НИИ/НИТИ

Шпионы в СССР имели мало шансов узнать, что где и как. Потому что, к примеру, мой завод, оборонный, на котором я проработал год, назывался не как-нибудь, а НИИ или НИТИ (научно-исследовательский (технический) институт). Нет, конечно, шпион мог бы заметить, что по утрам в этот НИИ тянулась цепочка людей, не обезображенных выдающимся интеллектом учёного люда (очки, борода, чтобы костюмчик сидел), а простые работяги, порой с красными глазами – но и толку-то?!

В общем, я сам не знал, что производит этот завод. Поговаривали, что ведущие инженеры занимались разработкой оптики то ли для подводных лодок, то ли для артиллерии, то ли для космических каких-то прибабахов. Мне, по молодости, было совершенно по барабану, и лишь вот спустя энное количество лет, вспоминая иногда – ну да, хотелось бы знать, что же, чёрт возьми, делал наш НИИ? Но…

Располагался он во глубине и на высоте одного интересного ущелья, весь окружённый хрущёвками, которые подступали к нему снизу. На высоте – потому что дорога к нему вела строго вверх, довольно круто для городских улиц. Но «Икарусы» справлялись, даже битком набитые народом. К НИИ был проложен специальный маршрут, который начинался, жутко сказать, с совершенно другого конца города, за десятки километров. Полагаю, что работники НИИ этого жили врассыпную, вот автобус был предназначен для того, чтобы их собирать.

Сам я жил от НИИ не очень далеко, но и у меня дорога занимала не менее получаса, поэтому приходилось вставать раненько, чтобы успеть к 08.00 утра (строгая охрана блокировала всех опоздавших и передавала о них данные начальству, которое их и наказывало впоследствие). Уйти с работы ранее 17.00 было невозможно, охрана не пускала, только по спецпропускам, выписываемых, опять же, начальством (ну, мало ли для чего надо человеку с работы свалить – допустим, заболел, или в семье что случилось, всякое ведь бывает!).

Внутри НИИ состоял из двух корпусов, соединённых, как буква «Г», там на каждом этаже были переходы в соседнее здание. А внутренности этой буквы были одноэтажными складами непонятного назначения. Всё, что привозили в НИИ и всё, что из него увозили, поступало оттуда, откуда-то из-за складов, там был весь транспорт, и всё-всё-всё. Была у складов и своя, уже внутренняя охрана. В общем, строго так, не забалуешь.

В первом корпусе, на пяти этажах располагались цеха завода, во втором – были пять конструкторских бюро. Я туда ходил, знаю: огромные светлые помещения (с двух сторон большущие окна), заставленные с двух сторон кульманами (компьютер ещё не изобрели). Ну и куча народа, очень молодого, между прочим – от 20 до 30 лет.

Завод имел все признаки завода: свою литейку на первом этаже, свой инструментальный цех – на втором, и три цеха обычного профиля, правда, последний, на пятом этаже был каким-то секретным, туда тоже требовался допуск, но я туда не ходил ни разу, не за чем было. Я работал на третьем этаже, ну и вся моя работа была связана затем лишь с тремя первыми этажами: литейка, инструменталка и мой цех. Я работал там мастером.

Мастер был из меня, как из совы петух, потому что я окончил всего лишь техникум – ну какой, прости Господи, мастер, долженствующий по идее знать все процессы, происходящие у него в цехе, могущий помочь словом, советом и знанием всем работягам тамошним: фрезеровщикам, шлифовальщикам, да токарям; умеющий читать чертежи с листа, разбирающийся в марках стали, дюраля, желез других. Я толком-то не знал весь инструментарий рабочего люда, а он у них было сложный. В общем, зарплату я получал, а вся моя деятельность состояла в том, что я был на побегушках у старшего мастера, который худо-бедно все вышеозначенные категории всё же знал. Хотя, по ухмылкам и насмешкам наших работяг, от станка которые, многие вещи и он не знал, поскольку всю жизнь был мастером, а станину ни разу не вертел нигде.

Побегушки мои состояли из следующего: старший мастер давал мне бумажку, обычно чертёж и такую карту выполнения операций, в которой был расписан ход детали: от токарей к фрезеровщикам, затем снова к токарям, затем к слесарям, затем ещё куда-то, на покраску типа, и саму деталь. Рабочий класс стоял у станков и подобной мелочью не занимался. Он гордо принимал от меня деталь, чертёж и карту, делая в карте помету после выполнения своей операции, когда сдавал мне же деталь обратно.

Разумеется, поначалу мне было интересно. И очень. Я не только таскал эти детали, но и смотрел чертежи, особенно меня одолевало любопытство по поводу того, кто разрабатывал эти процессы, и какие для этого были критерии. Об этом я спрашивал у работяг. Вежливо, с полным уважением, подчёркивая свою полную ничтожность в плане знаний и умений. Не все, но многие с охотой делились со мной, что происходит. Указывали на тонкости. К примеру, на то, что вот здесь, ежели фрезой не пройти, то токарь всё затем испохабит, потому что… и шла лекция почему. Фрезеровщики мнили себя пупами земли, токари над ними смеялись, уж они-то точно знали, кто есть основа-соль заводской сути, ну а слесари крутили пальцем у виска, приговаривая, да что бы эти у станков без нас делали?!

Шлифовальщики были затюканным народцем, кстати говоря, у них была самая безпонтовая работа, не требующая ни головы, ни знаний, ни умений – знай себе микрончики на шлифовку поставь, включи молоко охлаждения, а машина сама настругает за два часа, что нужно – а ты сиди и кури рядом.

Признаюсь, для меня самыми выдающимися товарищами были фрезеровщики. Они умудрялись вырезывать сложнейшие многофактурные надрезы, надпилы, пазы и какие-то хитрые отверстия на любом металле, к примеру, на дюрале, который, ежели тонкий, легко мнётся руками. Как они это делали – для меня не то чтобы загадка, я, конечно, видел, как, но всё же они знали точно, где, как, что закрепить, чтобы снять очередную стружку и не нарушить общий дизайн. А дизайны были сложнейшие, я даже не могу описать, какие именно: сложнейшие конструкции с отверстиями, с внутренними пазами, в которые втыкались какие-то шпонки, с какими-то пазухами, тоже внутри, с одного конца – круглые, с другого – четырёхугольные. Жуть.

В основном работа была по дюрали. Болванки, максимально приближённые к окончательной форме деталей, поставляла литейка. Я туда тоже ходил, таскал эти болванки к себе наверх. Иногда они были с пылу, с жару, приходилось пользоваться спецтележкой и спецлифтом для спецтележек, рукавицами и сильно напрягаться. Некоторые болванки были под 50-60 кг.

Литейщики были самым шебутным народцем завода, у всех сверкали глаза в их тёмном кузнечном царстве, носили они, с приличным выпендрёжом, не унылые синие и фиолетовые халаты, как мы у себя на третьем этаже, а бело-серые, замызганные, конечно, комбинезоны, очки и специальные кепки с абажурами сзади. Среди них было много женщин. Мне потом рассказали, что они занимались формовкой, изготовлением форм в песке и прочих материалах для литья. Женщины были как на подбор, комбинезонный разгул, в общем.

Самым «аристократичным» цехом был инструментальный. Там делались приспособы для всех остальных цехов, а также всякая всячина людям в гаражи (втихаря) и на дачи. Как они потом это переправляли за пределы завода – для меня остаётся загадкой, но, наверно, были выходы или ходы. Лично мне никакие железки не требовались, я этим и на заморачивался. Приспособы были всех сортов и мастей. Часть их, видимо, бОльшая, лежала в специальных таких шкафах по краям цеха, часть скрывалась у начальника цеха в кабинете (чтобы вездесущие шпиёны не догадались, как советские рабочие, с помощью ЧЕГО, крепят оборонную мощь страны). Меня одно время восхищал стальной двухдециметровый куб, в котором была наискосок просверлено коническое отверстие, и его пересекало под другим немыслимым углом отверстие другое – тоже коническое. Я часто его трогал, проходя мимо, считая талисманом. Затем заметил, что так же делают и другие люди, проходя мимо. Чем-то этот куб был восхитителен. Один его край был даже блестящ от прикосновений.

Приспособы были, в основном, для тонких деталей из дюраля. Некоторые детали были такие тонкостенные, что даже для обычного сверления обыкновенного отверстия требовались хитромудрые обжимы, так, чтобы деталь не промять. Эти приспособы придумывались тут же в цехе, мастерами и слесарями, которые обычно начинали костерить почём зря того …удака, который придумал очередную деталь. …удак обычно тут же и присутствовал, нервно теребя усы, очки, или полы пиджака (с инженерами в СССР не стеснялись, они были кастой гораздо ниже рабочего профи высокого класса). Затем все успокаивались, склонялись над чертежом, начиналась работа. Затем снова взрыв мата минут на пять, затем снова все смотрели вниз, на стол.

Затем мастер что-то вещал, тыкая поочерёдно пальцами в слесарей, те чесали себе затылок, брали чертёж и уходили куда-то. В общем, обычная такая текучка. Но я видел, что работа эта была страшно интересной: дело в том, что пять этажей конструкторов рожали каждый день не по одной детали и не по две, а целые кучи, которые и спускались затем в инструменталку. Однажды я видел, как одну деталь общим собранием цеха (в смысле, все спецы сгрудились вокруг стола мастера) признали негодной к исполнению. В смысле, её нельзя исполнить имеющимися средствами и станками. Ну никак. Инженер-конструктор всё понял и исчез куда-то.

В нашем цехе самые сложные вещи исполнял Федюня-фрезеровщик, мужик лет 30-35. Худой, но жилистый, высокий и гибкий. Он мог из буквально любого дерьма сделать конфетку, его все страшно уважали. Самые тонкие детали с самой тонкой работой выполнял он. Я как-то увидел в ведомости зарплат его фамилию, чуть слюной не подавился: 530 рублей в месяц (аванс нам всем давали по полтиннику). Но было за что, честно говоря. Когда в цех приходили особо сложные детали, к его станку сбегался конструкторский народ, обязательно присутствовал я, приходил даже начальник цеха, все с замиранием сердца смотрели на волшебство. А как назвать внутреннюю расточку отверстия в отверстии же с точностью до микрона? А если таких расточек на деталь с десяток? А если деталь сама весит 200 грамм при том, что сантиметров 30-40 в длину и ширину, там одни пустые пространства?

С Федюней я в конце концов подружился, хотя поначалу он меня, сопляка (а я был после армии между прочим) в упор не замечал. Я был любопытен искренне, мне хотелось знать, видеть, щупать и восхищаться. Это его и сломило – более благодарного ценителя его работ он, видимо, не видел в жизни. Он мне показывал, как всё делается, пояснял некоторые моменты. Так я узнал, что дюраль – гнида, страшно не любит жар. В отличие от той же стали – подружки, допустим, или какой-нибудь латуни – чурки. Показывал инструмент: фрезы всех сортов и мастей. У него были даже микроскопические, ими можно было зубы посверливать (как знать, может он их у какого зубного врача и стибрил). Инструмент он никому свой не доверял. На мадам, что заведовала выдачей всякого рода инструментов он чхал, имея свой железный ящик с замком, где всё это и хранил. На его причудливость никто не обращал внимание, потому что он был спец – каких поискать.

Федюня не только возлюбил со мной поговорить, хотя обычно он был молчуном, но и стал меня учить. Не только профессии, но и по жизни в целом. Особенно по части женского пола. От него я узнал много интересных поговорок на эту тему (сейчас уже и забыл), но одну помню. Он говаривал, ты смотри во все стороны, во все глаза, и всегда, а то, глазом моргнуть не успеешь, раз – и пидорас! Подозреваю, что было у него какое-то нехорошее про них воспоминание, когда он чуть было слабину не дал, вот и отыгрывался на мне, чтобы я был осторожнее. Правда, я так и не понял, что он имел в виду.

Ещё мне нравилось ходить к конструкторам. Отличие их залов от наших цехов было разительное: у нас шум и гам, запахи масел, железа, вечный матерок со всех концов, а у них – чистота, тишина, и девичьи фигурки в белых халатах, склонённые над кульманами. Предлог я всегда мог найти, мне каждый день и так давали задание рабочие, слышь, мастер-ломастер, сгоняй к конструкторам, пусть пояснят, что это за хрень (тыкали в чертёж), и почему вот здесь и вот здесь (тыкали в чертёж) размеры не совпадают, ежели допуск такой-то. Ну я и гонял.

Иногда случались интересные ситуации, когда я попадал даже на собрания конструкторов, где они занимались мозговым штурмом по поводу чего-то там очередного. Я мало что понимал, о чём шла речь, но было жутко интересно: все были равны, все высказывали, что хотели, но на собраниях всегда был один чел, который подводил итог собранию, когда люди что-то придумывали или находили решение. Обычно это был какой-то старший там у них, типа главного конструктора или его зама. Меня даже однажды пригласили к ним работать, но я быстро стал отнекиваться: рисовать чертежи мне ещё в техникуме надоело, не видел я в этом никакого кайфа, а до корифеев мне было вообще как до Китая.

Когда я объявил, что покидаю НИИ/НИТИ и всё за ради поступления в институт, где учат иностранным языкам (более странной диспозиции после железного завода трудно было придумать), все покрутили пальцами у виска и сказали, ну, ждём тебя осенью, непоступившего.

Но я поступил. И больше на заводах никогда не работал. Не моё это, однако.