Газовая атака. Или охота на Слонопотама. (Армейские байки II).

Армейские байки I тут

На Новый Год мы смастерили ёлку из верблюжьей колючки, украсили блестящими пробками от бутылок, консервными банками и разноцветными бумажками. Очень достойная ёлка получилась.

Она стояла на заднем дворе, и в ветреную погоду шевелилась и побрякивала, ночами пугая нервных караульных.

А снег той зимой в пустыне так и не выпал. Вместо снега под ёлкой искрились гранулы силикагеля с НЗ.

 

О «неожиданной» проверке к готовности применения условным противником химического оружия нашу часть предупредили примерно за неделю. И начались ежевечерние тренировки по надеванию противогазов.

Противогазы каждый подобрал себе по размеру еще в первые дни службы, и хранились они с личными автоматами в оружейной комнате.

Это были далеко не те древние противогазы с длинным хоботом, которые использовались на уроках НВП в школе. Это были модные противогазы, с компактным фильтрующим патроном, притороченным прямо к резиновой маске.

Во время тренировок я с содроганием вспомнил предыдущий опыт использования данного девайса, когда за какую-то провинность наш взвод был отправлен в марш-бросок «до Солёного озера и обратно». В ОЗК и противогазах. По сорокаградусной жаре.

Ни до какого озера, конечно, мы тогда не добежали. Двоих принесли обратно на руках, и дюлей они потом вечером получили от своих же сослуживцев, поскольку все были на них очень-очень злы. И неважно, симулировали те два бойца тепловой удар, или нет.

Из ботинок после той пробежки каждый вылил по литру пота, и столько же можно было выжать из «мабуты» - нашей тропической формы.

 

Командир наш, кроме того, что первое время пытался благоустроить часть, объявил о том, что будет самым решительным образом бороться с неуставными взаимоотношениями.

- Я выведу из вас эту дедовщину поганую, - кричал он на своём первом утреннем разводе.

В этот момент мы даже перестали дремать от неожиданности.

Конечно, всем стало интересно, как можно бороться с тем, чего нет.

Надо сказать, что в общем и целом по округу дедовщина царила страшная. В той части, где я служил первый год, рулили две группы «дедов», - среднеазиатская, и украинско-молдавская. Самыми дурными были хохлы-западенцы, и сильнее всего они гнобили своих же.

Заходит такой «дед» в казарму – а там «молодые» с утра всё до блеска натёрли, все койки заправлены и отбиты табуретками так, что об острый угол порезаться можно.

Докопаться не до чего.

- А это что! Грязь! – вдруг орёт «дед», указывая на свои следы, тянущиеся за ним от дверей, - всем строиться, фанеру к бою! *

* «Фанеру к бою» - Бойцы должны выпятить грудь и приготовиться к резкому сильному удару, отбрасывающему их на спинки коек, или в проход между коек, на тумбочку.

Пример, кстати, довольно безобидный, в основном было гораздо всё хуже.

Потом в части появился чеченец.

Пока он был один, он был нормальным адекватным парнем.

Когда появилось ещё двое, они уже начали «кучковаться» вечерами, и там тереть между собой, о чём-то своём, чеченском.

А в очередной призыв привезли ещё четверых чеченцев.

Пару недель они входили в курс дела, а потом ночью построили всех «дедов» -«молдаван/хохлов/бабаёв» и  объяснили, что теперь они тут будут «рулить», а все остальные «шуршать», невзирая на срок службы. Несогласных тут же «отмудохали» очень жёстко, с применением табуреток.

На этот момент я уже находился в командировке в той части, о которой ведётся рассказ. Тут служило всего около пятидесяти человек, и дедовщина была представлена в лёгком варианте, больше во внешних проявлениях, таких, как ушитая мабута, панамы со вставленной в поля для придания формы проволокой, и продавленной верхушкой. Продавленную верхушку панамы ласково называли созвучно женскому половому органу. 

В части царил перманентный дзен-буддизм. Служба шла, дембель неотвратимо приближался, даже таджики тут были свои, домашние. Они охотно угощали сослуживцев содержимым посылок, которые приходили им с родины. Сухофрукты, курт, орехи, насвай.

Нас я не пробовал, но было забавно наблюдать пристрастившегося сержанта из Воронежа, сплёвывающего в песок зелёную кашицу.

Почти все бойцы в части по очереди заступали в караул.

Часовойнедолженсидетьлежатьпитькуритьиметьженщинстойстрелятьбудустоюстреляю.

Вот это вот всё.

Смысл охранять НЗ был.

Как-то ночью мы даже немного постреляли и потом побегали по пустыне, когда кто-то из местных пытался залезть на территорию, чтобы поживиться запчастями от автомобилей.

Самое главное в карауле – чтобы тебя ночью вовремя сменили.

Обычно ко времени смены дневальный звонил на телефон, расположенный под «грибком» у въезда в часть. Телефон было слышно далеко.

Дневальный выпускал смену, и вместе с предыдущим часовым шёл в место, где производилась сдача автомата – это огороженный решёткой загончик с расположенным здесь ящиком с песком. Ящик изрешечен пулевыми отверстиями, поскольку в него-таки случайно иногда стреляли при контрольном спуске.

После сдачи автомата можно было наконец забраться под одеяло и моментально вырубиться.

 

В ту замечательную зимнюю ночь я стоял в карауле вместе с Сергеем Букало.

Одной из совмещённых обязанностей Сергея была должность истопника.

В казарме стояли две печи-голландки, тупо топившиеся дровами. Места рядом с этими печками, естественно, очень ценились, поскольку основное помещение казармы, с его тонкими стеночками и одинарным остеклением протопить было нереально. Градусник всегда показывал тоскливые +12.

Однажды эту температуру увидела случайная комиссия, которая сделала соответствующее замечание начальнику части, тот тут же взогрел дежурного по части, тот, в свою очередь, нагрел штатного истопника, так, что он всю ночь, как под допингом, тупым топором рубил огромную корягу невероятно твёрдого дерева, и бегал с охапками щепок от коряги до печек.

Градусник в эту ночь удосужился показать +14, и это была самая тёплая ночь той зимой. Некоторые солдаты даже высунули носы из-под одеял и шинелей.

 

Часов у меня не было, и я чисто интуитивно почувствовал, что в этот раз что-то пошло не так, звонка от дневального слишком долго нет.

Иду к казарме. Там сквозь окно видно настенные часы рядом с дневальным.

Опачки! Двадцать минут лишних уже перестоял!

Заглядываю в дверь – дневальный «на тумбочке».

- Ты ничего не попутал? – громким шёпотом кричу в его сторону, - на часы посмотри!

- Я, - говорит дневальный, - всяко уже его будил, - вообще никак не встаёт.

- Иди, - говорю, - буди как хочешь, я не собираюсь тут всю ночь торчать.

Дневальный из свежего призыва, «шугается» еще всех, кто хоть на полгода больше служил, а Букало аж целый «черпак» *.

* «Черпак» - солдат-срочник, отслуживший год.

Вижу, что на потуги дневального Букало никак не реагирует.

Захожу в казарму прямо с автоматом, иду к койке, где хрючит мой сменщик.

Срываю одеяло и шинель, накинутую поверх одеяла.

- Меня! Будить! – орёт Серёга и лезет драться.

Движения несколько стеснены автоматом на плече, поэтому приходится просто врезать сапогом по самому чувствительному для мужика месту.

Агрессию как рукой сняло. Букало приседает на прикроватную табуретку и начинает сдавленным голосом рассказывать, что бить его «туда» категорически нельзя – болезнь у него какая-то.

- Проснулся зато,  ..ля! Если через пять минут не выйдешь, - говорю, - ещё раз в то же место приложусь.

Разворачиваюсь к выходу и натыкаюсь на дежурного по части, разбуженного шумом и с интересом наблюдающего за происходящим.

Отдаю честь и вылетаю за дверь.

 

- Ага, дедовщина! – радостно орёт на утреннем разводе командир, - наказать немедленно!

И сам придумывает наказание – «похоронить бычок». Каждому свой.

Если некоторые гражданские думают, что это означает – бросить окурок и вдавить его в землю лёгкими вращательными движениями сапога (а-ля Моргунов), то он глубоко ошибается.

Для захоронения окурка роется яма 2х2х2 метра, бычок кладётся аккуратно на дно, и затем закапывается. С горкой.

Нечего делать, мы с Серёгой берём лопаты и идём за территорию части.

Там расчищаем от верблюжьей колючки каждый себе участок под ямы, метрах в пятнадцати друг от друга и начинаем копать. Если помните рассказ о том, как мы выкопали толпой две ямки под столбики за полдня в слежавшемся песке, то можете сами прикинуть скорость продвижения к конечному результату.

Уже в густых вечерних сумерках за нами прислали бойца – позвать на ужин.

У меня дела спорились лучше, но к этому моменту я успел выкопать ямку себе примерно по плечи. Ну и по форме она была далека от обозначенного идеала. Серёга и того не накопал.

Продолжить нам предстояло послезавтра, поскольку на завтра планировались «химические» учения.

 

Двоих таджиков – повара с помощником командир, по здравому размышлению, решил оставить в казарме. Во-первых, они совершенно не понимали, зачем происходит вся эта возня с противогазами, и надевали их крайне коряво и долго. Во-вторых, обед кто-то должен был готовить. Служба службой, а обед… Ну, вы в курсе.

Цели и планы учений до рядового состава, естественно, никто не донёс, нас построили, и мы довольно организованной толпой поплелись по дороге к выходу из части, мимо НЗ.

Вообще, я надеялся, что сможем немного прогуляться, но накрыло сразу за шлагбаумом.

Кто-то крикнул: «Газы!», кто-то уже кашлял.

Задерживаю дыхание, надеваю противогаз. Резкий выдох – как учили.

Все вокруг уже в противогазах. Все, да не все.

Прапорщик-завхоз продолжает неравный бой со своим противогазом.

Сначала ему помешала фуражка, совершенно некстати оказавшаяся на голове.

Фуражка полетела в пыль.

Потом противогаз при надевании соскочил с подбородка.

Один раз. Потом второй.

А потом прапор делает вдох, так и не одолев противогаз.

И тут его, что называется, «вштырило не по деццки».

Были там «слёзы, сопли», как потом рассказывали, я не знаю, видел, что затрясло прапорщика всего, он припал на четвереньки, а потом вдруг метнулся к обочине, перескочил через бруствер, и, как сайгак, выпрыгивая из зарослей верблюжьей колючки, помчался в сторону своей каптёрки.

Некоторый смысл в этом был. В закрытое помещение газ ещё не должен был проникнуть, там можно было отдышаться, умыться, взять с полки свежий противогаз, наконец, и вернуться обратно.

 И бежать-то всего-ничего, метров пятьдесят, но на полпути прапорщик вдруг исчезает.

«Твою мать», - думаю, мы ж как раз там где-то ямы копали!

 Смотрю вокруг, вдруг не видит никто произошедшего.

Ага, как же! Все в ту сторону пялятся. Даже солдаты-химики, которые газ на нас пустили, повылезали из-за бруствера и стоят там, как суслики-суррикаты.

Не каждый день Таинственное Исчезновение прапорщика советской армии увидишь.

Командир выдёргивает из строя замполита, меня и ещё двух бойцов, что-то бубнит и машет рукой, отправляя нас на помощь.

 

Бежать непросто. Колючка, зараза, колючая! Каждый вдох даётся с трудом. Сквозь запотевшие стёкла не видно нихрена, да и само поле зрения сильно ограничено.

Газ тут ещё этот дурацкий…

С разбегу чуть сами в яму не угодили.

Прапор слабо шевелится на дне, сучит ногами, постанывает горестно.

Живой!

Выколупываем из ямы его, волочём, спотыкаясь, в сторону казармы.

Ноша нелегка. Тушку отъел наш кладовщик себе знатную. Благо, казарма рядом.

В помещении запаха газа почти нет, с облегчением срываем противогазы.

- Воду сюда, бегом! – орёт зычно замполит в сторону столовой (кухня и столовая примыкают с торца к казарме, находясь по сути, в том же одноэтажном здании).

Но воду принести некому. Повар-таджик, с помощником увидели в окно живописную группу, бегущую в клубах непонятного дыма, услышали грохот с ноги открываемой двери, громкие крики, и сочли за благо спрятаться.

Сдёргиваем с плиты самую большую кастрюлю, уже горячую, но терпимо, макаем прапорщика головой в тёплую жидкость, и он на глазах оживает. Жадно пьёт, потом садится, отфыркиваясь, и начинает ржать, не открывая опухших глаз.

Первым делом по окончании «химической атаки» командир приказывает «закопать ТБМ эти ямы»!

Приказ мы чуть позже с удовольствием выполняем.

 

Грудь, кстати, очень сильно болит после долгого нахождения в противогазе. Напрягаются и потом ноют мышцы, о которых доселе даже не задумываешься.