«Россиецентризм» как фактор «мягкой силы»

И внутри России, и за ее пределами популярно представление о том, что у нашей страны нет какой-либо внятной «мягкой силы», а ее влияние на близлежащие народы и страны объясняется либо силой «грубой», либо экономическими интересами. Ниже отклик Бориса Межуева на две недавно опубликованные работы американских политологов, в которых обсуждаются схожие сюжеты, но при этом по-прежнему даже не ставится вопрос о каком-либо россиецентризме близлежащих к ней стран и народов.

***

«Цивилизационный реализм» постепенно входит в моду в экспертных кругах. Разумеется, термин этот – слишком авторский – никем не используется, но описываемый им набор идей высказывается все чаще и чаще, причем не столько российскими, сколько американскими исследователями. Приведу два примера. Спецвыпуск журнала «Россия в глобальной политике», вышедший в свет в декабре 2017 года, состоит из одной большой работы, которая называется «Победителей нет: украинский кризис и разрушительная борьба за постсоветскую Евразию». Ее авторы — американские политологи, сотрудники Международного института стратегических исследований (расположенного в Лондоне) – Тимоти Колтон и Сэмюэль Чарап – предприняли гигантский труд: описание всей предыстории украинского конфликта 2014 года, а также его последствий, через призму борьбы России и Евро-Атлантики за контроль над разделяющими их пространства лимитрофными государствами.

Политологи проанализировали все подробности этого конфликта за лимитрофы, начиная с момента распада Советского Союза в 1991-м году и решения о расширении НАТО на Восток в 1996-м. Особенно ценно в этом исследовании выделение трех аспектов этого противостояния: геополитического, в котором на первый план выходит история именно с НАТО, геоэкономического, с историей соперничества структур ЕС и создаваемого Россией Евразийского экономического сообщества, а также геоидейного. В геоидейном конфликте западная стратегия «распространения демократии» сталкивается с оборонительным консервативным сопротивлением России — однако, в исследовании Чарапа и Колтона этот аспект не получил развернутого описания.

Мне лично термин «геоидейный» кажется стилистически вычурным, и я бы предпочел использовать вместо него понятие «геокультурный», в свое время популяризованное создателем мир-системного анализа Иммануилом Валлерстайном. Но главное в этом вопросе для нас не термин, но, скорее, явно просматривающееся в исследовании американских авторов убеждение, что с идеями у русских дело обстоит совсем плохо, и им следовало бы это откровенно признать, чтобы не заблуждаться относительно собственной привлекательности.

На этом моменте мы еще сосредоточимся, пока же скажем, что общие выводы исследования вполне «цивилизационно-реалистические» — за тем исключением, что слово «цивилизация» отсутствует в лексиконе американских политологов. Но смысл в общем тот же самый: Евро-Атлантике и России следует отказаться от «игры с нулевой суммой» во взаимном противостоянии за лимитрофные государства, при этом, однако, и позицию самих этих государств тоже нужно принимать во внимание. Никакой Ялты-2 с разделением Европы на сферы влияния быть не должно. Нужны всесторонние переговоры о «новых институциональных вариантах для «государств-лимитрофов»», которые должны стать «мостом между евроатлантическими институтами и российскими интеграционными структурами».

Каким образом Украина, Молдова, Грузия смогут стать такого рода «мостами», в тексте не конкретизируется, хотя понятно, что речь могла бы идти о временной или постоянной нейтральной зоне, свободной от военных блоков, но при сохранении возможностей политического, культурного и экономического самоопределения для оказавшихся в конфликтной зоне государств.

В другой работе, отрывок из которой поместил в феврале 2018 года на своем сайте журнал «Foreign Policy», – книге одного из руководителей американского Совета по международной политике Бена Стейла «План Маршала: на заре холодной войны», — высказывается тезис, вынесенный в название публикуемого фрагмента, что действия России в 2014 году объясняются не столько идеологией, сколько географией. Здесь же обращается внимание на то, что за исключением истории с Крымом, Россия никогда не пыталась присоединить к себе куски территорий других стран, население которых занимает пророссийские позиции, сознавая, что в случае такого присоединения задача удержать экспансию Евро-Атлантики на соседние с Россией территории будет крайне затруднена. Тогда как замороженные конфликты в этих странах надежно блокируют их от вступления в НАТО. В целом, Бен Стейл подводит читателей к тому же выводу, что сделали Колтон и Чарап, — «нейтральный статус» лимитрофных государств – единственно возможное разрешение спора России и Евро-Атлантики, спора, который в противном случае будет постоянной угрозой безопасности для всего континента.

В общем, «цивилизационный реализм» — только не брендированный ни этим, ни каким другим именем – становится главной путеводной звездой для всех тех рационально мыслящих экспертов, кто пытается найти выход из восточно-европейского тупика.

Это можно только приветствовать.

Обратим только внимание на два важных обстоятельства. Во-первых, все вышеперечисленные эксперты, скорее, относятся к оппозиционной Демократической, а не Республиканской партии, что заметно и по их текстам, где львиная доля ответственности за все неприятности в отношениях между Россией и Западом возлагается на администрацию младшего Буша и консервативно настроенных республиканцев, захвативших нижнюю палату Конгресса в 1994 году. Получается, что Клинтон, бомбивший Югославию в 1999 и инициировавший экспансию НАТО на Восток, и Обама, бомбивший Ливию в 2011, — повинны в произошедшем намного меньше. С исторической точки зрения, это явная натяжка, но с позиции текущей политики сами эти сигналы, возможно, свидетельствуют, что с демократами-глобалистами в будущем нам и в самом деле окажется проще договориться, чем с радикальными американскими националистами, руководствующимися принципом ничем не сдерживаемого государственного эгоизма. Глобалисты, в отличие от националистов, принуждены думать не только о себе, но и миропорядке, из которого все-таки Россию вычеркнуть невозможно, а, следовательно, они в большей степени склонны к принятию существующих реалий современного мира.

Между тем, этот новый демократический реализм не случайно отказывается от слова «цивилизационный», столь же не случайно Колтон и Чарап жестко лишают Россию права на обладание «мягкой силой»: для американских исследователей наше Отечество – это такой геополитический и геоэкономический гигант, с которым надлежит считаться, следует принимать во внимание его интересы, искать с ним пути компромисса для всеобщего спокойствия. Но при этом не нужно заблуждаться – в здравом уме ни один нормальный народ к России добровольно присоединиться не захочет, все, кто может, будут пытаться освободиться от влияния нашей страны и «убежать» в Евро-Атлантику. «Убежать» смогут не все, поскольку Евро-Атлантика не всех сможет принять, но это досадное обстоятельство ни в коем разе не может считаться подтверждением российской привлекательности.

Поэтому Запад и не должен соглашаться на «доминирование России в соседних странах».

«На самом деле, «Победителей нет», — дальнейшее расширение возглавляемых Россией институтов в регионе, — тоже неподходящее решение, вне зависимости от того, какую политику выберет Запад. Те государства, которые уже оказались под эгидой российских институтов, останутся там из-за давления или отсутствия иных вариантов; многие, наверное, убежали бы, если бы могли».

— констатируют авторы.

И далее авторы с долей аналитической холодности отмечают, что «российские проекты регионального управления не пользуются особой поддержкой в других странах».

Итак, перед нами – пример «реализма», не допускающего факта наличия искреннего «россиецентризма», в том числе в соседних с Россией странах, собственно, тех, за которые между нашей страной и Евро-Атлантикой идет непримиримая – геополитическая и геоэкономическая – борьба. Но отметим при этом, не борьба «геоидейная» и «геокультурная», в которой у нашей страны просто нет шансов.

Насколько такой скепсис в отношении российской «мягкой силы» и «россиецентризма» соответствует действительности? Существует ли гравитационное поле российской цивилизации, или же таковой цивилизации просто нет, а есть полюс военной и экономической силы, с которой нужно иметь дело, чтобы не разбить себе лоб, но любить и уважать который не заставит никакая пропаганда? Кое какие факты эксперты добросовестно игнорируют. Далеко не случайно авторы «Победителей нет» ничего не пишут о народном восстании в Севастополе в феврале 2014 года и о деятельности прорусских активистов в Крыму, пытавшихся не допустить подписания Украиной соглашения о Евроассоциации в условиях прямого нарушения воли пророссийской части страны. Очевидно, что перспектива вхождения в безвизовую зону с ЕС ценой разрыва культурных контактов с Россией для жителей Крыма, Севастополя и значительной части всего Юго-Востока была категорически неприемлема. Это свидетельствует о том, что какая никакая «мягкая сила» у России есть, и «россиецентризм» все-таки имеет место быть. Иначе говоря, существует «российскость» не только как слабая – национальная, но и как сильная – цивилизационная – идентичность. То есть многие люди на Украине не просто не хотят становиться украинцами, но не желают становиться и европейцами, если в результате этого они перестанут быть русскими.

Также показательно, что при обсуждении всей истории с лимитрофными народами американские политологи умалчивают про недавние политические процессы в Восточной Европе, в которой у России и Путина стали появляться неожиданные почитатели – от венгерского премьера до чешского президента. Конечно, это не может восприниматься как угроза европейскому единству, но все же это тоже свидетельство в пользу нового «россиецентризма», пускай и уступающего «европоцентризму» по всем возможным показателям, но тем не менее всамделишного и реального, принимать его во внимание объективным аналитикам просто необходимо.

По хорошему России необходима сегодня аналогичная книга о об истории борьбы с Евро-Атлантикой за контроль над лимитрофными территориями, но написанная с позиции именно «цивилизационного реализма» — то есть с признанием того, что Россия имеет свое цивилизационное «гравитационное поле». При этом надо бы понять, за счет чего это поле все-таки возникает, какие факторы здесь задействованы – фактор языка, общей истории, культуры, этнического происхождения, или все-таки что-то еще, например, страх утратить национальную идентичность в условиях мультикультурной Европы? Однако показательно, что в России такового объективного исследования нет, или по крайней мере оно не получило нужного паблисити. И у меня есть некоторое опасение, что причина этого состоит отчасти в том, что в подобном «россиецентризме» не испытывают потребности не только американские, но и отечественные реалисты, поскольку «мягкая власть» — это всегда двухсторонняя зависимость, не только периферии от центра, но и центра от периферии. Коммунистическая власть в Советском Союзе черпала свою легитимность в обращении к ней за покровительством революционеров на Кубе и в Никарагуа, но когда реалисты в горбачевском руководстве взяли курс на диалог с Вашингтоном в рамках «нового политического мышления», все тогдашние «коммуноцентристы», или «советоцентристы» были отброшены в сторону как неликвидный ресурс. Надо признать, что американцы так поступать со своими союзниками отказались, чем, собственно говоря, и объясняется сегодняшняя разница наших «мягких сил».

Поэтому соответствующий интересам России «реализм» может быть только «цивилизационным», то есть работающий с фактором «россиецентризма», а не игнорирующим его существование. Опять же, «цивилизационный реализм» не тождественен «цивилизационному фундаментализму», для которого «россиецентризм» на какой-либо территории – повод для ее интеграции в сферу российских интересов без учета возможных издержек. Но другой крайностью по отношению к «цивилизационному фундаментализму» был бы «реалистический нигилизм» — сознательное обнуление собственной «мягкой силы» ради мирного соглашения с партнерами по «соперничеству цивилизаций».

Увы, сегодня в этом зазоре между «фундаментализмом» и «нигилизмом» есть только отдельные умные эксперты, но нет солидной научной школы со своими серьезными концептуальными и стратегическими разработками. Конечно, есть наследие Вадима Цымбурского, есть опирающиеся на его идеи тексты экспертов младоконсервативного направления, но, увы, пока историю борьбы за Великий Лимитроф для нас пишут американские эксперты, со своими собственными представлениями о «мягкой силе». Но когда-нибудь, надеюсь в ближайшем будущем, импортозамещение коснется и аналитических сред.

Борис Межуев - Историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Председатель редакционного совета портала "Русская идея".