ВладиславИноземцев: О либерализме и либералах

Основное, на что указала как российская, так и (в меньшей мере, но тоже) глобальная дискуссия на данную тему, — это прежде всего сохранение в мире XXI века того, что, на мой взгляд, давно должно уже было быть преодолено: некоей устойчивой приверженности определенной идеологии как цельному мировоззрению или отторжения его, но столь же всеобъемлющего и категоричного. Как только Путин затронул тему либерализма (установить, что именно он под ним понимал, не представляется ни возможным, ни даже желательным), его сторонники и оппоненты выступили с текстами, в которых коснулись всех мыслимых проблем современного мира — от экономического неравенства до дискриминации сексуальных меньшинств, от нашествия мигрантов на западные страны до агрессивного экспорта демократии в направлении глобальной периферии. На мой взгляд, основная проблема состоит именно в том, что для адекватного восприятия существующих вокруг нас реалий нужно отказаться от такого «цельного» (а потому и убогого) взгляда на мир.

Ровно 40 лет тому назад Даниел Белл, один из самых тонких интеллектуалов, с которым мне выпала радость общаться, говорил о своем кредо как о «либерализме в политике, социализме в экономике и консерватизме в культуре» (Bell, Daniel. The Cultural Contradictions of Capitalism, New York: Basic Books, 1996, p. xi). На мой взгляд, эта формула указывает не только на предпочтения одной конкретной личности, духовно более богатой, чем «одномерный человек», способный легко вписаться в рамки любой демагогической доктрины, но и в определенной степени на путь, который проходила, проходит и еще будет проходить теория, традиционно именуемая либерализмом.

Я не буду повторять азы истории либеральной идеи. Все знают, что ее основатели ставили человека выше государства, проповедовали идею личной свободы, светской власти, верховенства права (а не закона, как иногда принято считать), священности права собственности и других основополагающих прав, обычно закрепляемых в конституции. Либерализм в его изначальной версии не предполагал демократии в ее современном понимании, как не предполагал он и всеобщего избирательного права; тот же Белл четко говорил, что не верит в демократию — но верит в законы и права (см.: Белл, Даниел и Иноземцев, Владислав. Эпоха разобщенности. Размышления о мире XXI века, Москва: Центр исследований постиндустриального общества, 2007, с. 121). Либеральные философы обращали особое внимание на принцип частной собственности, так как он позволял ограничить возможности диктата воли государства, а также на свободу предпринимательства, так как она выступала одним из наиболее очевидных антиподов хозяйственным монополиям времен феодальных монархий. Однако, подчеркну, экономика всегда оставалась вторичной темой в либеральных теориях, так как либерализм — как и другие великие идеологии — возник прежде всего как политическая доктрина.

Однако общества XXI века существенно отличаются от мира XVIII столетия, причем не только количественно, но и качественно.

С одной стороны, либеральные принципы получили за это время гигантское распространение, как говорится, и вглубь, и вширь. В XVIII веке в Европе были отменены крепостное право и рабство в колониях; в XIX веке в США ушло в прошлое рабское положение выходцев из Африки; в XX веке возникло и утвердилось всеобщее избирательное право; на протяжении последних нескольких десятилетий исчезли практически все виды сегрегации, а некоторые из них сменились системой «утверждающих действий». При этом если 300 лет тому назад элементы политического либерализма встречались лишь в нескольких странах, то сегодня они лежат в основе государственных институтов как минимум в половине государств, в числе которых находятся все наиболее процветающие и успешные общества. Этот политический либерализм породил современную доктрину прав человека, краеугольным камнем которой является важнейший элемент либеральной теории: приоритет частного над «общественным», личности над «государством». Государственная власть должна служить интересам граждан — прежде всего, защите их личных свобод, неприкосновенности частной жизни, права на самовыражение и не может быть узурпирована ни при каких обстоятельствах. Слова Авраама Линкольна о ценности «власти народа, реализуемой народом во имя народа (government of the people, by the people, for the people)» являются идеальной формулой политического либерализма, который предлагает, судя по всему, наилучшую форму общежития, которая только и была изобретена человечеством. Люди, готовые отдать другим свое естественное право участвовать в управлении обществом и отказаться от системы, в которой правовые нормы распространены на всех его членов, даже за иллюзию возрастающего материального благосостояния, вряд ли могут считаться современными — хотя, увы, «сотворение кумиров» преследовало человечество на самых разных этапах его истории.

С другой стороны, по мере развития либеральных политических институтов и распространения теории неотъемлемых прав человека, либеральные общества столкнулись с необходимостью определить свое отношение также и к экономическим правам. Совершенно неслучайно масштабная кампания борьбы против расовой и этнической сегрегации в Соединенных Штатах, начавшаяся как сугубо политическое движение, практически немедленно переросла в столь же масштабную программу по борьбе с бедностью и развитию системы социального обеспечения. Практически то же самое случилось даже ещё раньше в странах Западной Европы, где успехи в этой сфере были куда более значительными. Следует заметить, что именно к данному периоду — т. е. к 1960–1970-м годам — относится появление термина «либерал» в совершенно непривычном для российского интеллектуала смысле: как обозначение человека, выступающего против разнузданной рыночной стихии, за «большое государство» и в поддержку сокращения имущественного неравенства. Если внимательно прочесть книгу Пола Кругмана «Кредо либерала» (см.: Кругман, Пол. Кредо либерала, перевод с англ. под редакцией и со вступительной статьей В. Л. Иноземцева, Москва: Издательство «Европа» и Центр исследований постиндустриального общества, 2008), можно убедиться в том, что уже полвека тому назад в Америке никто не назвал бы экономистов типа Егора Гайдара или Анатолия Чубайса либералами. В той же мере, в какой Демократическая партия Джефферсона Дэвиса, президента Конфедеративных штатов Америки, поддерживавшая сохранение рабства и приведшая США к Гражданской войне, не похожа на демократов Билла Клинтона и Барака Обамы. А экономический либерализм конца XVIII века имеет весьма отдаленное отношение к экономическому либерализму конца XX-го (и как раз поэтому волна его отторжения, запущенная при Роналде Рейгане и Маргарет Тэтчер, всегда именуется никак не либеральной, а неоконсервативной). Иначе говоря, идея равенства политических прав в определённый момент произвела на свет концепцию пусть и куда менее безусловного, но равенства прав экономических — и «впустила» в либерализм элементы социализма (но именно социализма, а никак не коммунизма). Однако фундамент либерализма при этом сохранился неизменным: он по-прежнему состоит в приверженности праву, уверенности в приоритете интересов личности над интересами государства и убежденности в том, что власть может и должна меняться в зависимости от предпочтений избирателей.

Как бы мы ни относились к политическому курсу того же Дональда Трампа, его избрание показало, что западные общества вовсе не готовы уступить мифической «диктатуре меньшинств»

«Социалистический элемент» в либерализме стал реакцией на диссонанс между провозглашавшимися идеалами свободы и невозможностью их полноценной реализации в классовом обществе, в котором элита экономически доминировала над большинством населения. Результат был достигнут: если посмотреть сегодня на развитые общества, то, хотя в них можно увидеть колоссальный разрыв в финансовых активах самых богатых и самых бедных членов общества, диссонанс в уровне их реального потребления несравним с тем, что можно было видеть сто лет тому назад или ранее. Вид владельца огромной корпорации, едущего на работу за рулем далеко не новой машины в потертых джинсах, сегодня давно уже никого не удивляет — и это своего рода визитка современного либерализма, как бы это ни шокировало большинство российских участников соответствующей дискуссии.

К началу XXI столетия либерализм подошёл, столкнувшись с новыми вызовами. Порожденная его политическими концептами апология свободы и равенства привела к развитию движений за права меньшинств (причем представители разного рода сексуальных меньшинств выступают тут самыми последовательными сторонниками либеральных идей, так как они требуют не привилегий, а совершенно равного к себе отношения), в то время как запущенная его экономической динамикой глобализация в конечном счете спровоцировала гигантскую миграционную волну с периферии в центр, в то время как на протяжении большей части истории либеральных обществ масштабные миграции направлялись в обратную сторону — из центра на периферии. Все эти тренды нанесли мощный удар по фундаментальным, но основательно уже забытым концептам либерализма — прежде всего по идее нации, которую либеральные теоретики XVIII века воспринимали как некую естественно заданную рамку государства. Разрушение традиционных идентичностей вкупе с серьезными экономическими проблемами, которые те же миграционные потоки порождают в либеральных (подчеркну: не в неоконсервативных суперрыночных) обществах, выступает не менее мощным вызовом либерализму, чем было для него экономическое неравенство в середине прошлого столетия. Если тогда политический либерализм, пользуясь формулировкой Белла, вынужден был инкорпорировать в себя экономический социализм, то сегодня он стоит перед необходимостью получить прививку культурного консерватизма.

Проблема современного либерализма в том, что он исходит из необходимости сочетания различных оснований и проявления свободы в политической, экономической и культурной сферах

Собственно говоря, именно здесь мы и попадаем в тот «лес из трех деревьев», в котором запутался не только Путин, но и многие участники обсуждения его странных размышлизмов. Сегодня либерализм может показаться отступающим под натиском суперсовременных трендов, которые кажутся «консерваторам в культуре» разрушающими фундамент социального общежития. Однако нужно иметь в виду, что данные тренды являются очень новыми: массовая миграция в Европу и США из регионов с иными культурными традициями и устоями началась всего 30–40 лет назад; та же борьба за равноправие сексуальных меньшинств — около 50 лет назад. При этом сейчас либеральные общества имеют в своем арсенале как политические, так и экономические инструменты регулирования этих тенденций, и общества небыстро и непросто, но учатся реагировать на происходящее. Как бы мы ни относились к политическому курсу того же Дональда Трампа, его избрание показало, что западные общества вовсе не готовы уступить мифической «диктатуре меньшинств». Каким бы «прорыночным» ни являлся экономический курс нынешнего американского президента, от его налоговых реформ самые бедные слои общества выиграли едва ли не больше, чем самые богатые. Современный либерализм вовсе не поощряет идеи мультикультурализма, как считают многие; он отнюдь не облегчает гомосексуалистам путь в социальные элиты (в автократичной консервативной России представителей этого меньшинства в высших политических кругах куда больше, чем в любой современной либеральной демократии); он не проповедует необходимость составления большинства из меньшинств. В современном мире либерализм ищет пути инкорпорирования культурного консерватизма в свою доктрину и практику — и я убежден, что он найдет их так же, как в свое время нашел возможность применить на практике многие социалистические идеи и принципы.

Повторю еще раз: проблема современного либерализма в том, что он допускает, а точнее, исходит из необходимости сочетания различных оснований и проявления свободы в политической, экономической и культурной сферах. В этом заключается фундаментальное отличие либеральной идеи от всех других идеологий, которые прямо или подспудно проповедуют унитарность жизни человека и требуют подчинения всех ее проявлений единой системе принципов. Именно поэтому в той же России политический авторитаризм естественным образом дополняется культурным консерватизмом и экономической политикой, достойной разве что Америки времен Gilded Age. Пугая своих (скажем предельно мягко) доверчивых подданных ужасами культурного релятивизма, Путин призывает их не только забыть о том, что на самом деле представляет собой современная либеральная экономика (приводить сравнения того, что может позволить себе средний класс в Америке/Европе и России, я считаю не слишком гуманным), но и отказаться от любых политических прав и тем более от дегенеративных мечтаний о правовом государстве. При этом Владимир Владимирович довольно успешен в своем предприятии — предприятии, которое, судя уже практически по любым статистическим данным, не делает успешными ни Россию, ни большинство россиян.

Согласно легенде, 13-летний Микеланджело, не без труда принятый в ученики к Доменико Гирландайо, расположил к себе уже признанного тогда мастера, ответив на вопрос о том, что он умеет, «я умею учиться». Одним из главных, если не основным достоинством либерализма является, помимо его гуманистического фундамента, именно это умение учиться и способность отвечать не только на вызовы времени, но и на изменяющиеся человеческие предпочтения. Эта способность обусловлена прежде всего верой либералов в потенциал человека, в безграничность его способностей и в непреходящую ценность его личной свободы. Именно поэтому, я убежден, либеральные общества будут развиваться и процветать еще много столетий после того, как коммунистические и фашистские диктатуры окончательно станут достоянием истории.