Из мемуаров Серова. Ошибка резидента

Данные от агентуры каждый день поступали о действиях организации*. То подорвут склад, то убьют солдата, то выступление против районной власти организуют, в общем, подлостей делали много. Окулицкий, под псевдонимом «Мрувка» (Муравей), начинал приобретать значение.

Один раз Н. С. <Хрущев> сказал: «Нельзя ли его „прихватить“?» Я и сам знал, что надо, но никак не удавалось. Уж очень хитер был, а главное, много поляков помогало ему. Были случаи, что его устанавливали, вели наружное наблюдение, но он уходил. Добыли мы его фотографию, но результаты были те же.

Однажды поступило донесение, что женщина по имени Бронислава встречалась с Окулицким, и он ее снарядил с донесением в Варшаву. Ночью собирается уходить и утренним поездом выехать вначале в Луцк, а оттуда через зеленую границу — в Варшаву. Я приказал ночью задержать ее и привести ко мне.

В 4 часа утра привели женщину лет 54-х по имени Бронислава. Я сотруднице Воробьевой приказал обыскать Брониславу. Обе удалились в комнату. Через 5 минут Воробьева доложила, что ничего у нее нет. Я рассчитывал, что у нее должно быть донесение Окулицкого в Варшаву. Выходит, что наши при задержании прозевали, и Бронислава сумела выбросить бумаги.

Затем Воробьева спросила у меня, можно ли пустить Брониславу в уборную, так как она запросилась. Я разрешил. Воробьева передала Брониславе, и та пошла рядом в туалет. Я моргнул Воробьевой, чтобы та шла за ней. Воробьева смутилась, но пошла.

Через минуту из уборной понеслись крики. Бронислава кричала: «Это рахунки!». Воробьева: «Какие рахунки?» Мне войти нельзя было.

Затем оттуда вышли обе красные, и в руках у Воробьевой были тонкие листы бумаги с напечатанными на них рядами пятизначных цифр. Я схватил и сразу сообразил, что это шифрованная телеграмма Окулицкого.

Спрашиваю Воробьеву, где нашли. Девушка вся вспыхнула и ничего не ответила. Потом мне рассказали, что «рахунки» были спрятаны в самом неприличном месте. Поэтому Бронислава и попросилась в уборную, чтобы вынуть их и с водой выбросить. Молодец Воробьева, не растерялась.

После этого пани Бронислава заметно скисла и сказала мне: «Если бы вы знали, кто я такая, то не задержали бы». Я спросил, почему. Она говорит, что у нее в 1912 году (не точно) скрывался Ленин, что она знакома с ним, и что в одном из томов Ленина он пишет об этом, благодарит мужа и Брониславу.

Я ей сказал, что если это так, то почему же она сейчас впуталась в это дело Окулицкого. Она ответила, что организация ZWZ стоит на стороне народа, поэтому она и помогает.

Я, кстати сказать, проверил сочинения Ленина, и действительно в одном томе было сказано, что сенатор… (фамилию не помню) скрывал Владимира Ильича от польской охранки.

Стал допрашивать, после получасового допроса запуталась и заявила: «Знаю, где пан Мрувка, но не скажу». Ну, мне уже стало легче.

Через час следователь доложил, что она заявила, что присягу может нарушить, только если ее побьют. Точно такой же номер, как и у ксендза. Затем началась та же комедия, только более серьезная. После двух-трех шлепков Бронислава назвала адрес, где живет Окулицкий.

Срочно я послал группу на установку адреса. Оказалось, что дом этот сгорел во время войны в 1919 году. Пришлось стыдить Брониславу, что она обманывает «матку боску». Дала второй адрес Окулицкого, который также на проверку липовый. Там был магазин. Пришлось серьезно ссориться с Брониславой. Дала третий адрес. Проверили — маленький домик на окраине. Вернулись, доложили.

Решил посоветоваться с начальником УНКВД Сергиенко и его заместителем. Основной вопрос — брать ли Окулицкого сейчас (время было половина шестого утра) или ждать, когда проснется? Сергиенко — за утро, я — против, так как убежит до утра.

Приказал позвать начальника уголовного розыска г. Львова. Сергиенко удивился: «Зачем?» — говорит. Я ему разъяснил, что если послать чекиста, то Окулицкий — человек решительный, узнает и может отравиться. Будет скандал.

Явился начальник милиции. Сонный, задаю вопросы, ничего не соображает и что-то бормочет. Спрашиваю, не пьян ли. Говорит, нет. Для проверки прошел мимо него. Пахнет одеколоном.

Потом мне рассказали, что он был пьян с вечера. Когда его ночью разбудили и сказали, что вызывает нарком Украины, он выпил полфлакона одеколона, чтобы не пахло. А получилось еще хуже.

Пришлось на ходу перестраиваться. Срочно в помощь милицейскому выделил сотрудника, и две машины с двумя сотрудниками на каждой, и придумал следующую легенду для обыска и задержания Окулицкого.

Сотрудника Кондратика одели под еврея, и пальто подпоясали ремнем, как это делали евреи во Львове. Внешний вид Кондратика был похож на еврея. В квартиру должны войти работник милиции, Кондратик и милиционер.

После того, как Кондратик по имевшейся у нас фотографии опознает Окулицкого, закричит: «Пане милиционер, вот этот пан у меня вчера купил полкило сахарина и не отдал деньги!» В то время во Львове сильно спекулировали сахарином, так как не хватало сахара. После такого крика милицейский говорит «пану»: «Пройдемте для выяснения!» и везет в милицию.

Когда Кондратик с группой постучали в дом, оттуда вышел хозяин и открыл. Ему заявили, что: «Милиция ищет одного человека, покажите все комнаты». Хозяин перетрусил и привел, где жил «пан». Кондратик посмотрел на пана и видит, что внешность схожа, а усов нет, сбриты. Но он не растерялся и закричал заученную фразу.

Пан, видя, что еврей ошибся, рассердился и говорит: «Что ты кричишь, жид проклятый! (в Польше евреев зовут жидами) Я не покупал у тебя сахарина». Милицейскому это и нужно было. Пан долго одевался, раздумывал, затем оделся и пошел. В машинах «пана» и «жида» рассадили.

Когда привезли в милицию, «пана» обыскали и нашли у него ампулу с ядом. После этого два сотрудника посадили «папа» к себе и поехали.

При выезде в машину стал садиться Кондратик. «Пан» запротестовал: «Куда лезешь, жид проклятый?» Тут уж Кондратик ему сказал соответствующую фразу, и «пан» успокоился[49].

В 7 часов утра привезли «пана» ко мне на допрос. Поздоровались. Я был в гражданской одежде. Окулицкий сразу мне сказал: «Я вас знаю, вы — шеф разведки Украины». Я подтвердил и добавил: «А вы — не Заржевский, как значитесь по паспорту, а Окулицкий, он же — Мрувка».

Пап нисколько не смутился моими познаниями. Я улыбнулся и сказал, что: «Не нужно было усы сбривать, ведь в паспорте вы с усами». И добавил: «Мы с вами — коллеги, разведчики, с той разницей, что я еще и следователь, а вы уже арестованный, поэтому рассказывайте все, что положено».

Окулицкий понял меня и сказал, что все расскажет, так как ему все равно уже на свободе не быть, но фамилий своих единомышленников называть не будет, что бы с ним ни делали. Я ему ничего не ответил, а спросил, почему он сбрил усы.

Он сказал, что «если бы вы пришли за мной на один час позже, меня уже на этой квартире не было». Он почувствовал, что мы вплотную добираемся до него, — решил сменить квартиру, связи, сбрить усы и немного подождать, чтобы пропали его следы.

Я сам себе сказал, что правильно поступил и не послушался Сергиенко, который предлагал проводить операцию по задержанию Окулицкого утром.

Окулицкий свой «рассказ» начал с его ареста, похвалив нас за милицейскую легенду. Он сказал, что если бы арестовывать пришли чекисты, он тут же бы отравился. У него у кровати лежали две ампулы с цианистым калием. Он даже когда надевал ботинки, думал отравиться или нет, но когда увидел «жида» и милицейского, то успокоился. Тут я себе опить поставил плюс, так как при другом варианте Окулицкого не было бы.

Возвращаясь к утру, когда Окулицкий хотел сменить квартиру, я сказал ему, что мы все равно бы его нашли. Вот тут-то он и начал нам выкладывать наши ошибки.

Основная наша беда в том, что наших советских людей, прибывших в Западную Украину и в Белоруссию, местные жители, т. е. поляки, белорусы и украинцы, бывшие польские подданные узнают за километр по одежде, по обращению и т. д.

Окулицкий сказал, что несколько раз он наблюдал за собой нашу разведку (наружку), но уходил от нее. Он сразу же узнавал нашего разведчика. Я спросил как. Во-первых, во всем мире мужчины носят шляпу бантиком слева, а наши разведчики — справа, во-вторых, свободный покрой пиджака и особенно брюк сразу выдают нашего, в-третьих, невежливость наших людей при входе в трамвай, в магазин и т. д. резко выделяется и т. д. и т. п.

Мне было неприятно это слушать, но я терпеливо выслушал до конца, с тем чтобы принять меры.

Стали дальше разбирать ошибки в его действиях: курьеров мы перехватывали (посылал, как правило, девочек), которые давали показания, конспирация слабая, а главное, это ошибка в организации ZWZ на территории западных областей Украины и Белоруссии, так как поддержки в этом деле не будет ввиду того, что это земли украинские, живут абсолютное большинство украинцев и белорусов, поляки составляют единицы. Поэтому идея возврата полякам не будет поддержана местными жителями. Окулицкий согласился. Кстати сказать, он на меня произвел впечатление умного и хорошего грамотного разведчика.

Однако когда дошли до организационного построения ZWZ, он отказывался говорить. Я тогда применил свой метод допроса. Я ему стал говорить, как у него дело было организовано, и в чем ошибки. В ряде случаев я, не зная вопроса, фантазировал, он меня поправлял, как было дело на самом деле. Таким образом, я все узнал, а фамилии основных лиц мне были известны, а впоследствии не так-то уж и важны.

Одним словом, сел я его допрашивать в 7 часов утра, а закончил в 4 часа вечера. После обыска он попросил разрешения курить и из кармана пальто взял пачку сигарет 200 шт. Когда я закончил допрос, в пачке осталось 3 сигареты, а 197 выкурил.

Побыл у нас Окулицкий всего лишь два дня. Как только я донес в Москву, что он арестован, сразу же следственная часть (Кобулов) дал телеграмму «направить отдельным вагоном, по указанию наркома, в Москву». Я знал, что это подлость Кобулова, и попросил Хрущева поддержать нас и не передавать в центр, но он сказал, что не стоит спорить.

Потом мне о нем стало известно следующее. В Москве стали допрашивать с угрозами. Окулицкий твердо заявил, что своих товарищей не выдаст. Следователь накричал на него и несколько раз ударил по лицу. Окулицкий замкнулся и ничего не стал больше говорить.

В 1941 году, когда формировали армию Андерса (по решению Ставки), Окулицкий был назначен начальником штаба. Он уже тогда рассказал своим друзьям об ударах следователя и поклялся, что отомстит за эту пощечину. И действительно, в конечном счете, армия Андерса ушла вначале в Ирак, а затем перекочевала к англичанам.

Несомненно, Андерс и Окулицкий провели достаточную разлагающую работу среди бойцов и офицеров польской армии с расчетом вывести ее из-под Советского командования.

Описывать дальше действия ZWZ в западных областях нет смысла, потому что после ареста Окулицкого эта организация стала затихать и не приносила больше того беспокойства.