ЯR. сказка об оккупации

 
***ЯR***

— Тоха! Ты точно уверен, что мы дойдём?
— Дойдём, Эмка! Обязательно дойдём!
— И машина там будет?
— Будет! – двенадцатилетний Тоха всем своим видом внушал уверенность, но на его душе тоже скребли кошки. Только бы дед не соврал! Слишком уж много он поставил на этот поход. 
За самовольный выход из сектора взрослым грозила пожизненная ссылка на Семнадцатый Объект. Или гораздо хуже. Всё зависело от судьи. Если скажет «Побег!», то, всё. Шансов нет. Сначала, говорят, на опыты, а потом уже...
На Семнадцатом хоть с полгода-год протянуть можно. Говорят. Поэтому, «несанкционированный выход за пределы» лучше «побега».
Оттого и бежали всегда налегке. Чтобы повода не давать. Ловили всех. Но хитрый Тохин дед говорил, что ничего подобного. «Обрати, — говорит,— внимание, как его привезли. В закрытом мешке. Лица никому не показали. Значит, это не он».
— А кто тогда? – с ужасом спрашивала Тохина мать, отрываясь от швейной машинки. 
— Да поймали какого-нибудь счастливца, подальше от нашего сектора, отмудохали и сюда. В назидание, что бежать бесполезно.
Мать с сомнением смотрела на него, укоризненно кивала в сторону детей, играющих на полу, и возвращалась к шитью.
Ткань, как инвалиду-надомнику ей приносили прямо в блок. Норма была выше, чем у остальных на фабрике. А что ты хотела? Сидишь дома, слушаешь ящик, причем то, что хочешь, а не как все. Да и теплее в жилых блоках на два градуса. Так что не обессудь!
Вечером ей немного помогали подруги – мать Эмки и мать Дрюхи. Эмка и Дрюха днём находились под присмотром Тохиной матери, а точнее самого Тохи. 
Детей в секторе было мало. На сегодняшний день младше семи – ни одного. Все родители сходили на обработку. А что нищету плодить? Вот то-то же!
Школа размещалась в третьем корпусе. Полноценная, пятилетка. Учили хорошо. Математике, языку, истинной религии, законодательству риджена, основам ремесел, да всякой ерунде типа всемирной истории…Полдня занимались, полдня работали на грибах или по клинингу. 
Тех, кто плохо учился, после школы отправляли не на завод или фабрику, а на ферму в каком-то далеком риджене. И больше про них никто не слышал. Маленький Дрюха считал, что там наверняка гораздо лучше, вот его отец и не возвращается назад. Поэтому в школе он тоже не старался.
Дед, пока был жив, дополнительно натаскивал Тоху по запрещенному письменному русскому. На устном пока еще многие общались в семьях.
 — Пригодится, — говорил дед, — обязательно должно пригодиться.
Получалось у Тохи плохо. Буквы, конечно, он выучил быстро. А что? Буквы как буквы, много знакомых, некоторые так и звучат похоже. Вот только «Я» он часто писал как привычную «R».
Читать же было сложно. Да еще корявый дедов почерк! На компьютерах он, видите ли, всю сознательную жизнь. Или бессознательную, как он любил добавлять. Как это было связано, Тоха не понимал, а спросить стеснялся. Он видел маленькие компьютеры несколько раз в жизни, и текст там вводился исключительно голосом. Корректирующие стилусы и манипуляторы использовались только в управе, но дед принципиально не смог бы никогда там работать. Странно это все. И каракули его разбирать совсем лениво.
Со спрятанной когда-то дедом, ободранной и обгоревшей по краям, тонкой книжкой на трёх языках (на родном, на русском и ещё на каком-то странном, внешне похожем на шелуху от крипса) дела шли лучше. Там был нарисован большой белый ящик с кнопками, и шло его пространное описание. Идиотская, надо сказать книжка, но мало ли кто про что писал. Дурных выдумщиков тогда видно было множество. 
«За неимением других книг, — сказал дед — и такая сойдет. Давай-ка от сих до сих…»
С книжкой было проще, но и то, непонятные слова про «копир» Тоха читал, как и написано, причем русскую «эР» заменял звуком «П». Коупип, одним словом. Помогало то, что часть текста на английском сохранилась, и Тоха понимал, о чем примерно идет речь. «Не вставляйте пальцы, не грызите провод…» Идиоты, чего уж там! Дед строго-настрого запретил говорить кому-либо об этой фантастической книжке. Тоха знал, что не поздоровится – дед про такое никогда не шутил.
Говорить всё-таки было не в пример легче, тем более, что русские слова богато перемежались англицизмами, аббревиатурами с давно позабытой расшифровкой и универсальным матом.
-Бялорус ты! – непонятно ругался дед, — Олбанец хренов!
Думал Тоха только на инглише. Мать и дед (с ужасом) признавались в том же.
— У меня коктейль в голове, — говорил дед, — и его я с трудом, но еще как-то, да структурирую. А вот что дальше…Книгу бы. Хорошую толстую книгу. Чехова. Или Пушкина. Да любую, хоть учебник по пчеловодству, только б нашу!
    И он надолго замолкал. 
Сначала Тоха пытался убедить деда, что все эти рассказы про великих русских писателей и поэтов — выдуманные в двадцатом веке бредни. Мифы о никогда не существовавших цивилизациях, сочиненные небольшими вымирающими народами. А правда в том, что существовали адаптированные переводы великих авторов на русский, причем (явно для утешения) мало похожие на англоязычный оригинал. Есть же доказательства. На одиннадцатом этаже пятого корпуса громадная библиотека – семь тысяч книг! Говорят, самая большая в риджене. Да что буки, кому они сдались даже на инглише! 
    На всемирной истории тичер рассказывал, что в управе есть специальный слот, через который он выгружает видеоуроки и инструкции. Не только для школы, но и для персонала сектора. Так вот, он своими глазами видел, какую ерунду порой несут недолеченные вырожденцы. Их послушать, так многое раньше было совсем не так уж плохо… как на самом деле. И про несуществующие огромные страны, и про отдельные жилища на каждую семью с мобилями для каждого. Вырожденцы могли даже свои тексты к чужим песням придумывать! Причем очень складно. 
    Тохе всё это было до боли знакомо. Дед и парочка его приятелей любили попеть. Нигги отлично танцуют, а наши складно словоплётничают. Тем более, что таких дурацких слов может и не было никогда! Просто кто-то поёт: «Хай-хэй, э-ге-гей» или «Лай-ла-лай», а наши старичьё какую-то ерунду: «Владимир ски сэнтрал… ветер северный. Этапа дотвери… злонамеренно». Или другую ерунду: «Призрачна всё в Этамирре бушующе-е-е... Ест только Мик, за него и держись! Ест только Мик междупрошлое будущи, и Менаон называет за жизнь»! 
Песня про сытого и надёжного Мика из Этамирры нравилась Тохе больше, чем про лыжный вокзал. Жалко, что стариканы не знали эту песню в оригинале на английском. Они и на русском-то помнили только один куплет, как сами признавались. И спросить, мол, не у кого. Ага! Просто фантазии на большее не хватило. 
    Мать так и говорила. Может, шутила? Но при таких насмешках у деда почти всегда начинались истерики, и Тоха только лениво слушал. «Да я! Да мы! Да всех! Если б — кабы б! Люля б — кебаб, фак-перефак!..»
    В школе об этом предупреждали. Не реагировать. Последствия старых вакцинаций. Пусть фантазируют. Дед даже родился в этом веке, что он мог знать про двадцатый, а уж тем более про восемнадцатый-девятнадцатый?! То-то!
Да и сам он по воскресеньям признавался: «Да много ли я нормальной-то жизни видел?» Тоха с матерью знали эту шарманку наизусть.
— Женился в двадцать лет. Ипотеку — не дали. Жили… как дураки… Эх, даже ребенка… и то не успел заделать.
Детей у него не было. Мать Тохи являлась дочерью его двадцатисемилетней жены. От первого брака. Тоха так и не понял, что это означало. 
Брак! Брак. Он представлял себе большого ущербного рыхлого мужчину, такого как мистер Фицкер из управы. Тот тоже был какой-то бракованный, как мать, но только по-другому. Мать Тохи не могла нормально ходить, а мистер Фицкер не мог нормально делать любовь. Дед ругался за это слово, поясняя про что-то свое, совершенно непонятное по смыслу, но альтернативные обозначения в секторе не приживались. А сэкес, как говорили старшие ребята, это вообще-то другое. Тоха видел.
Мистер Фицкер всё делал не так как усталые мужчины из их сектора. По субботам он приходил к Дрюхиной матери, и пацаны часто подглядывали. Мистер Фицкер знал об этом и даже подмигивал им. Похоже, ему это всё нравилось. А мать Дрюхи снимала свои толстые очки и вообще ничего не замечала.
У Тохиной матери не было никого. Всех ухажеров после гибели отца разогнал дед, а потом и здоровья не стало. Она жадно слушала рассказы выпивших подруг. Но подслушивающие дети знали, что Дрюхина мать точно все перевирает.
    Дед тоже любил поддать, как он говорил. В их секторе в День Освобождения и вечером субботы отоваривали регулярные талоны на спирт. Говорили, что на юге такого нет. Там как будто остались только спецсигареты. Но для всех. Наверное, врали. 
    В шопе на первом этаже продавались разноцветные таблетки, которые надо было бросать в бутылку. Дед покупал самые дорогие – «Виски Люксен». Мать ругалась. Половину своего спирта она обменивала на продуктовые талоны.
Тоха знал к кому бежать тридцатого числа для обмена. Не однажды его пытался побить сын алкоголика Тимура, но он был дохловатый, хоть и старше, и Тоха отбивался. «Питаться надо нормально», как говорила мать, а потом уж лезть на рожон!
    По бумажкам с красно-синим логотипом могли отоварить любого предъявителя. Поэтому талоны часто крали, грабить в открытую все же боялись – везде камеры, за насилие над свободной личностью можно было загреметь на Семнадцатый. А там… Ну, вы уже знаете. Там даже защита надолго не поможет. 
    Дед всегда зло смеялся над словом «свобода». Говорил, что применяемые меры биобезопасности и связанные с этим ограничения по перемещениям и режиму – фикшн и *ерня полная. 
«Х*рнёй полной» он называл почти всё, и Тоха не обращал на слова деда внимания. Тем более, что незадолго до смерти тот вдруг признался, что и раньше были «те же яйца, сбоку бантик, в декорациях других».
«Та же, — говорит, — схема, хрен куда с колеи выпрыгнешь! Иэнэнку-то с тех пор ведь одну и ту же ношу… Да и жрали мы тогда такое же дерьмо, как и сейчас».
— Дурак ты дед! – возражал ему Тоха. – Никакое это не дерьмо, а очень даже вкусно! Особенно, «Еда-курица» и «Десерт-сгустчонка со свинским лярдом»! 
— А ты видел этих куриц? – горячился дед.
— Конечно! — фыркал возмущенно Тоха, — Нас же от школы водили на ферму в семиэтажке. Я рассказывал, ты опять забыл? На профподготовку. Там было много бройлерс. Каждый сидел в такой огромной бутылке, голова была внутри горлышка с утолщением и запрокинута вверх. И почти все глазами тупыми сквозь пластик зыркали! А из клюва торчал прозрачный шланг для кормления. И из ассы… прости, зада, тоже.
— Тот же самый? — усмехнулся дед
— Кто тот же самый? – не понял Тоха.
— Ну, шланг-то? С зада на перед — безотходная ж технология! – подмигивал дед, и Тоха понимал, что тот шутит. Конечно же, у курей есть свой фекализатор. Наверняка есть. У нас вон в «ВиСи» на этаже стоят аж несколько, урчат, делают прекрасные брикеты для бойлера. Жидкая фракция удобряет грибы, разводимые на опилках в бэйсменте. Наука!
    Тохе та экскурсия не понравилась. Запах ужасный, шум. Глаза эти, почки, желудки, порубленные когтистые лапы, запаянные в пластик. То ли дело на заводе! Особенно в светлом цеху.
Он так и не понял, что за блестящие железки выскакивали из станков на длинные ленты. Станки были старые. Тоха тогда заметил, что на многих из них закрашены знакомые русские буквы, выпукло проступающие сквозь серую эмаль. Когда он поделился этим с дедом, тот сказал, что всем им в риджене дают жить, пока живы эти станки. Что он имел в виду, Тоха не понял и, видимо, больше так никогда и не узнает.
Деда увезли в седьмой корпус, в котором находился хоспис, через полгода после того, как выяснилось, что он не проходил вакцинацию двадцать лет назад. На самом деле её не прошли целиком многие из вырожденцев, об этом знали, но молчали. Иначе, откуда б у них были эти навязчивые идеи и ложные воспоминания? Да и что с них взять, подумаешь, брюзжат. 
Просто хитрый Тохин дед в свое время подделал документы о первичной вакцинации и считал, что избежал многих последующих проблем со здоровьем. 
    «Зато я почти всё помню», — вот так непонятно сказал он как-то ночью Тохиной матери. Тоха не спал тогда. Слушал взрослых, смотрел на луну в зарешеченном с целью безопасности окне. Думал.
Свет в корпусах и на улицах гасили ровно в 23:00, и если не было ночных проверок, то включали только в 5:55. Проснувшись, надо было успеть разогреть еду, поесть и собраться. Полседьмого межэтажные лестницы уже гудели от ботов спешащих на работу людей. На выходе из корпуса каждый подставлял свою поллитровую термокружку под дозатор с бодрящим кофейным напитком. За это уже много лет отвечал Тохин дед. 
    Считалось, что напиток из Тохиного корпуса чем-то интереснее соседских аналогов, и к ним забегали особо гурманистые соседи и даже мистеры из управы. Возможно, так и было – Тоха знал, что дед не соблюдал положенный регламент варки, а выданными ингредиентами распоряжался как собственным спиртом. Зато он тайком докладывал в керамический бак кофеварки сублимат корней жёлтых одуванов и кору с соседней лесопилки. 
— Чё же, Джонни, не везёт-то тебе так? – издевался дед над знакомым мистером, приходящим к нему в обед на остатки утреннего кофе, — нравится начальству тебя в нашей дыре мариновать?
Мистер работал на контроле периметра уже пятый год, жена на родине его бросила, так и не дождавшись перевода в страну с нормальным климатом. С дедом они мутили бизнес. Тоха видел, как иногда мистер, озираясь, давал деду свой коммуникатор, а тот непонятно по-русски кричал невидимому собеседнику:
— Шиша, не биби мне, я знаю, что ты сможешь, у вас в соседнем секторе это есть. Заченчим через моего толстопуза. Его четвертина, как всегда, тебе треть. Чего? Калабор ты хренов, придут вот наши! Че ты там ржешь? Придут-придут!
Отключался, менялся в лице и добавлял горько в сторону: «Придут, бля! Пешком с Марса…»

***

– Далеко еще, Тоха?
Эмка начал уставать. Разница в два года в этом возрасте сказывалась сильнее, чем у старших ребят. Да и перенервничали на периметре. Но дедово наследство сработало нормально – рамка пропустила ребят с левыми чипами как обычных транзитных работяг. Тоха только настоял на том, чтобы Эмка надел на боты съёмную тройную подошву – допуск по росту в футах и дюймах был неизвестен, и ребята подстраховались. 
Граница соседнего сектора начиналась через пятнадцать миль. Они прошли около пяти. А ведь еще возвращаться. Тоха решил сделать привал и свернул с заросшей тропинки на поляну.
— Уже недалеко, Эмка, вон там за горкой должна быть небольшая роща с белыми деревьями, забыл, как называются, у нас в секторе они не растут. Дальше должны стоять сгоревшие пятиэтажные корпуса. А около них есть старые хранилища для маленьких мобилей. Наш — под номером «7».
— А если там нет уже номеров? Сорок лет прошло почти.
— А что мы до семи сосчитать не сможем? Скажешь тоже! Найдём!
    Солнце уже поднялось, разгоняя осеннюю хмарь. Пожухлая листва с высоких сучковатых деревьев напоминала хлопья перезревших подвальных грибов.
Но пахло здесь, за периметром, совершенно по-другому. Чем-то новым, торжественным. Тоха вдохнул поглубже, и у него закружилась голова.

***

— Подожди, — попросил Эмка, и Тоха опустил рогатку. – Он вроде не злой, давай посмотрим!
Зверь явно не был доггером. Догги, если говорить правильно, но Тоха в последнее время все чаще говорил как покойный дед. Доггеры, янкеры, коллаборы… 
Доггеров, причем разных, даже добрых, Тоха видел. Некоторые прыгали очень высоко. Но, ни один их вид не умел карабкаться по деревьям. 
Зверь внимательно смотрел на мальчишек, по-прежнему не выпуская придушенного мауса изо рта. Возможно, он впервые увидел таких маленьких людей.
— Эй, зверь! – попросил Эмка, — Отдай нам мауса, мы его высушим и сварим потом. А ты вон, какой ловкий, себе ещё наловишь!
— Ага, щас, — засмеялся Тоха. — Он его к себе домой унесет, может у него там детки есть или жена больная. Это ты себе наловишь.
— У нас в корпусе уже давно маусов нет. Я последний раз из них бульон пил года два назад.
— У нас тоже нет, но в бэйсменте встречаются. Только туда не попасть просто так.
— Это потому что у вас там грибы, а у нас просто склад от фабрики.
— Маусы же обожают тинсулейт!— удивился Тоха.
— Поэтому их и отпугивают оттуда беззвучными сиренами, — пояснил Эмка. – О! Я придумал, как можно назвать этого зверя: маусхантер! Классно?
— Интересно б узнать, как его зовут на самом деле. Кстати, знаешь, как по-русски будет маус?
— Как, Тоха? Скажи!
Тоха заулыбался и выдавил:
— Миишшь!
Ребята покатились со смеху. Маусхантер недовольно косил зелёным глазом, контролируя ситуацию. Пепельная пушистая шуба его развевалась на холодном ветру. Листьев на странном дереве почти не было и зверю явно становилось неуютно. 
— Ладно, пока, Маусхантер! – вздохнул Тоха, увлекая за собой Эмку. – Может быть, еще увидимся!
Пройдя с полсотни шагов, они оглянулись. Но серого комка на дереве уже не было. 
— Удрал,—  прошептал Эмка, — убежал хороший зверь… Но, я тебя запомнил. Вот вернёмся, я нарисую тебя. Я тебя хорошо запомнил, красивый Маусхантер: умные глазки, пушистый хвост, смешные треугольные ушки. Вернёмся, поменяю талоны на бумагу, и обязательно нарисую.
-А там есть бумага? – вдруг спохватился он. – Ты спрашивал деда, Тоха?
— Дед сказал так: «И копир, и папир. Отличная машина. Новая». Значит, есть, — отмахнулся Тоха. — Он её спрятал в специальной яме для ремонта мобилей.
— У твоего деда был мобиль? – изумился Эмка. — Как у мистера Колина?
— Нет, но он умел ездить и ему давал свой мобиль его отец. Мой как бы прадед. Тогда были другие мобили. И их было очень много. Дед говорил, что почти у каждого. Врал, конечно, но все равно интересно.
— А ты не думаешь, что и про эту машину он придумал?
— Нет, Эмка! Я несколько лет подряд вот этими вот глазами читал про эту машину. И по-русски, и по-английски. Думал, что это просто глупая книжка. Там не хватало страниц, и она была обгорелая, но я на всю жизнь запомнил, куда следует класть наши талоны и какие кнопки нажимать. Дед сказал, что унес с работы и спрятал в яму почти такую же. 
— Зачем?
— Не знаю, я так понял, что больше нечего было унести, а может у него были какие-то мысли. Дед был хитрый, ты же знаешь. Но, он точно не врал. Когда в школе показывали старые хроники, там, на развалинах Москова, промелькнула такая же машина, только разбитая и вокруг валялись листы бумаги с одинаковыми рисунками. Я поделился с дедом, а его тогда уже принудительно лечили, и он мне всё это рассказал. И заплакал. И еще он сказал, что Москов – это был главный русский город. 
— Да ну, Тоха, сказанул тоже! Где этот Москов, а где мы! Другая страна! Известно же, что русиши и татаре всегда жили здесь, в лесогорах нашего риджена. Пили спирт и ели лярд порков. Поэтому нам до сих пор и выдаются спецталоны. 
—  Порка вкусная! – согласился Тоха, вздохнув, — Но «Еда курица» лучше. Я кстати взял её всего два туба, чтобы, если попадёмся, не подумали, что мы навсегда убегали. Но, нам нельзя попадаться!
— Нельзя, — тихо повторил Эмка, думая о чём-то своём. — А все равно как было бы здорово, если б у нас был свой риджен с большим городом! И никаких мистеров!
— Дед тоже так говорил. А мать на него шипела и дразнила: «Хотело Ярило, да только забыло!». У деда русское имя когда-то было Яро Слау…
Тоха отвернулся и потёр глаза. Ветер усиливался.
—  Доберёмся до машины и сделаем много-много талонов! – размечтался Эмка. – Вернёмся и наедимся до отвала. 
— Нет, так нельзя, — строго сказал Тоха. — Надо будет спрятать, а доставать понемногу, и отдавать матерям. 
Эмка вздохнул. Я все равно тебя нарисую, Маусхантер! 
Небо над ними взревело, тяжелый транспортник с Семнадцатого ушёл за облака. Начинался дождь.