Новая буржуазия

Политологи Высшей школы экономики изучают политическое поведение и протестную активность молодежи. Они проводили исследование взглядов студентов, принимавших участие в митингах в 2011-2012 годов, фокус-группы с молодежью после митинга 26 марта 2017 года, анкетировали участников митинга против реновации в мае. О результатах исследований «РР» поговорил с политологом Валерией Касамара, которая руководит Лабораторией политических исследований Высшей школы экономики

Как давно вы проводите опросы на митингах?

Мы специализируемся вообще-то на молодежи, а не на митингах. У нас было два опыта работы на митингах. Это 2011-2012 год, когда мы проводили интервью с молодежью, и не только в Москве. И, соответственно, митинг против реновации. Сам по себе митинг не является предметом нашего изучения, но иногда попадает в поле внимания. Сравнив данные, которые мы получили в 2011-2012 году, и те, что получаем сейчас, я не могу сказать, что молодежь в своем целеполагании сильно изменилась. Тогда мы выявили фактически три группы молодых людей, выходящих на митинг. Сейчас – те же самые три группы.

Что это за группы?

Первая –молодые люди, для которых побывать на митинге – новый социальный опыт, которого в их жизни не было. Что тогда, что сейчас – для молодых людей это первые протестные выступления. Они проговаривают одно и то же.

Вторая группа – это те, кто действительно имеет устоявшиеся политические взгляды и участие в митинге – это их политическая позиция. А третьи – это те, кому просто нравится большая тусовка и они ходят на митинг, чтобы сделать фотографию в Instagram. Это способ их собственного продвижения.

Раскрутка себя в социальных сетях?

Да, в том числе. Ты фотографируешься, собираешь лайки, рассказываешь, какой ты крутой, где ты был, то есть это опять же расширение твоих возможностей. Такая вот большая тусовка. Особенно наглядно это было в начале 2012 года, ребята ходили и на Поклонную гору, и на Сахарова, им очень нравилось, что тут же они могут увидеть живую Ксению Собчак, люди из телевизора из онлайна выходят в оффлайн. Чувство сопричастности к медийным персонам в 2012-м году очень ярко ощущалось.

Какого они возраста?

Начиная с 16 лет и до 20. Сейчас у нас новые 16-летние. У них нет опыта 2012 года, они вышли посмотреть, что это такое. Это не демонстрация с флагами 4 ноября, когда все можно и все понятно. Здесь есть некий адреналин, непредсказуемость: как это будет? Причем к этой группе относятся как сторонники Навального, так и противники Навального – им все равно, они хотят прийти и посмотреть.

После 26 марта все стали говорить, что протест сильно помолодел. А вы с этим согласны?

У меня ощущение, что митинг 26 марта фактически раскрутили СМИ. Парни на фонарях – это красиво. Но здесь срабатывает вот что: если центральные каналы этого не показали, то нас «как будто бы нету», значит, мы будем из чувства внутреннего протеста доказывать, что мы есть, и снова выходить на улицу. С каждым разом их может быть все больше и больше. И если начнутся какие-то запретительные меры, они это тоже подтолкнут. Не потому, что им нравится Навальный, а просто из чувства молодежного сопротивления, нигилизма, желания доказать, что «мы есть», и вообще показать себя. По сравнению с предыдущим поколением молодых людей, у них демонстративное поведение выражено ярче. А с другой стороны, они проговаривают, что «у нас есть права», «мы хотим, чтобы нас уважали». У них чувство самоуважения развито, мне кажется, больше, чем у родителей.

А что следует из того, что этому поколению свойственно более демонстративное поведение? Как будет развиваться общественная жизнь?

Прогнозировать тяжело. Когда недавно мы провели большое исследование, опросив 6 тысяч студентов, у меня было ощущение, что мы выявили новое поколение. Что это такая «новая буржуазия». То есть это люди, которые хотят жить комфортно, которые, с одной стороны, жаждут этого комфорта и хотят, чтобы государство этот комфорт обеспечивало, при этом не готовы чем бы то ни было жертвовать. То есть они могут говорить «мы хотим быть полезны стране» - но какой-то самоотдачи, каких-то очень сильных инвестиций – этого тоже нет. Для них очень значима самореализация, то есть им хочется хорошей, спокойной жизни, когда у них все есть, когда им интересно, когда они могут интересно работать, когда они могут любить, дружить – но при этом не сильно вкалывая и не рвать подметки. Представить, что они массово пойдут на баррикады, я, честно говоря, не могу. Хотя бы потому, что они будут во главу угла ставить свой комфорт. И поскольку они люди прагматичные, то каждый раз будет возникать вопрос, условно говоря, «что мне за это будет», «что я с этого получу»? Протесты 2011-2012 годов исчерпали себя психологически. Молодые люди, которые вышли на улицу, думали: «нас так много на этой улице, что нас услышат, и сейчас жизнь резко изменится». И когда этого не произошло, у них наступило выгорание: «мы вот тут вот, а ничего не меняется!» У них не было установки на то, что любые социальные изменения – это длительный процесс, который требует не просто выходить на улицу, но и еще что-то еще делать.

И что, никто из них не стал ничего делать?

Ну посмотрите даже сейчас, если митинг приходится на время сессии, то понятно, что молодежь будет, скорее, занята сессией, чем этим митингом!

А как бы вы хотели? Как преподаватель в том числе.

Я бы хотела, чтобы они были ответственными гражданами. Потому что бунтарство – это классическая, хрестоматийная черта студента, француза, Сорбонна, 1968-й, вот мы вот бунтари! Но мне хочется, чтобы эти бунтари были через черточку – интеллектуалы, и еще чтобы они были активными гражданами, ответственными гражданами. В структуре их мотивации выхода очень много примесей. Но мало просто выйти, если уж ты говоришь про какие-то изменения. Если уж ты себя позиционируешь как активный гражданин, я могу тебя спросить: а ты в какой-нибудь НКО-шке участвуешь? Или ты исчерпываешь себя только тем, что ты вышел, с уточкой походил? Когда человек готов выйти публично выразить свою позицию – это тоже хорошо. Самый тупиковый путь – это рассуждение о будущем России с пивом на диване. Но я за то, чтобы это была не просто оголтелая революционность, а взвешенный подход: что еще я готов сделать, чтобы высказать свою позицию?

«Им все равно, они хотят прийти и посмотреть. Противники приходят посмотреть: кто эти люди, которые вышли из-за Навального? А те, которые даже не за Навального, им интересно вообще: а что там будет?»

«А третьи ходят на митинг, чтобы сделать фотографию в Instagram. Это способ их общественного продвижения».

ВЛАДИМИР АНДРЕЕВ / URA.RU / ТАСС

Когда вы говорите о потребительском поведении, в этом есть какая-то оценочность? Это хорошо или плохо?

Когда я говорила о потребительском поведении предыдущей молодежи, до 2014 года, я понимала, что они «еще не наелись». Их молодые родители, у которых по-разному сложились 90-е годы, компенсируют то, чего им не хватало в юности. Больше гаджетов, больше путешествий. Сейчас они хотят стабильного достатка. У них такая формулировка: «чтобы моя семья ни в чем не нуждалась». То есть не имеются в виду дворцы, «Бентли», что-то еще. Тут такой комплекс: медицина, решение социальных вопросов, возможность отдохнуть, купить все, что тебе по жизни необходимо. Более того, они очень часто проговаривают, что излишнее богатство – это лишний напряг.

Это тоже прагматизм?

Нет, это они жалеют себя. Они не хотят работать 24 часа в сутки, они хотят, чтобы у них хорошо шла карьера, но при этом чтобы они могли совмещать личную, семейную и всякую другую жизнь. Они не отдают себе отчета, что это требует каких-то жертв. Но у меня ощущение, что они зачастую готовы сбить свой запрос, нежели вытянуться и идти на максимуме своих возможностей.

Но когда они выходят на митинг и говорят: «Так больше жить нельзя», что имеют в виду?

Давайте говорить по-честному. У нас массовые митинги проходят не по всей стране. Город Москва – это крупнейший и богатейший субъект Российской Федерации. Те ребята, которые выходят на митинг, их материальное положение – средний класс. Это человек, которому социальный статус позволяет не задумываться о том, что он будет есть завтра, а который готов от материальных ценностей перейти к постматериальным.

Ну так когда будет поколение, которое сможет изменить страну?

Мне кажется, это не нынешние студенты. После развала Советского Союза коллеги из «Левада-центра» писали, что требуется жизнь одного поколения, которое не знает Советского Союза. Сейчас это поколение уже выросло, и мы видим второе, которое сосредоточено на себе. Мне почему-то кажется, что их дети – это будут те люди, которые уже совсем забудут, что было до 1991 года, наиграются в гаджеты, наедятся, посмотрят более-менее мир. Которое будет рождено родителями, не знавшими больших социальных перемен. Вот тогда.