Работа без отдыха и без перспектив: новый мировой тренд?

Классическое противоречие капитализма, между трудом и капиталом, актуально и в XXI веке. Однако если капитал, в его либерально-глобально-финансовом измерении, активно изучается — то того же нельзя сказать о труде. Мало сказать, что в России и на Западе “исчезли” рабочие: кто же тогда остался? В чём их (и наши) интересы, как им бороться с капитализмом? Ответить попытается британский профессор

Классический анализ капиталистической системы строился на противоречии между общественным характером производства и частной формой присвоения его результатов; в общем виде — между трудом и капиталом. Маркс и Энгельс показали, что это означало на практике в XIX веке. Но как выглядит это противоречие сегодня?

Перипетиям развития капитала уделяется много внимания: кажется, экономисты уже со всех сторон рассмотрели возросшую роль финансового сектора, глобализацию и новое «либеральное» государство. А вот про труд такого не скажешь. На Западе и в России более-менее уверенно констатируют, что игравшие в ХХ веке ключевую роль (и экономически, и политически) фабричные рабочие исчезли — то ли «переехали» в Китай, то ли просто оказались не нужны в «постиндустриальном» мире. Но кто тогда остался? В чём их (на самом деле — наши) интересы, куда они двигаются, как должны бороться с этим самым капиталом, финансовым или нет?

Довольно известную попытку ответить на все эти вопросы в XXI веке предпринял британский профессор Гай Стэндинг — в своей книге «Прекариат: новый опасный класс». По его мнению, глобальный финансовый капитал, перестраивая экономику под свои нужды, порождает новый класс работников, в который постепенно «скатывается» всё больше представителей других страт, подобно тому как в период индустриализации в пролетариат переходили и крестьяне, и разоряющиеся мелкие буржуа. Стэндинг называет этот класс «прекариат»: скомбинировав английское «precarious» («ненадёжный») и «пролетариат».

Прекариат порождается либерализацией рынка труда, проводимой глобальным капиталом с конца 1970-х: гибкостью занятости (частая смена места работы, перемещение из страны в страну, внутри корпорации или между фирмами), гибкостью должностей (в том числе смена направления деятельности, совмещение многих обязанностей), гибкостью зарплаты (временные контракты, позволяющие часто её менять — особенно в сторону понижения). При этом социальные пособия сокращались, требования для их получения становились всё более жёсткими ‑ и новые, слишком «гибкие» работники под них не попадали.

Речь идёт в первую очередь о различных формах непостоянной занятости: кратковременных контрактах, найме под конкретные проекты, стажёрстве, трудовой миграции и т.д. Но конкретные формы, описываемые Стэндингом, могут быть очень разными — ключевым является постоянное «подвешенное» состояние, сопровождаемое усиленной эксплуатацией и ущемлением в правах прав, при ограниченной вертиакльной мобильности (разве что открытой вниз). Грань между работой и домом для них размыта: им приходится трудиться и вне официального рабочего времени, читать вечерами отчёты, быть постоянно на связи и в готовности «сорваться с места», а также непрерывно обучаться, осваивать новые профессии или обновлять квалификацию.

Картина получается столь пёстрой, что профессор даже затрудняется назвать долю и численность прекариата: по его словам, «во многих странах» к этому классу относится «по крайней мере четверть взрослого населения». Здесь проявляется самое слабое место теории: постольку, поскольку прекариат — не просто люмпены и маргиналы, вероятно, составляющие его люди всё же имеют какие-то «основные» профессии, и их реальное положение в структуре труда сильно различается. Успешный дизайнер — не то же самое, что мигрант-чернорабочий. Стэндинг признаёт это разделение, но считает, что большая часть прекариата находится ближе к разнорабочим, вынужденно занимающимся (даже при наличии хорошего образования) довольно случайным трудом. И общность их «неустойчивого» положения является более определяющей для их интересов, чем та работа, которую они на данный момент смогли получить.

Об общих масштабах феномена прекариата свидетельствуют следующие данные. К концу 2000-х в странах ОЭСР в год почти треть работников уходила от своего работодателя, в США — 45%. Примерно треть увольнений в каждом случае связано с закрытием самих фирм. В Японии число ежегодных слияний и продаж фирм увеличилось с 500 в конце 1990-х годов, до 3000 в 2006 году, что привело не только к массовым сокращениям, но и отказу от традиционной модели «пожизненного найма».

К 2009 году в США, по данным Бюро трудовой статистики, 30 млн человек (из 145 млн) «по необходимости» работало с частичной занятостью, ещё около 15 млн были безработными. В Японии были временно устроена треть всех работников, в Южной Корее — более половины.

Для Японии переход ко временной занятости сопровождался понижением зарплаты (40% от той же ставки на полной занятости), льгот, отменой премий и урезанием возможности повысить квалификацию внутри корпорации. Занятые временно вынуждены даже больше платить за еду в корпоративных столовых.

Аналогичное справедливо и для стран Запада. Например, в отелях сети «Хаят» в США постоянных горничных параллельно заместили временными работницами: при этом фактическое время работы увеличилось с 8 часов до 12, а также выросла интенсивность труда. Иллюстрацией неустойчивости этого «временного» положения служит то, что после кризиса 2008 года в Испании 85% всех потерявших работу имели временную занятость.

Стэндинг отмечает также резкий рост международных агентств временного найма и других посредников. В 1990-х годах их признала Международная организация труда; в Японии их деятельность была расширена законами 1999 и 2004 годов, в Италии — благодаря закону Бьяджи 2003 года, и т.д. К 2010 году в швейцарском агентстве «Адекко» работало 700 тысяч временных сотрудников, причём треть из них — специалисты. Через японское агентство «Пасона» ежегодно проходит 250 тысяч краткосрочных работников, причём заказы приходят и из США, и из стран Азии.

Особенно быстро прекариат растёт за счёт молодёжи, которой даже высшее образование теперь не гарантирует полноценное трудоустройство по специальности. Так, в Испании 40% выпускников ВУЗов оказываются на малоквалифицированных должностях; во Франции 75% молодых работников заключают временный трудовой договор. Стажёрство, когда за возможность получить «опыт работы» человеку могут вообще не платить, развилось даже в Китае: на крупном заводе «Хонды» в Фошане, где в 2010 году произошла массовая стачка, треть сотрудников оказались стажёрами.

Теневая занятость, вовлечение в трудовую деятельность женщин (среди которых повсеместно преобладает временная занятость) и миграция делают труд ещё более неустойчивым. По поводу первой можно напомнить высказывание отечественного вице-премьера Ольги Голодец в 2013 году о том, что правительство не имеет информации о трудоустройстве 45% трудоспособного населения России. В теме миграции у Стэндинга сделано интересное замечание по поводу ограничений внутренней миграции: например, в Китае почти 200 млн сельских жителей в 2010 году проживало в городе без прописки, а потому не имело права на официальное трудоустройство и получение пособий. В связи с этим профессор вводит понятие «резидента» — человека, проживающего на территории страны, но не обладающего полными гражданскими правами. Попадающие в эту категорию люди могут относиться к прекариату.

Стэндинг также подчёркивает негативную роль системы лицензирования профессий, которая расширяется в западных странах: специалист из другой страны, не получивший эту лицензию, оказывается вынужден искать работу ниже своей квалификации, и потому вливается в ряды прекариата. С другой стороны, лицензирование создаёт и для полноправных граждан множество ограничений под видом «недопрофессий», вроде помощника по правовым вопросам, не имеющего права вести полноценную юридическую практику. Профессиональное сообщество как бы делят на «элиту» и «низы», сползающие в прекариат.

Стэндинг доказывает, что прекариат не устраивает ни старая профсоюзная система (хиреющая, подконтрольная директорам и в основном держащаяся за льготы для «ядра» рабочих), ни либеральный вариант государственной соцпомощи. В целом, государство пытается обеспечить всех граждан работой (причём не обязательно постоянной!) на любых, самых невыгодных для работника условиях. Так, условием получения пособий по безработице в ряде стран является согласие хотя бы на одну из трёх предложенных работ — обычно на уровне временной должности уборщика туалетов.

Вместо того, чтобы требовать от работодателя улучшить условия и оплату низкоквалифицированной работы, государства идут по пути зарплатных субсидий и налоговых скидок — то есть доплачивают работнику зарплату из своего кармана.

Но для капиталиста труд всё равно остаётся сверхдешёвым ‑ и потому не побуждает его к повышению производительности. Условия труда становятся настолько плохими, что даже субсидии и необходимость продлить пособие по безработице делают многие работы невыгодными. Так, исследование компании Reed in Partnership в 2010 году в Великобритании показало, что в среднем затраты на поиски работы (приличная одежда, разъезды на собеседования, переобучение и т.д.) составляли 146 фунтов, плюс 128 фунтов в первый месяц работы. В результате, доход от многих временных низкооплачиваемых работ просто не покрывал расходы, нужные для трудоустройства.

Другие меры властей приводили к аналогичным последствиям — безответственности работодателей, понижению стандартов труда и ухудшению его условий. В Британии пытались выдавать фирмам 2500 фунтов за каждого нанятого работника, бывшего безработным более полугода; это привело к росту временно занятых. В США то же произошло с налоговыми льготами фирмам, нанимавшим безработных. В Южной Корее субсидии на найм дополнялись требованием к работнику согласиться на оклад на треть ниже, чем уже занятых на предприятии рабочих, без права торговаться.

В целом, Стэндинг не верит в возможность убрать временную занятость — тем более, что и молодое, и старое поколение, по опросам, ценит потенциальные возможности «гибкости» и перемен. Профессор предлагает сосредоточиться на улучшении условий самого плохого труда, обеспечении всем гражданам (и даже более-менее постоянным мигрантам) безусловного базового дохода (либо упрощения и безусловности пособий) и организации прекариата как класса, имеющего политическое представительство.

Интересно, как Стэндинг противопоставляет безусловный доход идее всеобщей занятости: по его мнению, фанатичное стремление государства распределить граждан на какую угодно работу развращает капиталистов. Вместо того, чтобы делать рабочие места и условия труда достаточно хорошими, чтобы на них хотелось (и имело финансовый смысл!) работать, всеобщая занятость при капитализме просто поставляет капиталу дешёвый труд. Необходимо дать человеку возможность отказаться от работы, которая его совсем не устраивает, которая оказывается ниже банального человеческого достоинства.

Более того, профессор подчёркивает необходимость пересмотреть саму нашу категорию «работы»: например, на современную женщину ложится не только «карьера» (читай — нестабильная занятость за урезанную зарплату), но также забота о детях, престарелых родителях и хозяйстве. Такую нагрузку (как и самостоятельное переобучение, повышение квалификации) следует учитывать в системе пособий, либо централизованно развивать сферу работников обслуги. Сюда же относится «волонтёрская» деятельность.

Стэндинг напоминает, что счастье не только в работе: современному гражданину нужно время, например, на участие в общественной и политической деятельности, на просвещение, на культурный досуг. Прекариат заинтересован в том, чтобы общественные блага шли на развитие таких доступных каждому, работающему и нет, сфер, как бесплатное образование, медицина или культура. Одной из задач прекариата на пути обретения классового сознания профессор считает создание общественных пространств: условных клубов или кофеен, в которых «свободные художники» могли собираться.

Иными словами, человек, не связанный с профессиональными структурами и фирмами, нуждается в развитой бесплатной общественной инфраструктуре — поскольку он не может получить её в частном порядке, ни от капиталистической корпорации, ни от завязанных на текущее трудоустройство пособий.

Вообще, прекариат по своему описанию чем-то напоминает классический, марксов пролетариат: находящийся в нестабильном положении, не требующий особой квалификации, переводимый от станка к станку (и потому не привязанный к одной профессии), способный потерять только свои цепи. С тем, правда, принципиальным различием, что пролетариат имел «естественную» точку сборки — завод, а прекариат по определению «распылён».

Впрочем, дьявол всё ещё кроется в мелочах: действительно «гибкость» привела к такой депрофессионализации? Не расколется ли «класс» на мелкие кусочки при первой стабилизации трудовых отношений? Можно ли преодолеть столкновение, например, местного прекариата и мигрантов? Теория Стэндинга явно требует конкретизации и проверки «на местности». Сам автор, похоже, до сих пор не сильно в этом продвинулся. Пока же, как замечает сам профессор, прекариат становится базой для популизма — это направление хорошо отвечает его сегодняшней не структурированности.