Предупреждение - материал очень большой по меркам современного чтения. Но почитать на выходные интересную историю - что может быть лучше?
Как Россия потеряла Амур на 169 лет
Сказ об Амуре, часть первая
После открытия русскими первопроходцами великой реки Амур до окончательного присоединения её берегов к нашей стране прошло двести лет. Историк Алексей Волынец специально для DV расскажет, что же происходило в те два столетия вокруг Амура, прежде чем он стал границей между Россией и Китаем
«На великой реке Амуре стоят драки сильные…»
Первое упоминание реки Амур в международных документах появляется 25 июня 1670 года. Именно в тот день император маньчжуров Сюанье подписал послание русскому царю, в котором сообщал, что «в районе Амура мелкие разбойники, твои подданные, напали на наших сборщиков соболя».
Естественно, имя великой дальневосточной реки Амур в том письме звучало иначе — «Сахалянь-ула», Чёрная река, как её называли маньчжуры. Русские этот язык не знали, и гонцы из Пекина дали им копию императорского послания на монгольском языке. Уже в Москве монгольское имя «Кара-мурэн» («Чёрная река» — по-монгольски) перевели как Шилка: — столичные чиновники из «Сибирского приказа», управлявшего далёкими восточными окраинами, ещё не очень разбирались, где начинается собственно Амур, а где — его притоки…
С государственной принадлежностью Амура тоже было всё непонятно. К тому времени русские первопроходцы, именно их небольшие отряды маньчжурский император именовал «мелкими разбойниками», уже почти четверть века собирали на берегах реки меховую дань и строили укреплённые остроги. Первый официальный представитель власти приехал из Москвы на берега Амура ещё в 1653 году, чиновники русского царя планировали основать на этих землях новое воеводство.
Но за то время, пока первые русские люди осваивали Приамурье, южнее возникла огромная империя. В июне 1644 года, когда отряд первопроходцев Василия Пояркова впервые вышел на берега Амура, а в полутора тысячах вёрст к югу армия маньчжурских племён захватила Пекин. За следующие десятилетия маньчжуры покорили почти весь Китай, основав свою империю Цин. И когда в 1670 году император Сюанье отправлял письмо московскому царю с первым упоминанием Амура, на берегах этой реки находилось не более тысячи русских, да и всё население России не превышало 14 миллионов человек, тогда как в новой китайской империи насчитывалось почти 100 миллионов подданных.
Ранее китайцы, хотя и бывали на берегах Амура, но почти не интересовались этими северными для них землями. Маньчжуры же считали «Чёрную реку» своей сферой влияния, так как здесь, среди не знавших государственности малочисленных племён, издавна проживали и их дальние родственники — народности дючеров и орочёнов. Русские называли их «тунгусами». Сами маньчжуры, впервые столкнувшись с русскими первопроходцами, изначально тоже посчитали пришельцев «неизвестным сибирским племенем».
В итоге берега Амура стали спорной территорией между русским царством и маньчжурской империей Цин. Первое вооруженное столкновение произошло уже в 1652 году, когда казаки Ерофея Хабарова разгромили атаковавший их маньчжурский отряд, в три раза превосходивший первопроходцев по численности.
«Здесь на великой реке Амуре стоят драки сильные с воинскими людьми, что присланы от царя богдойскова» — архивы сохранили датированное апрелем 1655 года письмо об этих событиях, отправленное в Якутск «служилым человеком» Онуфрием Степановым. «Богдойским царём» или «богдыханом» русские именовали маньчжурского императора.
В своём письме якутскому воеводе Онуфрий Степанов рассказал, как маньчжурские войска безуспешно осаждали построенный казаками Кумарский острог, расположенный на правом берегу Амура, — на территории, которая сегодня является китайской провинцией Хейлунцзян: «А приехали те богдойские воинские люди со всяким огненным боем, с пушки и пищальми, и знамена у них всякой розной цвет… Из Кумарского острожку государевы служивые люди и амурские казаки выходили на вылазку, и многих богдойских людей побили и отбили у них 2 пищали железные, порох и ядра…»
Спустя три года сибирский казак Степанов, известный среди своих под прозвищем «Кузнец», погибнет в бою, когда 11 казачьих лодок столкнутся с полусотней маньчжурских боевых кораблей на Амуре, — там, где в него впадает река Сунгари.
«Русским следует вернуться в Якутск, который и должен служить границей...»
К концу XVII века в России реку Амур уже считали новой линией границы. Не случайно, изданный в Москве в 1678 году большой географический труд «Описание первыя части вселенныя, именуемой Азия», завершается главой «Сказание о великой реке Амуре, которая разграничила русское селение с китайцы».
Однако маньчжуры, новые властители Китая, думали иначе. Но они смогли вплотную заняться Амуром, только тогда, когда покорили все китайские земли, включая остров Тайвань. Спустя Через 14 лет после первого письма, в 1684 году, из Пекина в Москву отправилось новое обращение маньчжурского императора. Фактически это был ультиматум, требовавший от России отступить с Амура аж за Байкал, к реке Лене. «Вам, русским, следует побыстрее вернуться в Якутск, который и должен служить границей», — писал император Сюанье.
К тому времени маньчжурские войска уже год вели необъявленную войну против русских. На реке Зее, (сейчас принадлежит современной Амурской области), появился маньчжурский «фудутун» (генерал-губернатор) Лантань с 10-тысячным войском при 172 пушках. Воины Лантаня, среди которых были маньчжуры, китайцы, корейцы и даже два десятка голландских офицеров-наёмников, уничтожили несколько «острожков» и зимовий русских первопроходцев, а затем осадили Албазинский острог. В нём оборонялись четыре сотни казаков всего при 3 орудиях. Одновременно в Забайкалье русским острогам угрожали монголы, союзные маньчжурскому императору. При этом Российское государство на всём огромном пространстве от Байкала до Амура имело не более двух тысяч стрельцов и казаков при 21 пушке.
Казалось, ещё чуть-чуть — и осуществится ультиматум императора Сюанье, грозившего «вернуть русских в Якутск». Но бои вокруг Албазина, не смотря на численное превосходство маньчжурских войск, продлились два года, ошеломив империю Цин упорством и боеспособностью русских воинов. В итоге два государства в августе 1689 года начали первые переговоры о том, где же пройдёт их общая граница.
С русской стороны вопрос о будущей границе решал приехавший из Москвы боярин Фёдор Алексеевич Головин. Русское правительство соглашалось признать за империей Цин земли к югу от Амура.
Инструкция, написанная для Головина боярами и дьяками Посольского приказа, гласила: «Учинить непременно рубеж по реке Амур, давая знать, что, кроме оной реки, издавна разделяющей оба государства, никакая граница не будет крепка, также чтобы подданные обеих государств с одной стороны в другую за реку Амур не переходили…»
Но маньчжурские послы требовали куда большего: в Пекине хотели, чтобы граница прошла по реке Селенге и озеру Байкал. Император Сюанье всё ещё собирался отодвинуть русских далеко на северо-запад — «вернуть в Якутск». Маньчжуры никогда не владели землями у Байкала, но, как пересказывал их доводы в докладах московскому начальству посол Головин, логика требований из Пекина была простой: «...что все те земли от Байкала-моря были владения хана монгольского, а монгольцы все издавна подданные их китайского хана».
Для России переговоры были сложными. Далеко на западе страна вела тяжёлую войну с Турцией, русские войска в те дни безуспешно пытались прорваться в Крым. Непростым было и внутреннее положение: в 1689 году как раз началась открытая борьба за власть молодого царя Петра I с царевной Софьей и её сторонниками.
Поэтому Россия не имела на Дальнем Востоке достаточно сил, чтобы вести большую войну с маньчжуро-китайской империей. Но и пекинский «богдыхан», после жестоких боёв за Албазин, опасался серьёзной войны с упорными русскими, если будет настаивать на их отступлении за Байкал.
Посол Фёдор Головин проявил немало дипломатического мастерства, порой используя как оружие даже своевременную шутку. Например, когда маньчжурские дипломаты в ходе обсуждений, всё же согласились признать город Нерчинск, в котором шли переговоры, русской территорией, Головин тут же ответил им: «Сердечно благодарен вам за разрешение переночевать здесь эту ночь». Как описывает те минуты переводчик маньчжурской делегации: «Московский посол отвечал с изысканной учтивостью, но его ирония очень ранила наших послов и пристыдила их, хотя в тот момент им удалось как-то скрыть это…»
В итоге обеим сторонам пришлось пойти на компромисс. 27 августа 1689 года представители Москвы и Пекина подписали первый для обоих государств договор о границе, вошедший в историю как Нерчинский трактат.
«Рубеж между обоими государствы постановить…»
Примечательно, что договор, с которого начиналась русско-китайская граница, был составлен на трёх языках, но среди них не было китайского. Документы о разграничении Русского царства и империи Цин изложили по-маньчжурски, по-русски и на латыни. Покорившие Китай маньчжуры составляли официальные документы на своём языке, абсолютно далёком от китайского. Посольство боярина Головина свой экземпляр договора писало, естественно, на русском. Латынь же служила языком общения двух делегаций, так как ни в России, ни в маньчжурском Китае ещё не было чиновников, одновременно владевших языками обоих государств.
Переводчиками для маньчжурской стороны стали давно жившие в Пекине католические монахи-миссионеры, француз Франсуа Жербийон и португалец Томазо Перейра. Знатоком латыни в русской делегации был Андрей Белобоцкий — русин из Польши, поэт и богослов, учившийся в университетах Италии, Франции и Испании, бежавший в Московскую Русь от преследований инквизиции.
Эти трое знатоков латыни, применяя мёртвый язык исключительно по памяти и не без ошибок, составили письменные варианты договора о границе между Пекином и Москвой. Двойной перевод с маньчжурского на русский при помощи латыни породил в итоге три разных, неидентичных текста. К этому добавились сложности перевода географических названий — имена таёжных рек и гор, послужившие ориентирами на огромном пространстве от Байкала до Охотского моря. На трёх языках они звучали по-разному. Да и сами послы с переводчиками очень приблизительно знали географию земель, которые они делили.
В итоге из «Нерчинского трактата», предназначенного «рубеж между обоими государствы постановить», однозначно было понятно лишь одно: русские покидают «город Албазин», или, в латинском варианте, «fortalitia in loco nomine Yagsa», а границей становится правый исток Амура — река Аргунь.
Зато там, где Аргунь сливается с рекой Шилкой и образует сам Амур, география договора прописана весьма непонятно. Русские и маньчжуры договорились «рубеж между обоими государствы постановить» по некой речке «имянем Горбица, которая впадает, идучи вниз, в реку Шилку, с левые стороны, близ реки Чёрной». На латыни Горбицу запишут как Kerbichi, позже выяснится, что аборигены-«тунгусы» знают аж две реки с таким названием.
От истоков «реки имянем Горбица» линия границы проводилась на восток по неким «Каменным горам». В маньчжурском варианте договора они названы «Большим Хинганом», но точно такое же имя носят и горы к югу от Амура. Одним словом, дипломаты смутно представляли, что делят. Поэтому про земли в далёком устье Амура написали просто — «не ограничены до иного благополучного времени». Их разграничение отложили на будущее.
«Ежели б Амур река была в российском владении…»
27 августа 1689 года, в тот день когда боярин Головин подписал Нерчинский трактат, он ещё не знал, что почти в пяти тысячах вёрст к западу, в подмосковном Троице-Сергиевом монастыре, произошли события, навсегда отдавшие власть в руки молодого царя Петра I. Не знал Фёдор Головин и то, что он станет ближайшим сподвижником царя-реформатора, фельдмаршалом его новой армии и участником закладки Санкт-Петербурга.
На Дальний Восток боярин Головин уже никогда не вернётся. Царь Пётр I, занятый реформами и войнами далеко на Западе, вполне удовлетворится Нерчинским трактатом, который, хотя и отодвинул Россию со страшно далёкого Амура, но помог избежать конфликта с большим Китаем, и, главное, открыл возможности для выгодной русско-китайской торговли.
5-я статья подписанного в Нерчинске договора позволяла «для нынешние начатые дружбы приезжати и отъезжати до обоих государств добровольно и покупать и продавать, что надобно». Поэтому Россия смогла стать посредником в выгодной коммерции между Европой и Китаем. И в разгар войны со шведами приходившие из Китая караваны приносили огромные прибыли, в отдельные годы покрывая половину всего бюджетного дефицита страны.
О так до конца и не установленной дальневосточной границе задумались лишь по окончании долгой войны за Балтику. В Китай отправился один из лучших дипломатов Петра I граф Савва Рагузинский. Одной из его задач было «учинить, сколько возможно будет, обстоятельное описание и карту» земель к северу от Амура, чтобы, наконец, понять, где же точно среди тайги и гор проходит русско-китайская граница, и где она упирается в Охотское или Японское море.…
Но два века назад задача исследования дикой тайги оказалась невыполнимой, хотя посольство Рагузинского сопровождали несколько офицеров-геодезистов. Как докладывал в Петербург в апреле 1728 года сам посол: «Об оных местах подлинно ныне ничего проведать не можно было, ибо дважды геодезистов для описания посылал, кои девять недель ехав от Якутска до реки Уды и пожив в тамошнем острожке, возвратились ни с чем».
Упомянутый «острожек» — ныне село Удское в Тугуро-Чумиканском районе на севере Хабаровского края. Где же заканчиваются загадочные «Каменные горы» из Нерчинского трактата и кому принадлежит безлюдный северный берег в устье Амура, так и осталось непонятным. Поэтому посольство Рагузинского смогло уточнить границу двух империй в районе Монголии, но не затронуло отложенный в Нерчинске вопрос о точной границе в Приамурье.
Тем временем власти Российской империи всё более понимали, что Амур стране всё-таки нужен, прежде всего, как единственная в те времена удобная «трасса», идущая с запада на восток к Тихоокеанскому побережью. Без Амура связь с Камчаткой приходилось поддерживать, через порт Охотска, до которого добирались вьючными караванами из Якутска по тяжелейшему и неудобному «тракту», сквозь леса, болота и горы. Не случайно, одновременно с посольством Рагузинского в Петербург обратился якутский воевода Яков Ельчин, жалуясь на неудобство «тракта» в Охотск: «Ежели б Амур река была в российском владении и можно было от Нерчинска выходить судами в амурское устье, то от Якутска до Охотска пути старание иметь не надлежало б».
Вскоре в Петербург пришёл обстоятельный документ от одного из участников экспедиции Беринга — сосланного на Камчатку капитана Василия Казанцева. Камчатский ссыльный доказывал, что для связи с побережьем Охотского моря лучше использовать плывущие по Амуру корабли, а не трудные оленьи тропы из Якутска в Охотск. Одновременно в Петербург обратился другой участник экспедиции Беринга, профессор Академии наук Герхард Миллер. Побывав в 1735 году в Нерчинске и у истоков Амура, профессор с удивлением обнаружил, что нельзя понять, где же проходит граница в Приамурье. Об этом Миллер написал целую книгу «Изъяснение сумнительств, находящихся при постановлении границ Российским и Китайским государствами 1689 года», в которой доказывал невозможность понять, что же такое «Каменные горы» из Нерчинского трактата, и что отнюдь не весь северный берег Амура принадлежит Китаю.
«Должно домогаться у китайского двора свободного плавания по Амуру…»
Амур был слишком далёк от Петербурга, но в правительстве всё же задумались о значении для страны судоходства по великой реке. В 1753 году Сенат Российской империи, после большого совещания с военными, дипломатами, а также и учёными из Академии наук, принял резолюцию: «Иностранной коллегии должно домогаться у китайского двора свободного плавания по Амуру, а между тем, на реке Ингоде, где она соединялась с Аргуном, приискать удобное к строению судов место. Построив же два судна, могущие Амуром, а потом и морем плыть в русские порты, приготовить для этих судов всё необходимое, и когда китайский двор позволит свободное плавание по Амуру, то суда эти отправить в путь немедленно, с приказанием экипажам описать подробно саму реку и прилегающие к ней местности».
В Петербурге рассчитывали, что неясность границ в районе Амура позволит Иностранной коллегии (как тогда именовали Министерство иностранных дел) добиться у Пекина согласия на плавание по реке русских кораблей. Хотя канцлер Российской империи Бестужев-Рюмин и считал, что такое обращение к Пекину «совсем бесплодно быть имеет», но всё же решили отправить к истокам Амура специалистов, чтобы определить удобное место для корабельной верфи и подготовить строительство судов.
Это предприятие вошло в историю как «Нерчинская секретная экспедиция», которой руководил сибирский губернатор Василий Мятлев. Участники «секретной экспедиции» впервые начали научное изучение фарватера Амура и подсчитали, что при использовании этой реки доставка хлеба и грузов в русские порты на Охотском море и Камчатке обойдётся значительно дешевле.
Однако, в мае 1758 года отправленный в Китай посланник Василий Братищев привёз ответ пекинского правительства. Маньчжурский император-«богдыхан» в своей грамоте, датированной 23 сентября 1757 года, отказал в дозволении русским судам плавать по Амуру. Мотив отказа в русском переводе XVIII столетия звучал так: «У нас от века того не бывало, чтоб России позволено было в какое-нибудь место провозить свой хлеб рекою Амур, чего и ныне никоим образом позволить нельзя».
Китай и в то время был крупнейшим по населению государством планеты, уже тогда игравшим заметную роль в мировой торговле. Поэтому в Петербурге не желали ссориться с огромной страной, к тому же, не имея возможности перебросить к востоку от Байкала значительные военные силы. Обидный отказ пришлось проглотить и смириться с неуступчивостью китайских властей.
«О способах к осмотру Амура, не подав подозрения китайцам…»
К вопросу о плавании русских кораблей по Амуру пыталась вернуться царица Екатерина II. В 1764 году она поинтересовалась у дипломатов, не стоит ли вновь попробовать уговорить Китай на счёт Амура. Ответ Коллегии иностранных дел был неутешительным: «Как ни уверенна Коллегия в необходимости и пользе того, чтобы русские суда рекою Амур ходили свободно, но по известному упорству в том китайского двора не находит теперь способов возобновить свои домогательства…»
Великая императрица, присоединившая к России берега Чёрного моря, Крым и большую часть Польши, так и не решилась поссориться с Китаем, ради Амура. Лишь её внук, царь Александр I, в 1805 году вновь попытался решить вопрос Амура, отправив в Китай большое посольство во главе с графом Юрием Головкиным.
В подписанной царём инструкции для посла говорилось: «Разведать о степени судоходности реки Амур, и вытребовать от китайцев позволение ходить по Амуру хотя бы нескольким судам ежегодно, для снабжения Камчатки и Русской Америки необходимыми припасами».
Вместе с послом Головкиным к дальневосточной границе ехал полковник Теодор д'Овре, который числился в императорской свите «по квартирмейстерской части». В реальности он выполнял функции военного разведчика. Поставленные царём задачи были изложены чётко: «Собрать все возможные сведения о военном положении страны между Байкалом и чертою китайской границы. Развить представления относительно военной части у китайцев в Маньчжурии, по Амуру. Представить заключение, возможно ли будет со временем совершить небольшую тайную экспедицию в страны, лежащие между Амуром и Становым хребтом. Сохранять тайну и осторожность».
Оказавшись в верхнем течении Амура, полковник д'Овре с удивлением установил, что местные «тунгусы» не считают себя китайскими подданными, а всё присутствие Китая на этих землях ограничивается несколькими «пограничными столбами с надписями на пяти языках». В итоге разведчик представил русскому царю проект «О способах к осмотру и описи Амура и совершению экспедиции по левому берегу этой реки, не подав подозрения китайцам».
Однако, на западных рубежах России как раз начиналась большая война с Наполеоном, поэтому Александру I пришлось навсегда забыть о нерешённых вопросах восточной границы. Полковник д'Овре вернулся с берегов Амура, чтобы воевать против Бонапарта, и в итоге с боями дошёл до Парижа, став генералом и резидентом русской военной разведки в Западной Европе. Заниматься дальневосточными вопросами ему более не пришлось.
Миссия посла Головкина, с которым разведчик д'Овре в 1805 году ехал к границам Китая, тоже закончилась неудачей. Маньчжурские чиновники, не желая даже разговаривать о спорной границе у Амура, не пустили посольство в свою страну под предлогом того, что посол отказался тренироваться в ритуальных поклонах китайскому императору.
Ради интересов страны граф Юрий Александрович Головкин даже согласился на «девятикратное касание пола лбом» перед самим императором, но счёл унизительным и нарушающим достоинство Российской империи требование отрепетировать такие поклоны перед пограничными чиновниками империи Цин. Посольству пришлось безрезультатно пуститься в обратный путь из Забайкалья в Петербург…
До возвращения России на берега Амура оставалось ещё полвека.
Как Россия возвращалась к давно потерянным амурским берегам
Сказ об Амуре, часть вторая
Русские первопроходцы построили первые поселения на Амуре ещё в середине XVII столетия, но в конце того же века России под давлением Пекина пришлось оставить берега великой дальневосточной реки. Однако подписанный в 1689 году русскими и китайскими дипломатами Нерчинский трактат определил границу двух великих империй в Приамурье очень приблизительно и неточно. Поэтому весь следующий XVIII век наша страна пыталась дипломатическим путём вернуться на берега Амура, без которого было невозможно развитие российских владений на берегах Охотского моря и Тихого океана
В самом начале XIX столетия царь Александр I отправил новое посольство в Китай, с заданием «вытребовать от китайцев позволение ходить по Амуру хотя бы нескольким судам ежегодно, для снабжения Камчатки и Русской Америки необходимыми припасами». Но руководитель посольства, граф Юрий Головкин так и не смог попасть в Пекин — чиновники империи Цин не пропустили его в свою столицу под надуманным предлогом. Однако именно Юрий Головкин, так и не ставший послом в Китае, предсказал каким образом Россия вернёт себе берега Амура.
«Чтоб нам был уступлен один из берегов Амура…»
10 мая 1805 года граф Головкин направил в Министерство иностранных дел Российской империи «Записку о реке Амур», в которой проанализировал все варианты развития событий вокруг великой дальневосточной реки. Русский дипломат считал, что нет природных рубежей между Россией и Китаем, «кроме реки Амур, коя могла бы служить естественною границею».
«Свободное плаванье по Амуру важно для нас, — доказывал Головкин, – дабы приобрести более лёгкое, нежели ныне, сообщение меж Сибирью и учреждениями на Камчатке и в Охотске. Нет сомнения, что преимущества более умеренного климата, плодородия берегов сей реки, леса, который можно там обрести для строительства судов, составляли бы весьма выгодные средства для снабжения продуктами и торговли с этими бесплодными областями. Судоходство по Амуру предоставило бы нам также возможность установить деятельную торговлю с манджурами и обитателями Кореи».
Но, как доказывал русский дипломат, несмотря на все неточности Нерчинского трактата, власти Китая никогда не пойдут на добровольные уступки: «Напрасно стремились бы мы доказать наши права на сию территорию — китайцы никогда не согласятся их признать». Однако, по мнению Головкина, путь войны с Китаем тоже недопустим: «Путь переговоров обещает лишь весьма сомнительный успех. Путь оружия представляется ещё менее благоприятным… Ежели мы сравним ту лёгкость, с каковой китайцы соберут 100 тысяч человек на берегах Амура, с теми препятствиями, которые нам придётся преодолеть, чтоб собрать там армию в 15-20 тысяч человек и содержать их там, то можно видеть, что сие значит слишком дорого платить за завоевание…»
Юрий Головкин доказывал, что решить вопрос о границе по Амуру, можно только в одном единственном случае — если китайцам когда-либо потребуется политическая или военная помощь России: «Наша помощь либо даже посредничество дали бы нам право выставлять требования и добиться, чтоб вместо прямой линии к востоку нам был уступлен левый берег Амура».
Забегая вперёд, скажем, что именно так всё и произойдёт через пятьдесят с лишним лет после того как дипломат Головкин написал свою «Записку о реке Амур». В середине XIX века Китаю, после неудачных «опиумных войн» с Англией и Францией, потребуется помощь и посредничество России. Только тогда власти империи Цин пойдут на уступки в «амурском вопросе».
Но в эти полвека вокруг Амура произойдёт ещё много исторический событий и политических интриг. Подданным Российской империи придётся совершить немало трудов и подвигов, чтобы твёрдо встать на берегах великой реки.
«Особый Комитет по делам Дальнего Востока»
Начнётся всё с того, что в 1839 году вспыхнет война империи Цин с Англией — первое боевое столкновение европейцев с Китаем после того как прекратились бои маньчжуров и казаков на Амуре. Это столкновение покажет, что китайцы страшно отстали в военном деле. Пока в Европе гремели непрерывные войны, совершенствовавшие оружие и военное искусство, покорившийся маньчжурам Китай с конца XVII столетия наслаждался миром. И за полтора века без войн армия империи Цин, хотя и насчитывала миллион солдат, растеряла боевой дух и осталась абсолютно средневековой со старым оружием.
Оказалось, что европейские пароходы и нарезные ружья легко громят огромное китайское воинство. К 1842 году Англия одержала победу над Китаем, захватив Гонконг и получив небывалые привилегии в других портах огромной страны.
Именно известия об этой победе заставили императора Николая I вновь задуматься о старом «амурском вопросе». Во-первых, оказалось, что огромный Китай не так уж силён, как это представлялось ранее. Во-вторых, русский царь опасался, что раз китайцы начали уступать чужакам земли на юге, то они могут уступить англичанам и на севере, там, где возле устья Амура проходит так и не определённая граница.
В июне 1843 года Николай I распорядился создать при правительстве «Особый Комитет по делам Дальнего Востока». В Комитет вошли министр иностранных дел граф Нессельроде, морской министр князь Меньшиков, военный министр князь Чернышов, министр внутренних дел граф Перовский, начальник Азиатского департамента министерства иностранных дел Сенявин и глава военной разведки генерал-квартирмейстер Берг.
Самые высокопоставленные чиновники империи должны были определить дальнейшую политику России в отношении Китая и русско-китайской границы в районе Амура. Для начала «Особый Комитет по делам Дальнего Востока» решил направить к устью Амура морскую экспедицию. Дело в том, что к середине XIX века всё ещё считалось, что морские корабли не могут заходить в Амурский лиман.
Эту ошибку породили французские и английские экспедиции конца XVIII столетия, пытавшиеся исследовать воды у Сахалина и амурского устья. Ещё в 1787 году знаменитый французский мореплаватель Жан Лаперуз попробовал пройти в устье Амура. Амурский лиман, действительно, был непрост для кораблей, особенно парусных, к тому же фрегаты Лаперуза натолкнулись на мель, и мореплаватель счёл, что эта река не судоходна. Авторитет Лаперуза был столь высок, что его выводы о непригодности Амура для морских кораблей в Европе более полувека считали непреложным фактом.
«Особый Комитет по делам Дальнего Востока» всё же решился проверить выводы знаменитого Лаперуза, или, как писал сам царь Николай I, «узнать, действительно ли Амур можно использовать для судоходства». Но оказалось, что для большой экспедиции в устье Амура требуется порядка 340 тысяч рублей серебром. И в работу «Особого Комитета» вмешался министр финансов граф Канкрин.
В докладной записке царю министр писал, что у России нет торговых интересов на Тихом океане. «При неразвитии или, лучше сказать, несуществовании нашей торговли в Восточном океане, — писал граф Канкрин, — единственной полезной целью экспедиции, будет поручение удостовериться, между прочим, в справедливости сложившегося мнения о недоступности устья реки Амур, обстоятельства, обусловливающего степень полезности для России этой реки. Но для разрешения этого вопроса не требуется снаряжения такой большой и дорогостоящей экспедиции, а гораздо лучше, в отношении политическом и финансовом, произвести исследования Амурского лимана и устья реки Амур через Российско-Американскую компанию…»
Царь согласился с экономным министром, его убедил тот факт, что маленькая экспедиция торговцев из Российской-Американской компании не привлечёт внимания китайских властей, в отличие от большой экспедиции военных кораблей. В итоге вместо 340 тысяч рублей на экспедицию выделили в 60 раз меньше денег, и в 1845 году отправили к устью Амура небольшой бриг «Константин».
«Вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить»
Экспедицию на маленьком бриге возглавил капитан Александр Гаврилов. Он был опытным моряком, но помимо задач исследования Амурского лимана имел массу других приказаний от директоров Российской-Американской компании. Помимо этого, капитан был связан инструкцией Министерства иностранных дел «соблюдать строжайшее инкогнито», в случае встречи с китайцами выдавая свой корабль за американское рыболовное судно. Для конспирации экспедицию даже снабдили грузом виргинского табака.
Не удивительно, что по итогам экспедиции капитан доложил следующее: «По краткости времени, ничтожеству имевшихся средств, свежим ветрам и течениям, не представилось никакой возможности произвести тщательные и подробные исследования, которые могли бы разрешить вопрос о состоянии устья реки Амур и её лимана».
Хотя сам капитан Гаврилов вовсе не считал результаты своей экспедиции окончательными, министр иностранных дел Нессельроде поспешил доложить царю, что Амур не имеет для России никакого значения, так как в его устье — повторил министр заблуждения прошлых лет — глубина всего «три фута», менее метра, и река не пригодна для плавания кораблей. Император Николай I написал 16 декабря 1846 года на докладе министра эмоциональную резолюцию: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить».
Однако сам император данный вопрос не оставил. Назначая в следующем 1847 году нового губернатора Восточной Сибири, куда входили земли Забайкалья, Якутии и русские берега Охотского моря, царь Николай среди прочих инструкций дал и такое напутствие: «Что же касается реки Амур, то об этом речь впереди… A bon entendeur peu de paroles». Новый восточносибирский губернатор Николай Муравьёв прекрасно уловил смысл последней царской фразы, французской пословицы: «Умный поймёт с полуслова».
Не имея никаких письменных приказов из Петербурга губернатор Муравьёв начал готовить присоединение к России амурских берегов. Хотя вся официальная политика Российской империи и большинство высших сановников имели прямо противоположное мнение. Так губернатор Западной Сибири князь Пётр Горчаков писал фактическому главе правительства князю Чернышёву: «Амур для России лишнее, неизмеримые дебри от Якутска до Камчатки и к Охотскому побережью являют собою границу, не требующую охранения, и что всего важнее, отстраняют жителей Сибири от пагубного влияния иностранцев…»
Министр иностранных дел Нессельроде в 1848 году предложил провести окончательное разграничение между Россией и Китаем севернее Амура — как писал современник «отдать, таким образом, навсегда Китаю весь Амурский бассейн, бесполезный для России по недоступности для мореходных судов устья реки». Министр считал, что «излишняя активность» на Дальнем Востоке только отвлекает Россию от европейской политики и, к тому же, может повредить выгодной торговле с Китаем.
«Сибирью владеет тот, у кого в руках левый берег и устье Амура…»
Пренебрежение столичных чиновников огромным Приамурьем станет понятно, если знать, что за всю первую половину XIX столетия на землях современных Хабаровского края и Амурской области побывал лишь один единственный уроженец европейской части России. Ещё весной 1844 года изучавший север Сибири сотрудник Петербургской академии наук Александр Миддендорф на свой страх и риск отправился из Якутска к устью Амура.
Вместе со столичным учёным в неисследованную тайгу Приамурья отправились уроженец Томской губернии, военный топограф Василий Ваганов и два якутских казака, Матвей Решетников и Иван Долгий. До сентября 1844 года участники экспедиции изучали побережье Охотского моря в районе Шантарских островов, а затем верхом на оленях отправились в долгое путешествие через всё северное Приамурье. За четыре месяца маленький отряд прошёл свыше 1500 вёрст по совершенно неисследованной местности.
Миддендорф с восторгом описывал уникальную природу Приамурья: «Чрезвычайно любопытная полоса Земли; где лицом к лицу встречаются соболь и тигр; где южная кошка отбивает у рыси северного оленя; где соперница её — росомаха — на одном и том же участке истребляет кабана, оленя, лося и косулю; где медведь насыщается то европейской морошкой, то кедровыми орехами; где соболь ещё вчера гонялся за тетеревами и куропатками, доходящими до запада Европы, сегодня за ближайшими родственниками тетерки Восточной Америки, а завтра крадётся за чисто сибирской кабаргой…»
Часть путешествия экспедиция Миддендорфа прошла по льду реки Зеи и Амуру. Учёный записал в своём дневнике: «Амур есть единственная значительная водная артерия, ведущая к океану, единственный путь, который природа дала со всех сторон запертой Сибири…»
Но помимо чисто научных знаний, экспедиция имела и политический результат. «Я успел составить картину Амурского края, которая бросала новый свет на эту страну», — писал сам Александр Миддендорф. К его удивлению севернее Амура отсутствовали какие-либо следы китайской власти, а немногочисленные роды «тунгусов» сами толком не знали, чьи же они подданные.
Прошедший вместе с Миддендорфом всё Приамурье военный топограф Василий Ваганов стал ординарцем Восточносибирского генерал-губернатора Николая Муравьёва, полностью разделяя его мнение о необходимости присоединения Амурского края к России. В 1847 году именно Ваганов по поручению Муравьёва пресёк деятельность иностранных агентов на берегах Амура, арестовав некоего Остена, английского подданного, который, щедро раздавая деньги, начал в Забайкалье на берегах реки Шилки строить судно, чтобы пройти на нём вниз по Амуру.
Середина XIX века была временем «колониальной гонки», когда на картах Африки и Азии исчезали последние «белые пятна» — порой было достаточно одной географической экспедиции, чтобы крупная колониальная держава могла объявить о присоединении ранее неисследованной территории. И докладывая в Петербург об аресте англичанина, губернатор Муравьёв сообщал, что Британская империя, проводившая активную политику в Китае, явно интересуется Амуром. Муравьёв если и преувеличивал опасность, то не сильно — во время Крымской войны англичане действительно попытаются высадиться в устье Амура.
Пока же, в 1847 году, губернатор Муравьёв отправил взволнованную депешу министру внутренних дел Перовскому: «Явился англичанин Остен и покатился по пути сообщения Сибири с Тихим океаном, туда, где в устье Амура лежит необитаемый Сахалин, ожидающий господ, чтобы запереть плаванье по Амуру. С китайской стороны в Амур впадают большие судоходные, реки, с южным Китаем англичане торгуют свободно, а Амур доставит им возможность овладеть и северо-восточным Китаем… Вот зачем ездят сюда англичане. Остен и не думает о геологии, но он успел собрать более подробные и верные сведения о местной торговле, чем я сам доселе имел…»
«Левый берег Амура, — доказывал губернатор Муравьёв, — никому не принадлежат: тут кочуют только по временам тунгусы, а при самом устье гиляки. Англичанам нужно только узнать всё это, и они непременно займут Сахалин и устье Амура: это будет делом внезапным, без всяких сношений о том с Россиею, которая, однако ж, может лишится всей Сибири, потому что Сибирью владеет тот, у кого в руках левый берег и устье Амура».
«Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен»
Обеспокоенный император Николай I в 1848 году распорядился направить к берегам Амура большую экспедицию военных топографов. Цель определили чётко: «Собрать точнейшие сведения, дабы на основании оных можно было ясно определить, по какому именно направлению гор должна следовать наша с Китаем граница на основании Нерчинского трактата».
Экспедицию возглавил подполковник Генерального штаба Николай Агте, опытный военный топограф, ранее занимавшийся определением точной линии границы между Российской империей и Норвегией. С берегов северной Скандинавии подполковник направился прямо на Дальний Восток. Его экспедицию специально назвали «Забайкальской» — как писалось в официальных бумагах, «дабы самим распоряжением об отправлении экспедиции не могли подать повода» к претензиям со стороны китайских властей. В случае встречи в северном Приамурье с представителями Китая, члены экспедиции должны были представляться как «частные промышленники», занятые «отысканием звериных промыслов».
Одновременно с «Забайкальской» экспедицией подполковника Агте в августе 1848 года из Петербурга к берегам Дальнего Востока отправился маленький транспортный корабль «Байкал». Одна из его задач тоже была связана с Амуром — капитан «Байкала» Геннадий Невельской должен был наконец-то проверить доступность Амурского лимана и устья для плавания морских судов.
Как сказал сам Николай I по поводу этой экспедиции: «Главное для нас дело есть предупреждение всяких покушений иностранцев к занятию местности близ устья Амура». Для таких опасений были все основания — годом ранее в Охотском море у северной оконечности Сахалина были замечены два военных корабля Великобритании. На запрос русских дипломатов в Лондон, что делает в тех краях британский флот, англичане ответили, что якобы ищут пропавшую экспедицию контр-адмирала Джона Франклина, которая пропала ещё в 1845 году отправившись искать путь из Атлантики в Тихий океан через Арктику…
Путь парусного судна из Петербурга до берегов Охотского моря и устья Амура тогда занимал почти 9 месяцев, сухопутные экспедиции через всю Сибирь требовали не меньшего времени. Поэтому деятельность «забайкальца» Агте и «байкальца» Невельского растянулась надолго.
Лишь в ноябре 1850 года в столице Российской империи узнали, что Геннадий Невельской самовольно основал первое русское поселение в устье Амура — «Николаевский пост», будущий город Николаевск-на-Амуре, первыми обитателя которого стали шесть матросов из экспедиции Невельского. Узнав об этом событии в Петербурге вновь собрался «Особый комитет по делам Дальнего Востока». Царь Николай I в шутку стал его именовать «Гиляцким комитетом» — «гиляками» тогда в России называли нивхов, аборигенов Амурского устья и Сахалина.
И вновь самые высшие чины империи, от министра иностранных дел Нессельроде до главы правительства князя Чернышёва, были против любой активности возле Амура. «Кто может поручиться, — вопрошал глава российского МИДа, — что китайцы не придут в значительно силе, не вытеснять горсть наших людей, не разорят на глазах гиляков наши постройки и не попрут самого флага? Всё это произведёт более вредное для нас влияние на местных гиляков, нежели добровольно оставление нами поста. Для сохранения достоинства нашего правительства гораздо лучше немедленно удалиться оттуда, нежели продолжать занимать этот пункт в ожидании, что скажет китайское правительство…»
Единственным сторонником сохранения русского поста в устье Амура оказался восточносибирский губернатор Муравьёв. Глава правительства Чернышёв даже упрекнул его: «Вы просто хотите воздвигнуть себе памятник Амуром!» В итоге министры выставили губернатора с совещания, заявив, что пришлют ему итоговый протокол на подпись.
Вечером того же дня к Муравьёву прибыл фельдъегерь с приказом от главы правительства немедленно подписать протокол совещания. В протоколе высшие чины империи доказывали «неудобство занятия Амура», более того — было написано, что с этим согласился и сам губернатор Муравьёв. Раздосадованный глава Восточно-Сибирского генерал-губернаторства решился на неслыханную в бюрократическом мире дерзость. Муравьёв заявил, что как радушный хозяин он просто обязан угостить офицера фельдъегерской службы хотя бы чаем, и пока курьер сидел у самовара, вместо одной подписи губернатор прямо на протоколе писал свои доводы в пользу присоединения Амура к России.
В таком виде протокол заседания «Особого комитета по делам Дальнего Востока» и попал на стол императора. Возник бюрократический скандал, однако дерзость Муравьёва развеселила царя Николая I, который решил собрать новое заседание «комитета петербургских гиляков», на этот раз под своим личным председательством. Именно на этом заседании 19 января 1851 года царь произнёс знаменитые слова: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен».
«Итак, это наше!»
Впрочем, рассуждая о флаге, царь не забыл и про осторожность — основанный в устье Амура русский пост для остального мира решили представлять всего лишь как «торговый склад Российско-Американской компании». В адрес же Китая было решено направить дипломатическое послание очень осторожного содержания.
«До сведения нашего дошло, — сообщалось от имени русского царя китайскому императору, — что с некоторого времени у устья Амура стали появляться иностранные суда, и мы имеем причины думать, что появление там сих иностранных судов, из коих некоторые были военными, не без цели. Вековые дружественные наши с Китаем отношения побуждают нас довести до сведения китайского правительства о сём важном обстоятельстве. Овладение устьем Амура какой-либо морскою державою не может быть нами терпимо, так как Амур вытекает из наших пределов и притом земли, примыкающие к устью Амура по трактату нашему с китайской империей оставлены неразграниченными. Поэтому интересы как Китая, так и России требуют, чтобы никакие иностранные суда не могли иметь вход в Амур и плавать по этой реке, и чтобы устье оной не принадлежало никакой сторонней державе. Всё это дружески сообщается китайскому правительству на дальнейшее его размышление — не признает ли оно полезным войти с нами в соглашение на счёт безопасности устья упомянутой реки от всяких покушений на сии места иностранцев, чего требует взаимная безопасность наших и ваших границ…»
Вопреки опасения министра иностранных дел Нессельроде никаких протестов, а тем более решительных действий со стороны Китая, не последовало. Русский пост спокойно существовал в устье Амура, не встречая каких-либо следов присутствия китайской власти в этих краях. В Петербурге всё более убеждались — Пекин либо не считает эти неразграниченные земли своими, либо китайскому правительству совсем не интересна эта таёжная глушь.
В конце 1852 года в Петербург с берегов Амура наконец вернулась «забайкальская» экспедиция подполковника Николая Агте. Дюжина «топографических отрядов» экспедиции за три года прошла более 20 тысяч вёрст по северному Приамурью, впервые исследовав почти три миллиона квадратных километров.
22 апреля 1853 года подполковник Агте и губернатор Муравьёв лично представили царю Николаю I отчёт экспедиции и составленные ею географические карты. Русский император с удовольствием разглядывал первую в мире «Генеральную карту Амурской области». Карта доказывала, что в соответствии с подписанным 164 года назад Нерчинским трактатом северный берег в устье Амура может принадлежать России, ведь в природе нет единых «Каменных гор», протянувшихся на восток к океану, а есть целый ряд горных хребтов разной направленности.
Подполковник Агте пояснял царю: «Только уверенность китайцев, что не разграниченная с нами черта должна направляться не на восток к океану, а на юго-восток к среднему Амуру, может объяснить их молчание по предмету занятия нами устьев нижнего Амура, что конечно давно известно маньчжурским властям и не может более составлять тайны для Пекинского правительства…»
Николай I был доволен, склонившись над новой картой, он провёл рукой от Байкала до устья Амура: «Итак, это наше!» Затем царь посмотрел на глобус и тут же помрачнел: «Всё это хорошо, но я ведь должен посылать защищать это из Кронштадта…»
Царь имел в виду, что у России на дальневосточных берегах практически нет никаких войск, а кораблям, чтобы попасть на Дальний Восток, надо оплывать всю Европу, Африку, Индию, Китай и Японию, то есть большую половину Земного шара. И тут за карту взялся губернатор Восточной Сибири: «Кажется, нет надобности, государь, так издалека. Можно и ближе подкрепить…»
Муравьев провёл рукой на карте по течению Амура из Забайкалья к океану, показывая, что подкрепления на дальневосточное побережье будет проще отправить прямо по Амуру – по пути, которым русские люди не плавали со времён Ерофея Хабарова. Царю понравилась эта идея, 57-летний самодержец рассмеялся и как мальчишку потрепал 44-летнего генерал-губернатора рукой по голове: «Ах, Муравьёв, ты право когда-нибудь сойдёшь с ума от Амура!»
До окончательного возвращения России на берега великой дальневосточной реки оставалось всего 5 лет.
Как купеческое завещание и новые технологии вернули России амурские волны
Сказ об Амуре, часть третья
Судьбу великой дальневосточной реки решили два Николая, встретившись на другом конце континента 22 апреля 1853 года. Русский царь Николай I и Николай Муравьёв, генерал-губернатор Восточной Сибири, обсуждали будущее Амура в Зимнем дворце Санкт-Петербурга, разглядывая только что составленные первые карты дальневосточных земель.
Предлагая царю совершить пробное плавание по всему Амуру, от истоков до устья, Николай Муравьёв ждал гонца из Забайкалья. Там, в пяти тысячах вёрст к востоку от Петербурга, у казачьей станицы Сретенской на берегу одного из амурских истоков — реки Шилки — шло строительство первого на Дальнем Востоке парохода.
Генерал-губернатор Муравьёв не зря через несколько лет дополнит свою фамилию почётной приставкой «Амурский» — он понимал, что первый пароход, прошедший воды Амура от истоков до устья, навсегда решит судьбу великой реки и её берегов. Русские люди не проплывали здесь со времён Ерофея Хабарова, ведь более полутора столетий амурские воды считались территорией китайской империи Цин, закрывшей путь нашим кораблям
Пароход по завещанию
Амур входит в десятку крупнейших рек на Земле — почти четыре с половиной тысячи километров, если считать от устья до истоков реки Аргунь, которая, сливаясь с рекой Шилкой, и образует амурское русло. Шилка протекает по нашему Забайкалью, Аргунь же с конца XVII века является границей между Россией и Китаем. Поэтому не случайно два первых русских парохода, строившихся для плавания по Амуру получат имена образующих его истоков — «Аргунь» и «Шилка».
Готовить строительство этих пароходов генерал-губернатор Николай Муравьёв начал ещё в 1850 году. В отличие от прежних гребных судов, именно пароходы должны были обеспечить надёжное плавание по Амуру. Им предстояло провести по реке баржи с войсками и припасами, чтобы создать укреплённые посты в амурском устье и перебросить подкрепления на Камчатку. Ведь в то время именно Амур был самой удобной «дорогой» из Сибири к водам Охотского и Японского морей.
Существовавшие альтернативные пути были чрезвычайно сложны. Ранее грузы и людей на дальневосточные берега России везли либо морскими кораблями из Петербурга через три океана, огибая большую половину Земного шара, либо через тайгу по труднейшему «тракту» от Якутска к Охотскому порту. И только первые пароходы на Амуре открывали России широкую дорогу на Восток.
Но благие замыслы генерал-губернатора Муравьёва сразу натолкнулись на привычное препятствие — банальную нехватку денег. Высшая бюрократия в Петербурге относилась к дальневосточным инициативам Муравьёва без одобрения. Вопреки мнению самого царя, министры Российской империи опасались ссориться с большим Китаем ради далёких и диких земель на Амуре, считая их освоение напрасной и рискованной тратой казённых средств.
Замысел Муравьёва о первых пароходах для Дальнего Востока спас случай. Осенью 1850 года в Иркутске умер богатейший купец Евфимий Андреевич Кузнецов, один из первых миллионеров Сибири. Огромный капитал он сколотил на торговле водкой и золотых приисках, а прославился необычайным везением и непомерными тратами, разбрасывая на свои прихоти целые состояния.
Купец Кузнецов и губернатор Муравьёв были знакомы лично — центр Восточно-Сибирского генерал-губернаторства (включавшего земли Забайкалья, Якутии и русские берега Охотского моря вместе с Камчаткой) располагался именно в Иркутске. Иркутский коммерсант хорошо знал про амурские замыслы Муравьёва и перед смертью, не имея прямых наследников, часть своего богатства — 100 тысяч рублей серебром — завещал на строительство первых пароходов для Амура.
Но суда с новыми, сложнейшими для середины XIX века механизмами, только предстояло построить. Ближайший завод, где тогда создавали паровые двигатели, располагался на Урале в Екатеринбурге — от Забайкалья его отделяло более трёх с половиной тысяч вёрст. Цены на паровые машины были крайне высоки. Никакой железной дороги через всю Сибирь ещё не было даже в замыслах, поэтому проблемой становилась и доставка тяжёлых паровых двигателей с Урала за Байкал, к истокам Амура.
Принадлежавший государству Екатеринбургский механический завод в то время был полностью загружен строительством механизмов и двигателей для военных пароходов Каспийской флотилии. Поэтому пришлось обратиться к уральским частным промышленникам, которые оценили стоимость двух паровых машин с доставкой их на берега реки Шилки в 81 тысячу рублей серебром. Как писал в Петербург губернатор Муравьёв, при такой покупке от завещания купца Кузнецова остаются «деньги весьма незначительные и недостаточные для сооружения двух пароходных судов с оснасткою».
Чтобы избежать лишних трат, Муравьёв решил купить не сами машины, а как тогда говорили «машинное заведение» — оборудование, необходимое для их производства. Договор о покупке был подписан 2 января 1851 года, архивы полностью сохранили для нас его данные вплоть до копеек. Всё необходимое приобрели за 26 899 рублей 10 копеек у Мельковской механической фабрики в Екатеринбурге, которая работает и в наши дни, став огромным заводом «Уралтрансмаш». Три с половиной тысячи вёрст транспортировки купленного на санях и телегах от Урала до станицы Сретенской (ныне город Сретенск) в Забайкальском крае обошлись ещё в 15 692 рубля 77 копеек.
Итого на создание первого судостроительного производства к востоку от Байкала удалось сэкономить 57 408 рублей 13 копеек.
«И край Амурский открывал…»
Необходимый для постройки пароходов металл купили на Петровском чугунолитейном заводе в 400 вёрстах к юго-западу от Читы. Выпускавшееся там железо по качеству было хуже уральского, но его можно было дешевле и быстрее доставить к месту строительства пароходов. Управляющий Петровского завода, родившийся в Сибири горный инженер Оскар Дейхман стал и ответственным за сборку двигателей будущих пароходов.
Верфь для их строительства оборудовали в 80 верстах ниже по течению от Сретенска, где в Шилку впадает река Чалбуча. Заброшенный сереброплавильный завод в устье Чалбучи стал базой для создателей первых амурских пароходов.
Общее руководство строительством и подготовку пароходов к плаванию поручили Петру Васильевичу Казакевичу, опытному военному моряку в чине капитана 2-го ранга. В ближайшем будущем именно капитан Казакевич внесёт огромный вклад в освоение Приамурья — не зря на современной карте России его фамилией названы бухта и пролив в Японском море, мыс на Охотском побережье и одна из проток Амура в районе Хабаровска.
Строительство первых пароходов в малолюдном Забайкалье сталкивалось с огромными трудностями. Хотя на берегу Шилки заложили сразу два корабля, но строить их пришлось поочерёдно — для одновременных работ не хватало ни сил, ни специалистов. Второй пароход смогут построить только через год после первого, а в качестве работников привлекали даже сотню каторжников с Карийских золотых приисков.
Чертежи пароходов готовил «титулярный советник» и корабельный инженер Михаил Гаврилович Шарубин, он же руководил сборкой корпуса первого парохода. Любопытно, что спустя полтора десятилетия, когда Шарубина похоронят на окраине Петербурга, его могилу украсит надгробная эпитафия, рассказывающая именно про далёкий Амур:
Из края в край судьбой носимый,
Родной ты берег покидал
И океан необозримый
Не раз шутя переплывал —
И край Амурский открывал…
Первые пароходы для Дальнего Востока стали главным делом в жизни «титулярного советника», в конце марта 1852 года он сообщал губернатору Муравьёву: «Работы по построению корпуса судна закончены».
Спустя неделю из Петербурга пришла правительственная депеша: «Государь Император высочайше повелеть изволил — проектированный для плавания по реке Шилке пароход наименовать Аргунь». Ещё недостроенный пароход официально включили в списки кораблей военного флота Российской империи.
Корпус парохода «Аргунь», построенный полностью из железа, в длину был чуть более 26 метров. Так как пароходу предстояло плыть по мелким истокам и притокам Амура то его днище соорудили почти плоским, с осадкой без груза менее полуметра. Но корпус был самой простой задачей — создание механизмов и паровой машины на Петровском чугунолитейном заводе заняло немало времени и закончилось только в апреле следующего 1853 года. Ещё полгода заняла транспортировка разобранного двигателя и механизмов на конных телегах — ведь Петровский завод от верфи на реке Шилке отделяли почти 700 вёрст.
Пароход «Аргунь» стал не только первенцем на Амуре — он оказался первым в России пароходом, полностью построенным из отечественных материалов без привлечения иностранных специалистов. История сохранила для нас фамилии рабочих, занимавшихся монтажом его двигателя, паровых котлов и гребных колёс — приехавшие с Петровского завода механики Белокрылов и Бакшеев, слесари Павлов и Дедулин. Свою нелёгкую работу они завершили весной 1854 года.
Первый на Амуре пароход был именно колёсным — более совершенный гребной винт, впервые появившийся только 14 лет назад, до восточной окраины Сибири ещё не дошёл. Поэтому созданное здесь «пароходное судно» имело по четырёхметровому гребному колесу с каждого борта. Над палубой возвышалась одна труба и две деревянных мачты с реями — их пришлось оснастить парусами, ведь паровая машина, впервые построенная к востоку от Байкала, получилась мощностью всего в 60 лошадиных сил и позволяла пароходу развивать совсем небольшую скорость, менее 7 узлов (около 13 км/ч).
Но для современников на восточной окраине Сибири первый пароход казался верхом совершенства. Как вспоминал один из очевидцев о внутреннем обустройстве нового корабля: «Каюты все были хороши, но капитанская в особенности. Большой зал со светлым люком, спальня, буфет и хороший клозет...»
Команду «Аргуни» составили матросы 47-го флотского экипажа, к этой войсковой части принадлежали все военные моряки, служившие на Камчатке и берегах Охотского моря. Но дальневосточные матросы еще не имели опыта обслуживания новой паровой техники, поэтому в качестве «машинистов» в команду зачислили штатских – мастеровых, ранее участвовавших в монтаже двигателя на пароходе.
Капитаном «Аргуни» стал 28-летний Александр Степанович Сгибнев, родившийся в Кронштадте потомственный военный моряк. С лета 1851 года он занимался исследованием русла реки Шилки «с целью учреждения на ней судоходства», а затем строил деревянные баржи и гребные суда, который должны были пойти по Амуру вслед за первым пароходом.
«Чтобы при этом не пахло порохом…»
В небывалое плавание от истоков к устью Амура должен был отправиться целый караван судов. Всю зиму солдаты располагавшихся в Забайкалье «линейных» (то есть пограничных) батальонов заготавливали лес. Весной на берегах Шилки и её притоках началось строительство барж и огромных плотов. Все суда надо было закончить к маю, и как вспоминал прапорщик Алексей Баранов: «Работы производились спешно, начинали с рассветом и оканчивали с темнотой, работали часов 15-18 в день. Это продолжалось с конца марта до последних чисел апреля…»
Подготовку «амурского сплава», как тогда называли плавания к устью Амура, ускорила большая политика. С 1853 года Россия вела войну с Турцией, на стороне которой выступили Англия и Франция. К началу следующего 1854 года стало понятно, что вооружённое столкновение с англо-французской коалицией неизбежно. Это сразу превращало региональный конфликт с Турцией в войну по всем границам Российской империи. Ведь Англия и Франция имели тогда самые сильные военные флоты, способные нанести удар по нашей стране не только на западе, у берегов Чёрного, Балтийского и Белого морей, но и на Дальнем Востоке.
Россия на тот момент практически не имела войск восточнее Байкала — на огромном пространстве от Аляски и Камчатки до Охотска насчитывалось лишь несколько сотен солдат и матросов. Самым крупным был гарнизон Петропавловска-Камчатского, но и его 125 бойцов, включая писарей и денщиков, вряд ли могли защитить наши берега в случае появления англо-французского флота.
Требовалось срочно перебросить на Дальний Восток подкрепления. Морской путь из Кронштадта вокруг земного шара, мимо Западной Европы, Африки, Индии, Китая и Японии был невозможен — в мировом океане господствовали британские корабли. Солдаты ещё могли с трудом пройти по таёжной тропе неудобного «тракта» из Якутска к Охотскому порту. Но провезти этим путём тяжёлые пушки и многочисленные припасы было совершенно невозможным.
И только текущий с запада на восток полноводный Амур, берега которого всё ещё считались китайскими, открывал надёжный путь для переброски резервов и грузов к дальневосточным владениям России. Окончательное решение идти этой «дорогой» приняли в январе 1854 года на новой встрече царя Николая I и генерал-губернатора Николая Муравьёва. В условиях начинающейся войны с Англией и Францией было решено «плыть Амуром», не дожидаясь разрешения китайских властей. Русский император поставил Муравьёву лишь одно условие: «Чтобы при этом не пахло порохом…»
Видимо тогда Николай Муравьёв понял, что ему придётся плыть с войсками по Амуру лично. Корабли с солдатами и грузом надо было провести через формально всё ещё чужую территорию, но при этом избежать какого-либо столкновения или конфликта с китайцами. В марте 1854 года Великобритания и Франция объявили войну нашей стране, их могущественные флоты готовились к атаке — выбора не оставалось, подкрепления для Дальнего Востока необходимо было доставить к лету.
«Амурский сплав»
Война и стала причиной почти круглосуточных работ на берегах Шилки. К маю 1854 года, помимо первого парохода, был готов целый караван речных судов — 76 деревянных барж, баркасов и огромных плотов. Им предстояло везти к устью Амура сводный отряд из солдат сибирских «линейных батальонов» и забайкальских казаков. Командиром отряда был назначен 28-летний подполковник Михаил Семёнович Корсаков, ранее не раз бывавший на Камчатке и берегах Охотского моря. Отправляясь в этот путь к новым неизведанным землям, молодой подполковник не мог знать, что в будущем благодарные потомки назовут в его честь город на Сахалине и несколько сёл на берегах Амура.
19 мая 1854 года, проехав всю Сибирь с запада на восток, к Шилкинскому заводу, где уже собрались все войска и готовые суда, приехал генерал-губернатор Муравьёв. Прошедшая зима была суровой, Шилка промёрзла насквозь и только к этому времени на реке исчезли последние льдины. Муравьёв тут же распорядился провести испытания парохода.
25 мая первый дальневосточный пароход спустился на несколько вёрст вниз по Шилке. Его возвращение губернатор обставил торжественно — на берегу реки в парадной форме выстроились солдаты. Как вспоминал очевидец тех событий, казачий сотник Гавриил Скобельцын: «Генерал Муравьёв отдал приказ при возвращении парохода встречать его пушечными и ружейными залпами с берегов. К сожалению, торжество совершенно не удалось. Пароходик не имел сил подняться против течения, и его пришлось притащить бечевою…»
Солдаты посчитали, что проблемы возникли из-за неудачного дня испытаний — на календаре тогда было 13 мая по старому стилю. В реальности неопытные кочегары и слабая паровая машина не позволили пароходу идти против сильного течения разлившейся весенней Шилки. Первый блин вышел комом, и возвращать пароход к месту стоянки пришлось солдатам в роли бурлаков. Но откладывать поход для доработки паровой машины времени не было. На следующий день генерал-губернатор Муравьёв назначил отплытие каравана.
Начало похода отметили молебном перед специально привезённой из Нерчинска старинной иконой Богородицы, по преданию спасённой из осаждённого китайцами Албазина. Многим очевидцам запомнилось и красивое пение хора, составленного из забайкальских каторжников — других певцов в этой глуши не было.
К полудню 26 мая 1854 года на суда погрузился весь отряд — сотня казаков, 754 пехотинца, 120 кавалеристов регулярной армии с лошадьми и 46 артиллеристов с 4 пушками. Но большую часть каждого предназначенного к походу судна занимал груз — почти 25 тысяч пудов продовольствия и военных припасов, в основном предназначенных для Камчатки и Охотской флотилии. Среди груза было не только казённое имущество, но и частные пожертвования, собранные сибирскими купцами для первого «Амурского сплава». Например, иркутский золотопромышленник Степан Соловьёв за свои деньги обеспечил всех отправлявшихся в плавание рядовых солдат запасами чая, сахара, мыла и табака.
«Казаки и артиллеристы и их лошади, — вспоминал участник похода прапорщик Алексей Баранов, — находились на барках, построенных казаками на Аргуни. Эти барки были почти круглые, с низкими бортами и двигались медленнее наших лодок, как вследствие своей формы, так и потому, что дно у них было сделано из брёвен, положенных поперёк барок… Все лодки были нагружены хлебом несколько выше бортов, в виде удлинённой пирамиды, и накрыты парусиной. На передних и задних частях лодок, свободных от груза, помещались солдаты. Мы, офицеры, также устроили себе на кормовых частях лодок нечто вроде кают, пользуясь парусиной, покрывавшей хлеб… Кроме разных лодок и барок, у нас имелись еще плоты из брёвен, занятые разными припасами, солониной, маслом и живым рогатым скотом для продовольствия экспедиции. По мере расходования припасов и скота плоты пойдут на дрова для парохода...»
Караван растянулся на много вёрст по Шилке. В первой лодке в качестве проводника плыл 24-летний казачий сотник Гавриил Дмитриевич Скобельцын. Уроженец Забайкальского пограничья, он раньше участвовал в исследовательских экспедициях на северном берегу Амура и знал язык маньчжуров и «тунгусов»-эвенков, местных аборигенов. Как и многие участники первого «Амурского сплава», этот казак навсегда оставит память о себе на карте России — там, где в Амур впадает река Бурея и сегодня располагается основанное в позапрошлом веке село Скобельцыно.
Через четыре дня плавания по Шилке, 30 мая 1854 года в 14 часов 30 минут караван подошёл к её слиянию с рекой Аргунь. Отсюда начинался сам Амур, по которому русские люди не плавали более полутора веков. Как вспоминал очевидец: «Все встали в лодках и осенились крестным знамением. Генерал-губернатор, зачерпнув в стакан амурской воды, поздравил всех с открытием плавания по реке, раздалось восторженное ура…»
«Солдаты любили пароход…»
Спустя два дня, 1 июня, корабли достигли места, где некогда стоял героический Албазин — сегодня это Сковородинский район Амурской области. Участники «сплава» отдали дань памяти погибшим здесь русским первопроходцам. Командир одной из рот, 23-летний подпоручик (то есть младший лейтенант по-современному) Николай Александрович фон Глен позднее так вспоминал тот день: «Под звуки молитвы, исполненной батальонными трубачами, Муравьёв со свитой вышел на берег и поднялся на вал, которым был когда-то обнесён Албазин и следы которого видны и доныне. Все невольно обнажили головы и сотворили крестное знамение в память погибших здесь геройского смертью защитников крепостцы, отражавших грудью своей полчища манджур, в десять раз превосходивших своею численностью. Помолясь, отряд тронулся дальше…»
Отсюда начинались совершенно неисследованные воды. Не было ни точных карт Амура, ни сведений об особенностях его дна, отмелях и течениях. Деревянные суда осторожно двигались вслед за лодкой с проводником и чёрным, хорошо заметным на воде пароходом. Как позднее рассказывал о первом плавании по Амуру сам командир парохода «Аргунь» Александр Сгибнев: «В то время мы имели об этой реке самые скромные, сбивчивые понятия, и поэтому плыли, как говорится, ощупью, не зная даже, в какой степени река судоходна...Поэтому нередко суда притыкались к мелям и их приходилось разгружать и снова нагружать».
Порядок плавания капитан Сгибнев описывает так: «Отряд обыкновенно уходил с ночлега на рассвете, по пушечному выстрелу с парохода, а пароход снимался с якоря не ранее десятого часа, когда расчищался туман, почти постоянно покрывавший берега реки по утрам. К полдню пароход догонял отряд. Затем, по затруднительности держаться с отрядом, разбросанным по фарватеру реки на пространстве двух-трёх вёрст, пароход в широком месте обгонял отряд и уходил вперёд, чтобы выбрать удобный берег для привала на ночлег».
Воспоминания капитана Сгибнева о первом амурском плавании дополняют мемуары прапорщика Баранова: «Пароход уходил вперёд и останавливался с таким расчётом, чтобы флотилия могла прибыть туда же часам к десяти или одиннадцати вечера. Прибывающие лодки устанавливались вдоль берега… Тотчас начиналось приготовление пищи, солдаты варили себе чай. Пока был скот, пищу приготовляли со свежим мясом, а потом с солониной или маслом. Особая команда назначалась на каждом привале рубить дрова для парохода».
Первому на Амуре пароходу плавание давалось с трудом. Не раз плывущие в воде или затонувшие стволы деревьев ломали лопасти гребных колёс, которые приходилось экстренно чинить. Но как вспоминал прапорщик Алексей Баранов: «Солдаты любили пароход, называя его, как лошадь, «Воронко», по чёрному цвету его окраски. Присутствие парохода, действительно, как-то оживляло экспедицию, как будто делало её сильнее и значительнее…»
Русский речной караван плыл по безлюдной местности, берега Амура были полны дикими животными и птицами. Но со слов прапорщика Баранова «во всё плавание нами не было сделано ни одного выстрела, хотя дичи было довольно, — стрельба была запрещена». Генерал-губернатор Муравьёв строго запретил выстрелы, чтобы не пугать и не провоцировать китайские власти.
Но первые поселения подданных империи Цин русские встретили лишь преодолев почти 900 вёрст от слияния Аргуни и Шилки, приближаясь к той местности, где сегодня на левом берегу Амура стоит город Благовещенск. Хотя Амур уже почти два столетия формально принадлежал китайской империи, этнические китайцы на его берегах никогда не жили. Более того, правящие в Пекине маньчжуры под страхом смертной казни запрещали китайцам селиться на землях Маньчжурии и, соответственно, на берегах Амура.
Во встреченных русскими первых поселениях обитали «тунгусы»-орочёны и маньчжуры. Муравьёв знал, что где-то здесь находится городок Айгунь — единственное в то время крупное поселение в Приамурье, располагавшееся на правом, южном берегу реки. «Приближаясь к Айгуну, — вспоминал позднее казачий сотник Гавриил Скобельцын, — генерал Муравьёв приказал мне выбрать на левом берегу Амура удобное место для высадки войска…»
«Огненная лодка с множеством суровых людей»
Казак Скобельцын не мог знать, что выбранное им место в будущем станет русским городом Благовещенском, ныне центром Амурской области. Сделанный им выбор диктовался лишь удобством берега и тем, что место для русского лагеря будет отделено от маньчжурского города широкой рекой — генерал Муравьёв не знал, как отреагируют на появление каравана китайские власти. Надеясь на мирные переговоры, он велел готовиться и к возможному бою.
Высадка русского отряда на берег — там, где река Зея впадает в Амур — произошла 9 июня 1854 года. По приказу Муравьёва войска чистили ружья и точили штыки. Было назначено общее построение. Солдаты переодевались в чистое бельё и готовились получить казённую чарку водки — по традиции русской армии так всегда полагалось перед боем.
Оказавшийся на берегах Амура потомок баронского рода прибалтийских немцев Николай фон Глен, выстраивая солдат своей роты на прибрежной поляне, не мог знать, что спустя всего полтора десятилетия именно здесь появятся на свет трое его детей — одни из первых уроженцев будущего города Благовещенска… В тот день юного 23-летнего поручика заботили иные вопросы. «Всех волновала одна мысль, — запишет он позже в мемуарах, — что-то ждёт в Айгуне? Согласятся ли китайцы пропустить флотилию, или придётся с оружием в руках завоёвывать себе это право?»
Тот же вопрос волновал и генерал-губернатора Николая Муравьёва. «Мы услышали барабанный бой, — вспоминал те минуты казачий сотник Гавриил Скобельцын. — Начальники частей со своими отрядами спешили явиться на место сборного пункта, куда направился и генерал Муравьёв со всем своим штабом. На месте сбора заиграла музыка, и были вынесены несколько вёдер спирта. Генерал почерпнул ковш и, обратившись к войску, сказал: Я служил на Кавказе, солдаты меня любили, со мною в огонь и воду готовы были идти. Вот тут ниже есть китайский городок, могут быть разные столкновения. Надеюсь, если будет нужно, вы, русские, на свою руку охулки не положите!»
К утру следующего дня небольшое русское войско — менее тысячи солдат и сотня казаков — изготовилось к бою. Пароход с генералом Муравьёвым пересёк Амур и приблизился к маньчжурскому берегу, к городку Айгунь. По приказу генерала на пароходе безостановочно играл военный оркестр. Свой приказ получили и оставшиеся на левом берегу офицеры: «Если переговоры не приведут к желаемому результату, то по знаку с парохода войска немедленно должны переправиться на правый берег Амура и вступить в дело».
«Вступать в дело», то есть атаковать, не пришлось. В ходе длившихся целый день переговоров, чиновники империи Цин согласились пропустить караван Муравьёва далее по Амуру. Впервые с XVII века был создан прецедент свободного плавания русских кораблей по великой дальневосточной реке. Немалую роль в успешном исходе переговоров сыграл невиданный в этих краях пароход — изумлённые маньчжурские чиновники, отправляя в Пекин донесения, назвали его «Огненной лодкой с множеством суровых людей».
11 июня 1854 года русская «огненная лодка» во главе каравана судов отправилась далее по Амуру. «Множеству суровых людей», точнее горстке наших солдат и офицеров, вскоре предстояло столкнуться в боях с британским флотом, защищая Камчатку и амурское устье. Благополучно покинувший Айгунь губернатор Муравьёв ещё не знал, что спустя всего четыре года именно в этом городке он подпишет договор, который навсегда вернёт России берег Амура.
Как Амур не стал границей между Россией и Англией
Сказ об Амуре, часть четвёртая
30 мая 1854 года в 14 часов 30 минут русские корабли впервые со времён Ерофея Хабарова вошли в Амур. Во главе каравана из десятков речных судов шёл первый на Дальнем Востоке пароход «Аргунь». Караван под началом генерал-губернатора Муравьёва вёз солдат и военные припасы, чтобы усилить оборону дальневосточных границ России на Камчатке и берегах Охотского моря.
После начала Крымской войны, когда могущественные флоты Англии и Франции перекрыли все морские пути, Амур остался единственной удобной «дорогой» для доставки подкрепления и грузов на российский Дальний Восток. Но берега реки всё ещё формально считались территорией маньчжуро-китайской империи Цин
«Намерен пройти на устье Амура во что бы то ни стало…»
Двигаясь по Амуру, отряд генерала Муравьёва не знал, придётся ли ему пробиваться с боем или удастся мирно договориться с китайскими властями. 10 июня 1854 года маньчжурские власти в городке Айгуне, тогда единственном крупном поселении на берегах Амура, вынуждены были согласиться на свободный проход русских кораблей. Особую роль в успешном исходе переговоров сыграл первый пароход «Аргунь» — изумлённые китайские чиновники назвали его «Огненной лодкой».
Никто из участников тех переговоров не оставил мемуаров. Но прапорщик Алексей Баранов, командир одной из плывших с караваном рот, позднее так рассказывал о них со слов очевидцев: «Генерал Муравьёв объяснил китайским властям, что он идёт защищать русские владения от англичан, с которыми в это время и китайцы были не в ладах, и что появление наше на устье Амура будет полезно и китайскому правительству, лишив англичан возможности напасть на Китай с этой стороны. Китайский губернатор ответил так: что если он пропустит или не пропустит русских — может одинаково подвергнуться ответственности, смотря по тому, как взглянет на это его правительство. На это генерал Муравьёв заметил, что он намерен пройти на устье Амура во что бы то ни стало и для этого не остановился бы даже перед необходимостью сжечь город Айгун, но желал бы очень, по дружественным отношениям государств русского и китайского, чтобы плавание совершилось без всяких недоразумений…»
На следующий день, 11 июня 1854 года русский пароход, во главе почти сотни лодок и барж, двинулся далее вниз по Амуру к его устью. Был создан первый прецедент свободного плавания наших кораблей по главной реке Дальнего Востока.
Прапорщик Алексей Баранов так описывает настроения русских офицеров в тот день: «Не подлежит сомнению, что, если бы местные китайские власти усматривали какую-либо возможность забрать нас всех до последнего и отрубить нам головы, т.е. если бы нас было десять–двадцать человек, то этим они лучше всего угодили бы своему правительству. Так поступили они несколько лет ранее с производившим исследование приамурских стран офицером…»
Здесь Алексей Баранов и его соратники по первому амурскому каравану вспомнили судьбу Василия Ваганова, погибшего ординарца генерал-губернатора Муравьёва. Военный топограф Ваганов ещё в 1844 году вместе с экспедицией Александра Миддендорфа проводил первые исследования приамурской тайги, а в 1847 году по поручению губернатора Муравьёва арестовывал английского разведчика Остена, пытавшегося собирать сведения об Амуре. В 1850 году 30-летний Василий Ваганов был убит в тайге во время очередной конной экспедиции к берегам великой дальневосточной реки — китайские пограничные чиновники уверяли, что его якобы застрелил некий «тунгус» с целью ограбления. В штабе генерал-губернатора Муравьёва этим словам китайских властей не поверили.
Но в июне 1854 года русские корабли прошли по Амуру без единого выстрела — в этом была и доля заслуг погибшего разведчика Василия Ваганова. Удаляясь от города Айгунь, солдаты и офицеры маленькой армии Муравьёва вздохнули с облегчением. «Итак главное препятствие было устранено, путь был открыт, и всё обещало благополучное окончание трудного дела. Оставалась только борьба с могучей рекой…» — вспоминал те минуты подпоручик (младший лейтенант) Николай фон Глен, командир одной из четырёх рот русского отряда.
Река, действительно, оставалась непростой задачей. Баржам и лодкам во главе с колёсным пароходом предстояло пройти до устья Амура ещё почти две тысячи вёрст между совершенно неизведанными берегами.
Встреча двух экспедиций
12 июня 1854 года русские корабли достигли устья реки Бурея, одного из крупнейших амурских притоков, текущих с севера. Сегодня именно там располагается село Скобельцыно, названное в честь казачьего сотника Гавриила Скобельцына, служившего у губернатора Муравьёва проводником в первом плавании по Амуру.
Спустя пять суток флотилия подошла к месту будущего города Хабаровска, где в Амур с юга впадает большая река Уссури, которая ныне отделяет российское Приморье от территории Китая. Водная гладь здесь делится многочисленными островами на несколько протоков, и русский отряд, впервые двигаясь по Амуру и не имея точных карт, заблудился среди разлившихся после весеннего половодья рек. Корабли по ошибке свернули в русло Уссури и лишь на следующий день вернулись в основное устье Амура.
Как вспоминает подпоручик Николай фон Глен: «При выходе из Уссури в Амур, Муравьёву прежде всего бросился в глаза высокий правый берег реки, густо поросший вековым лесом. «Вот где будет город», — сказал он, указывая рукою на отдельную, выступившую из общего очертания берега, скалу».
Точно предсказав место будущего Хабаровска, генерал Муравьёв в самых смелых мечтах не мог и представить, что спустя всего 35 лет именно на этой скале благодарные потомки поставят памятник лично ему. Пятиметровая бронзовая скульптура Николая Муравьёва, работы выдающегося скульптора Александра Опекушина, сегодня знакома всем — именно она украшает самую крупную денежную купюру Российской Федерации в 5000 рублей.
Но в июне 1854 года генералу Муравьёву было совсем не до памятников — едва миновав место будущего Хабаровска, русская флотилия попала в жестокий речной шторм. Сильный ветер вызвал на Амуре высокие волны, пароход «Аргунь» благополучно перенёс бурю, но деревянные баржи и лодки стало захлёстывать водой, когда они пристали на привал к левому берегу реки.
Как вспоминал прапорщик Алексей Баранов: «Образовалось настолько большое волнение, что лодки стало заливать и некоторые наполнились водой, было подмочено много разного хлеба. Мешки с мукой, крупой и сухарями с большим трудом были вытащены из лодок и разложены на берегу для просушки. К счастью, около этого берега было неглубоко, так что солдаты могли входить в воду, чтобы ловить всплывшие мешки с хлебом.
От потопления уцелело немного лодок, даже генеральская была затоплена, при чём подмочило все вещи Муравьёва, в том числе и гардероб».
Два дня флотилия потратила на приведение в порядок залитых волнами лодок и попытки спасти промокшие запасы сухарей. С последней задачей справится не удалось — солдатам, которые останутся на службу в устье Амура, в ближайшие месяцы придётся грызть заплесневевший хлеб, подмоченный амурской водой.
Благополучно справившийся с бурей пароход «Аргунь», по приказу генерала Муравьёва, двинулся вперёд, не дожидаясь всего каравана. Без точных топографических карт проводники и командование экспедиции допустили ошибку — посчитали, что флотилия уже достигла района озера Кизи, которое лежит между Амуром и морским берегом Татарского пролива. В реальности речные корабли всё ещё находились недалеко от современного города Комсомольска-на-Амуре, более чем в 300 километрах от этого озера.
Ошибка в топографических расчётах вскоре выяснилась, когда ушедший вперёд пароход «Аргунь» вечером 22 июня 1854 года неожиданно встретил лодку с русским офицером. Григорий Данилович Разградский, 24-летний мичман, служил в экспедиции капитана Невельского, которая уже несколько лет на морских кораблях исследовала устье Амура. Зная о планах губернатора Муравьёва пройти речным путём из Забайкалья к морю, капитан Невельской отправил мичмана Разградского на байдарке местных аборигенов, «гиляков»-нивхов, вверх по Амуру — встречать русскую речную экспедицию.
«Эти избы как бы свидетельствовали, что земля эта русская…»
Встреча двух экспедиций стала для флотилии Муравьёва концом плавания в неизвестность. Оставшиеся 400 вёрст с лишним до устья Амура речные корабли шли по местности, изученной моряками Невельского.
Аборигены нижнего течения Амура — «гиляки» и «гольды», как тогда называли нивхов и нанайцев — уже познакомились с русскими и не боялись их. Капитан парохода «Аргунь» Александр Сгибнев вспоминал, что нивхи, подобно маньчжурам города Айгунь, были поражены дымящей трубой и называли его корабль «Тур-Му» — огненное судно. Сгибнев даже прокатил на пароходе нескольких наиболее смелых нивхов, а во время одной из ночных стоянок устроил для них настоящий фейерверк, выпустив в воздух осветительные ракеты. «Это невиданное гиляками явление доставило им большое удовольствие», — вспоминал позднее капитан первого амурского парохода.
Когда вслед за пароходом подтянулись остальные суда отряда Муравьёва, прямо посреди Амура началась оживлённая торговля. «Вскоре стали нам попадаться гольды, — рассказывает один из участников экспедиции. — Они подплывали к нам на утлых лодочках, предлагая живую рыбу, осетровую икру, свежую и сушёную, и собольи меха. Покупка этих предметов совершалась обменом на какие-нибудь вещицы, чаще всего на самые ничтожные безделушки. Так, за солдатскую оловянную пуговицу давали по соболю, за пригоршню махорки — тоже соболя, за медное колечко давали по два соболя…»
24 июня пароход «Аргунь» достиг небольшого «Мариинского поста» — лагеря, основанного в прошлом году морской экспедицией капитана Невельского. В наши дни здесь располагается село Мариинское, начинавшееся полтора века назад с нескольких изб, построенных военными моряками — отсюда до устья Амура остаётся чуть более 200 километров.
Через три дня к посту подошли все суда речного каравана. Даже спустя десятилетия Николай фон Глен не смог удержаться от пафоса, вспоминая те минуты, когда он, будучи юным подпоручиком из маленькой «армии» Муравьёва, причаливал к первому русскому поселению на Амуре: «Итак отряды Муравьёва и Невельского соединились. Тысячи вёрст были пройдены. Ни огромная незнакомая река, ни бури, ни отсутствие хороших проводников, ни страшный физический труд, ничто не остановило этих героев. На дрянных лодках, на неуклюжих плотах, под опасением если не утонуть, то, по крайней мере, утопить весь провиант и умереть голодной смертью среди дикой тайги, в тысячах вёрст от цивилизованного мира, они всё-таки настойчиво шли и достигли желанного. При громком «ура» всего отряда, лодки и плоты экспедиции пристали к берегу. Несколько домиков белели на чёрном фоне леса, окружавшего пост. Это были не фанзы манджур или юрты и шалаши бродячих инородцев, попадавшиеся по пути отряду, а русские избы. Чем-то далёким, родным пахнуло на всех! Эти избы как бы свидетельствовали, что земля эта русская, что отряд вступил на родную почву!»
Амурскую экспедицию генерал-губернатора Муравьёва можно было считать успешно завершённой — впервые со времён первопроходцев Ерофея Хабарова русские проплыли по всему Амуру, заставив власти Китая беспрепятственно пропустить наши корабли. Но для участников речного «сплава» пройденные по реке две с половиной тысячи вёрст были только началом большой и страшной работы.
Часть отряда Муравьёва должна была плыть дальше — им предстояло пересечь Охотское море, чтобы усилить гарнизон Петропавловска-Камчатского и защитить далёкий полуостров от англо-французского флота. Не имели времени для отдыха и те, кто оставался в устье Амура — здесь тоже надо было готовиться к возможной атаке с моря.
«Забытая, а всё-таки земля…»
Из тысячи солдат, проплывших вместе с губернатором Муравьёвым весь Амур, ровно треть — 333 бойца под командованием капитана Александра Арбузова — тут же отправились на Камчатку. Только 27 июня они приплыли к «Мариинскому посту» и, едва переночевав, вновь погрузились на лодки, чтобы пересечь соединённое с Амуром большое озеро Кизи, лежащее между рекой и морским берегом Татарского пролива. Всего дюжина вёрст дикой тайги отделяла восточный берег озера от удобной бухты, в которой отряд Арбузова уже ждал транспортный корабль «Двина».
Уже 29 июня отряд вместе с военными грузами погрузился на корабль и через воды Охотского моря и Тихого океана отправился в нелёгкое плавание к берегам Камчатки. В бухте Петропавловска-Камчатского отряд высадился лишь 5 августа 1854 года — безостановочный путь из Забайкалья на Камчатку занял ровно 71 сутки!
Генерал-губернатор Муравьёв спешил не зря — подкрепления для камчатской обороны опередили вражескую эскадру всего на три недели. Присланный от устья Амура русский отряд сыграл решающую роль в ходе героической битвы за Петропавловск-Камчатский, когда в августе и сентябре 1854 года эскадра английских и французских кораблей безуспешно пыталась захватить город.
Оборона Камчатки во время Крымской войны достаточно хорошо известна — о ней написано немало книг, исторических работ и даже стихов, включая знаменитые строки Константина Симонова:
Но всё-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растёр рукою:
Забытая, а всё-таки земля…
Тем же, кто в 1854 году остался посреди глухой тайги в устье Амура, известности и славы в русской истории досталось куда меньше. Хотя им тоже пришлось с боем защищать свой берег — правда этой земле, где амурских тигров жило больше чем людей, только предстояло стать частью России.
Но первым врагом солдат, оставшихся в устье Амура, были не вражеские штыки и пушки, а дикая природа неосвоенного края. В глухой тайге с нуля предстояло готовить позиции для обороны — рубить просеки, строить артиллерийские батареи и землянки.
Как вспоминал прапорщик Алексей Баранов: «Нас невыносимо мучили комары и мошки, которых приходилось отгонять дымом… Лес был девственный; деревья были большие, иногда в несколько обхватов, поросшие мхом, спускавшимся с ветвей длинными белыми прядями, иногда до самой земли…» Ему вторит подпоручик Николай фон Глен: «Приходилось рубить и оттаскивать руками огромные столетние деревья, выкорчёвывать пни, а также делать гати и строить мосты через речки, часто пересекавшие путь. Люди изнемогали. Бич сибирской тайги гнус, мучая их днём, не давал сомкнуть глаз и ночью. Хуже всего приходилось в серые, туманные и дождливые дни, когда гнус кусает сильнее. Костры из гнилого дерева и сырых листьев, называемые по-сибирски дымокуром и разводимые для выкуривания назойливых насекомых, мало помогали…»
Почти сразу пришлось столкнуться и с самой неожиданной проблемой, которую породила буйная растительность дальневосточной тайги. «Вскоре наши люди начали заболевать на работе, — вспоминает прапорщик Баранов, — появлялась головная боль, дурнота и слабость, скоро проходившие, как только больной выходил из леса. Причиной болезни, как мы потом догадались, был кустарник, называемый в Сибири «богульник», росший в низменностях по всему лесу, занимая иногда большие, в несколько сот сажен, пространства. Он имеет розоватые цветочки с приятным запахом, но отравляющего свойства…»
То, что Алексей Баранов полтора века назад назвал «богульником», современная наука именует «Рододендрон даурский» — растение, которое действительно содержит токсичные соединения. Несколько часов, проведённых в густых зарослях такого рододендрона способны вызвать отравление.
В мемуарах прапорщик Баранов вспоминает и другую природную «напасть» — огромных китов-белух, с которыми ему пришлось встретиться во время ночёвки на морской косе у залива Счастья (ныне Николаевский район Хабаровского края). «Устроившись на ночлег, я не мог однако же долго заснуть, — пишет Баранов, — потому что вокруг баркасов ходили огромные белухи и своими вздохами при выпускании воды не давали покоя. Их фосфорический след в воде был виден возле самых баркасов… Днём белухи так близко не подходили».
Вскоре ко всем трудностям дикой природы добавилась нехватка продовольствия. Привезённые запасы продуктов пострадали от воды ещё во время амурского похода, когда баржи и лодки залила поднявшаяся на реке буря. Всё лучше сохранившееся отправили на Камчатку — оставшимся в устье Амура пришлось жить впроголодь.
«Сухари испортились, зазеленели, — вспоминает прапорщик Баранов, — и в таком виде выдавались солдатам. Солонина тоже была плохая, в ней завелись черви, которых мы изгоняли, подвешивая солонину над дымом и вымачивая потом в ручье. Конечно, такая солонина не могла быть здоровой пищей, но сухари с плесенью были безусловно вредны… Пришлось голодать, питаясь жиденькой, вроде супа, похлебкой из гречневой крупы, которой тоже было мало и следовало беречь».
Подпоручик Николай фон Глен вспоминает, что пищу пришлось добывать в тайге: «Люди питались морошкой, кореньями и тетеревами. Последние, очевидно, до тех пор никогда людей не видали, так как подпускали к себе так близко, что их не стреляли, а просто били палками. Но как ни глупы были тетерева, как ни много росло морошки, а отряду всё-таки приходилось совсем плохо. Люди буквально пухли с голода, но работу не прекращали и не роптали».
Второй амурский «сплав»
Не прекращал работу и генерал-губернатор Муравьёв. Как вспоминал Александр Сгибнев, капитан первого на Амуре парохода: «Николай Николаевич Муравьёв, по окончании Амурской экспедиции, поспешил через Аян и Якутск в Петербург с новыми представлениями о действиях на Амуре. Блистательное отражение в августе месяце англо-французской эскадры от нападения на Петропавловский порт, который получил подкрепление по Амуру, изменило несколько взгляд правительства на Амурское дело в пользу его».
Для середины XIX века такое путешествие — всего за несколько месяцев проплыть весь Амур и пересечь целиком Евразийский континент от Охотского моря до Балтики — само по себе было выдающимся достижением. Генерал Муравьёв спешил, чтобы подготовить новый «сплав» по Амуру и наконец заставить бюрократов Петербурга согласиться с «Амурским делом» — его амбициозными планами по освоению новых земель. На этот раз из Забайкалья к дальневосточным берегам должны были плыть не только войска, но и крестьяне-переселенцы, чтобы в дальнейшем снабжать продовольствием первые русские селения на Амуре.
К весне следующего 1855 года на берегах реки Шилки был готов новый огромный караван — сотня деревянных барж и второй построенный для Амура проход. За зиму сюда через тысячи вёрст с Урала привезли тяжёлые пушки и снаряды, общим весом в 20 тысяч пудов. Помимо трёх тысяч солдат, на баржи погрузили почти 100 тысяч пудов продовольствия и 481 крестьянскую «душу» вместе с коровами, лошадьми и всем домашним скарбом.
Новый «амурский сплав» под началом генерала Муравьёва начался в ночь на 11 мая 1855 года. «Сплав» прошёл успешно, лишь второму в истории амурскому пароходу не повезло — он сел на мель возле устья реки Кутоманды (ныне Сковородинский район Амурской области). На этот раз китайские власти даже не пытались препятствовать плаванию русских кораблей по Амуру — мимо городка Айгунь речной караван Муравьёва прошёл, не останавливаясь.
Благодаря второму «амурскому сплаву» летом 1855 года в низовьях великой дальневосточной реки, помимо чисто военных постов и укреплений, было основано восемь первых русских селений. В том же году нашим войскам на Амуре впервые пришлось и вступить в бой с неприятелем.
«Появились они с недобрыми намерениями…»
Впервые возле устья Амура и в Татарском проливе вражеские корабли появились в марте 1855 года. Положение русских войск осложнялось тем, что для защиты всего побережья пришлось разбросать наши посты почти на 250 вёрст — от залива Де-Кастри до залива Счастья. В марте прибрежная тайга была ещё покрыта густым снегом и солдатам пришлось бессильно наблюдать, как английские пароходы делали замеры глубин у побережья. Попытка протащить сквозь заснеженную тайгу две пушки и обстрелять флот врага закончилась неудачей — за целый день, выбиваясь из сил, артиллеристы и казаки смогли передвинуть два орудия лишь на четыре версты.
В мае шесть английских фрегатов и пароходов, пришедших из Гонконга, вновь подходили к заливу Де-Кастри, но не решились войти в него, встретив здесь три русских корабля. Всё лето 1855 года сильная британская эскадра крейсировала в Охотском море и Татарском проливе — англичане искали русские суда и пытались исследовать дальневосточные берега. Всего 13 лет назад Британия подобным образом захватила китайский Гонконг — в итоге этим островом англичане владели до самого конца XX века. Не будь усилий губернатора Муравьёва, подобный «трофей» мог появиться у британской короны и в устье Амура…
Разбросанные по таёжному побережью русские посты ждали неприятеля и готовились к бою. «Местность, на которой мы расположились, представляла косогор с чахлым лиственным и пихтовым лесом. Ветви корявых деревьев гнулись под тяжестью зеленоватого мха. Такой же мох сплошь покрывал землю, и нога уходила в мякоть выше лодыжки… Время от времени до слуха нашего доносился какой-то отдалённый гул, похожий на рокот волн. Как после выяснилось, шум этот производился приливом и отливом моря, так как Татарский пролив находился совсем рядом от нас. С первого же дня и почти вплоть до августа моросил мелкий дождь, и в воздухе плавала какая-то мгла, что угнетающим образом влияло на отряд…» — так вспоминал тревожное лето 1855 года военный фельдшер Марк Демидов, прибывший на дальневосточное побережье вместе со вторым «амурским сплавом» генерала Муравьёва.
В настоящий бой самому отдалённому гарнизону Российской империи пришлось вступить только в середине осени. «Все были ошеломлены, — вспоминает Марк Демидов, — когда с рассветом, словно по какому волшебству, появились без флагов два военных парохода и фрегат, с бортов которых грозно выглядывали жерла пушек. На палубах не видно было ни одной живой души, и морская тишина нарушалась только плеском прибоя, отскакивающего от каменного берега дождём седых брызг. Наши моряки, пристально всматриваясь в конструкцию судов, затруднялись определить, какой нации они принадлежат. Чувствовалось определённо лишь то, что новопришельцы — наши неприятели и появились они с недобрыми намерениями…»
Появившиеся у залива Де-Кастри в 8 часов утра 15 октября 1855 года корабли принадлежали британскому флоту — 40-пушечный парусный фрегат «Сибилла» и новейшие военные пароходы «Хорнет» и «Энкаунтер» пришли для высадки десанта на дальневосточный берег. Место возможной высадки в тот день прикрывали небольшие силы русских — 120 забайкальских казаков, под командованием есаула Помпея Пузино, и 19 артиллеристов с двумя пушками-«единорогами», под командованием мичмана Николая Ельчанинова.
Благодаря сохранившимся английским и русским документам тот бой известен нам едва ли не по минутам, сохранились и многие имена его участников.
Первый георгиевский кавалер на Амуре
Несколько часов британские фрегат и пароходы осматривали таёжный берег — русские, спрятавшиеся за деревьями, ничем не выдавали своего присутствия. В 12 часов 15 минут от британских кораблей двинулись семь больших баркасов, вражеский десант насчитывал почти 400 «штыков». Есаул Пузино и мичман Ельчанинов решили подпустить противника к линии прибоя и здесь встретить его огнём двух пушек и ружей. К счастью казаки имели 40 новейших винтовок-«штуцеров», стрелявших в три раза дальше старых гладкоствольных ружей.
Участник боя, фельдшер Марк Демидов так вспоминал те минуты: «Казаки залегли с штуцерами полукругом вблизи берега, разместившись в засадах по двое. Пузино, Федоровский и я, зарядив штуцера, засели скрытно под деревом впереди засад и зорко наблюдали за пароходами и фрегатом». Флотский капитан Михаил Федоровский годом ранее отличился при обороне Петропавловска-Камчатского, теперь в его задачу входили наблюдение и анализ действий вражеской эскадры.
В 12 часов 40 минут британские лодки с десантом, двигаясь двумя колоннами, достигли кромки прибоя, там, где в воды залива Де-Кастри впадает маленькая речушка Нелли — сегодня здесь располагаются жилые дома и порт посёлка Де-Кастри. «Неприятельские гребцы сильно работали вёслами, — вспоминает Марк Демидов. — Вот первый ряд уже совсем приблизился, два баркаса коснулись обнажённого отливом берега. В этот момент мы пустили в незваных гостей три своих пули, одновременно грянула и пушка, угодив ядром у самого носа баркаса. Казаки тоже пустили залп. Моментально англичане в баркасах вскочили на ноги и открыли огонь…»
В первом же залпе отличился казачий урядник Пётр Таскин — он поразил английского офицера, командовавшего десантом. В следующем году именно за этот меткий выстрел урядника наградят Георгиевский крестом, он станет первым кавалером этой высокой награды на Амуре.
Вторым отличившимся в том бою оказался «фейерверкер» (артиллерийский сержант) Ченский, наводивший оба русских орудия. Выстрел из первого угодил в песок у носа британской лодки, английская пуля раздробила нашему артиллеристу предплечье правой руки, но он сумел сделать удачный выстрел из второй пушки. Как вспоминал Марк Демидов: «Ченский, не обращая внимания на серьёзную рану, выпалил из другого орудия и на этот раз столь удачно, что ядро попало в один из баркасов. Произошло смятение, на английском фрегате заиграли отступление. Когда баркасы повернули назад, то наши казаки, воодушевлённые удачей, выбежали из разных углов с криком «ура» и провожали отступавших непрерывною пальбой. Англичане не оставались в долгу и, удаляясь от нас, градом сыпали пули, которые перелетали через наши головы».
Потерпев неудачу с высадкой десанта, британские пароходы подошли на 500 метров к берегу и в течение четырёх часов обстреливали русские позиции из тяжёлых орудий. «Град бомб, ядер и шрапнели сыпался у нас по лесу, иногда вырывая деревья с корнем. Залп за залпом следовал почти непрерывно…» — вспоминает Марк Демидов.
Обстрел продолжался трое суток, но на новую высадку противник так и не решился. Скрытые в тайге русские позиции почти не пострадали — за всё время обстрела наши потеряли лишь двух убитых и троих раненых. Единственным успехом англичан стала сожжённая хижина аборигенов-нивхов на южном берегу бухты. В начале ноября 1855 года британские пароходы бесславно ушли прочь.
В сравнении с другими сражениями Крымской войны этот бой был всего лишь маленькой стычкой, но для истории Приморья и Приамурья он стал решающим. Россия успешно защитила свои права на новые земли. Не случайно это отметил даже такой посторонний наблюдатель, как Фридрих Энгельс, вскоре опубликовавший на страницах американской газеты New-York Daily Tribune такие строки: «Россия оказалась в выигрыше по итогам этой неудачной для неё войны. Она увеличила свои владения на территорию, равную площади всей Европы, и из снежной Сибири спустилась в умеренный пояс. В непродолжительном времени долины Амура будут заселены русскими колонистами».
Казачий есаул Помпей Поликарпович Пузино не догадывался про эти слова «классика марксизма». Но спустя три года после успешного боя в заливе Де-Кастри именно он основывал на берегу Амура станицу Михайло-Семёновскую — ныне райцентр в Еврейской автономной области Дальневосточного федерального округа.
Как потерять бриллиантовую звезду, но обрести амурский берег
Сказ об Амуре, часть пятая
В годы Крымской войны русские солдаты и забайкальские казаки, приплывшие по Амуру вместе с генерал-губернатором Муравьёвым, защитили устье великой дальневосточной реки от десантов британского флота. К 1856 году на амурских берегах, покинутых Россией почти два века назад по Нерчинскому договору, вновь возникли первые русские поселения.
Но мало было защитить эти земли и начать их освоение — предстояло ещё убедить соседний огромный Китай признать левый берег Амура русской территорией. Это оказалось непростой задачей, тем более, что противники освоения нашей страной приамурских земель находились не только в Пекине — в те годы их хватало даже в Петербурге.
«Для определения восточных границ двух великих империй…»
Ещё весной 1854 года, отправляясь в первый «сплав» по Амуру, генерал-губернатор Николай Муравьёв предупредил Пекин о своём намерении. Отправленное в столицу «Дайцынской империи» (так издавна русские называли Китай) послание было предельно вежливым, по-восточному витиеватым и полным всяческих намёков для дипломатов «Его Богдыханова Величества», как традиционно на Руси именовали маньчжурского императора.
В письме Муравьёв пугал Пекин намерениями англичан захватить новые колонии на берегах Охотского или Японского морей, подобно тому как они это совсем недавно сделали с китайским Гонконгом. «Всемилостивейший наш Государь, — писал Муравьёв китайским властям, — заметив лживые поступки некоторых иностранных держав, питающих враждебные замыслы на наши приморские владения, повелел мне, генерал-губернатору Восточной Сибири, избрав кратчайший и удобнейший путь, лично и немедленно отправиться к берегам Тихого океана и сделать все нужные распоряжения, необходимые для предупреждения враждебных замыслов, могущих простираться на восточные наши острова и владения».
Далее в письме генерал-губернатор Муравьёв предупреждал о плавании его войск по Амуру и прозрачно намекал Пекину на необходимость пересмотреть старые представления о русско-китайской границе: «С благоговением исполняя волю моего Государя, и вполне уверенный, по долговременной дружбе, в искреннем доброжелательстве повелителя великой Дайцынской империи нашему Государю, питающему эти же чувства своего благорасположения к Его Богдыханову Величеству, я поспешаю отправиться к берегам Тихого океана с приличным числом чиновников и войска, на судах, по реке Сахалянъ-Ула и Сунгари-Ула, известных у нас под общим названием Амура. О чём нужным считаю известить сим листом для разъяснения могущих произойти недоразумений по настоящей моей поездке, равно и для узнания: к какому времени и куда именно будут посланы уполномоченные сановники Дайцынскаго государства для определения восточных границ двух великих империй, доселе остающихся неразграниченными…»
В Пекине с конца XVII столетия находилась «Русская православная миссия», группа священников, фактически выполнявших функции российского консульства. Глава миссии, знаток китайского языка и древней истории Китая архимандрит Палладий, успел сообщить губернатору Муравьёву, что власти «Дайцынской империи» имеют очень смутные знания об устье Амура и поручат вести переговоры о границе маньчжурскому наместнику в Монголии. По мнению пекинских бюрократов монгольский «амбань»-наместник, располагаясь ближе всего к России, и должен был вести с нею переговоры о границе. Костные чиновники маньчжурского Китая даже не задумались о том, что степи Монголии довольно далеки от тайги Приамурья.
Встречаться с монгольским наместником губернатор Муравьёв не стал, зато в следующем 1855 году сумел напугать Пекин новым письмом о действиях английского флота: «Продолжающиеся военные действия наши с Англией обнаружили их замысел завладеть приморскими восточными местами и островами, а также прорвавшись чрез устье, совершенно проникнуть в Амур. Для достижения сего своего намерения, они, летом минувшего года, уже нападали на нашу Камчатку, но были отражены и прогнаны. Великий наш Государь, не только пекущийся о своих владениях и своём народе, но и желающий сохранить выгоды соседней Дайцынской державы, более двухсот лет с нами в дружбе состоящей, повелел мне, генерал-губернатору Восточной Сибири, отправиться к морю и истребить коварных и своекорыстных англичан».
По этой причине Муравьёв предлагал вести переговоры о новой границе прямо в устье Амура — там, где наличие войск, морских кораблей и первого речного парохода давали ему неоспоримые преимущества. «Я очень буду рад там заняться этим важным делом о восточных землях, доселе остающихся неразграниченными», — сообщал русский генерал в Пекин.
«За 200 лет политические обстоятельства совершенно изменились…»
Китайским властям пришлось смириться и отправить посланников на речных лодках к устью Амура. Первые переговоры о новой границе начались 21 сентября 1855 года в недавно основанном русскими моряками «Мариинском посту» (ныне село Мариинское в Ульчском районе Хабаровского края). По поручению Муравьёва военный губернатор Камчатки контр-адмирал Василий Степанович Завойко изложил китайским дипломатам позицию России.
В прошлом году именно Завойко сумел отразить первую атаку кораблей Англии и Франции на Петропавловск-Камчатский. Осенью же 1855 года умелый адмирал проявил себя и как талантливый дипломат. Он сообщил китайским посланцам, что, заключая в конце XVII века Нерчинский договор, русские и китайцы «нисколько не думали об иностранных державах, находившихся в то время в великом отдалении от здешних морей, а. потому ни Китай, ни Россия не могли ожидать вторжения их с этой стороны». Однако, продолжал контр-адмирал Завойко, «за 200 лет политические обстоятельства совершенно изменились», так как «быстрые завоевания Англии в разных частях света, приблизили сюда это государство, которое, владея сильным флотом, распространило свои замыслы и на здешние земли».
Именно поэтому, утверждал адмирал Завойко, и пришлось сосредоточить русские войска для обороны устья Амура и ближайших морских берегов, ведь «без принятых Россией мер неприятельские паровые суда безнаказанно поднимались бы уже вверх по реке и проникли бы до внутренних областей ваших и наших». Здесь русские дипломаты в погонах прямо намекали китайцам на недавние события, когда всего 13 лет назад, в 1842 году, во время первой «опиумной войны» Британии против Китая, английские вооружённые пароходы свободно плавали по реке Янцзы, громя далёкие от моря китайские города. Поэтому для послов империи Цин такие доводы русских звучали очень убедительно.
Далее адмирал Завойко перешёл к главному: «Защита Амура, деятельно и с огромными издержками предпринятая Россией, не может быть временной мерой». Поэтому русские предлагали китайцам согласиться с двумя условиями:
«1. Все места, для этой цели занятые нами на устьях Амура, должны окончательно остаться во владении России.
2. Для необходимого и беспрерывного летом и зимою сообщения войск и крепостей наших, на устье Амура находящихся, с внутренними областями нашими — так как передвижение горами, по всем исследованиям, решительно невозможно ни зимою, ни летом – нам необходимо иметь свои поселения на всём левом берегу реки Амур, который представляет самую естественную и бесспорную границу».
«Сомнительно, чтобы китайцы уступили берег Амура без войны…»
В далёком от Амура столичном Петербурге отнюдь не все поддерживали решительные требования Муравьёва и его соратников. Российский министр иностранных дел граф Нессельроде прямо пугал царя словами: «Сомнительно, чтобы китайцы уступили левый берег Амура без войны…»
Максимум, на что надеялся министр — это «выпросить у китайцев право плавания по Амуру». При этом Нессельроде потрясал полученным из Китая письмом, в котором чиновники маньчжурского императора жаловались: «Вы завладеваете насильно территориями Срединного государства и, как кажется, вовсе не для отражения англичан…» Кроме того, в письме китайцы просили русского царя «вразумить Муравьёва», который «вовсе на заботится о поддержании двухсотлетнего дружественного согласия».
Дальнейшие события, казалось, лишь подтвердили самый худший прогноз осторожного министра Нессельроде — в 1856 году китайский император издал грозный указ о запрете плавания русским кораблям по Амуру. Генерал-губернатору Муравьёву пришлось вновь пересечь весь континент, от берегов Охотского моря до Балтики, чтобы в Петербурге лично объясниться с новым царём Александром II и убедить его в возможности приобретения берегов Амура.
«Китайцы должны исполнять справедливые наши требования и, если не захотят, то есть войска и мы можем их заставить», — напомнил Муравьёв новому императору слова его отца, покойного царя Николая I. Губернатор указал, что китайцы так и не предприняли никаких реальных действий против русских сил на спорных территориях: «Очевидно, что китайское правительство уже молчаливо признало за нами право владения и обязанность защиты устьев реки Амур и острова Сахалина… Что же касается заключения нового пограничного договора с Китаем, то весьма естественно, что китайское правительство, не препятствуя нам занимать левый берег Амура, не желает заключать по этому поводу нового трактата, опасаясь гласности перед собственными подданными».
Царь внял этим доводам, и в Петербурге приняли решение, не дожидаясь китайского согласия, продолжить заселение берегов Амура, а в Пекин направить русского посла. В обмен на признание новой границы Россия была готова предоставить Китаю новейшее оружие, пушки и нарезные ружья, чтобы Пекин мог защищаться от очередных претензий колониальной Британской империи.
Англичане, действительно, осенью 1856 года начали новую войну против империи Цин, когда китайские чиновники попытались ограничить британскую торговлю опиумом. Защищая свои гигантские прибыли, получаемые от наркоторговли, английские пароходы атаковали Кантон (ныне Гуанчжоу), крупнейший город на юге Китая. «Неожиданные события в Кантоне чрезвычайно упрощают наше Амурское дело», — писал в начале 1857 года губернатор Муравьёв канцлеру Горчакову, сменившему чрезмерно осторожного Нессельроде на посту министра иностранных дел.
Осуществилось то, о чём более полувека назад сделал предсказание граф Юрий Головкин, российский посол, которого китайцы в 1805 году так и не пустили в Пекин: «Наша помощь либо даже посредничество дали бы нам право выставлять требования и добиться, чтоб вместо прямой линии к востоку нам был уступлен левый берег Амура». Сбылось и недавнее паническое предсказание отставного министра иностранных дел Нессельроде — действительно, вопрос об уступке Китаем земель по Амуру не обошёлся без войны. Только это оказалась не война России с китайцами, а новый вооружённый конфликт между Пекином и Лондоном.
«Россия готова помочь Китаю…»
В декабре 1857 года маньчжурский император в Пекине издал указ о подготовке к войне «для отражения вторжения русских в Амурский край». Но через несколько дней в Пекине получили известие, что английский десант неожиданным штурмом захватил город Кантон — властям империи Цин стразу стало не до конфликтов с русскими. Англичане были вооружены новейшими винтовками, тогда как оружие китайской армии в то время оставалось ещё абсолютно средневековым.
В начале следующего года стало известно, что Британия и присоединившаяся к ней Франция планируют высадить большой десант на побережье Жёлтого моря, на подступах к Пекину, чтобы угрожать непосредственно столице Китая. Английские и французские пароходы появились у берегов Жёлтого моря в апреле 1858 года. На несколько дней опередив европейскую эскадру, туда же на паровом корвете «Америка» из устья Амура приплыл русский дипломат граф Евфимий Васильевич Путятин.
Русский дипломат передал напуганным пекинским чиновникам следующее послание: «Из-за теперешних неприязненных действий европейцев китайское правительство должно видеть, что войско его с употребляемым ныне старым оружием не в состоянии противиться военным силам западных держав и что ему необходимо изменить всё своё военное устройство, если не хочет, чтобы Китай подпал совершенному влиянию иностранцев. Россия готова для этого помочь Китаю приобрести разные нужные ему военные материалы…»
Муравьёв отправился в очередное плавание по Амуру к уже хорошо знакомому городку Айгунь, где на 22 мая 1858 года назначили начало переговоров.
По пути в Айгунь корабль Муравьёва остановился на левом берегу Амура, в устье реки Зея, где 21 мая 1858 года генерал-губернатор заложил православную церковь для только что основанного казачьего поселения. Храм назвали в честь праздника Благовещения Богородицы. В тот день ещё никто не знал, что тем самым получил имя будущий русский город Благовещенск, который скоро вырастет здесь из маленького казачьего поста.
Со стороны Китая на переговоры в Айгунь отправился «князь императорской крови» И Шань. Он занимал пост главнокомандующего всеми землями Хейлунцзяна («Хей-лун-цзян» — дословно «река чёрного дракона» — так китайцы называют Амур) и был праправнуком 14-го сына маньчжурского императора Сюанье, того самого, который в XVII веке требовал от русских «вернуться в Якутск» и почти на два столетия отодвинул нашу страну от Амура.
«Сегодня будем пировать, а все дела отложим до завтра…»
Подплывая к городку Айгунь, генерал-губернатор Муравьёв мог чувствовать себя уверенно — для закрепления России на новой границе было сделано немало. К 1858 году по Амуру и его притокам, от Татарского пролива до Читы, ходили уже девять речных пароходов — «Амур», «Аргунь», «Газимур», «Лена», «Селенга», «Сунгари», «Сунгача», «Чита» и «Шилка». В Приамурье уже было основано 17 казачьих станиц, в которых проживало 450 семей, почти две тысячи человек. На 1858 год запланировали поселить на левом берегу Амура ещё три тысячи человек и создать дюжину новых сёл и казачьих станиц.
В полдень 22 мая 1858 года генерал-губернатор Муравьёв пересёк 900 метров амурского русла, разделяющего будущий Благовещенск и китайский городок Айгунь. Катер губернатора сопровождали две канонирские лодки — вооружённые пушками речные баржи. Стороны переговоров заранее договорились приветствовать друг друга пушечными залпами, но маньчжурские войска имели на Амуре только старые средневековые пушчонки, их выстрелы русские очевидцы описали как «слабый треск». В ответ грянули орудия русских канонирских лодок — гулкое эхо прокатилось по Амуру и напугало князя И Шаня. В прошлом князю довелось безуспешно повоевать против англичан и с тех пор он откровенно побаивался европейского оружия.
С российской стороны в переговорах участвовали сам генерал-губернатор Николай Николаевич Муравьёв, специализировавшийся в Министерстве иностранных дел по вопросам Азии статский советник Пётр Николаевич Перовский, подполковник Генерального штаба и специалист по картографии Константин Фаддеевич Будогосский, «заведующий путевой губернаторской канцелярией» Василий Дмитриевич Карпов и переводчик с монгольского, маньчжурского и китайского языков Яков Парфентьевич Шишмарёв. Именно этим людям Россия обязана окончательным обретением левого берега Амура.
Переговоры начались с торжественного обеда — четыре часа ели китайскими палочками разнообразные блюда и пили тёплую рисовую водку. Напиток всем подавали в фарфоровых чашечках, и только губернатору Муравьёву — в серебряной. «Обед прошёл весьма весело, говорили любезности, сообщали друг другу новости, но о главном деле не упоминали ни слова», — вспоминал позднее Василий Карпов. Когда князь И Шань наконец предложил Муравьёву поговорить о делах, генерал-губернатор отказался: «Сегодня будем пировать, а все дела отложим до завтра…» Так Николай Муравьёв демонстрировал китайскому представителю, что он никуда не спешит и не волнуется об исходе переговоров.
Дипломатические баталии начались на следующий день в 10 часов утра. Губернатор Муравьёв поразил китайских представителей тем, что сразу развернул самую подробную на тот момент карту Приморья и Приамурья. У китайцев таких точных карт ещё не было, а на русской карте уже была проведена новая пограничная черта по Амуру и реке Уссури — та самая линия, которая и сегодня составляет дальневосточную границу Российской Федерации.
Как и полтора с лишним века назад, во время заключения Нерчинского трактата 1689 года, переговоры с дипломатами Китая велись не на китайском, а на маньчжурском языке — официальном языке правящей династии. На этом настояли русские дипломаты, а китайские подданные маньчжурского императора не могли им в этом отказать. Выбор маньчжурского языка оказался ловким ходом команды Муравьёва, ведь глава китайской делегации «князь императорской крови» И Шань, хоть и был этническим маньчжуром, но, полностью китаизировавшись, язык своих маньчжурских предков знал плохо и в ходе переговоров периодически путался.
Тем не менее, переговоры шли сложно — не имея сил вновь отодвинуть Россию от Амура, представители империи Цин категорически не соглашались официально признавать фактически изменившуюся границу. Как воспоминал позднее один из русских очевидцев: «Нелегко передать все хитрости, все уловки китайских чиновников, предпринятые с целью продемонстрировать их силу и неоспоримое превосходство над другими народами. Но трудно им было выдержать постоянно эту роль и скрыть собственное сознание о своём бессилии, о шатком положении дел в их государстве, о страхе, чтобы мы не действовали против них вместе с англичанами, которых они столько же не любили, сколь боялись».
«Особенно неприятно отразился на лицах маньчжуров…»
Генерал-губернатор Муравьёв оказался хорошим психологом и ловким дипломатом: сохраняя безупречную вежливость, он умело давил на китайских представителей. Когда князь И Шань стал утверждать, что Китай сам может защитить Приамурье от англичан, русский генерал учтиво напомнил ему о том, что князь уже как-то пытался защитить от них город Кантон. Действительно, в 1841 году И Шань во время первой «опиумной войны» Китая с Британией потерпел под Кантоном позорное поражение от английских пушек. «Отзыв генерала Муравьёва о Кантоне особенно неприятно отразился на лицах маньчжуров», — вспоминал русский очевидец.
Когда же китайцы стали указывать, что переговоры о границе следует вести без всякого давления, а Муравьёв пытается давить на них, используя то угрозу в виде «рыжих варваров» (англичан), то собственные войска и пароходы, русский генерал-губернатор и здесь нашёл удачный контрдовод. Николай Муравьёв просто напомнил И Шаню обстоятельства пограничных переговоров в Нерчинске 1689 года, когда к русскому послу Головину, приехавшему с малой свитой, пришли маньчжурские послы во главе 15-тысячной армии.
Впрочем, генерал Муравьёв чередовал давление с радушной любезностью. Через день он дал в честь князя И Шаня ответный торжественный обед на противоположном берегу Амура — там, где русские уже строили первые избы будущего города Благовещенска. Под непрерывную музыку, исполняемую оркестром трубачей Иркутского конного полка, русский губернатор и маньчжурский князь весь день пили водку с шампанским. Захмелевший князь И Шань, скинув «курму» (парадную куртку), пытался танцевать под музыку трубачей и даже предлагал Муравьёву раскурить трубку с опиумом, которую за князем всегда носил специальный слуга. От этого предложения губернатор Муравьёв вежливо отказался, а на следующий день статский советник Перовский зачитал похмельному князю И Шаню проект договора.
Китайский дипломат был уже почти согласен, но лишь просил, чтобы в документе о новой границе не употреблялся сам термин «граница». Упёрся он и на слове «слава» — в начале договора планировалось написать, что он заключён «ради большей пользы и славы обоих государств». «Наше Срединное государство и без того так славно, что большего желать уже нельзя», — возразил князь И Шань, видимо, сожалея о вчерашнем шампанском с водкой.
Генерал Муравьёв заметил, что они с князем должны отдохнуть после вчерашнего, а детали текста будущего договора могут обсудить без них помощники и переводчики. Обсуждение началось вечером на русском речном корабле. При этом в соседней каюте за тонкой стенкой расположился сам Муравьёв, внимательно слушая происходящее. По его приказу рядом время от времени громко перекрикивались матросы — когда Муравьёв хотел что-то подсказать своим помощникам за стенкой, то шептал нужные фразы матросу и тот выкрикивал их, вплетая в громкий разговор, как будто с соседней баржей. Китайские представители в ходе напряжённых переговоров и на фоне криков матросов просто не поняли, что якобы уехавший отдыхать Муравьёв из-за стенки фактически диктует своим помощникам нужные формулировки.
Китайская сторона тоже по-своему пыталась давить на оппонентов — здесь особенно отличился маньчжур Айжиндай, официальный переводчик князя И Шаня. В ходе особенно острого спора о формулировках, он заплакал и порывался утопиться, грозя выпрыгнуть с борта русского корабля прямо в Амур.
«Левый берег реки Амура да будет владением российского государства…»
Отчаявшись дипломатически переиграть русских, китайцы просто стали затягивать переговоры дотошным обсуждением мелких и второстепенных формулировок. В ответ 26 мая 1858 года, вновь находясь на правом берегу Амура в китайском Айгуне, генерал-губернатор Муравьёв разыграл целое представление. Во время долгого и нудного обсуждения очередной формулировки, он вдруг вскочил и заорал переводчику Шишмарёву: «Переведи им — так переговариваться нельзя! Я им всё сказал, даю им сроку на согласие до завтра…»
В демонстративном гневе, не дожидаясь, когда переводчик скажет на маньчжурском языке его фразу, Муравьёв выбежал из зала переговоров, вскочил на коня и, нахлёстывая его плёткой, полетел через весь городок Айгунь к берегу Амура. Вслед за губернатором бросились и члены русской делегации. За ними, не выдержав, побежали и китайские дипломаты.
Маньчжурский переводчик Айжиндай нагнал свиту Муравьёва только возле берега реки, но на все его вопросы русские демонстративно не проронили ни слова. Дождавшись лодки, Николай Муравьёв швырнул в амурские воды плётку и молча уплыл. Следующим утром на русский берег Амура китайцы привезли согласие подписать договор.
Триумф генерал-губернатора не омрачила даже досадная потеря — он обнаружил, что в ходе вчерашней бешеной скачки к берегу Амура потерял драгоценный знак Ордена Александра Невского. Этим высшим и очень редким орденом Муравьёв был награждён за успешную защиту дальневосточных границ России от атак британского флота два года назад. С тех пор он всегда носил на парадном мундире знак этого ордена — усыпанную алмазами восьмиконечную звезду. Теперь бриллиантовая звезда осталась где-то в пыли на улочках маньчжурского городка Айгунь — узнав о потере, китайские власти вели её поиски, но так и не нашли.
Торжественное подписание договора назначили на полдень 28 мая (16 мая по старому стилю) 1858 года. Китайская сторона выдвинула единственное условие — чтобы русские корабли не палили из пушек, устраивая торжественный салют.
Секретари, писцы и переводчики провозились несколько лишних часов, составляя итоговые тексты договора на маньчжурском и русском языках, поэтому церемония подписания состоялась только к шести вечера. Генерал Муравьёв и князь И Шань торжественно обменялись официальными экземплярами договора, первая статья которого гласила: «Ради большей вечной взаимной дружбы двух государств, левый берег реки Амура, начиная от реки Аргуни до морского устья р. Амура, да будет владением российского государства…» При этом земли между впадающей в Амур рекой Уссури и морем — будущее Приморье — объявлялись общим владением Китая и России, «впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами».
Гусиное перо, которым Муравьёв пописал исторический трактат, забрал со стола подполковник Константин Будогосский — его он будет хранить как драгоценную реликвию до самой смерти. Сам Николай Муравьёв в тот день ещё не знал, что вскоре получит почётную приставку к своей фамилии, навсегда войдя в отечественную историю как «Муравьёв-Амурский». Но он прекрасно понимал всё эпохальное значение этих минут — наскоро обняв князя И Шаня, генерал-губернатор поспешил на левый, уже официально русский, берег Амура. Там он подписал приказ находящимся в его подчинении войскам: «Товарищи, поздравляю вас! Не тщетно трудились мы: Амур сделался достоянием России!»
Источник
Комментарии
Спасибо, увлекательно. Но пролив Татарский.
Татарский - общее название. Если Вы имеете в виду самое узкое место между большой землёй и Сахалином, то это пролив Невельского. Это как у меня дома, на полуострове Муравьёва-Амурского: Амурский залив слева (на востоке), Уссурийский справа (с запада), а оба двое они - залив Петра Великого. :)
Когда то Амур называли Маныч горный (в смысле восточный). Не отсюда ли манчжуго? Не находили ли его немного раньше?
Спасибо.
Очень понравился текст. Благодарю!
Очень увлекательно и поучительно. Спасибо большое за публикацию.
Спасибо!
к стыду своему узнал много нового.
благодарю сердечно.
Спасибо
Замечательно!