"Мирная" граница. Русские рабы в Азии. Хивинский поход и рабство в Азии

        Рассказ старушки Акулины Григорьевны Степановой — жены казака Оренбургского казачьего войска Ив. Ив. Степанова, жившего в Березовском поселке Орского уезда Таналыцкой станицы, — и попавшей в плен в Хиву около 1835 года.

    - Так вот, — продолжала она, — как я тебе сказывала, лет 50-т с залишком (1833—1835 г.), жили мы с мужем моим, Иваном Ивановичем Степановым, в этом же самом Березовском поселке. Поселок-то теперь немудрящий и плохой, кругом и всюду одни скалы да камни, угодий, почитай, никаких, а в те поры жизнь в Березовском была еще тошнее. На левом берегу Урала жили киргизы, там в горах и лесах были их кочевки и логовища, там они и укрывались, да из-за гор и кустов или из-под камений и щелей и высматривали, нет ли какой добычи.

      Порядки в те поры в крепостях и отрядах по линии были тяжелые; начальство строгое, без приказу из крепостных оград и изгородей никого не выпускали. Выйдешь, бывало, на Урал с ведрами за водой, да творишь молитву и оглядываешься во все стороны. Того и гляди, с того берега киргизин хватит не пулей, так стрелой, или из праща камнем.

     Опасно-то оно, опасно было, но мы уж свыклись с опасностями, а хлеб добывать себе все-таки надо. Казаки были лихачи, народ смелый, отважный, сказать правду — народ был отчаянный. Вот, в самый покос того года, мы и отправься с мужем на киргизскую сторону косить, у них луга загляденье, у нас одни серые скалы да камни. Отработавшись на покосе, мы сели с ним верхом на одну лошадь и отправились домой, без всякого оружия, чего с нами прежде никогда не было, все что-нибудь на случай, бывало, захватишь; ну, значит, от судьбы уж не уйдешь; спустились к Уралу и стали через него переправляться; тогда брода были и редки и глубоки.

    Только въехали в самое глубокое и опасное место, видим, к нам едут три киргиза, все вооруженные. Я была в ту пору беременна. Один из киргиз подъехал и хотел проколоть меня пикой в живот. Муж закричал ему по-киргизски, чтобы он не дотрагивался до меня.

      Спасения ждать было не от кого, оружия нет, нас двое на одной лошади, остановившейся в глубоком месте в воде, их трое, с оружием на бойких конях… Киргизы окружили нас, один взял нашу лошадь под уздцы, завернул обратно на левый берег, двое едут по бокам, поднялись на берег и поскакали в горы… Прощай свободушка, прощай родная жизнь!

      Ускакав от берега в укромное и безопасное место, киргизы остановились и приступили к дележу. С меня сняли решительно все: серьги, несколько ниток бус и бисеру, платки, платье, башмаки и чулки, даже рубашку и крест; я осталась совершенно нагая, и так скакали мы все дальше и дальше, через овраги, леса и горы. Мужа киргизы везли поочередно, скрутив ему руки назад, а меня, нагую-то да беременную, привязали волосяными арканами к нашей лошади; подо мной один худенький, дырявый зипунишко, что был с нами на покосе, и больше ничего. Боже мой! как волосяные-то веревки резали, терли и жгли мои члены, мою наготу. Растрясет, разболтает тебя всю, до крови, до ран, разъесть веревками тело, на раны и обжоги насядет овод, мухи, комары и терзают тебя, а они, киргизы-то, подтянут арканы да дальше, да дальше. Однажды под вечер, уж солнышко закатилось, слышим трубный глас, явственно раздаются русские сигналы. Живя постоянно с войсками в отрядах и крепостях, мы все привыкли к сигналам, их знали и бабы и ребята.

        Слышим отчетливо: за соседнею горою играют сбор. Забилось сердечушко в ожидании: ну, слава Богу, погоня, знать, за нами, буди милостив, Господи, наведи их на нас, думаю про себя, а в груди так и стукает.

      Киргизы повернули в соседний овраг с кустами, завезли туда и нас и запрятались в самую гущу чащи, лошадям обмотали морды арканами, чтоб они не ржали, и насторожились. Сидим мы ни живы ни мертвы, между смертью и спасеньем, а киргизы вынули клычи (шашки) и поясные ножи, наставили на нас пики и знаками показывают, что если мы только пикнем, смерть наша будет.

      Так пролежали мы до ночи, пока все не стихло. Сигналы смолкли, разъезды не показывались. Ночью мы двинулись дальше, с особенными предосторожностями. Тут еще несноснее и тяжелее стало. На одной из остановок муж мне объяснил, что слышанные нами сигналы раздавались из партии, с которой ходили землемеры, осматривавшие места под новую линию.

       С этих пор хищники не позволяли нам говорить. Выбьешься из сил, а не смей пикнуть, машут и тычут нагайками, а то пикой да шашкой грозят. Силушки, моченьки нет, внутри горит, губы запеклись, голову кружит и обносит, руки и ноги отекут, свету нет в глазах, а ни пить, ни есть не дают. По ночам холод, лихоманка бьет, зуб на зуб не попадет… Рад-радешенек, как остановятся кормить лошадей, хоть немного полежишь, отдохнешь на земле. Поведут поить лошадей, и тебя столкнут к воде. С ними были турсуки, в которых был крут, разведенный водой, так немного, в день по глотку, и давали нам: так ехали мы семь дней и семь ночей, пока не довезли нас до аулов на р. Тоболе. Тут разлучили нас с мужем: он попал в один аул, а я в другой. Ох, как тяжко было! Что только не переиспыталось, что только не передумалось в долгие дни и бессонные ночи. окончание https://aftershock.news/?q=node/602724

Н. Михайлов. Голос хивинских пленных. Нива, 1873, №30

    Пленник — астраханский мещанин — Бирюков рассказывал нам, что он взят в плен киргизами и претерпел множество приключений. «Киргизы продали меня, говорил он, — в Хиву; здесь употребляли меня в черную работу, а потом женился я на хивинке и прижил двух детей. Проживши нисколько лет в Хиве, я продан был в Бухару; но быть в плену, в каком бы городе ни находиться, везде худо, — и потому я просил своего агу (господина), чтобы меня опять продали в Хиву. Трудности в рабстве, а главное тоска по родине, заставили меня бежать тайно отсюда, но хивинцы догнали и прибили за ухо гвоздем к стене. Прошло после того еще два года, я опять задумал бежать — и стал узнавать, каким способом избежать погони и в которую сторону направить путь. Для этого я сблизился с одним русским пленным, который 30 лет живет в Хиве, — и он мне сказал, что всего удобнее идти не по дороге, а возле нее по траве и только ночью по росе, а днем скрываться; тогда, если и будет погоня, то собаки, которыми разыскивают следы бежавшего, не могут открыть их. Воспользовался я этим советом и снова пустился в путь, только не в Россию, а в противную сторону, к Персии, потому что путь сюда способнее; в дорогу же, в неизвестный мне край и Бог знает на какое продолжительное время, взял только несколько кусков хлеба. Ушел я — и в дороге был в большом страхе, беспрестанно припадал ухом к земле, чтоб узнать, нет ли опять погони, потому что за полверсты можно слышать, если едет кто, или караван идет, — и каждый раз, когда нужно было скрываться, то прятался за камни. В первый побег мой из Хивы меня настигли собаки; теперь же, в другой раз, благодаря совету русского, я остался цел, но в дороге исхудал, изнурился, пищи не было, питался травой. Два месяца я шел таким образом, ночью по звездам, а днем по солнцу, и наконец дошел уже до персидской границы. По–татарски я выучился говорить очень хорошо, пробывши несколько лет в Хиве и Бухаре, — и меня в разговорах нельзя было узнать, что я русский. Когда я подошел к границе персидской, то узнал, что вправо я нахожусь в 200 верстах от Огурчинского острова, на Каспийском море, а влево в 300 верстах от индейского города. … Не могу припомнить и объяснить всех происшествий и страданий, которые испытал в своей жизни и во время пребывания в плену и в дороге при встречах, будучи томим постоянно и голодом, и жаждой, и наготой…

     … Вошел и я за богомольцами в мечеть, сел на разостланных по полу коврах в ряд с персиянами, поджавши по обычаю их ноги под себя, и вместе с ними стал молиться, читая про себя русские молитвы, а иногда и вслух на арабском языке некоторые из Корана общеупотребительные выражения, когда требовался единогласный отклик от народа на призыв муллы. Для него в мечети, вместо нашего престола с алтарем, служит мунбарь, или кафедра, устроенная на восток, к стороне Мекки. Помолившись внутренне по–русски, а наружно по–магометански, я опять вышел в переднюю и, сидя, ожидал конца службы.

   .. Следующие два рассказа вышедших из плена русских в 1840 году любопытны тем особенно, что свидетельствуют о том политическом влиянии англичан на дела Хивы, какое они старались поддержать участием своим в выкупе русских пленных с целью воспрепятствовать движению нашего войска.

      Один из них говорил: «Я взят был на Каспийском море в плен туркменцами, близ восточного берега, при нападении их на наше рыболовное судно, нечаянно, неожиданно. Туркменцы брали в плен с согласия Хивинского хана. Меня везли на верблюдах до Хивы 16 дней, а иногда привязывали и к хвосту лошади или верблюда. По прибытии в Хиву, я поступил к одному зажиточному хивинцу в работу и находился у него два года. Там земляные работы кажутся сначала непривычны для русского, но потом мало помалу свыкаются с ними; сеют, пашут, жнут, не так как у нас. После некоторого времени пребывания там, дают пленнику возможность обзавесть самому хозяйством; он получает для землепашества быка, а для посева достаточное количество семян. Всякий по трудам своим приобретает прибыль, а некоторые и совсем обжились, завелись семействами и живут с большим довольством, особенно из казанских татар.

      Большая радость была для нас пленных, когда приехал в Хиву англичанин из Индии выкупать нас. Он смело и днем и ночью, в халате персидском, с двумя индейцами, с чалмой на голове, разъезжал по городу и требовал выдачи пленных. По–видимому, добрый и щедрый человек. Он сперва ездил к хану, в этом же одеянии; получив его согласие на выкуп, он отдавал ему в слитках золото, сколько приходилось за каждого, и нас наделил каждого на дорогу съестными припасами, на каждого человека по золотому и для каждых двух человек назначил по верблюду. Когда выходили из Хивы, то сам хан осматривал и провожал нас, со свитой из нескольких человек. Он ехал верхом, трубачи ему трубили, а солдаты сделали пять выстрелов из ружей; хивинцы, провожая нас, упрекали хана, за чем он затеял с русскими ссору, — и старший брать его присоветовал ему нас возвратить.

        Когда я взят был в плен, то привезли меня в Хиву в 16 дней — может быть я прибыл бы и скорее, если б в пути вожатые мои не делали лишних иногда поворотов в разные стороны для того, чтоб не мог я приметить дороги и чтоб узнавши я не мог убежать. Из Хивы же достигли мы сначала до Усть–Урта в 6 дней, а оттуда до Новоалександровского укрепления в 8 дней; воду в колодцах везде находили и брали запас с собой. Некоторые только, может быть, лишившиеся в России родных и привыкшие к Хиве, не пошли из плена и особенно те которые обусурманились; а это случилось потому, что ни церкви, ни священника у нас не было, — а русские находились там и по 20 и по 30 лет, не исполняя никаких обрядов, ни исповеди, ни причастия, ни венчания, ни крещения. Нужда заставила омагометаниться и привыкнуть к мечети и мулле. Правда, у некоторых из русских были наши церковные книги, и кто знал грамоту — читал; к одному русскому собирались и молились. Хан не запрещал, а только советовал принять их веру; другие же женились и прижили детей от хивинок».

      «В Хиве, кроме земледелия, занимаются садоводством. Фруктов очень много родится: виноград, дули, поддульки, шаптала, дыни; для поливы устроены везде чигири без чего ни хлеб, ни плоды не родятся. Дожди бывают редко. Хивинцы добры, с пленными — кто старателен и верен — обходительны, и ценят труд и услугу хорошо. Понимают человека, какой бы веры ни был, не обижают. Туркменцы хуже: когда меня взяли в плен и увидали на шее крест, то сорвали и бросили. Хивинцы же не кощунствуют над нашей верой когда захочешь помолиться, и образ поставишь и затеплишь свечу, не запрещают, а если и скажут что, я говорю: «меня не сделаешь бусурманином». Пленных берут не одних русских, но и персиян; случалось, что хивинцы доходили до Астрабада. Однако персияне сами друг друга выдают, и даже продают, и нередко но несколько человек оттуда приводят пленных. Летом хивинцы в садах живут, а зимой в городе в домах, хозяйством и скотом занимаются. Когда они бывают в России, в Астрахани, то с ними никак нельзя сойтись: они уклончивы, скрытны, недоступны; в Хиве же у себя дома они добродушны, и нам житье было свободное. На праздник воскресенья, хозяин мой отпускал меня к своим русским; принесу ему подарок десяток яиц — и освободит дня на два.

       Оренбургский губернатор Перовский не дошел до Хивы по причине сильных холодов; тогда и хивинцев много померзло, к тому же и вожатые изменили; надобно думать: подговорены были. Но когда наш русский царь приказал задержать на Руси до 600 хивинских купцов в Астрахани и Оренбурге, тогда хан стал поговаривать об отпуске нас, пленных, и говорил нам: «Ваш царь желает, чтоб я отпустил вас; я согласен, отпущу».

И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири. Том 3. Сибирско-киргизская степь. — М., 1867.

   Возьмем в разительный пример завоевание недавнее, но заметное не только для Европы, но и для России, ежедневно шаг за шагом вот уже полтораста лет совершающееся и охватившее теперь громадное пространство от Каспийского моря до Западного Китая и Коканда, а именно: Киргизскую степь обоих ведомств — Оренбургского и Сибирского. Без этого завоевания колонизация всего Оренбургского края, той южной части губернии Тобольской и Томской, была бы решительно невозможна. Киргизы на Уральской и Сибирской линиях, калмыки на Сибирской — пока мы еще не углубились в степь, делали на наши аванпосты на Иртыше, Ишиме и Урале непрерывные набеги подобно кавказским горцам, «снимали», говоря технически, (по местному выражению) с полей, с покосов, с рубки дров одиноких путников, даже и из станиц (кого могли закрючить на свой аркан) уводили своих пленников в степь и продавали их в рабство в Бухарию, Хиву, Ташкент, Коканд; калмыки делали набеги даже на Томск, а киргизы на Ишим и Курган. Общность веры (ислам) с нашими татарами давала им всегда нравственную поддержку сих последних, возбуждала измену русскому правительству, охоту вредить русским в самых селищах наших всеми возможными средствами!

       Даже теперь, когда уже русские аванпосты в виду Хивы, Бухарии и Коканда, наши татары часто попадаются как сообщники в хоть уже бессильных, однако проявляющихся иногда в степи народных волнениях между киргизами. Мы сами лично знали, не далее семи лет тому назад, в Пелыме, в 1859 году удаленного туда в ссылку татарского муллу Алиму Ягудина, бывшего советником, духовным другом и дипломатом у известного киргизского султана Кенисары Касымова, волновавшего Среднюю орду с 1837 по 1846 год. Подобные муллы, получая мусульманское воспитание сперва в Казани, а потом довершая оное в Бухаре (считающейся доселе центром классическо-мусульманской учености в Средней Азии), сходивши на поклонение в Мекку и получивши за это название «хаджи» (турецкое слово, означающее пилигрима ко святым местам мусульманским), очень иногда вредно влияют на здешних степняков.

        Конечно — со времен колонизации прилинейного края и постепенного в течение вот уже ныне 134 лет (с 1732 года) завоевания и обселения степи, в ней не показалось не только Абдель-Кадера, но и Шамиля; однако без расширения границ наших до Хивы и Коканда и без сжатия в стальную цепь штыков всей Киргизской степи — немыслимо бы было спокойствие даже губерний Тобольской и Томской. Киргизы — не мирные буряты Забайкалья, не безответные остяки, тунгусы, самоеды, даже и не скромные гольды амурские. Их воинственный дух еще не угас, притом они мусульмане, и за спиной у них священная Бухара, пронырливые Хива и Коканд, а там… и Англия, из Ост-Индии действующая. В 1853 и 1854 году (стало быть, лишь двенадцать лет тому назад) и на Сырдарье, и на границе Коканда у разбитых нами коканцев найдена английская бронзовая артиллерия, пехота явилась на поле битвы, вооруженная ружьями со штыками и в красных мундирах!

        Значит, повторим еще, «английская политика не дремлет». Да и что бы были за государственные люди Англии, если бы они не следили со страхом и трепетом, с завистью и, пожалуй, ненавистью за аванпостами России на границах Персии, Западного Китая, Хивы, Бухарии, Коканда, наконец, в южных гаванях вправо от Амура и Уссури в виду Кореи и Японии? Ведь это смертный приговор английскому могуществу в Ост-Индии, исподволь, ежедневно, шаг за шагом совершаемый! Канада и Ост-Индия когда-нибудь отложатся от Англии; потеряй она Индию, то источники ее средств иссякнут; а за сим и нисхождение!

В. В. Верещагин. Из путешествия по Средней Азии // Очерки, наброски, воспоминания В. В. Верещагина. — СПб., 1883.

      Для начала несколько слов о невольничьих караван-сараях и торговле рабами. Правда, что ни невольничьих караван-сараев, ни торговли рабами теперь уж не существует в Ташкенте, тем не менее сказать кое-что по этому поводу будет, думаю, неизлишне и небезынтересно. Здания для этой торговли в городах Средней Азии устраиваются так же, как и все караван-сараи; только разделяются они на большее число маленьких клетушек, с отдельною дверью в каждую; если двор большой, то посредине его навес для вьючного скота; тут же, большею частью, помещается и продажный люд, между которым малонадежные привязываются к деревянным столбам навеса. Народу всякого на таких дворах толкается обыкновенно много: кто покупает, кто просто глазеет.

      Покупающий расспросит товар: что он умеет делать, какие знает ремесла и т. п. Затем поведет в каморку и там при хозяине осмотрит, нет ли каких-нибудь телесных недостатков или болезней. Женщины молодые большею частью на дворе не выставляются, а смотрятся в каморках и осматриваются не самим покупателем, а опытными пожилыми знахарками.

      Цены на людей, разумеется, различны, смотря по времени и большему или меньшему приливу «товара». Под осень обыкновенно торг этот идет шибче, и в городе Бухаре, например, под это время в каждом из десятка имеющихся там невольничьих караван-сараев бывает, как мне говорили, от 100 до 150 человек, выставленных на продажу. Так как больше всего доставляют рабов Средней Азии несчастные, смежные с туркменскими племенами персидские границы, то удачи или неудачи охотничьих подвигов туркменцев в этих местах главным образом устанавливают цену на рабов в Хиве, Бухаре и в Коканде; но иногда войны и неизбежные при этом обращения в рабство всех пленных, если они не мусульмане сунитского толка (в противном случае, захват и перепродажа всех рабов побежденной стороны), значительно и разом на всех этих рынках изменяют цены: в таких случаях человек идет за очень дешевую цену — за несколько десятков рублей, иногда даже за 10 рублей.

      Вообще, мужчин в продаже гораздо больше, чем женщин, между прочим потому, что туркмены, продавая охотно мужчин, больше удерживают у себя женщин. Красивая молодая женщина стоит очень дорого, рублей до 1000 и более.

       В хорошей цене также стоят хорошенькие мальчики: на них огромный спрос во всю Среднюю Азию. Мне случалось слышать рассказы бывших рабов-персиян о том, как маленькие еще они были захвачены туркменами: одни в поле, на работе, вместе с отцом и братьями, другие просто на улице деревни, среди белого дня, при бессильном вое и крике трусливого населения. Истории следующих затем странствований, перехода этих несчастных из рук разбойника-туркменца в руки торговца рабами и отсюда в дом купивших их крайне печальны и нельзя не порадоваться, что благодаря вмешательству русских этот грязный омут стал видимо прочищаться.

       Влияние русское на торговлю рабами сказалось в трех наиболее выдающихся фактах: во-первых, вообще уменьшилось число рабов, потому что во всей присоединенной к России стране они сделались свободными; во-вторых, вообще уменьшился спрос на новых рабов, потому что во все эти новоприобретенные страны нет более сбыта их, а в такие города, как Ташкент, Ходжент, Самарканд и другие, сбыт их был не мал; в-третьих, торговля эта значительно упала, уменьшилась в размере и во всех соседних варварских государствах Средней Азии по тому простому и не лишенному смысла предположению, что русские не сегодня-завтра могут пожаловать в каждый из них, и так как в каждом из них хорошо знают, что рабов русские немилосердно освобождают, то и все покупки и сделки этого рода принимают теперь малонадежный, неблагодарный вид.

Н. И. Гродеков. Поездка ген. шт. полковника Гродекова из Самарканда через Герат в Афганистан (в 1878 году) // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып. V. СПб., 1883.

         Хивинский поход и его последствия: уничтожение торговли людьми в Хиве и Бухаре, нанесли страшный удар туркменам: им некуда уже было сбывать свой ясырь. Первые два года после хивинского похода набеги туркмен совершенно прекратились, но потом они возобновились, хотя далеко не в таких размерах, как бывало до 1873 года. Теперь шайка в 100 человек редкость; ходят десятками, по 6-ти человек, по 5-ти. Но тут играет роль, если можно так выразиться, вездесущий туркмен, который парализует жизнь и под Гератом, и под Мешхедом и Астрабадом. Все воспоминания жителей вертятся в круге туркменских набегов; они даже хронологию свою приурочивают к тому или другому набегу. Подобно тому, как в Западной Европе в средние века существовала молитва об избавлении людей от нашествия норманнов, так и теперь в Персии и в Гератской области существует молитва об избавлении народа от набегов туркмен...

       Когда селение узнавало, что я сам участвовал в Хивинском походе, то изъявлениям сочувствия его ко мне не было конца. Населению нечего было объяснять, кто его друг и кто недруг. Десятки тысяч освобожденных из хивинской и бухарской неволи — живое доказательство человеколюбия русского государя.

       Слухи, в сильной мере преувеличенные, о помощи, оказываемой английскими агентами текинцам, дошли и до Гератской границы. Пришлось мне наслушаться проклятий англичанам и шаху, который позволяет им вооружать текинцев и сыпать между ними деньгами. Население было в высшей степени обрадовано, увидев среди себя наиба астрабадского консула Петрова (под таким званием путешествовал по Хорасану полковник Петрусевич). Слухи о том, что консульский наиб будет постоянно жить в Мешхеде, подали надежду населению, что наконец явилась сила, которая будет противудействовать англичанам в их сношениях с текинцами. Только от Шахруда к Астрабаду мне пришлось услышать намеки о неудобном направлении, которое приняли наши дела в Закаспийском крае. На всем же остальном пути за Россией осталось обаяние победительницы Хивы и султана, освободительницы многих тысяч народа из плена. Россия по-прежнему самое могущественное государство после Китая. Придет время, когда она завоюет весь свет, который и будет поделен между Китаем и ею. Об этом сказано в мусульманских книгах, и Магомет-Омердхан (гератский генерал-губернатор) сам их читал. Полагаю, что донесение нашего посланника в Тегеране относительно того, что в Персии наше обаяние стало падать, относится только к тегеранскому правительству и отчасти к населению Астрабадской провинции.