Антикатастрофа: информация против деградации (Р. Ищенко)

Сегодня у нас 22 июня — день начала самой кровопролитной войны в истории России. День начала серии крупнейших военных катастроф не только в российской истории, но и в истории человечества. Киевский котёл в сентябре 1941-го и тройное окружение под Брянском и Вязьмой в октябре того же года ни по числу окружённых армий, ни по числу потерянных (погибших и попавших без вести) людей, ни по числу захваченной врагом техники не были превзойдены до конца войны. С учётом же технологизации армий, уменьшения количества личного состава в пользу большей насыщенности войск высокоточными роботизированными системами поражения и автоматическими системами управления, можем абсолютно ответственно заявить, что эти катастрофы и не будут превзойдены в обозримом будущем. Достаточно сказать, что за один месяц СССР лишился в этих котлах 1,5 миллионов человек (убитыми, раненными и пленными).

А до этого были приграничные сражения, также проигранные СССР (в Белостокском и Минско-Витебском котлах была потеряна большая часть войск и техники Западного фронта). Всё это вместе взятое привело к проигрышу кампании 1941 года.

У нас часто спорят о том, кто же был виноват в этом страшнейшем разгроме. А он действительно был страшнейшим. Страна потеряла большую часть кадровой армии (кроме дивизий, прикрывавших Дальний Восток и Закавказье), огромные территории, на которых до войны проживала половина общего населения и было сосредоточено свыше 60% промышленного производства. До второй половины 1942 года СССР не мог восстановить потери в технике, понесённые в 1941 году. А о силе морального удара свидетельствует тот факт, что до сих пор продолжается дискуссия о конкретных виновниках катастрофы.

Не будем рассматривать версии о заговоре генералов, масонов или рептилоидов, мечтавших предать страну Гитлеру. Кроме расстрелянного со своим штабом генерала армии Павлова, в отличие от других командующих в принципе не сумевшего организовать сопротивление и утратившего управление войсками уже в первые часы войны, а также кроме погибших командующих (в том числе командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Кирпоноса со штабом), большинство генералов, терпевших сокрушительные поражения в 1941-1942 годах остались в строю и в конце концов выросли в маршалов и генералов Победы, командующих фронтами и армиями.

Говорят, что виноват Сталин. Но если мы посмотрим на техническую оснащённость РККА, то выясним, что сосредоточенные у границы соединения, уступая в 1,3-1,5 раза по численности личного состава, превосходили германскую армию вторжения по самолётам в два раза, по орудиям и миномётам на 20%, по танкам в четыре с лишним раза. Причём, если находившиеся на вооружении авиации машины (даже новых конструкций) в целом качественно уступали немецким, хоть и не критично, то танковый парк обладал однозначным превосходством. 

На неполные четыре тысячи немецких танков, из которых только половину составляли Т-III и Т-IV (остальные лёгкие и слабовооружённые чешские и лёгкие немецкие, больше похожие на танкетки) приходилось почти 2 тысячи одних лишь Т-34 и КВ. При том, что сражаться на равных с этими машинами немецкие танки не могли в принципе, пока в 1943 году на фронте массово не появились «Тигры» и «Пантеры».

Количество дивизий с 1939 по 1941 год также выросло с 99, до 303. Общая численность РККА без проведения мобилизации была доведена до 5,3 миллиона человек. Оснащение армии автотранспортом было значительно лучше, чем у немцев. Группировки, сосредоточенные у границы располагали достаточными силами и средствами, чтобы сдержать врага до тех пор, пока не будет проведена мобилизация.

Но именно в этом и заключалась задача правительства и Сталина, как его главы — обеспечить армию необходимыми для успешной обороны и перехода в контрнаступления силами и средствами. Более того, советская промышленность, сумевшая пережить катастрофу 1941 года и ко второй половине 1942 года наладить в эвакуации выпуск техники, оружия и боеприпасов в необходимых объёмах, а уже с 1943 года превзошедшая германское производство, является ещё одним свидетельством того, что руководство страны к войне приготовилось хорошо — создало огромный запас прочности.

Говорят, что плохо командовали генералы, не умели, мол, пользоваться данным им в руки инструментом. Это правда лишь отчасти. Как и в любой армии, первые месяцы начала войны провели отсев тех командующих, которые прекрасно служили в мирное время, но были непригодны для военных действий. Плац и окоп — разные вещи. Да, у немцев такой отбор уже произошёл в ходе Польской и Французской кампаний. Но наличие в армии неспособных генералов не может привести к полномасштабной катастрофе весь фронт. Тем более, к серии катастроф.

В целом же, если мы посмотрим на планирование операций, то обнаружим, что главкомы направлений, командующие фронтами и армиями, в основном принимали правильные решения. Уже летом 1941 года германская армия столкнулась с рядом кризисов на всех стратегических направлениях. Тем не менее, немцы сумели во всех случаях, даже в самых критических, выйти победителями.

Ещё грешат, на внезапность нападения, на плохую связь (недостаток раций в войсках) и прочие мелкие технические проблемы. Надо сказать, что у немцев тоже далеко не всё было совершенным. Зачастую их генералы летом 1941 года с откровенной завистью отмечали отличное техническое оснащение РККА. Действительно, вермахт вступил в войну в более высокой степени готовности, поскольку он уже был обкатан в двух кампаниях, полностью отмобилизован и развёрнут. Но и это превосходство было временным и некритичным. Узкие места в ходе военных действий выясняются и расшиваются быстро. Что же до тактической внезапности (стратегической никогда не было — немцев ждала на границе развёрнутая РККА), то её эффект закончился уже в первой половине дня 22 июня, когда стали подходить и вступать в бой дивизии прикрытия границы из первых эшелонов советских фронтов.

Ещё можно сказать, а иногда и говорят, что пагубно подействовала на ход боевых действий в 1941 году вся сумма факторов. Мол, каждый в отдельности был действительно малозначителен, но вместе они составили критическую массу. Эта оценка ближе к истине. Она может объяснить поражения 1941 года, но не 1942 года.

Между тем май-июль 1942 года — это вновь катастрофы, по масштабу сравнимые в 1941 годом. Разгромлена 2-я ударная армия под Ленинградом, уничтожен Крымский фронт, тяжёлое поражение понесено в ходе Харьковской операции, потерян Севастополь, немцы вышли к Воронежу, начали наступление на Сталинград и Кавказ. 

Внезапности нападения нет. Численный и технический перевес на стороне РККА, которая всю первую треть года пытается наступать, развивая зимние успехи. Победа в битве под Москвой показала, что со всеми своими техническими и прочими недостатками, РККА может бить вермахт. Причём к моменту битвы под Москвой РККА была серьёзно ослаблена кадрово и технически по сравнению с тем, что встречало немцев у границы. К лету 1942 года ситуация выправилась. И вдруг опять поражение за поражением.

На самом деле главной слабостью Красной армии был низкий образовательный уровень личного состава. Напомню, что тогда в офицерские училища направляли призывников, имевших семь классов образования. Сами же училища давали среднее специальное (военное) образование. То есть, это были своего рода военные техникумы. Большая часть призывников имела образование ниже семи классов. Читать-то и писать они умели, безграмотность в СССР к тому времени действительно была практически полностью ликвидирована, но систематических знаний ни по одному из предметов не имели, следовательно обладали достаточно узким кругозором.

Для армии это значит, что огромное количество младших и средних командиров (от командира отделения, до командира батальона) боялись проявлять инициативу. Они прекрасно умели стоять и умирать, но ничего не могли противопоставить манёвру немецких соединений. Кстати, большинство немецких генералов прямо пишут об этом в своих мемуарах, указывая на то, что советские войска были храбрыми, дисциплинированными, прекрасно обученными, хорошо владели своим вооружением, которое отвечало самым строгим требованиям времени (достаточно вспомнить, что советские трофеи, от самозарядных винтовок, до танков и пушек активно использовались вермахтом всю войну), но их командиры были безынициативны и не владели искусством манёвра.

 Именно манёвру и инициативе приписывают немецкие командующие все свои победы первых двух лет войны. Как только к 1943 году советские войска научились минимально маневрировать на поле боя, победы вермахта закончились. Естественный вопрос о чуде под Москвой, когда многократно битая до и после РККА, остановила и погнала вспять вермахт объясняется довольно просто. «Генерал мороз», неправильные смазки, усталость войск и прочие вещи, на которые любят ссылаться немецкие генералы и их сегодняшние последователи сыграли минимальную роль. Для советских войск мороз был не менее морозным, предыдущие поражения не способствовали моральной устойчивости, потери в технике, понесённые в первые месяцы войны, невозможно было восполнить, прибывшие из Сибири последние кадровые дивизии, которые смогло наскрести командование, находились в резерве, фронт держали остатки разбитых частей и дивизии народного ополчения.

Немцы проиграли битву под Москвой не потому, что было холодно, а потому, что глубокий снег лишил их возможности манёвра, пришлось наступать в лоб, по немногим оставшимся дорогам. Ну а стоять и умирать русские всегда умели. То есть, в зимний период, РККА действительно получила преимущество, поскольку он позволил ей опереться на свою сильную сторону — устойчивость в обороне, нивелировав сильную сторону немцев — искусство манёвра.

Итак, вывод. Самая сильная и хорошо подготовленная армия, может проиграть войну (или оказаться на грани поражения), если она не владеет искусством манёвра, как на поле сражения, так и вне его. Для того, чтобы манёвр был осуществим необходимо не только подготовить в военных академиях Кутузовых и Суворовых, Жуковых и Рокоссовских, Герасимовых и Макаровых, но и обеспечить их подчинёнными, от полковника, до рядового бойца, способными понять общую идею командования и каждый на своём месте и в рамках своих полномочий, творчески её развить, применяя к месту и времени, решая поставленную задачу наиболее эффективным образом, но так, чтобы не нарушить общий рисунок операции.

Малообразованные люди инициативу не проявят, а если проявят, то лучше бы не проявляли. Человек без образования (даже имеющий диплом, но без реального наполнения знаниями и практикой) не может понять глубину замысла командования. Он действует прямолинейно, не думая о соседях, о тыле, о последствиях. Он не уверен в собственных решениях и предпочитает не выходить за рамки приказа. Если же в приказе не расписан каждый шаг, он впадает в ступор. Такой человек не видит главного — многовариантности путей решения задачи. Он настолько чётко обозначает свои намерения, что противнику даже напрягаться не надо, чтобы понять, как именно он будет действовать в конкретной ситуации. Между тем, к победе ведёт именно способность на каждом следующем этапе, после каждого следующего хода сохранять возможность многовариантных действий. Противник должен видеть, что у Вас есть три-пять-десять возможных ходов (все для вас выигрышные) и не должен понимать какой именно ход вы выберете. Гениальные полководцы всегда находят ещё один неочевидный ход сверх очевидного набора. Но на то они и гениальные. Для простой же победы достаточно иметь несколько вариантов и возможность оперативно изменить направление главного удара.

Однако мы много раз говорили о том, что современные войны в значительной степени переместились в информационную сферу, в результате, как высокой разрушительной мощи оружия, так и высочайшей информационной насыщенности современного общества, позволяющей не только командованию управлять войной в режиме реального времени, но и населению, даже в глубоком тылу, виртуально присутствовать на поле боя и своими эмоциями влиять на ход и исход войны, зачастую сильнее, чем повлияет самая красивая и выверенная, самая экономная и эффективная операция на поле сражения. Это значит, что требования, предъявляемые к армии, начинают распространяться и на сферу СМИ.

Не в том смысле, что журналистов надо одеть в мундиры, научить ходить строем и безоговорочно выполнять приказы. А в том плане, что журналисты, политики, члены экспертного сообщества, аналитики должны понимать манёвр командования и уметь каждый на своём месте, применяясь к месту и времени творчески развить его, не извращая сути и не ставя под угрозу общее взаимодействие. 

При этом необходимо понимать, что медийная структура значительно сложнее, чем армейская. Последняя тоже усложняется по мере повышения сложности техники, с которой армия имеет дело и её насыщенности автоматическими, роботизированными и компьютерными системами. Сегодняшняя армия критически отличается от армии не только XVIII века, но и времён Великой Отечественной войны. Екатерининская и сталинская армия похожи между собой больше, чем каждая из них на современную. Тогда солдата надо было призвать, обучить строю, определить в полк, одеть, обуть, накормить, вооружить и научить стоять по огнём, наступать под огнём, вести огонь, отступать, не нарушая строя. Менялись масштабы, но не менялась суть. Сейчас всё меньшее количество солдат физически присутствует на том поле сражения, на котором воюет их оружие, и процесс обезлюдивания полей сражений идёт с нарастающей скоростью. Армия учится взаимодействию в виртуальном пространстве.

Тем не менее, суровые взаимоотношения приказывающего и выполняющего приказ в современной армии пока сохраняются в неприкосновенности и, очевидно, в этом плане не скоро что-то изменится, если вообще изменится. Всё же армия — слишком специфическая структура, предназначенная для специфических задач.

В то же время эффективные боевые действия в медийной сфере по приказу невозможны. Приказ будет всегда запаздывать. Причём запаздывать критически. Отличие информационного наступления от танковой атаки заключается в том, что танкам, для создания реальной угрозы надо прорвать оборону и выйти на оперативны простор. То есть, им требуется время от начала действия до успеха, когда они начинают оказывать критическое воздействие на устойчивость вражеских войск. Командование успевает получить информацию об опасности и среагировать. В информационном наступлении, информация начинает действовать в момент своего создания, ещё даже до распространения.

Созданная информация или дезинформация уже становится фактором общественной жизни, потому, что она обязательно будет распространена. А задача информации именно в том и заключается, чтобы оказывать влияние на общество и идущие в нём процессы в перспективе. То есть, будучи созданной сегодня и распространённой завтра, информация начинает оказывать на общество непрерывное воздействие. Оно может быть большим вначале и уменьшаться в дальнейшем, а может наоборот, поначалу быть незаметным, но со временем увеличиваться. Возможен и накопительный эффект, когда десятки, сотни и тысячи незаметных сообщений, формально не имеющих ничего общего между собой, не имеющих серьёзного эффекта каждое в отдельности, внезапно складываются в медийном пространстве в единую мозаику и переворачивают сознание общества вверх дном. 

Это одна из высших форм искусства работы с информацией. Тысячи не связанных между собой и не связанных с вами людей получают из различных источников, которым доверяют, тематически не связанные друг с другом информационные сообщения, которые они начинают тиражировать среди своей аудитории. Когда каждое из этих сообщений, прорвав узкий круг, выходит на широкую общегосударственную аудиторию, внезапно выясняется, что все они бьют в одну точку, либо дискредитируя политика или политическую силу, либо наоборот превознося. 

Очевидная неангажированность тысяч первичных источников и миллионов добровольных распространителей не позволяет ни при каких условиях проследить вброс. Тем более, что и вброса-то никакого нет. Реальным людям, реально интересующимся определённой темой просто помогли с определённой информацией. Любой завсегдатай социальных сетей прекрасно знает сколько добровольных помощников ежедневно, ежечасно и едва ли не ежеминутно пересылают в формате личной переписки новости, демотиваторы, статьи и т.д.. Искусство заключается только в том, чтобы точно знать, какое именно сообщение заинтересует конкретного лидера общественного мнения и соответствующую группу лиц и как ему это сообщение предоставить, чтобы он был уверен в том, что сам его нашёл и сам принял решение о дальнейшем распространении. Ещё один момент — надо понимать, в какой именно момент от начала распространения и какой именно кумулятивный эффект дадут камешки, сложившись в мозаику. Талантливый медийщик чувствует это интуитивно, как талантливый полководец интуитивно чувствует момент, когда атака врага вступила в кризисную фазу и необходимо наносить контрудар. Но в принципе, в наше время, толковая и неглупая команда может просчитать соответствующие алгоритмы при помощи компьютера, подключённого к интернету.

Именно способность информационной атаки к подобного рода скрытности до момента нанесения удара и требует от медийной сферы высокого уровня профессиональной образованности и отличной интуиции. Для срыва атаки, которая ещё даже не готовится (поскольку когда она готова, контрмеры предпринимать поздно, надо думать о минимизации её разрушительных последствий), необходимо точно знать и понимать собственные узкие места и начинать контратаку раньше, чем их найдёт противник и подготовит свою атаку. В данном случае в классическом виде не просто наступление становится лучшим видом обороны, но превентивный информационный удар может быть единственным доступным способом защиты от информационного наступления.

Кроме того, надо понимать, что эффективным медийным оружием может быть не только распространение информации, но и отказ от распространения информации. Речь идёт не о блокировании, в современном мире ничего нельзя заблокировать, а именно о неучастии. В целом ряде случаев, особенно в работе со склонной к рефлексии аудиторией, отказ от участия в информационной кампании какого-либо лидера общественного мнения или группы таковых может иметь больший эффект, чем прямое противодействие (в форме разоблачения самой информации или её распространителей). В медийных войнах, как в реальных — отказ от публичного конфликта практически всегда выгоднее конфликта.

В общем, превентивное подавление, оперативное реагирование и уклонение от прямого столкновения — те же основные формы манёвра, которые применяются в ходе военных действий, являются основой и медийного противостояния. Последнее усложняется лишь тем, что информационная матрица системы армия в системе война имеет существенные ограничения (военная цензура). В то время, как информационная матрица медийной системы в системе война никаких ограничений не имеет. Любой термин, любая новость, любое событие, практически любое слово может быть использовано как за, так и против. Медийный конфликт — бесконечное перетекание информации в многомерном пространстве, которое каждый из борющихся субъектов пытается отформатировать в нужном ему виде.

Общим правилам можно научить будущих медийщиков в профильных ВУЗах или на специальных курсах. Это даст подготовленный унтер-офицерский состав, способный творчески реагировать на заметные раздражители. Для дальнейшего совершенствования необходимо этим жить. Тогда человек легко делает то, чему никто нигде не научит — любую информацию, даже ещё не возникшую, рассматривает с точки зрения эффективности её использования в интересах своей стороны, против оппонирующей. Тогда человек легко видит многомерность и неоднозначность любой информации. Тогда библейское: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоанн 1:1), — констатирует первичность Бога Слова по отношению к нашему сознанию. 

Осознав всё это легко будет понять, что от информации невозможно закрыться. Глухая оборона — худший способ борьбы в информационной войне. СССР попробовал спрятаться за глушилками и вчистую проиграл информационную войну. Произошло это потому, что иностранные информационные атаки всё равно достигали цели, а запретный плод сладок. К тому же, советские пропагандисты не могли бороться с тем, чего вроде бы не существовало в советской действительности (ведь «вражьи голоса» были якобы надёжно блокированы и советские люди их якобы не слушали). В результате враждебная пропаганда не получала адекватного ответа. Более того, иностранные медийщики, регулярно сталкиваясь с советскими на своём поле, учились вести дискуссию на всех уровнях, в то время, как в СССР было человек пять-десять сертифицированных экспертов, которые имели официальную лицензию на отпор буржуазным инсинуаторам. Остальные находились в тёплой ванне. Им не с кем было спорить. Они высказывали единственно верную мысль. И постепенно дисквалифицировались.
Неслучайно массово пошедшие в политологи во время перестройки историки КПСС, в массе своей оказались такими же паршивыми буржуазными политологами, какими были коммунистами-пропагандистами.

Таким образом, открытость российского медийного пространства для дискуссии с практически любым врагом является не только и не столько завоеванием либеральной демократии, как склонны думать некоторые, сколько прекрасным незаменимым полигоном для практического обучения молодых медийных кадров. Попытка закрыться приведёт к такой же информационной импотенции, как та, что погубила Советский Союз.

Суть управления информацией заключается не в том, чтобы добившись информационной монополии в рамках какого-то коллектива, территории или государства, создавать своё закрытое информационное пространство. Это ничего не даст. Информацию нельзя ни приручить, ни посадить в клетку. Независимо от нас она уже существует во всей своей полноте. Мы можем только в рамках своих возможностей познавать её часть и делиться этими знаниями с другими. Безусловно эти знания субъективны, но от этого они не становятся ложными. Попытки создавать ложную информацию контрпродуктивны. Даже дезинформация должна основываться на абсолютно правдивой информации. Здесь вопрос в искусстве подачи и в знании психической организации оппонента, который окажется готов обманываться сам.

Например, чем подробнее и честнее я описывал украинским националистам, что будет с ними и с украинским государством, если они достигнут своих целей, тем с большим остервенением они отвергали предупреждения и рвались в направлении уничтожения украинского государства. При том, что меня-то украинская независимость не вдохновляла ещё до того, как она стала политическим фактом, я вполне честно указывал им единственный путь её сохранения. Но поскольку некоторые особенности этого пути (компромисс русским населением внутри страны и нормальные отношения с Россией на международной арене) им не нравились, они просто не могли признать истинность данной информации и всегда действовали вопреки этим предупреждениям, разрушая то государство, которое рассматривали, как сверхценность.

Точно так же и Путин предлагал Украине федерализацию, Европейскому Союзу (ещё до подписания соглашения об ассоциации с Украиной) трёхсторонние переговоры о компромиссе, США договорённость о преодолении украинского кризиса на условии фактического установления сфер влияния, в зависимости от симпатий населения конкретной области (Москва и Вашингтон должны были бы выступить гарантами безопасности для своих союзников). Это были очень хорошие предложения. Очень компромиссные. Лучше ни Киев, ни Брюссель, ни Вашингтон не получат. Более того, сейчас для них ситуация много хуже, чем была тогда, когда эти предложения делались. Но они отвергли их в надежде на большее. Потому, что создали собственную информационную матрицу, в рамках которой «слабая Россия» должна была капитулировать. В результате, выстраивая ложную информационную матрицу они обманули сами себя.

Сейчас нам ещё только предстоит выстроить столь же эффективный общегосударственный механизм информационной войны, как российская армия в качестве механизма войны обычной. Основные кластеры такого информационного механизма это: 

1. Образованный личный состав, которому знания и практический опыт обеспечивают умение эффективно маневрировать в рамках имеющихся полномочий. 

2. Прямая и обратная связь по вертикали, когда низы хорошо представляют себе стратегическую цель верхов, а верхи постоянно в курсе, какие именно тактические шаги в данный момент совершаются внизу.

Последний момент, который хочу выделить особо. Армия — сугубо государственный институт. В медийном же пространстве государственные СМИ занимают ведущее положение, но полностью его не контролируют. При этом ведение информационных боевых действий требует высокой согласованности всех звеньев. Поэтому особой проработки требует вопрос мягкой координации государственных и негосударственных СМИ.

Всё сказанное выше не досужие философствования. Это актуально, поскольку в нашем веке не умеющий работать с информацией неизбежно быстро деградирует. Деградация же, раз начавшись, охватывает все общественные и государственные институты и приводит к национальной катастрофе.