Интересно, а что ВВП думает по-этому поводу?

"А что нам скажет начальник транспортного цеха?"(С)

Ого, проглотил синюю пилюлю?

Там продолжение есть про Путина:

" Я ему как-то публично сказал - может быть, еще будет время, когда придется спиной к спине стать и отстреливаться, ну, как военные люди говорят".

А еще про блогера Лапшина:

Президент также высказался по поводу ситуации с экстрадицией блогера Александра Лапшина: "Помните, Лапшин. Слушайте, при чем тут Армения? Да Армения мне про Лапшина никогда ничего не говорила. Был объявлен в розыск одной страной - Азербайджаном. Когда его здесь задержали, я думаю, ну зачем его здесь задержали? Пускай бы он ехал куда угодно. Вот на свою голову проблемы, если уж откровенно говорить. Но задержали. Интерпол знал. Мы сообщили как положено, как законопослушные. Кому мы должны были его передать? Передать тому, кто объявил его в розыск. Более того, это я в первый раз Вам скажу и публично - а его и не хотел никто забирать. Это потом уже начали разыгрывать эту карту. Он гражданин трех стран - ни одна из стран на него не претендовала. Нет, надо с больной головы на здоровую перекинуть, и все. Поэтому в любом вопросе есть определенные подтексты, и этот вопрос будут склонять так, как кому-то это выгодно".

" Почему мы должны с Азербайджаном или с Арменией ссориться или ругаться? Может быть, мы Азербайджану и Армении когда-нибудь пригодимся. Не посредниками. Но вот когда-нибудь пригодимся. Поэтому, зачем мне лезть далеко туда, куда меня не просят. Это такая позиция, исходя из мудрости и белорусского народа, и армянского".

У Лукашенко, как обычно, все речи как в фильме "ДМБ":

Начали к нему водить по одному всех находящихся в пункте.
Выходили оттуда чаще с задумчивым видом, что уже наводило на серьезные размышления.

- Ну, чё?
- Угрожал.

- Взятку предлагал. Но не дал.

- Какой хитрый человек.
- Чё спрашивал-то?
- Я не понял.

Во Темнейший удивится, наверное.

То но на его "суверенитет посягают", то "массовой приватизацией угрожают", то про "бухгалтерию" вспоминает.

А тут раз   - иПутин мне брат . Откровение, однако

Я с удовольствием наблюдаю, как наши президенты играют в этот прекрасный спектакль в стиле "злой и добрый следователь"... а упырьки ведутся на все это, ждут, где нагадить

ну, а какие варианты у Лукашенко ? Или страна отдельная и тогда не только во всем одно мнение. Или страна одна.

Это как у дружественных корпораций. Или у США с Европой. Или просто у дружащих людей. Не во всем должны совпадать мнения, так как, пока отдельные - есть и отдельные интересы. К тому же, у нас, помимо интересов государства, есть и интересы частных компаний. Которые даже с интересами государства, внутри, далеко не всегда совпадают. Есть и либероиды и интересанты глобальной приватизации. Не стоит валить все в одну бесформенную кучу мух и котлет.

Многие на АШ против либероидов, в том числе, и при власти. Так отчего Лукашенко не быть против них ? Только из-за того, что они "российские", как бы "наши" ? Против самой России, ее истории, культуры он ничего не говорит. Против Путина и Ко - аналогично. Отстаивать же интересы той "гос.компании", что он возглавляет - вполне естественно.

В том же, что враги наших интеграционных процессов будут всячески стараться разделить и столкнуть нас - сомневаться не приходится. На гос. уровне, на уровне общения граждан. Будут любую козявку совать под микроскоп и пытаться напугать ею обе стороны. Через Интернет и прочие сми. А где страх - там рождается рознь.

Вовчик на Запад 2017 приедет пистона вставит кое-кому по братски!

Вот с роднёй( и друзьями) то и проблемы всегда.

С чужими людьми всё ясно и понятно.

Молодца Александр Григорьевич. Вот до слёз просто.

В оригинале без толкователей.

нам делить нечего

.. все что твое - то наше 

С таким талантом батьке в цирке выступать надо - мастер перевоплощения.

— Здесь у нас тебе хорошо будет, приятель… — сказал он и стукнул своим шлемом о мой, словно хотел расцеловать меня в обе щеки. — У нас очень хорошо… мы войны не хотим, мы добрые, тихие, сам увидишь, приятель… — С этими словами он лягнул меня в голень так сильно и неожиданно, что я опрокинулся навзничь, и он рухнул обоими коленями на мою грудь. Я увидел все звезды — буквально все звезды черного лунного неба, а мой несостоявшийся друг левой рукой прижал мою голову к песку, а правой сорвал с себя металлические полосы, которые сами собой свернулись в подковообразные скобы. Я молчал, не понимая, что происходит, пока он, пригвождая мощными, неторопливыми ударами кулака мои руки к грунту этими скобами, продолжал говорить: — Хорошо тебе будет, друг дорогой, мы здесь простые, сердечные, ласковые… Я тебя люблю, и ты меня полюбишь, приятель…
— А не «братец родной»? — спросил я, чувствуя, что не в состоянии уже шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Моя реплика нимало не нарушила его добродушного настроения.
— Братец?.. — сказал он задумчиво, словно пробуя это слово на вкус. — А хоть бы и братец! Я добрый и ты добрый! Брат для брата! Ведь мы братья. Правда?
Он поднялся, быстро и профессионально обхлопал мои бока, бедра, нащупал карманы, повынимал из них все мое добро, плоский футляр с инструментами, счетчик Гейгера, отстегнул саперную лопатку, ощупал меня еще раз, более тщательно, особенно под мышками, попробовал засунуть палец в голенища сапог, и во время этого старательного досмотра ни на минуту не умолкал:
— Братец родимый, говоришь? А? Может, оно и так, а может, и нет. Разве нас одна мать родила? Эх, мама, мама… Мать — это святое, братец. Такая добрая! И ты тоже добрый. Очень добрый! Оружия никакого не носишь. Хитрый ты, приятель; хитрюга… так, мол, гуляю себе, грибки собираю. Боровиков тьма–тьмущая. Лес вокруг, только что–то его не видать. Так, дорогой братец, сейчас тебе полегчает, лучше станет, увидишь. Мы люди простые, мирные, и мир нам принадлежит.
Тем временем он снял с плеч что–то вроде плоского ранца и раскрыл его. Блеснули какие–то острые инструменты. Он взял один из них, примерил к руке, отложил, вынул другой в виде мощных ножниц, похожих на те, которыми солдаты во время атаки разрезают спирали колючей проволоки, повернулся в мою сторону — острия блеснули на солнце, — уселся верхом мне на живот, поднял свое оружие и со словами «Дай Бог здоровья» одним ударом вонзил его в мою грудь. Я почувствовал боль, правда, не сильную. Видимо, мой теледубль имел демпфер неприятных ощущений. Я уже не сомневался, что добросердечный лунный друг выпотрошит меня, как рыбу, и, собственно, должен был уже вернуться на корабль, оставив ему падаль на растерзание, но меня насколько ошарашил контраст между его словами и действиями, что я лежал, как под наркозом.
— Что же ты молчишь? — спросил он, разрезая с резким, хрустящим звуком верхний слой моего скафандра. Ножницы у него были первоклассные, из необычайно твердой стали.
— Сказать что–нибудь? — спросил я.
— Ну скажи!
— Гиена!
— Что?
— Шакал.
— Оскорбить меня хочешь, своего друга? Нехорошо. Ты ведь мой враг! Ты вероломный. Ты нарочно сюда без оружия пришел, чтобы меня заморочить. Я тебе добра желал, но врага проверить надо. Такая у меня обязанность. Такой закон. Ты на меня напал. Без объявления войны вторгся на нашу священную землю! Теперь пеняй на себя. «Братец родимый»! Пес тебе брат! Ты сам хуже пса, а за гиену и шакала ты меня попомнишь, только недолго. Память из тебя вместе с кишками выпущу.
Тут последние сочленения грудного панциря разошлись, и он начал поддевать их, выламывать и разводить в стороны. Заглянув ко мне внутрь, он оцепенел.
— Ничего себе фокус, — сказал он, вставая, — этакие разные финтифлюшки. Я–то простак, но ученые наши разберутся. Ты подожди тут, куда тебе спешить. Не к спеху сейчас… Ты уже наш, приятель.

И т.д.

Станислав Лем, "Мир на земле".