«Интеллигенция хотела занять место Церкви. И умерла»

Беседа с политологом Александром Щипковым


Главный редактор портала «Религия и СМИ» политолог и публицист Александр Щипков родился в 1957 году. В 1970-х годах вместе с матерью Татьяной Николаевной Щипковой участвовал в православном движении и самиздатовском журнале «Община». Эта деятельность жестоко пресекалась властями. Татьяна Николаевна была уволена с работы, лишена учёной степени, арестована и провела несколько лет в лагерях.

Александра Владимировича исключили с 5-го курса иняза «за поведение, несовместимое со званием советского студента». После этого он проходил службу в армии, работал сварщиком, слесарем, шофёром. Уже в 1990-е годы получил возможность завершить образование, защитил диссертацию, занялся научной, преподавательской и общественной работой. Издал несколько книг, удостоен церковных наград. Он автор и составитель вышедшего недавно сборника «Перелом», в котором неожиданные для многих суждения о проблемах России высказывают Максим Кантор, Виталий Третьяков и другие авторы. А сам Александр Щипков в своей статье утверждает, что интеллигенции в России пришёл конец.

Что роднит либералов и коммунистов

— Почему вы поставили интеллигенции смертельный диагноз, Александр Владимирович?

— Это констатация. Ведь «ген смерти» был заложен в организме интеллигенции с самого начала. Теперь её судьба становится очевидной. У нас интеллигенцию воспринимали с её же подачи как нечто священное, как совесть нации. Интеллектуальная высота и врождённая нравственная безупречность якобы позволяли ей учить народ и учить власть.

Но никто не наделял её таким правом. Она сама его себе присвоила.

Нигде в мире такого нет. Эта прослойка возникла именно в России. Начиная со второй половины ХIХ века она набирала силу. В начале ХХ века пыталась создать государство по своему видению. И создала его в 1917 году.

Она хотела порулить, но не справилась с управлением государством. Развалила его. И тогда Сталин, которого интересовала только власть, начал в 1937-м избавляться от интеллигенции, вместе с которой делал революцию. Именно за это и только за это интеллигенция ненавидит Сталина. Он её предал, отобрал у неё власть. Отсюда такая ненависть. А когда до этого Сталин уничтожал крестьянство и духовенство, интеллигенция не только молчала, но и активно ему в этом помогала.

— Миссия, на которую претендовала интеллигенция, похожа на миссию Церкви, только без веры?

— Вы абсолютно правы. Если бы интеллигенция не претендовала на роль Церкви, она бы не боролась с Церковью. В этом и проблема. Поэтому она и стала вытеснять Церковь в начале ХХ века как конкурента. Ещё до 1917 года она относилась и к Церкви и вообще к нравственным принципам в лучшем случае снисходительно, а в худшем — отрицательно. А когда взяла власть, стала делать то, что очень созвучно и нынешним либералам. В 1918 году, впервые в мировой истории, были разрешены, например, аборты.

Ведь богоборцы начала ХХ века — те же, что и в начале ХIХ века. Они просто поменяли политическую ориентацию. Раньше они выступали за обобществление богатств, сейчас — за частную собственность. Но антихристианское мировоззрение у них сохранилось. Нам говорят, что коммунисты были богоборцами, потому что они коммунисты, а либералы не могут быть богоборцами, потому что они за свободу. На самом же деле прямой связи тут нет. Коммунисты были богоборцами потому, что они были антихристианами, так же как и нынешние либералы.

Как мы стали чужими для «шестидесятников»

— Но ведь и церковно-диссидентское движение, в котором вы участвовали в советское время, тоже считалось интеллигентским?

— Такова версия Александра Архангельского и его фильма «Жара». Это далеко не так. Основная роль здесь принадлежала монашеству. От него подпитывались и белое духовенство, и мы — миряне. Отдельный разговор — о подпольщиках-неофитах. Я рос в интеллигентной среде, но в нашем молодёжном неофитском круге были самые разные люди, многие — из семей рабочих, служащих. Нас объединяла не принадлежность к определённому социальному слою, а к православию. Мы пришли в Церковь и приняли решение этого не скрывать. А это потянуло за собой массу проблем, поскольку мы вошли в мировоззренческое противостояние с советской властью, которая была носителем атеистической идеологии.

Но одновременно мы вошли в острое противоречие и с интеллигентской средой. В середине 1960-х я был подростком, а мама — преподавателем высшей школы. У нас дома бывали преподаватели, художники, писатели. Они любили Окуджаву и Галича, восхищались Галансковым и Сахаровым. А когда мы пришли в Церковь, то стали выпадать из этой «шестидесятнической» фрондирующей среды. Большую часть знакомых раздражали наши религиозные интересы. Одни говорили: это, конечно, ваше право, но вообще-то дикость и мракобесие. Другие упрекали: вы всех нас подставляете со своей религией. И действительно, когда маму арестовали, то на допросы вызывали её друзей, которые не испытывали к православию никаких симпатий. Они не то чтобы пострадали, но им это было неприятно. Приходилось делать нравственный выбор: проголосовать или не проголосовать. Голосовали они так, как требовала власть, а это создавало психологический дискомфорт для них, привыкших считать себя совестью нации.

Постепенно я начал задумываться: а что это за среда, в которой нахожусь? И в какой-то момент понял, что она для меня чужая. Хотя многих из этих людей я безмерно уважаю и люблю. Но в целом это чужая среда. А есть иной мир, — мир Церкви. Он принципиально важнее. И является существом моей жизни.

Часть столичной интеллигенции предала всю остальную

— Сожаления об интеллигенции у вас нет?

— Что же тут жалеть? Это очень жёсткая, замкнутая и тоталитарная среда со своими правилами и законами. Раньше у интеллигенции было кодовое название «приличные люди». Чего только стоит правило «нерукопожатности». Это система обструкции, когда человека изгоняют из общества, делают изгоем. Это дедовщина своего рода. Вспомните, как травили Чулпан Хаматову, набрасывались на неё все вместе и рвали на части. Причём это присуще как либеральной интеллигенции, так и националистической. Это не зависит от идеологии, это свойство касты, свойство прослойки. Интеллигенты ведь и внутри вида нещадно воюют. Вспомните, как они перегрызлись в борьбе за радиостанцию «Свобода».

Ну а поворотным моментом в судьбе интеллигенции стали события начала 1990-х. Тогда она раскололась. Часть столичной интеллигенции предала всю остальную, пойдя служить Ельцину, получив льготы, средства, доступ на экраны. Остальных они предали и просто выбросили за борт, обозвав «бюджетниками». Интеллигенция перестала быть единым целым, при том что своим девизом считала строку «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». А в октябре 1993 года была поставлена последняя точка. Интеллигенты написали Ельцину знаменитое письмо с требованием стрелять в защитников парламента. В историю это письмо вошло как «письмо сорока двух». Они призывали убивать людей другого мировоззрения! Такого позора русская культура ещё не знала. Среди подписавшихся — Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Дмитрий Лихачёв… Менее известные литераторы, которые по рангу не могли встать рядом с подписантами «письма сорока двух» тут же организовали «Союз 4-го октября». Имена их вы легко найдёте в Интернете. Их повязала пролитая кровь, и они гордились этим! Интеллигенция, которая призывает к убийству и говорит: мы совесть нации! Какая же вы совесть? Вы нечто противоположное. На этом интеллигенция закончилась.

После этого они всё ещё пытаются что-то придумать. Теперь они за рынок, за обогащение. Останемся, дескать, совестью нации, только это будет богатая совесть нации. Выглядит всё это недостойно.

— И что же дальше, этот термин вообще уйдёт?

— Постепенно термин уйдёт в историю. История России долгая, а феномену интеллигенции всего полторы сотни лет. Любопытный феномен. Но конечный. Его будут изучать.

источник http://www.krest-most.ru/?c=article&id=315

Дико плюсую умному человеку.