Застой и гибкость

 

 

 

Международная политика времен холодной войны не терпела простаков или дилетантов. Не был таковым и Леонид Брежнев. Являясь лидером одной из двух мировых сверхдержав, он часто вынужден был принимать не самые приятные решения. Одним из них, очевидно, стало решение о  подавлении «Пражской весны». Какой логикой руководствовался советский лидер?

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«ОНИ БЕЖАЛИ ВПЕРЕДИ ПАРОВОЗА»

– Если оценивать «Пражскую весну» исходя не из правозащитной логики, которая у  нас долгие годы доминировала, а с точки зрения геополитических раскладов того времени, мог ли Брежнев поступить как-то иначе?

– Я думаю, что он мог поступить иначе, но для этого нужны были совершенно другие условия внутри самого Советского Союза. Например, если бы продолжались начавшиеся в годы оттепели попытки каким-то образом «взбодрить» социализм, трансформировавшиеся потом в  идеи пусть очень скромных, но все-таки экономических реформ середины 1960-х, то, наверное, советское партийное руководство имело бы шанс иначе отнестись к происходящему в  Чехословакии. Но ситуация была обратная: в  СССР волна относительной либерализации закончилась, поэтому реформы социализма в ЧССР вступили в явный диссонанс с  советским политическим курсом.

– Запад пытался на этом сыграть?

– Естественно, на Западе симпатизировали тем, кто пытался противостоять советской модели развития. Но в отличие от того, что происходит в наши дни, во время событий в Берлине в 1953-м, в Венгрии в 1956-м и в Чехословакии в 1968-м ни у кого на Западе не было даже мысли о  том, чтобы напрямую вмешаться. Потому что существовала четкая договоренность о разделе сфер влияния в Европе – это был фундамент европейского устройства. Восточная Европа относилась к  сфере влияния СССР, и Запад это признавал, что бы он об этом ни думал.

На уровне риторики, конечно, Запад всячески привлекал всеобщее внимание к проблемам в разных уголках советского блока и  даже их по мере возможности стимулировал. Лет пятнадцать назад вышла замечательная книга американского исследователя  венгерского происхождения Чарльза Гати, в  которой он, анализируя события 1956 года, показывал крайне деструктивную роль, которую сыграла, к  примеру, венгерская служба радио «Свободная Европа». Она разжигала антисоветские настроения в  Венгрии, хотя никто на Западе не собирался вмешиваться в венгерский кризис. То есть нагнетался антикоммунистический пафос, фактически подталкивавший венгров к  тем кровавым событиям, которые потом произошли. В Чехословакии общий настрой Запада был схожим. Однако абсолютно неверно автоматически переносить представления о  нынешних «цветных революциях» на события 1950–1960-х годов. Если в  2000-е Запад активно вмешивался в  ситуацию в  Грузии или на Украине, напрямую влияя на процессы, чтобы прочнее привязать эти страны к западному проекту, то в годы холодной войны контроль СССР над Восточной Европой под сомнение не ставился.

– В этом смысле получается, что радикальная часть чехословацких реформаторов, которая ратовала за выход ЧССР из Организации Варшавского договора, фактически бежала впереди паровоза? Запад не был готов к такому развитию событий?

– Они, безусловно, бежали впереди паровоза. Однако изначально тон задавали все-таки не они. Радикализация требований, как это всегда бывает, происходила со временем  – по мере того, как более умеренные идеи того же Александра Дубчека, избранного в январе 1968-го первым секретарем ЦК компартии Чехословакии, стали отвергаться Москвой и  всячески подавляться. А в самом начале реформ не было идей по подрыву соцлагеря. По крайней мере, в том масштабе, в каком они появились позже, в начале 1980-х, когда в  Польше возникло движение «Солидарность». Это была, конечно, уже совсем другая канва событий, потому что «Солидарность» активно поддерживалась Западом, причем всеми теми средствами, которые у него были тогда в наличии…

РАЗДЕЛ ЕВРОПЫ

– После «Пражской весны» на Западе заговорили о  «доктрине Брежнева». Почему? И как ее можно описать?

– Прежде всего, на мой взгляд, у  Брежнева никакой доктрины не было. Вообще это американское явление – стремление все доктринировать, у  нас несколько другая «штабная культура».

Если же говорить о сути, то так называемая «доктрина Брежнева», «доктрина ограниченного суверенитета», предусматривала возможность СССР в  случае необходимости вмешиваться в дела стран-сателлитов в  Восточной Европе. Но такой подход существовал с момента установления «железного занавеса», причем по отношению ко всей Европе. В годы холодной войны и Западная, и Восточная Европа жили в условиях ограниченного суверенитета.

Другое дело, что степень ограничения не совпадала. США в  гораздо меньшей степени диктовали характер внутреннего развития Западной Европе, чем СССР – Восточной. Хотя, естественно, и  в Западной Европе были свои особенности. Скажем, там, где возникал риск прихода к власти коммунистов, например в  Греции или Италии, методы применялись жесткие. Но это на раннем этапе.

Такое положение вещей стало следствием раздела Европы после Второй мировой войны. И в этом смысле ситуация, что была при Сталине и ситуация при Хрущеве и Брежневе принципиально друг от друга не отличались. Правда, в отличие от венгерских событий, которые мирными точно не назовешь, события в  Чехословакии показали, что ограниченность этого суверенитета при Брежневе существенно возросла. Ведь одно дело, когда кто-то с  оружием в  руках пытается свергнуть власть, как это было в 1956 году в Венгрии, – тут вариантов нет, Советский Союз вынужден был вмешиваться и защищать «завоевания социализма». И совсем иное, когда – во всяком случае на первых этапах  – речь шла лишь о  совершенствовании существующего строя, как это было в  Чехословакии. В 1968-м выяснилось, что этого тоже делать нельзя.

– Почему?

– Думаю, у советского руководства всегда было внутреннее ощущение, что «пояс дружбы и братства», эта буферная зона между СССР и Западом, которая сложилась по итогам Второй мировой войны, хоть и состоит из союзников, но…

– …ухо надо держать востро?

– Точно! Было некоторое сомнение в  надежности этих стран. Было понимание того, что дружба эта во многом обеспечивается наличием советских войск в  большинстве этих государств.

ЦЕННОСТИ И РЕСУРСЫ

– В чем, на ваш взгляд, состояли базовые различия между СССР и  США по методам поддержания своего влияния в разных частях Европы? Почему Советский Союз избрал столь жесткую модель? И почему американская модель оказалась долговечнее?

– США опирались на совершенно иные инструменты. Не будем сбрасывать со счетов, что страны Запада в  целом и  Соединенные Штаты в частности – это прежде всего демократические общества, и поэтому та степень подавления, которая была свойственна советской модели, в данном случае не могла быть применена в принципе. Таким образом, дело в первую очередь в разных традициях, в  разных представлениях о  том, как должно функционировать государство.

В СССР был совсем другой исторический опыт: на тот момент у нас демократии никогда не существовало, за исключением тех редких периодов, которые скорее от нее отвращали.

– Но выбор инструментов  – это прежде всего вопрос наличия ресурсов, разве не так?

– В целом вы правы: американское доминирование в  Западной Европе, конечно же, основывалось на колоссальных ресурсах, которыми обладали США. Все-таки план восстановления послевоенной Европы  – так называемый «план Маршалла» – был, вне всякого сомнения, направлен на привязку Западной Европы к Америке. И для Западной Европы это была безальтернативная возможность, потому что разрушениям подверглась огромная территория, которую не на что было восстанавливать. А тут американская экономическая помощь. Понятно, что разрушенный войной Советский Союз, который сам больше других нуждался в восстановлении, подобными ресурсами не располагал.

Но и  начало холодной войны американцам очень помогло. Не будем забывать, что СССР был не просто военной угрозой Западу – имело место еще и противостояние систем. В этом смысле для Запада Советский Союз был не только геополитической, но и, если хотите, экзистенциальной угрозой: он предлагал другой образ жизни, другой социально-экономический и политический строй, иные ценности. США этим очень умело воспользовались, представив ситуацию как противостояние «свободного» и  «несвободного» мира, предложив весьма привлекательную идеологию, консолидировавшую Запад в противостоянии империи Сталина и его наследников.

РЕПУТАЦИЯ ПРОТИВ ГЕОПОЛИТИКИ

– Как вы считаете, чего добилась Москва и в чем она проиграла, подавив «Пражскую весну»? Чего было больше  – геополитических плюсов или имиджевых минусов?

– Думаю, выигрыша не было в любом случае. Хотя бы потому, что подавление «Пражской весны» окончательно погубило имидж Советского Союза как общества нового типа, которое несет какие-то свежие идеи и готово к переменам, имидж, который был когда-то силен на Западе и помогал завоевывать там сердца. В ситуации же с «Пражской весной» даже многие европейские коммунисты восприняли действия СССР как проявление кондовой имперской политики. И это нанесло большой урон. К тому же танки в Праге 1968 года неизбежно сравнивали с  танками в  Праге 1945-го, и  в итоге еще и имидж армии Советского Союза как армии-освободительницы был безвозвратно подпорчен.

– Но содержательно-то, получается, Брежнев верно просчитал положение? «Социализм с  человеческим лицом», как мы теперь знаем, оказался не более чем мифом, и советский опыт перестройки это подтвердил. Либерализация режимов автоматически привела всю Восточную Европу к  уходу на Запад, в НАТО. В результате мы лишились буферной зоны с Западом и от этого возросла наша уязвимость.

– Прав или не прав был Брежнев – я  бы так вопрос не ставил. Но безусловно, он действовал рационально в  рамках логики биполярного противостояния, которая была основана в  первую очередь на военно-стратегических возможностях двух сверхдержав.

– Однако выходит, что «Пражская весна», даже если бы ее не подавили, все равно ни к  чему хорошему для Советского Союза не привела бы?

– Еще в годы перестройки началась эта дискуссия: были ли другие варианты удержать Восточную Европу в сфере своего влияния, кроме как «на жестком поводке»? Есть точка зрения, что, если бы в  1960-е годы Советский Союз пошел на некоторое удлинение поводка, то есть позволил бы этим буферным странам в  большей степени жить так, как они сами хотят, сохраняя при этом базовую лояльность Москве, это не привело бы к  столь стремительному разрушению социалистического лагеря.

Как гипотеза такой взгляд вполне имеет право на существование. Но, имея перед глазами опыт 1980– 1990-х годов, мы можем предложить и  прямо противоположную версию  – о  том, что подобного рода системы в принципе не терпят либерализации. И  как только начинается отпускание вожжей, тут же высвободившаяся энергия вырывается наружу и дальше уже ситуацию не удержать.

Впрочем, давайте не забывать: советские руководители – все без исключения – не могли даже представить, что СССР в какой-то момент перестанет существовать. Если бы хоть кто нибудь из них допускал такую мысль хотя бы гипотетически, уверен, что Крым вряд ли передали бы Украине в 1954 году. Лидеры партии и правительства исходили из принципа: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». В рамках этой логики поступало руководство СССР и  в 1968-м, и  в последующие периоды, вплоть до 1991 года.

ГОД НЕСПОКОЙНОГО СОЛНЦА

– Можно ли говорить о  том, что протест 1968 года в Западной Европе носил антиамериканскую направленность?

– Бунт 1968 года был антикапиталистический, а  поскольку олицетворением капитализма всегда были Соединенные Штаты, то по духу он, конечно, был антиамериканский. Но главная проблема, как мне кажется, состояла не в этом.

Прежде всего это был бунт поколения, которое выросло после Второй мировой войны. Оно сформировалось на волне небывалого экономического подъема, в рамках пресловутого общества потребления. В итоге, с одной стороны, начала возникать проблема неравенства, когда вроде бы строится общество всеобщего благосостояния, но все-таки это благосостояние у всех разное. С другой стороны, сюда добавился мощный антиколониальный элемент, который был спровоцирован в Европе (Франция, Бельгия, Великобритания) распадом колониальных империй, а  в Соединенных Штатах  – войной во Вьетнаме.

Однако и  этим дело не ограничивалось. В  Германии, например, был специфический элемент бунта 1968 года – противостояние попыткам замалчивания нацистского прошлого. Ведь процесс денацификации в Западной Германии фактически прекратился в 1950 году, с началом Корейской войны. Он очень широко был развернут американцами в  1945-м, наиболее одиозных нацистов устранили (кого-то казнили, кого-то надолго посадили), но когда началась эскалация холодной войны, то денацификация перестала быть актуальной, силы были направлены на нового врага.

В результате послевоенное поколение выросло с вопросом:

«Папа, что ты делал в  1943 году?»

(а папа, оказывается, служил чиновником в Министерстве пропаганды Геббельса, к  примеру, но никогда об этом не вспоминал).

Именно это поколение в 1969-м привело к власти (впервые в немецкой истории) социал-демократов во главе с Вилли Брандтом и обеспечило новый виток переосмысления своего прошлого.

– Но это Германия. А  в других странах Запада протесты окончились иначе…

– Да, во Франции, где были самые мощные протесты, на их волне переизбрали Шарля де Голля, олицетворявшего весь тот консерватизм, что ненавидели протестующие, а в Америке на смену демократу Линдону Джонсону пришел республиканец Ричард Никсон – в таких случаях говорят, что «правее только стенка». Впрочем, семя уже было брошено: де Голлю, как мы знаем, через год пришлось уйти в отставку, а Никсон досидел до импичмента и слетел с огромным скандалом. Хотя оба были, без сомнения, выдающимися президентами.

– События 1968 года стали очень важным рубежом не только для Советского Союза, но и для ведущих западных стран…

– Совершенно верно. Другое дело, что реакция западных стран на эти события была очень грамотной: там поняли, что созрела новая элита, которую необходимо интегрировать, и  поэтому сделали ставку не только на подавление самых «отвязных» радикалов, но и  на вовлечение в  легальную политику тех бунтарей, которых было можно вовлечь. В  итоге лидер французских студенческих волнений Даниэль Кон-Бендит вот уже много лет депутат Европарламента, респектабельный буржуазный политик, а германский бунтарь Йошка Фишер, который в 1970-х кидал «коктейли Молотова», потом, с 1998 по 2005 год, занимал пост вице-канцлера и возглавлял МИД Германии.

Советский Союз поступил наоборот. Он решил подавить диссидентское движение во всех его проявлениях и вместо того, чтобы продемонстрировать гибкость, сделал ставку только на силу. И поплатился за это спустя 15–20 лет, так и не сумев вовлечь в элитные группы диссидентскую «контрэлиту».

НА ПУТИ К РАЗРЯДКЕ

– При этом «доктрина Брежнева» действовала и по ту сторону границы: в 1968 году СССР и пальцем не пошевелил, чтобы хоть как-то поддержать протесты левых на Западе…

– Действительно, события в  Чехословакии стали своеобразным элементом (не главным, конечно, периферийным) того глобального бунта, который охватил тогда западный мир. Но тут все гораздо сложнее, потому что те бунтари, которые кидали булыжники или «коктейли Молотова» на улицах Парижа, СанФранциско, Брюсселя, Гамбурга и  т. д.,  – они ведь к  Советскому Союзу и  не обращались за поддержкой. Это были либо анархисты, либо троцкисты, либо маоисты. То есть они скорее видели Китай времен «культурной революции» в  качестве примера для подражания, а не СССР. Советский Союз для многих из них как раз был очередной реинкарнацией вечной Российской империи, которая как в XIX столетии, так и в XX веке только и делает, что подавляет права и свободы.

Безусловно, советскому пропагандистскому аппарату было выгодно подчеркивать, что на Западе творится черт знает что: антикапиталистические бунты, уличные беспорядки, разгон демонстрантов полицией. Но  если говорить всерьез, это была совершенно не наша игра. Весьма показательно, что в  той же Франции или Италии те коммунисты, которые ориентировались на СССР и  финансировались Москвой, стояли в  стороне. Более того, часть из них после подавления «Пражской весны» и вовсе постаралась дистанцироваться от Москвы.

– Практически вслед за событиями 1968 года началась разрядка. В  чем были ее фундаментальные причины? Почему Запад и  Советский Союз столь активно в нее включились?

– Разрядка назрела прежде всего потому, что, как показали события 1968 года, весь мир находился в очень нестабильном состоянии. Соединенным Штатам надо было как-то вылезать из Вьетнамской войны. Западной Европе требовалось запускать новый этап европейской интеграции (к тому моменту ранее намеченные цели были достигнуты и  следовало двигаться дальше). Советский Союз тоже переживал внутренние метания.

Конечно, повлияло и появление новых возможностей в рамках глобального противостояния. Я имею в виду системы ПРО, то есть противоракетной обороны, и договоренность сверхдержав о  том, что щит необходимо ограничить во имя сохранения стратегической стабильности.

Нельзя забывать и о том, что именно в  этот период СССР стал развивать, как выяснилось впоследствии, очень выгодное для себя, но и рискованное предприятие  – строительство газопроводов в  Западную Европу. С  одной стороны, это был мощнейший прорыв, когда объективная потребность в  энергии на Западе была покрыта советскими поставками, что сыграло очень серьезную стабилизирующую роль на десятилетия вперед. С другой стороны, зависимость от экспорта углеводородов оказалась для СССР фатальной. Необходимые экономические реформы были отложены, началась гонка за шальными поступлениями валюты извне. Это потом аукнулось в  1980-е годы, когда цены обвально пошли вниз.

Но в тот момент разрядка международной напряженности была объективно востребована практически всеми.

РУБЕЖ КОНЦА СЕМИДЕСЯТЫХ

– Как стоит оценивать роль Брежнева в процессе разрядки и вообще в международной политике в период с конца 1960-х до начала 1980-х годов?

– Брежнев, несомненно, был человек не кровожадный  – по крайней мере в тех рамках, в которых это позволено руководителю одной из сверхдержав. Как политику и как человеку ему хотелось стабилизации и  успокоения.

Никита Хрущев, пожалуй, стал последним советским руководителем, который действительно верил в  коммунизм. Брежнев уже был озабочен другим – консервацией. Во всем обществе вера в идеологическую составляющую советской власти начала разрушаться. В идеологически выверенные, но пустые фразы, которые произносились с высоких трибун, уже не верил не только тот, кто слушал, но и  тот, кто говорил.

В этом смысле Брежнев был частью политической элиты зрелой империи, для которой весьма характерна заинтересованность в спокойствии и солидности. И поэтому весь период с конца 1960-х и, наверно, до второй половины 1970-х стал периодом поиска путей стабилизации – как во внутренней, так и во внешней политике.

К сожалению, стабилизация коснулась и самой правящей элиты, что привело к  физическому одряхлению руководства страны. А  дальше начались ошибки, выражавшиеся в  первую очередь в  излишней активизации на разных периферийных полях: в Африке (Ангола, Мозамбик), Латинской Америке (Никарагуа), ну и, конечно, в Афганистане в 1979 году.

– Что изменилось к  1979 году? Почему в  1968-м Запад фактически проглотил вторжение войск Организации Варшавского договора в ЧССР, а по поводу Афганистана занял непримиримую позицию?

– В системе координат холодной войны это были совершенно несопоставимые вещи. Чехословакия являлась общепризнанной частью советской сферы влияния: нравилось Западу это или нет, он признавал данность. Афганистан же не входил в эту сферу. Получалось, СССР начал расширять сферу влияния, и  это было расценено как переход некой «красной черты», как выход за правила поведения, как старт новой советской экспансии.

Вскоре президентом США стал Рональд Рейган. Он пришел на волне политической депрессии. Потому что, во-первых, Америка к  тому времени еще не оправилась от Вьетнама, а  во-вторых, президентство его предшественника Джимми Картера рассматривалось очень многими как катастрофа с  точки зрения внешней политики. Один захват американского посольства в Иране чего стоил!

Задача Рейгана состояла в  том, чтобы поднять боевой дух Америки, взбодрить ее – и экономически (на это была направлена его «рейганомика»), и политически (здесь мы видим явные параллели с курсом нынешнего президента Дональда Трампа). Иными словами, показать, что great again, что черная полоса закончилась, теперь все увидят, что США рано списывать со счетов.

В результате американская внешняя политика обрела второе дыхание. А у нас в это время кремлевские старцы по-прежнему ездили на охоту в «Завидово» и мало чем интересовались. Вскоре и вовсе началась череда «гонок на лафетах», как прозвали в  народе похороны последних советских вождей…

С Федором Лукьяновым беседовал Владимир РУДАКОВ.