Рабство и капитализм

Во время так называемого “застоя” в советской идеологической “надстройке” произошла незаметная смена ориентации. Если раньше главным объектом критики была кричащая социальная несправедливость буржуазного строя, то брежневско-сусловский идеологический официоз почему-то переориентировался на разоблачение капитализма, как “общества потребления”. Что давало скорее обратный пропагандистский эффект: массовое советское сознание сразу проводило параллель с обещанным материальным изобилием при коммунизме – “каждому по потребности” – и сравнение оказывалось явно не в пользу “реального социализма”.

И это было бы ещё полбеды. Гораздо хуже было то, что официальная позднесоветская пропаганда, кроме апелляций к некой абстрактной “коммунистической сознательности”, не предлагала никакой удобоваримой альтернативы, ни сколько-нибудь внятного объяснения расхождения идеологических догм с реальностью. А этот идейный вакуум порождал в массовом сознании эффект когнитивного диссонанса: как же так, ведь у нас самый передовой строй, а они там “загнивают”, почему же у нас максимум “бедненько, но чистенько”, но все эти интересные штучки, которые так красиво показывают в западных фильмах, мы себе позволить не можем.

Как ни странно, но семена этой пропаганды проросли через всё постсоветское безвременье, и сегодняшние россияне, казалось бы, умудрённые опытом столкновения с реальным капитализмом без человеческого лица, начинают ругать “общество потребления” почти теми же словесными оборотами, что газета “Правда” времен лигачёвской антиалкогольной кампании. Только в качестве альтернативы безудержному росту потребительских аппетитов, постоянно подогреваемому рекламной индустрией, вместо туманной коммунистической “сознательности” нам сейчас предлагают некое “разумное потребление”. Предлагает Павел Бадыров, чья фамилия слишком известна в определённых кругах, чтобы её называть.

В его версии это “разумное потребление” оказывается сведением потребностей до минимума, отказом от любой личной собственности и потреблением любых материальных благ “из общего котла”. Модный на Западе институт “шеринга” по мнению Бадырова позволит потреблять рационально, резко сократив траты ресурсов на производство лишней продукции и снизив нагрузку на экологию. Что на первый взгляд выглядит довольно разумно: пока ты не пользуешься авто, оно не простаивает в гараже, а пользуются им другие люди. В результате свою потребность в мобильности общество удовлетворяет за счёт гораздо меньшего количества машин, снижается нагрузка и на автопром, и на природу.

Но если проецировать эту же логику на другие материальные блага, то красивая картинка “разумного потребления” всего и вся в “шеринг” перестаёт выглядеть такой же благостной. Ведь так можно дойти и до “шеринга” штанов и трусов. Зубной щёткой, опять же, в целях экономии можно пользоваться всем колхозом, ну или “коливингом” по современному.

Кроме отдельных дауншифтеров и персонажей “не от мира сего”, вряд ли найдётся значительное количество граждан, которых можно увлечь перспективой такого, прямо скажем, убогого прозябания, когда одну пару штанов ты носишь посменно с соседями по хостелу, в котором ты ночуешь первый и последний раз в своей жизни, потому что своего дома у тебя нет.

Помимо возражений чисто утилитарного или гигиенического свойства, идея всё пустить в общее пользование влечёт и другие сомнительные последствия. Ведь любая даже самая простенькая вещь бытового обихода может иметь ценность не только чисто потребительскую, но и быть хранителем памяти о каких-то периодах нашей жизни, о близких нам людях. Отнять у человека возможность хранить такие дорогие ему вещи – это значило бы лишить его человеческого облика. Такой духовно кастрированный уже не поймёт, почему в знаменитой песне военной поры «строчит пулемётчик за синий платочек», не отличит его, да простит меня уважаемый читатель за такое грубое сравнение, от платка для вытирания соплей.

Не спорю, в каких-то ситуациях сведение потребления к минимуму и к “общему котлу” оказывается рациональной стратегией поведения: в экстремальных условиях войны или социального бедствия – делить последнюю краюшку и отдавать последнюю рубашку. Но это скорее военный коммунизм, чем прекрасное коммунистическое общество будущего. Кстати, впервые режим военного коммунизма был введён не большевиками, а кайзером Вильгельмом II в Германии во время первой мировой войны. Потом по примеру кузена Вилли это прогрессивную европейскую новацию – der Kriegskommunismus – попытался ввести в России кузен Ники, но что-то пошло не так. У большевиков получилось лучше. Но это так, к слову.

А в обычных, мирных условиях такой дауншифтинг вряд ли соблазнит многих. Не надо быть Нострадамусом, чтобы предсказать, что при всех минусах “общества потребления”, большинство людей предпочтёт его социализму, если под ним понимать “равенство в бедности”.

Своё отношение к такой перспективе советский народ выразил в анекдоте:

Петроград, октябрь 1917 года. В своих апартаментах на Невском сидит барыня, внучка декабриста. Услышав шум на улице, она просит своего дворника узнать, что там происходит. «Барыня, революция там!» – возвращается дворник. «О, как замечательно! – радуется барыня, – мой дед мечтал о революции! А сходите-ка, голубчик, узнайте, чего же хотят революционеры?!» «Они, матушка, хотят, чтобы не было богатых», – говорит, вернувшись, дворник. «Странно – задумчиво произносит барыня, – а мой дед хотел, чтобы не было бедных!»

И ничего, что образ декабристов здесь, мягко говоря, сильно идеализирован, и им приписаны “хотения”, имеющие мало общего с планами реальных исторических дворянских революционеров. Просто в уста персонажа этого анекдота вложены чаяния советских граждан периода заката СССР.

Однако если мы бросим взгляд на прошлое капитализма, то мы увидим, что почти всю свою историю он был чем угодно, только не потребительским раем. Во время зарождения буржуазного строя в Европе происходит резкий спад жизненного уровня. По данным французского историка Фернана Броделя во французской деревне старики рассказывали своим внукам о феодальных временах, как о блаженном времени, когда на столе почти каждый день было мясо. После буржуазной революции обычной пищей французского крестьянина стала картошка, а мясо он видел лишь изредка по праздникам. Англия 19 века – светоч прогресса, а 8-9-летние детишки работают по 14 часов в день: таскают тяжеленные вагонетки с углём в такой узкой шахте, через которую взрослому не протиснуться – и отнюдь не для того, чтобы потом ни в чём себе не отказывать, а чтобы обеспечить себе элементарное биологическое выживание.

А пресловутое “общество потребления” сформировалось на Западе только после Второй мировой войны в 1950-1970-е годы – то, что французы называют "Славным тридцатилетием" – Les Trente Glorieuses. Но само по себе оно никак не является неотъемлемой чертой капитализма. Оно скорее некий побочный его продукт, строго локализованный во времени и пространстве так называемым “золотым миллиардом”, сформировавшимся на Западе за последние полстолетия. И продукт этот по сути дела случайный: пойди история несколько иным путём – и “золотой миллиард” мог бы не появиться. Но капитализм бы от этого не перестал бы быть самим собой.

Смысл капитализма вовсе не в том, что он организовывает массовое производство доступных и приятных вещей. Классики марксизма считали его сущностной чертой – тем, без чего капитализма нет – право частной собственности на капитал, то есть когда рукотворные факторы производства принадлежат не всем, а присваиваются неким избранным меньшинством. Однако это не является самоцелью: капитал, взятый сам по себе – мёртвый груз. Он нужен собственнику, как средство присвоения продуктов труда наёмного работника, то есть, как инструмент извлечения прибыли.

Однако и прибыль тоже далеко не всегда является главным побудительным мотивом. Она может быть эффективным стимулом для мелкого буржуа и предпринимателя средней руки. Но с какого-то момента само по себе накопительство перестаёт играть первостепенную роль.

Один из персонажей знаменитой криминальной саги “Бандитский Петербург” характеризуется так:

«Главной страстью Виктора Палыча Говорова, носившего в определённых кругах кличку “Антибиотик”, давно были не деньги и не женщины – и того и другого ему хватало с избытком. Его главной страстью была власть. Эта страсть была увлекательней карт и рулетки, и гораздо более рискованной».

Но если даже для полуподпольного мафиозного дельца эпохи постсоветского “первоначального накопления” 90-х годов прибыль отходит на задний план, то тем более это верно для хозяев современных транснациональных корпораций, чьи капиталы больше, чем бюджеты многих государств. Этим небожителям доступны любые, самые изысканные блага и самые экзотические развлечения. И, разумеется, прибыль, как таковая, их давно не интересует. Можно конечно предположить, что для кого-то из них побудительным мотивом может стать филантропия, забота о благе человечества и тому подобные высокие материи. Но судя по тому, каковы “успехи” миллиардеров в борьбе с глобальной бедностью, весьма сомнительно, чтобы они были движимы подобными альтруистическими мотивами. По подсчётам французского экономиста Тома Пикетти концентрация собственности в мировом масштабе дошла до того, что к сегодняшнему моменту половина мировых богатств оказалась в руках одного процента населения планеты. И это сверхбогатое меньшинство отнюдь не горит желанием направлять эти богатства на благо всего человечества.

А это означает, что главным стимулом существования этого богоизбранного меньшинства остаётся власть. Власть, как таковая. Власть, служащая не общественному благу, а их прихотям. То есть они её присваивают, приватизируют, по аналогии с частной собственностью. А капитал для них всего лишь инструмент приватизации власти.

В этом смысле капитализм имеет много общего с другими так называемыми “эксплуататорскими” формами общественного устройства – феодализмом и рабовладением. Только при феодализме инструментом присвоения власти над человеком являются естественные факторы производства, прежде всего земля, а при капитализме таким инструментом являются факторы рукотворные, созданные трудом человека. При рабовладельческом же строе власть приватизируется непосредственно, когда человек превращается в собственность другого человека – в паре рабовладелец/раб власть и собственность сливаются до неразличимости.

Эти виды социального устройства наверно правильнее было бы называть не “эксплуататорскими”, а “приватизаторскими”. Ведь все они сводятся к приватизации избранным меньшинством власти над обществом. Только рабовладелец делает свою жертву рабом открыто с помощью прямого и грубого насилия, а при капитализме и феодализме процесс закабаления и порабощения человека человеком стыдливо драпируется “священным правом собственности”. И если отбросить этот моралистический камуфляж и юридическое крючкотворство, то по своей сути капиталист – это тот же рабовладелец, вид сбоку.

Известный российский экономист Валентин Катасонов подробнейшим образом разбирает этот вопрос в своей книге «Древний Рим и современный капитализм: от рабства к рабству».

Именно в этом – в порабощении человека человеком – суть капитализма. Но разве рабовладелец заинтересован в том, чтобы его рабы жили роскошно, ели-пили в три горла и ни в чём себе не отказывали?! Ну разве что в некой исключительной ситуации, когда есть риск, что рабов переманит другой господин. Такую уникальную ситуацию создавало соперничество с Советским Союзом. Но СССР ушёл в прошлое, и у западных монополий давно отпала нужда подлизываться к своим пролетариям. Нет больше никакого смысла искусственно поддерживать существование “золотого миллиарда”. Это слишком затратно, создаёт ненужные сложности в управлении и перегружает экологию. Рабовладельцам нужны рабы, обходящиеся как можно дешевле. А с учётом прогресса современных технологий, этих рабов не должно быть слишком много.

А раз так, то ничто не мешает уронить потребительские стандарты народных масс Запада до некоего минимального уровня. И за это равенство в бедности, которое Павлу Бадырову по какой-то странной аберрации зрения видится воплощением социализма, теперешние хозяева глобального капитала проголосуют руками и ногами. Да, собственно уже и сегодня западные левые и зелёные активисты, поддерживаемые глобальными СМИ и социальными платформами, активно пиарят так называемый “инклюзивный капитализм”, как якобы левую, социалистическую альтернативу плохому, эксклюзивному капитализму прошлого. Хотя вся эта шарманка сводится к тому, чтобы разными способами разорить западный средний класс, “отнять и поделить” его собственность между капиталистическими монополиями. Но ни о какой национализации крупного капитала западные леваки и не заикаются, их больше волнуют права ЛГБТ.

Наши постсоветские левые, не принимающие западную повестку защиты прав извращенцев, смотрятся несколько лучше, но они они выбирают для своей критики ложный объект – “консюмеризм”, погоню за новыми брендами и т.п. Хотя всё это наносное и вторичное. Объектом атак настоящих коммунистов дожна быть самая суть капитализма – разделение человечества на избранных и отверженных, на господ и рабов. Капитализм только рядится в одежды демократии, но по натуре своей он глубоко антидемократичен: ведь приватизация власти – это полное отрицание самой сути демократии.

Главный могильщик буржуазии – это настоящее народовластие, а не его либерально-“демократический” симулякр. Власть должна служить общественным, а не частным интересам, а собственность не должна быть инструментом приватизации власти – вот краеугольные камни подлинной левой альтернативы глобальному капитализму.