партбилеты, выросло на 39,4 %, то есть в десять с лишним раз; среди них было немало сотрудников управленческого аппарата царской России, а также бывших членов других партий.

Однако, как вы уже догадались, ВСЕ члены "Рабочей оппозиции", кроме Коллонтай, оказались выходцами из старообрядцев-беспоповцев.

"Современные историки проходят мимо этого важного обстоятельства: они привычно перечисляют регионы Советской России, где получили распространение взгляды «рабочей оппозиции» , не обращая внимания на то, что эти промышленные центры были обильно заполнены русскими староверами. Прежде всего, речь идет о Москве. «Рабочая оппозиция» имела здесь сильное влияние, что в полной мере проявилось в ходе Московской губернской конференции РКП(б) в ноябре 1920 года"

Староверское происхождение имели и такие партийные деятели, как М. И. Калинин, К. Е. Ворошилов, В. П. Ногин, Н. М. Шверник.

Звёздным часом выходцев староверов-пролетариев оказались так называемые "Ленинские призывы", которые для самой партии были мерой выстраданной и вынужденной. Вожди о чём то смутно догадывались...

"К массовому вливанию в партию рабочих Ленин тоже не был расположен. Невысоко оценивая качество российского послевоенного пролетариата, он постоянно возвращался к теме его засоренности случайными элементами . В унисон вождю – о деклассированности пролетариата, о разрушении пролетарского ядра – высказывался и Зиновьев

Ленин планировал лишь включить несколько десятков настоящих пролетариев в Центральный комитет партии. По ленинскому замыслу, эти выдвиженцы должны были присутствовать на всех заседаниях ЦК и политбюро, придавая необходимую устойчивость их работе" (вроде свадебных генералов - С.В.)

Логика борьбы за власть внутри партии диктовало необходимость привлечения новых сил и каждый видел себя во главе этих сил.

"Тот же Зиновьев постоянно предостерегал от идеализации рабочих, т. к. уровень их подготовки не отвечал высокому званию коммуниста. Еще недавно он требовал добиваться не количества, а качества: пусть на Путиловском заводе останутся только пятьдесят большевиков, но зато они будут ярким примером для беспартийной массы . Теперь же Зиновьев, без участия доживавшего последние дни Ленина, сам дал старт небывалому по масштабам призыву пролетариев в РКП(б). В свойственной ему манере он назвал это «вторым завоеванием души рабочего класса"

Причём риторика профессиональных революционеров наглядно показывает, что они прекрасно знают, что за пролетариев они привлекают в партийные ряды:

"Так, на XIII конференции РКП(б) Зиновьев заявил, что такие как он являются истинными партийными староверами . А на судьбоносном для него XIV партсъезде вдруг решил предстать в образе начетчика – знатока ленинских произведений, которые в обилии цитировал, причем именовал себя «рабом божьим Зиновьевым»

За дело взялись с огромным энтузиазмом, и уже в начале апреля 1924 года Молотов рапортовал: намеченная цифра не отражает положение дел, нужно говорить о 200 тыс. рабочих с производства, вливающихся в большевистские ряды...

И тут произошёл облом-с или пушной зверёк нарисовался на горизонте

"События показали, что эти самые рабочие, на которых ставили вожди партии, и прежде всего Зиновьев, совсем не намеревались, вступая в партию, следовать их наставлениям и расставаться со своими жизненными установками. И потому в РКП(б) оказались кадры, не вкусившие социал-демократических истин, насквозь пропитанные неприязнью к интеллигенции, включая партийную, и преисполненные не духом интернациональной солидарности (о котором имели весьма слабое представление), а сознанием национальной исключительности. 

Н. К. Крупская, соприкоснувшись с представителями нового партийного пополнения, подметила, что те «отождествляют интеллигентов с крупными помещиками и с буржуазией; ненависть к интеллигентам очень сильна, ничего подобного не встретишь за границей», – заключала она . Не заставил себя ждать и всплеск антисемитизма. 

Бонч-Бруевич недоумевал: почему это происходит при советской власти?! Понятно, что раньше эти настроения сознательно разогревал царизм, дабы одурять простонародье, но теперь, на десятом году революции, мы снова сталкиваемся с нарастающими волнами этого низменного чувства. Причем не только в несознательных, отсталых слоях, но и в недрах партийно-советского аппарата . Более того, антисемитизм становился все более заметным явлением преимущественно в рабочей среде..

Кстати, эти противоречивые тенденции хорошо улавливали эмигрантские наблюдатели. Парижская газета «Возрождение» писала, что в большевистской партии произошел громадный приток новых членов, требующих мест, соответствующих привилегированному званию коммуниста. Причем большую тревогу руководящих верхов вызывают нарастающие обвинения в адрес «еврейского засилья». Эти выпады представителей партийного пополнения нещадно караются, однако они ведут себя вызывающе, проявляя открытую неприязнь к своим «нерусским интеллигентным товарищам»

А тем временем в 1925 году прошел следующий этап Ленинского призыва, а к десятилетию революции, в 1927-м, состоялся так называемый Октябрьский призыв. За три эти массовые кампании в партию влилось более полумиллиона рабочих, и в результате пролетарское ядро увеличилось более чем в пять раз, причем они не собирались довольствоваться ролью статистов, а стремились приобщиться к властным структурам разного уровня, используя положение правящей партии.

«Второго завоевания души рабочего класса» в  исполнении "ленинской гвардии" не произошло: политические и экономические устремления лидеров оппозиции слабо соотносились со взглядами тех, кого они привлекли для укрепления своих позиций. Этот блок состоял преимущественно из интеллигентов нерусской национальности, искренне заряженных неугасимой мечтой о мировой революции

Европейцы по складу мышления, они не мыслили хозяйственного оздоровления вне связей с западной экономикой и мощного участия иностранного капитала. Причем первым, кто публично и в полный голос заговорил о взаимодействии с Западом, стал Ленин: «концессии – это есть договор с буржуазной державой» . Правда, затем при каждом удобном случае он напоминал, что концессии – это «вид борьбы, продолжение классовой борьбы в иной форме, а никоим образом не замена классовой борьбы классовым миром. Способы борьбы покажет практика» . Конечно это разъяснение было нелишним для страны победившего пролетариата, которого не мог не посещать вопрос: зачем с величайшими муками изгоняли капиталистов, если теперь зазывают их обратно?

Одним из ленинских посланцев на "цивилизованный Запад" был известный профессор В. Н. Ипатьев, игравший заметную роль в госструктурах царской России во время Первой мировой войны. Он слыл убежденным сторонником западного капитала в восстановлении экономики, активно использовал термин «реституция» . Ипатьев вспоминал, что Ленин четко ориентировал его на контакты именно с иностранными предпринимателями, которых предлагал заинтересовать прежде всего индустрией Донбасса.

Скрупулёзно следуя заветам Ильича, привлечение западной буржуазии в страну советов страстно пропагандировал Троцкий. "Даже будучи в оппозиции, он продолжал настаивать на расширении иностранных концессий, даже предлагал допустить для работы в СССР зарубежные банки . Тех же мыслей придерживался и Зиновьев. К. Б. Радек тоже излучал энтузиазм по поводу иностранного капитала. Находясь в Берлине, он назвал курс советского руководства логичным продолжением политики царских министров финансов И. А. Вышнеградского и С. Ю. Витте

Такая политика вызывала недовольство в советском обществе, особенно в низших его слоях. Это проявлялось на различных всероссийских форумах, куда съезжались делегаты с мест. На профсоюзных съездах неизменный интерес вызывала тема концессий. Больше всего записок в президиум поступало именно по этому поводу . Причем общий критический настрой участников не вызывал сомнений: «это постыдная уступка западному капитализму, нашему подлому врагу» . То же самое происходило на сессиях ВЦИКа. К примеру, в октябре 1924 года рабоче-крестьянские представители буквально атаковали наркома иностранных дел Г. В. Чичерина, когда он докладывал о планах получения займов, с погашением которых произошло бы частичное удовлетворение по царским долгам (выплата царских долгов являлась основным требованием западных кредиторов"

Явление полярного лиса...

"Официально курс на продвижение партийцев, вышедших из рабочей среды, на руководящие посты разного уровня был провозглашен XVI конференцией ВКП(б), прошедшей в апреле 1929 года .

Такое масштабное «орабочивание» ленинской партии обусловило существенные изменения в ее идеологии. Ведь с национальной точки зрения она превращалась в русскую, поскольку пролетариат крупных предприятий формировался главным образом из русских"

И не просто из русских, а из русских староверов, в сердца которых стучал пепел сожжённых раскольников, а перед глазами стояли живые никониане и товарищи-инородцы, зазывающие оккупантов, от которых  столько натерпелись их предки. Погромы РПЦ и разгром всех и всяких интернационалов и их представителей в СССР не мог не произойти. И они произошли.

"Стенографические отчеты  крупных партийных форумов показывают, что руководители партии и правительства не только не стремились разжигать религиозные конфликты, а наоборот, старались удержать напор тех, кто жаждал окончательно и бесповоротно «разобраться» с церковью. Захлестывавшие РПЦ волны определенно шли снизу. И это при том, что новые кадры руководствовались не марксистскими истинами, а национальной идентификацией, выраженной идеологемой: «русское – это лучшее и передовое». 

Получается, для этих коренных русских людей из низов национальное возрождение не подразумевало РПЦ! Те, кто устранял инородцев-леваков, как чуждых элементов, примерно так же относился и к церкви. 

Это и была советская "Варфоломеева ночь". РПЦ сносили не безбожники. Это был долгожданный религиозный реванш - месть за поруганную веру предков.

Русское национальное становление в «большевистских одеждах» выразило внецерковную традицию, подспудно существовавшую в староверческих народных слоях. Отсюда не случайно меткое наблюдение Б. Рассела: «социальный феномен сталинского большевизма следует рассматривать как некую религию, а не просто политическое движение»

P.S. Выходцы из староверов в "сталинской гвардии":

Георгий Маленков - родитель одного из будущих руководителей партии и государства женится на оренбургской мещанке Анастасии Шемякиной, дочери кузнеца. Родственники жениха выступили против этого брака, и тот порвал с ними всяческие отношения . Конфликт произошел именно потому, что Шемякины были староверами: «их род уходил корнями в мятежное племя стрельцов, сосланных под Астрахань еще Петром I, а затем и вовсе рассеянных по Оренбуржью Екатериной II после подавления Пугачевского бунта»

Дмитрий Сергеевич Лихачев -  об этом он подробно рассказывает в воспоминаниях о себе и своей семье. Его родители происходили из купеческого сословия: мать принадлежала к беспоповскому федесеевскому согласию, в Петербурге ее родные издавна имели молельню недалеко от Волкова кладбища. Как вспоминал Лихачев, староверческие традиции были сильны, окружая его в детстве и юности.

Николай Булганин (1895–1975) был потомственным нижегородским старовером. К старообрядчеству принадлежал его прадед; затем семья в середине XIX века, спасаясь от гонений, перешла в единоверие. Но уже отец Булганина, мещанин города Семенова, относится к беглопоповцам и служит приказчиком у купца Н. А. Бугрова – покровителя этого согласия. 

Еще один нижегородец, вошедший в правительство перед войной в качестве наркома тяжелого машиностроения – Николай Казаков (1900–1970); тоже выходец из местного староверия, на производстве прошел все ступеньки до поста директора Ижорского завода, после чего был назначен наркомом тяжелого машиностроения СССР.

Арсений Зверев (1900–1969), уроженец Клинского уезда Московской губернии, откуда черпали рабочую силу многочисленные мануфактуры Центрального региона. Трудовой путь он начал подростком на Высоковской текстильной фабрике; там же работали его родители и почти вся родня. Подавляющее большинство в этом четырехтысячном коллективе составляли приверженцы федосеевского согласия. Зверев вспоминал, что его отец «чуть ли не в глаза смеялся над лицами духовного сословия», которых в этой среде называли не иначе, как «жеребячьей породой» . Зверев стал сначала заместителем наркома финансов, а с января 1938-го возглавил наркомат. В качестве наркома, а затем министра финансов СССР пользовался большим авторитетом в правительстве

Дмитрий Устинов (1908–1984). Его родители жили в селе Мокша Самарской губернии, типичном для тех краев местечке, населенном беспоповцами. И путь отца Устинова был также типичным для той среды – на один из заводов в Самаре. Как вспоминал позже нарком, труд выступал для его родителя мерилом справедливости, чести и благополучия; эти уроки сын усвоил на всю жизнь . Устинов работал в Иваново-Вознесенске; его женой стала Таисия Брыкалова – потомственная ткачиха с окраины города Шуи (традиционно старообрядческого места) . 

А. П. Завенягин (1901–1956) родился в семье паровозного мастера из Тульской губернии. Семья отличалась патриархальностью; деда Завенягина за благообразный вид и знание Священного писания часто сравнивали с протопопом Аввакумом, что весьма характерно . По окончании Горной академии Завенягин был директором ряда предприятий, в том числе знаменитой Магнитки и Норильского горно-металлургического комбината. Назначен первым заместителем наркома тяжелой промышленности СССР

В. А. Малышев (1902–1957) из Усть-Сысольска Вологодской губернии (ныне Сыктывкар). Усть-Сысольск считался центром староверия в этом крае. С 1940 года – заместитель Сталина по СНК СССР, нарком танковой промышленности, транспортного машиностроения.

Уроженцами Соликамского уезда Пермской губернии были И. Г. Кабанов (1898–1972) и И. И. Малышев (1904–1973). Их родные поселки Усолье и Майкор располагались в центре часовенного старообрядческого согласия на Урале. Оба из рабочих семей, оба прошли хорошую заводскую школу; Кабанов перед войной стал наркомом пищевой промышленности СССР, а Малышев возглавил геологическую отрасль страны. 

М. Г. Первухин (1904–1978) из поселка Юрюзанского завода Уфимской губернии родился в единоверческой семье кузнеца. Он стал наркомом электростанций и электропромышленности СССР, заместителем Сталина по СНК СССР. 

М. З. Сабуров (1900–1977) – из семьи потомственного пролетария Екатеринославской губернии. Пройдя большой производственный путь, перед войной утвержден главой Госплана СССР, заместителем председателя СНК СССР. 

И. А. Бенедиктов (1902–1983) из старообрядческого фабричного поселка Новая Вичуга Костромской губернии, рабочий Вичугской текстильной фабрики окончил Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, был агрономом, возглавлял совхозы; с 1938 года – нарком земледелия СССР