Типовой взгляд на борьбу большевиков с церковью грешит против истины

Ровно 100 лет назад вступил в силу «Декрет о свободе совести». Он положил начало кровавому противостоянию между советской властью и Православной церковью, хотя Ленин значительно смягчил положения документа. Данный конфликт можно назвать «спором хозяйствующих субъектов», при этом наиболее распространённый взгляд на него во многом расходится с исторической правдой.

Именно с «Декрета о свободе совести, церковных и религиозных обществах», утверждает современная популярная история, начались большевистские гонения на религию, причем начались они сразу с разорения монастырей и изъятия церковных ценностей. В этом вопросе сходятся как либеральные авторы, так и исследователи из консервативного лагеря. С той лишь разницей, что либералы считают серьезным достижением заложенные тогда принципы светского государства, впоследствии унаследованные Конституцией РФ, хотя и возражают против преступных практик по их воплощению в жизнь.

Своеобразной квинтэссенцией такого взгляда, в общих чертах сходного для обоих лагерей, является раздел «Наступление на религию» книги Ричарда Пайпса «Русская революция», изданной в 1990 году. «В исторических исследованиях, посвященных русской революции, религии отводится несоразмерно малое место», – сказано в его начале. Это справедливое утверждение, помимо прочего, объясняет широкое распространение взглядов Пайпса в отечественной публицистике и историографии: разочарованная официозом позднесоветская интеллигенция искала альтернативные источники знаний и нашла их в книжке американского историка, подоспевшей чрезвычайно вовремя.

«Смертный приговор церковным учреждениям»

Для народа России, писал Пайпс, «религия имела первостепенное значение». Люди не мыслили себя в отрыве от нее, «для них культура означала религию», «их жизнь обращалась вокруг дат церковного календаря». Большевики же, продолжает историк, обрушились на религиозную веру и практику с яростью, невиданной со времен Римской империи:

«В однопартийном государстве, стремящемся к установлению своей монополии на любую организованную деятельность, существование института духовенства, независимого от партийного контроля, было неприемлемо. Это в особенности касалось Православной церкви, которая отвечала духовным запросам трех четвертей населения».

 

Сама церковь, подчеркивает Пайпс, была тесно связана с монархией, но так далека от политической жизни, что отречение Николая II застигло ее врасплох. Первым побуждением РПЦ было не замечать Февральской революции, а по отношению к Временному правительству ее иерархи сохраняли «недружелюбный нейтралитет», который перерос в открытую враждебность к тому моменту, когда это правительство пало. 

Митрополит Московский Тихон, избранный патриархом на Поместном соборе в декабре 1917 года, был, по мнению Пайпса, «благочестивым простодушным монахом, насквозь проникнутым русским фатализмом»: «Ему нет дела до того, кто правит в России, его истинное призвание – служить духовным нуждам народа». Такая политика нейтралитета по отношению к власти могла бы быть вполне оправданной, если бы действия самой власти укладывались в привычные рамки. Но большевики намеренно шли на обострение отношений между церковью и государством. А их «Декрет о свободе совести...» прерывал «связь церкви со светской властью, установившуюся с первых дней существования Российского государства».

Внешне все выглядело относительно прилично: власть объявляла об отделении церкви от государства и о праве граждан исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. «Но под первыми обтекаемыми формулировками документа, – пишет Пайпс, – скрывалась его истинная тоталитарная сущность»:

«Действительный смысл декрета означал смертный приговор церковным учреждениям. В отличие от революционной Франции, где духовенство после национализации земель было поставлено на государственное жалованье, советский декрет не только лишал их казенного содержания, но и запрещал религиозным и церковным учреждениям владеть каким бы то ни было имуществом, включая церковные здания и богослужебные предметы. Более того, декрет запрещал церкви брать плату за требы. Духовенство, таким образом, оставалось без всяких средств к существованию... Церкви и монастыри были осквернены».

Как уже было сказано выше, взгляд Пайпса во многом можно считать общепризнанным. Но нельзя не отметить ряд серьезных преувеличений, которые он допустил.

Преувеличение первое: религиозность народа

Однако ряд исторических материалов не вполне согласуется с представлениями о религиозном и богобоязненном народе Российской империи, который жил верой да ритуалами – и духовным запросам которого отвечала Православная церковь.

Так, в приговорах и наказах крестьян Центральной России в Государственную думу 1905–1907 годов значительная часть воззваний была посвящена их конфликтным взаимоотношениям с РПЦ. «Священники только и живут поборами, – писали крестьяне, – берут с нас яйцами, шерстью, коноплями и норовят, как бы почаще с молебнами походить за деньгами, умер – деньги, берет не сколько дашь, а сколько ему вздумается. А случится год голодный, он не станет ждать до хорошего года, а подавай ему последнее... и грех бы было – хлебом-то брать...»

Обер-прокурор Святейшего Синода Константин Победоносцев писал графу Шереметьеву о ситуации 1905 года: «В довершение зла помутилась и церковь, откуда должен был исходить свет для всех и руководство». А вот цитата из другого его письма: «Народное негодование растет на Митрополита (речь о митрополите Петербургском и Ладожском), на Архиереев и – увы! – на Царя».

Антон Деникин отмечал, что «религиозность русского народа, установившаяся за ним веками», к началу XX века «несколько пошатнулась». «Мне невольно приходит на память один эпизод, весьма характерный для тогдашнего настроения военной среды, – писал генерал и будущий лидер Белого движения о ситуации начала 1917 года. – Один из полков 4-й стрелковой дивизии... построил возле позиций походную церковь. Первые недели революции... Демагог поручик решил, что его рота размещена скверно, а храм – это предрассудок. Поставил самовольно в нем роту, а в алтаре вырыл ровик для... Я не удивляюсь, что в полку нашелся негодяй-офицер. Но почему 2–3 тысячи русских православных людей, воспитанных в мистических формах культа, равнодушно отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни?»

Другой вопрос, который задает себе Деникин по данному поводу, звучит так: «Как постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти?»

В августе 1917 года в Москве открылся Всероссийский поместный собор – эпохальное событие в истории страны, где поместные соборы не собирались с конца XVII века. Тем не менее газета «Русские ведомости» (не какая-нибудь бульварщина, а весьма солидное издание) писала об «упадке веры», об отсутствии интереса к церковному Собору, о падении авторитета церкви, в которой преобладали «мертвая обрядность и полицейские репрессии».

Даже «Всероссийский церковно-общественный вестник» признавал: «Православное духовенство занимало привилегированное положение, но его нравственный авторитет среди населения пал до чрезвычайно низкой степени. Наверху стояли бесконечно далекие от мирян епископы, на которых бросила свою тень распутинщина, а внизу – «попы», к которым народ относился с явной враждебностью».

Преувеличение второе: аполитичность церкви  

Не вполне справедливы и утверждения о том, что церковь оставалась вне политики. В начале марта 1917 года Святейший Синод постановил отслужить в церквях молебны с провозглашением многая лета «Богохранимой державе Российской и благоверному Временному правительству ея», упразднил «царские дни» и обратился с посланием «к верным чадам Православной российской церкви по поводу переживаемых ныне событий». «Свершилась воля Божия, – говорилось в нем. – Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути».

Таким образом РПЦ приняла революцию и поддержала Временное правительство. Высказывалась она по политическим вопросам и в дальнейшем. Конкретно о большевистской партии официальное издание Собора «Всероссийский церковно-общественный вестник» писал так:

«Что такое большевизм? Это смесь интернационалистического яда со старой русской сивухой. Этим ужасным пойлом опаивают русский народ несколько неисправимых изуверов, подкрепляемых кучей германских агентов».

 

На самом Поместном соборе в полемике о восстановлении патриаршества звучали предостерегающие речи: «Вы вводите патриаршество в то время, когда готова начаться борьба церкви с государством. В лице патриарха вы хотите иметь предводителя в этой борьбе. Но ведь если будущий патриарх примет вашу программу, ему ничего не остается, как сделаться вождем определенной политической партии». Эти слова профессор Киевской духовной академии Петр Кудрявцев произнес 7 ноября на заседании Собора, еще не зная, что в Петрограде уже сменилась власть.

В середине ноября, уже при большевиках, Собор приступил к обсуждению документа «О правовом положении Российской православной церкви». Члены Собора полагали, что «нынешние власти» не продержатся более одного–двух месяцев. А потому спокойно составили документ, который начинался словами «Должны быть приняты государством следующие основные положения». «Православная российская церковь... занимает в Российском государстве первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение... Государственные законы, касающиеся Православной церкви, издаются не иначе как по соглашению с церковною властью...  Глава Российского государства, министр исповеданий и министр народного просвещения и товарищи их должны быть православными...» – говорилось в нем далее.

Один из авторов положения заявлял: «Наши требования обращены к русскому народу через головы теперешних властей».

Преувеличение третье: лишение средств к существованию

В начале декабря 1917 года Совнарком создал специальную комиссию для выработки декрета об отделении церкви от государства. В конце месяца его проект был опубликован в эсеровской газете «Дело народа». В ответ митрополит Петроградский Вениамин предостерег Советы от принятия такого документа:

«Считаю своим нравственным долгом сказать людям, стоящим в настоящее время у власти, предупредить их, чтобы они не приводили в исполнение предполагаемого проекта декрета об отобрании церковного достояния. Православный русский народ никогда не допускал подобных посягательств на его святые храмы».

 

Когда же законопроект под названием «Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах» был вынесен на утверждение советского правительства, Ленин потребовал внести в него существенные поправки. Например, статья 13 в проекте гласила: «Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием». «Вождь мирового пролетариата» дополнил статью: «Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной государственной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ».

В тот же день документ был принят Совнаркомом. Любопытно, что в Собрание Узаконений РСФСР он впоследствии вошел под другим названием – «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Судя по всему, по причине революционной неразберихи.

О чем же шла речь в судьбоносном документе? Статья 1 провозглашала: «Церковь отделяется от государства». Статья 2 подчеркивала: законодательные или иные ограничения свободы совести недопустимы, как и преимущества и привилегии на основе вероисповедания. Статья 3 дополняла: каждый может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Статья 4 отменяла религиозные обряды и церемонии в государственных и общественных учреждениях. Статья 5 ставила интересы общественного порядка выше свободы исполнения религиозных обрядов. Статья 7 отменяла религиозную клятву и заменяла ее торжественным общенародным обещанием.

До статьи 6 она разграничивала гражданские обязанности и веру: «Никто не может, ссылаясь на свои религиозные воззрения, уклоняться от исполнения своих гражданских обязанностей». Но при этом содержала предельно либеральное для своего времени уточнение: «Изъятия из этого положения, под условием замены одной гражданской обязанности другой, в каждом отдельном случае допускаются по решению народного суда». Тогда речь еще не шла о всеобщем призыве в армию или иных требованиях государства, несовместимых с религиозной этикой, но подобная возможность уже предусматривалась.

Все эти пункты понижали роль церкви как морального авторитета, но не затрагивали ее административных и хозяйственных функций. Но уже статья 8 провозглашала: «Акты гражданского состояния ведутся исключительно гражданской властью: отделами записи браков и рождений». Таким образом вводилась привычная нам система загсов. У священников, исполнявших его функции прежде, исчезала возможность «почаще с молебнами походить за деньгами».

Статья 9 отделяла школу от церкви, запрещая «преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы». При этом «граждане могут обучать и обучаться религии частным образом».

Все это, конечно, важно, но определяющими в декрете были статьи с 10-й по 13-ю, о которых и говорил Пайпс. Процитируем их полностью:

«10. Все церковные и религиозные общества подчиняются общим положениям о частных обществах и союзах и не пользуются никаким ни преимуществами, ни субсидиями ни от государства, ни от его местных автономных и самоуправляющихся установлений».

«11. Принудительные взыскания сборов и обложений в пользу церковных или религиозных обществ, равно как меры принуждения или наказания со стороны этих обществ над их сочленами, не допускаются».

«12. Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют».

Изъятие церковных ценностей проводилось начиная с 1922 года. В качестве предлога выступила борьба с массовым голодом в Поволжье (фото: РИА Новости)

Статья 13 и ленинская вставка в нее были приведены выше. Речь в них шла не об изъятии церковного имущества, а об его национализации, включая земли – церковь была крупным землевладельцем. При этом здания и предметы, необходимые для проведения служб, сразу же передавались ей в безвозмездное использование.

В конечном счете церковь лишалась государственных субсидий и переводилась в ранг «частных общества и союзов», которые «не пользуются никаким преимуществами» по сравнению с другими. При этом ей прямо запрещалось осуществлять принудительные поборы, но не сборы вообще. Пайпс был неправ в своем выводе о том, что духовенство лишалось всех средств к существованию. Иначе как бы она существовала все 74 года советской власти?

Другое дело, что под богатыми и сытыми имперскими временами, когда церковь была государственным институтом, крупным собственником и снабжалась из казны, действительно была подведена красная черта.

«Гонение жесточайшее воздвигнуто»

Публикация декрета вызвала резко негативную реакцию РПЦ. Патриарх Тихон провозгласил анафему «безумцам», о которых говорилось так: «Гонение жесточайшее воздвигнуто и на святую Церковь Христову: благодатные таинства, освящающие рождение на свет человека, или благословляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними; святые храмы подвергаются... ограблению и кощунственному оскорблению... чтимые верующим народом обители святые (как Александро-Невская и Почаевская лавры) захватываются безбожными властелинами тьмы века сего и объявляются каким-то якобы народным достоянием... Имущества монастырей и церквей православных отбираются под предлогом, что это – народное достояние...»

Патриарх призвал паству остановить «безумцев», противопоставив им силу «всенародного вопля». Поместный собор принял постановление, в котором призвал верующих «объединиться ныне вокруг патриарха, дабы не дать на поругание веры нашей». Также Собор издал специальное постановление, в котором грозил отлучением от церкви каждому, кто попытается провести положения декрета в жизнь.

Так начался открытый политический конфликт государства и церкви. С существенными жертвами со стороны последней.

Автор: Дмитрий Лысков